Красивая операция. Одна из многих, о которых не шибко распространяются. Но именно такими делами и обеспечивается устойчивость Великой Британии. И к слову их кузены отлично используют фамильные привычки и наработки.
Помнить об этом — жизненно важно!
Как и понимать — куда нас эти 'благодетели' старательно ведут... Как и то, что они в первую очередь стараются купить элиты. Благо это куда как дешевле — Горби вон столько отдал даром, а ему, как холую-лакею несколько жалких крошек со стола кинули. Впрочем такому ничтожеству и этого за глаза и уши хватило. Так что русским самая страшная беда — как и немцам к слову, те тоже таковые же — протащить им на трон заведомую проплаченную гниду. И никакая армия не спасет, никакая экономическая мощь. А мы, как на грех, с времен давних только и занимаемся, что почитаем цивилизаторов. Они нам царей убивают и разгромы устраивают, а мы ну никак не можем тем же ответить... Бэгеродство... Потому они будут свою линию гнуть, тем более серьезно, когда видят, что не получается свою креатуру посадить на трон. Но они будут стараться изо всех сил.
Так что — в интересное время мы живем...
Глава 29. Разные деревни
Лисовин и впрямь всерьез задумался, когда Пауль подошел к нему со свертком кольчуги в руках и предложил странное — 'взять в ленд-лиз'. Впрочем, суть вопроса сотник схватил на лету — как ласточка слепня, но — призадумался. Глядевший на него попаданец отнесся к тому с пониманием. Сам так же корячился и изображал лицом всякое — когда, например, предложили ему с парашютом прыгнуть. Носить роскошную воеводскую броню — это как в старом анекдоте говорилось — то же самое, 'что скрипачу поиграть на скрипке Страдивари, что чекисту пострелять из маузера Дзержинского'.
С одной стороны — жуть как хочется. С другой — страшно — до той же жути.
А тут как раз именно эта ситуация. Военный человек, знающий что такое порядок и дисциплина — Барсук тонкости понимал. Это ж не просто отличная броня. Это — Дар! Знак Внимания! Почти как шуба с царского плеча. Но есть нюансы. Не тебе дадена, потому попахивает ее ношение прилюдное самоуправством и самозванством. А этого начальство не любит очень. С другой — прав немчин и хитр, хотя и хлопает глазенками с показной наивностью. Да, именно хитр, проходимец.
Путешествие — всегда опасностями чревато. Причем самыми разными — напорется ладья с полного ходу на бревно-стояк и не ровен час сронит весь груз в воду — ищи потом шестерню на дне! Тот же казак, сволочь вредная, попятит темным временем кольчужку из багажа и свалит в даль — ищи ветра в поле! Его же лекарь простодырый даже не прихолопил! И долг возвращать не надо и так-то вполне он уже самостоятелен — и оружен и обронен и коник под ним добрый. Это не с ничейным табуном по лесам шляться. Даже если его и поймают — так он не холоп и имущество с него хозяину — немчину возвращать не нужно — забирай и не волнуйся. И это только то, что сразу на ум приходит, а сколько всякого в дороге выйти может! А так на весь путь за сокровище плетеное будет отвечать своим добром сам Барсук, а немчину сразу легкость бытия и беззаботность, знай себе весело посвистывай! И завьет хитрован заморский горе веревкой.
Но!
Человеку в таком панцире окружающие елико возможное уважение будут оказывать. И там где сотнику в простом поношенном кафтане могут за спиной кукиши казать и не делать ничего нужного без троекратного напоминания — ему же, в достойную броню одетому, шапки ломать с поклоном будут и как посоленные бегать, выполняя сказанное с усердием и задаром.
Потому как шестерня с мишенью сияет Властью! А тому, у кого Власть — зачастую даром все достается, где от страха, где от почтения. Только бедняки за все платят, а богачи — те частенько на дармовщину катят! От дорогой кольчуги как раз просто перло Мощью и Силой. И золоченая мишень — хоть и с потускневшим уже блеском и изрядно потертая — но подтверждала — не простой это человек, раз у него на плечах ТАКОЕ! А что до потертости позолоты — так понятно — не в сундуке отлеживалась скони века!
