ва в повседневной жизни в действительности возникает на рабочем месте. В более широком смысле в последнее время в экономической литературе подчеркивались масштабы, в которых экономические отношения не опосредуются обезличенными рынками, и роль общественного капитала в обеспечении, по меньшей мере, небольшого прироста эффективности в таких отношениях29. Ключевым аспектом таких отношений является то, что они затрагивают сделки, при которых обмены не происходят одновременно и нет принудительных контрактов. Скорее один человек окажет 'содействие' другому, надеясь, что это позднее принесет отдачу. В данном смысле подобные сделки в действительности вполне схожи с многими другими рыночными сделками, которые не затрагивают одновременный обмен двух точно определенных товаров, в отношении которых есть практически полная информация. Когда сделки происходят не одновременно, одна сторона обещает оплатить (или поставить) какой-либо товар другой стороне в более поздний срок. Когда свойства товара не становятся ясными в момент сделки, продавец может предоставить соответствующие гарантии; это вновь является обещанием, которое должно быть подтверждено в будущем.
Существуют два способа, благодаря которым подобные контракты соблюдаются — через механизмы репутации и через суды (иногда ссылаются на формальные и неформальные контракты). Оба механизма являются дорогостоящими и несовершенными. В то время как прямые издержки правового принуждения ясны, неформальные контракты, для того чтобы быть эф— фективными, требуют ренты — отклонения цены от предельных издержек, и это также имеет общественную цену. Эффективность механизмов репутации падает, когда повышаются процентные ставки и снижается вероятность выживаемости фирмы (или увеличивается индивидуальная мобильность). Переход к рыночной экономике, таким образом, в каком-то смысле становится труднее, чем поддержание функционирования рыночной экономики, поскольку начальные инвестиции в установление репутации должны быть произведены в то самое время, когда репутационный капитал особенно трудно создать. Вместе с тем правовые механизмы были также слабы в экономике в момент перехода особенно потому, что у судов не было опыта арбитров в рыночных отношениях. Усугубляло дело то, что, учитывая непосредственную историю судов, была, возможно, небольшая степень доверия к их непредвзятости (и даже в западных странах лишь относительно недавно по историческим меркам они заслужили честную репутацию).
Требования в отношении информации и трансакционные издержки, связанные с принуждением к исполнению формальных и неформальных контрактов, обычно различны, так что их следует воспринимать как дополняющие, а не как заменяющие. Проблема переходных экономик заключалась в том, что оба механизма принуждения были слабы: возможности государственной юридической и судебной систем были ограниченны, в то время как сам процесс перехода — глубокий институциональный переворот, высокие теневые процентные ставки и краткосрочные перспективы — ослабляет эффективность формальных Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 129 контрактов. Таким образом, даже если не требовалось создания новых институтов, сам процесс перехода принес бы с собой помехи в деятельности рыночной экономики.
Ослабление общественного капитала внесло свой вклад в проблемы, порожденные неадекватными системами корпоративного управления. Индивиды предпринимают действия, которые, если они были замечены, привели бы к 'потере репутации' в более стабильной общественной среде или к приговорам о заключении в тюрьму в общественной среде с лучшими правовыми системами. Возможно, альтернативная стратегия перехода, в которой больше внимания уделялось бы сохранению общественного капитала, существовавшего в данное время, и созданию нового капитала, могла бы привести к меньшим злоупотреблениям. Мы мало знаем о том, как сохранять и создавать общественный капитал. Но это кажется слишком ясным. Разрушение того, что многими воспринимается как часть общественного договора, т. е. невыплата пенсий пожилым людям, которую, как они считают, они заработали, подрывает общественный капитал, особенно если в то же время правительство передает значительную часть богатства нескольким индивидам. (Впрочем, разрушение общественного и организационного капитала придает хоть какой-то смысл кажущейся аномалии снизившегося выпуска продукции в условиях, когда физический и человеческий капитал остается неизменным и предполагаемая эффективность распределения ресурсов возрастает30). Кажется, это тот случай, когда однажды разложившийся общественный капитал — как и организационный — собрать снова трудно. С учетом того что общественный капитал, который имеется в фирме, обычно существует на уровне предприятия, приводится аргумент, что предпринимательские усилия, возникающие на базе действующих предприятий или отпочковывающихся от них, могут быть особенно эффективными в постсоциалистическом обществе в целях сохранения элементов общественного и организационного капитала3132.
Политическая динамика
В ходе нашего обсуждения мы увидели, насколько тесно переплетены между собой экономика и политика: судебные системы, местные органы власти, государственные банки — все они сыграли свою роль в неудачах, усиливая их или терпя поражение в попытках справиться с провалами рынка, связанными с корпоративным управлением. Экономисты действительно принимали во внимание политику при анализе процесса проведения реформ, и именно политические соображения, так же как и экономика, представили логическое обоснование стратегии реформ, отстаиваемой некоторыми из реформаторов.