Боевая то броня, видывавшая лютые сражения и битвы и потому ясно — раз воин в ней жив и цел — надо языки за зубами держать и в покорность приходить, зря не переча, а то как даст больно! Потому что только очень умелый и умный вояка — и сам цел вышел и броню такую нажил! Не простой ратник, а чуть ли даже и не боярин!
Покорен был сотник Пятой этой вещицей. Потому знал — и окружающие будут под впечатлением!
И путь будет куда как легче. И по деньгам — дешевле — побоятся драть лишнее. Опять же — безопаснее гораздо станет — многоопытный Лисовин знал, что дороги всякую сволочь наглую привлекают — в дремучем лесу не разбогатеешь. Все ценности — по дорогам ездят. И тут укрыть свой живот стальной защитой — очень полезно. Потому как одной стрелы из кустов в пузо прилетевшей — человеку хватит с избытком. Чтоб преставиться. А помирать Пятой совсем не собирался.
И помимо этих мыслей (а еще одно добавлялось настырно — чисто мужское желание попользоваться очень качественной вещью, так-то просто недоступной по цене своей для стрелецкого сотника, ощутить так себя в новом качестве) было и понимание того, что он, Лисовин — тут самый главный в этой ватаге. И если уж кому носить броню по чину — так или лекарю, либо — по старшинству — ему, Барсуку. Вишь, немчин старшой — отказался от чести, понимает суть. А лекарь — хитер!
— Говоришь, тесна тебе она и душит? — еще раз уточнил сотник. Для проформы, глазки-то уже загорелись.
Пауль в душе тихо улыбнулся — прямо перед ним стояла наглядная картина 'и хочется, и колется, и мама не велит' в мужском исполнении. Можно даже сказать — армейском.
— И тесна и тяжела и непривычна. Моя мне уже послужила и менять ее не вижу смысла. А в этой роскоши я только стоять и смогу — бежать уже никак, дыхание не позволит помятое — спокойно и уверенно заявил фон Шпицберген. Подумал еще, что вроде как по деревенскому этикету должен бы дворянин пару раз дополнительно отказаться, а только потом согласиться как бы нехотя, дескать 'не сам пожелал, черт языкатый уломал', но очень уж хотелось Лисовину броню надеть. Или этикет у помещиков иной, чем у простонародья, то ли невтерпежь.
Ну, мужчины — оне ведь тоже не шибко меняются со временем. И тут — хоть и видна была опаска Лисовина, а охота пуще неволи. В конце концов, сколько было в покинутом Пашей времени у разных мужиков подобных случаев попользоваться чужим, но желанным, когда те же авторемонтники или даже автомойщики не удержавшись — садились в доверенные им роскошные авто своих клиентов и гробили дорогущие тачки...
А кольчуга все же не 'Порш'. Ее попортить трудно.
— Померяй! И перед воеводой не зазорно будет — я ж не отдал даром и не подарил. Тут как и положено на войне — вон мне сколько мушкетов подавали в бою не моих, чтоб стрелял. То же и с кольчугой получается. Для дела, не выкинули же! — твердо, как только мог сказал Паша.
Тут с чего-то вспомнил, как старик-доктор злобствовал на разные нелепые запреты в том, покинутом времени:
— Вот посудите сами — насколько это становится похоже на идиотский немецкий орднунг! Медик обязан оказывать помощь только при письменном согласии клиента и только по договору с лечебным учреждением. При этом он обязан оказать первую помощь любому нуждающемуся в ней в любом месте. Получается, что медик обязан — но права не имеет и сразу подпадает под административную, а то и уголовную ответственность.