Политическая динамика сложна. Реформы ограничивают возможности групп интересов, лишая их ренты (то, что они могут рассматривать как права собственности). По определению индивиды, движимые личными интересами, никогда не делают этого добровольно. Каким же образом в таком случае возможно проведение реформ? Иногда можно обнаружить улучшения по Парето в крупных сделках, в кото— 130 Дж. Стиглиц рых все (или все крупные) группы убеждены, что они в итоге выигрывают33.
В некоторых случаях реформы делают возможными перестройку политической власти и изменения политического сознания. Сами по себе политические коалиции изменяются в процессе реформ; осознание этого может само по себе служить препятствием к реформам, если существующие политические структуры опасаются, что изменения приведут к новым коалициям с неопределенными долговременными последствиями. Но часто участники политического процесса играют в шахматы, думая на один или максимум на несколько ходов вперед. При достаточно высокой ставке дисконтирования такая близорукость может быть даже рациональной. Лица, осуществляющие реформы, могут играть на этой близорукости.
В странах с переходной экономикой были мощные группы укоренившихся интересов, которым было что терять из-за перехода к рыночной экономике. У некоторых реформаторов была вера в то, что инерция перехода достаточно сильна для того, чтобы реализовать программу приватизации, преодолев интересы тех, кто выступал эффективным собственником, но странно, что инерция не оказалась достаточной для того, чтобы преодолеть сопротивление реструктуризации (Бойко и др., 1996). С этой точки зрения желаемая (или единственно выполнимая) последовательность была такова: приватизировать, реструктурировать и затем регулировать. Вместе с приватизацией пришли бы мощные экономические стимулы реструктуризации; отрицательный эффект от масштаба привел бы к разукрупнению (как это, по— видимому, имело место в США после каждой волны слияний), и, если бы реструктуризация произошла, политическое давление в пользу конкуренции и регулирования увенчалось бы успехом. В более широком смысле приватизация положила бы начало процессу правовых реформ, которые в конечном счете привели бы к эффективным системам корпоративного управления.
Архитекторы российской приватизации осознавали опасности слабого обеспечения соблюдения прав собственности. Тем не менее, поскольку акцент был сделан на политических мерах, реформаторы прогнозировали, что институты последуют за возникновением частной собственности, а не наоборот (Шлейфер и Вишни, 1998).
Насколько мне известно, не существует теории и вряд ли найдется историческое свидетельство лежащей в основе этой оптимистичной оценки институциональной эволюции. Впрочем, есть общие результаты, которые показывают, что равновесие по Нэшу для институтов (включая взаимодействие между рынками и нерыночными институтами), как правило, не является эффективным по Парето34. Сам Коуз подчеркивал важность трансакционных издержек и то, что при их наличии и неполной информации результаты переговорных процессов в большинстве случаев не являются эффективными по Парето. Но современные 'коузианцы' закрыли глаза на эти проблемы, особенно в России, и держали пари по поводу того, что вторичное рыночное распределение активов будет 'отлично' работать. Сейчас кажется, что пари было проиграно и что российские рабочие и налогоплательщики расплатятся за это мероприятие. Quis custodiet /psos custodes? Неудачи корпоративного управления... 131 Справедливости ради стоит отметить, что прошло только 10 лет после начала переходного периода и, возможно, требуется терпение. Может быть, в конечном счете история будет развиваться в ожидаемом русле. Конечно же поборники стратегии реформ не полностью описывали те превратности, через которые должны пройти страны ради того, чтобы достичь конечной стадии. Существует мало свидетельств того, что они действительно предчувствовали недостаток инвестиций в производство, бегство капитала за границу, то, что иссякнет поддержка рыночных реформ. Если бы они сосредоточили свой анализ на экономическом аспекте, то могли бы сказать в свою защиту, что эти неблагоприятные последствия возникли в результате политических процессов, находящихся за пределами их внимания. Если бы их можно было справедливо обвинить в игнорировании политических аспектов, их защита была бы по меньшей мере понятной. Но когда защищаемая стратегия была основана не на экономическом анализе, а на политических суждениях, тогда подобная защита представляется необоснованной.
Существует иная политическая динамика: в результате демократических процессов происходит осознание того, что происходит концентрация власти, экономической и политической, которая представляет серьезнейшую угрозу жизнеспособному демократическому обществу. Реформаторы, возможно, использовали приверженность демократическим процессам для того, чтобы обосновать процесс реструктуризации и передачи (полномочий), ослабляя власть отраслевых министерств. Возможно, сама по себе приватизация мог— ла бы ослабить сопротивление, поскольку в любом случае власть министерств была бы недолговечной. В новой атмосфере свободы новые программы поддержки предприятий, образованных в этот период, возможно, нашли бы широкую поддержку, и эти новые предприятия в конечном счете стали бы противодействующей силой по отношению к старым и утвердившимся монополиям. Создать органы, регулирующие поведение монополий (особенно естественных), после приватизации, вероятно, гораздо тяжелее, чем до этого. После приватизации появляются частные интересы, стремящиеся поддерживать высокие цены и ограничивать конкуренцию, они могут использовать свою прибыль для дальнейшего отстаивания своих интересов. До приватизации потенциальные покупатели не знают, кто станет монополистом; здесь существует проблема коллективного действия: это не в интересах потенциального покупателя покупать для того, чтобы посвятить массу энергии и ресурсов сопротивлению регулирования. Если правительство привержено приватизации, тогда вряд ли министерства будут заинтересованы в сопротивлении подобному регулированию — оно затронет только частный сектор, создание которого последует за приватизацией.
В более широком смысле я считаю, что, как только в результате политического процесса для жителей закрытой страны открывается внешний мир, неизбежно появляется вопрос: почему наш уровень жизни ниже, чем в других странах с близким качеством образования и примерно равной обеспеченностью природными ресурсами? Если рыночная экономика будет способствовать более быстрому экономическому 132 Дж. Стиглиц росту и большей стоимости капитала предприятия, спрос на рыночные реформы будет чрезвычайно высоким. Проблема состоит в том, что жители стран с переходной экономикой смотрят на все эти процессы и те из них, кто придерживается байесовского подхода, т. е. признает значимость влияния опыта, видят печальные результаты переходного периода и сохраняют скептицизм. С этой реальностью в ближайшие годы придется столкнуться всем приверженцам реформ.
Традиционные предубеждения, недоразумения и недопонимание
Оглядываясь на события истекшего десятилетия, нельзя не заметить, насколько уверенно делались заявления о выборе правильных путей проведения реформ и насколько быстро некоторые аналитики пришли к выводу о правильности своих прогнозов. Справедливость требует признать, что, несмотря на изобилие опыта во множестве стран, было еще недостаточно данных для того, чтобы прийти к твердым выводам: есть ли между странами, в которых быстрее протекают процессы либерализации и приватизации, различия по другим показателям — различия, которые могли бы сами по себе объяснить их успех. По-видимому, скорость приватизации была эндогенной переменной, на которую повлияли история и перспективы, и страны явно различаются и своей историей, и перспективами. Для стран Восточной Европы перспектива быстрого вступления в Европейский союз обеспечивает одновременно и импульс к быстрой либерализации, и возмож— ности, которых нет у стран, не имеющих выхода к морю, расположенных глубоко в Центральной Азии. Этот опыт воспринимался на уровне теста Роршаха, при котором различные исследователи видят в данных то, что они хотели увидеть. Только по прошествии некоторого времени, поскольку взгляд через одинаковые 'очки' приводил к противоречивым результатам, аналитики вынуждены были столкнуться с фактами и неясностями, которые они собой представляют.
Среди этих неясностей есть и относящиеся к пониманию приватизации. Когда Соединенное Королевство продало акции одной из своих национализированных компаний частным лицам, было очевидно, что это приватизация. Но когда Польша продала доли в национальных инвестиционных фондах, контролируемых правительством, на Варшавской фондовой бирже, означало ли это, что все промышленные компании, чьи акции были в портфелях инвестиционных фондов, стали прива-тизироваными (как утверждалось долгие годы)35? Можно ли считать портфельные компании приватизированными только в случае, когда они проданы стратегическим покупателям или когда они самостоятельно размещают свои бумаги на фондовом рынке? Ответ на этот вопрос важен для эмпирического анализа, поскольку то, как мы ответим на него, определит, является ли Польша быстрым или медленным 'приватизатором'. Или рассмотрим другой пример: если в Чешской Республике проводится ваучерная приватизация, но при этом имеются государственные банки, которые предоставляют льготные займы приватизированным компаниям, является ли это Quis custodiet ipsos custodes? Неудачи корпоративного управления... 133 подлинной приватизацией36? Предполагалось, что приватизация приведет к жестким бюджетным ограничениям, но уже сами льготные займы гарантируют то, что будут мягкие бюджетные ограничения. Однако этот пример для аналитика представляет даже большие трудности: как узнать, что эти займы являются льготными? Конечно, повторяющиеся акции по спасению банков свидетельствуют об этом ex post. Но тогда даже так называемые частные банки могут предоставлять льготные займы, особенно если у них имеется недостаточная капитализация, надеясь при этом на спасение в случае невозврата займа и рассчитывая на прошлую практику соответствующей помощи.