Опять же есть закон, запрещающий передавать оружие из рук в руки. Особенно он хорошо смотрится в боевой обстановке, когда в нормальном подразделении толковый командир старается добиться взаимозаменяемости расчетов и обучает всех солдат владеть не только своим тяжелым вооружением — но еще и трофейным тоже. И тут опять же закон такое прямо воспрещает как бы.
Ситуация получается нелепая, такая же, что и с западновоспитанными детьми, которые подают в суд на родителей, что не давали письменного согласия себя рожать и потому терпят ужасные страдания от реальной жизни. Формально вроде есть рациональное зерно, а на деле — дурость и издевательство.
Паштет повертел головой задумчиво. Тут-то запреты совсем иные, далеко еще до характерной для его времени 'опасной безопасности'. Но сейчас не о том думать надо.
И потому продолжил:
— В конце концов мне самому выгодно, чтоб начальник был жив-здоров.
Лисовин поглядел иронично. Явно в его голове мелькнуло продолжение: ... и чтоб по нему стреляли первому!
Однако шестерню в руки принял. Благоговейно и с восторгом в глазах. Хороша бронь, чудо как хороша!
И словно его тотемный зверь — барсук — скользнул в панцирь, как в родную нору. Без задержки — Пауль майку с большим трудом напяливал поутру.
Поправил сотник броню, чтоб сидела как надо, прихорошился. И горделиво выпрямился. Ему определенно тяжесть не мешала и по фигуре как раз пришлась кольчуга! Села просторно, аккурат место для поддоспешника оставив. И словно крылья за спиной у сотника расправились — грудь колесом, задор в глазах!
Прям памятник самому себе в натуральный размер.
Не сказать, что большой — но очень величественный.
Прошелся туда — сюда, пообвыкся.
— Отлично выглядит! — заметил Паша.
Судя по ответному взгляду эпитет показался красующемуся в броне сотнику вяловатым. Определенно он ожидал чего-то вроде 'Божественно, потрясающе, невиданно прекрасно!' Но и так похвала прижилась.
Погодя немного и нарадовавшись — спросил Барсук:
— Так, а теперь скажи, чего бы ты хотел?
— Хочу чтоб Кузнечихе жилось тут лучше — твердо сказал Павел.
Лисовин с улыбкой на попаданца глянул. Не ехидно, скорее понимающе и одобрительно.
— Пару коров что ли ей скажешь подарить?
— Не, это тяжелое дело корову держать, а пару — тем более — мудро отозвался уже пообтершийся тут в этом времени Пауль.
Помещик спорить не стал:
— Корову держать в хозяйстве действительно тяжело, так же как и порося, тут ты полностью прав, а вот козочку... Или курей вполне по силам даже и вдове. А это и недостающее мясо и молоко, хоть и не много, и яйца... Козе на зиму всего одного стога сена хватит. В отличии от коровы. Это и один мужик накосить может легко. И купить — не очень дорого... — согласился сотник.
Потом помедлил и сказал — что все это сущие копейки стоить будет. И козы у него есть и куриц найдет. А потом предложил сам, подумав за недогадливого немца:
— Можно было бы переселить ее в ту деревушку, что не погорела о прошлый год. Народу поубавилось, так что дома есть пустые. Один совсем хорош — и для одинокой бабы куда как годен — гораздо лучше, чем эта землянка! Так что сегодня же и отвезем, когда туда поедем, тут особо и дел нету уже, если б не воры в лесу гололобые — так мы бы и не задерживались! Сходи, скажи своей зазнобе, чтоб собиралась — скоро уже и двинемся.
— А если заартачится? — на всякий случай уточнил знаток женских душ Пауль.
— Она вольная и тебе никто. Не за косы же тянуть? Хотя тут особенно ее ничего не держит — дом сгорел, мужа уже год как похоронила, а добра всего — что в охапке унесешь. Была пара куриц — да мы их поели — так что особенно не с чего артачиться. Поплачет, конечно по своей бабьей привычке, ну да слезы бабьи — вода водяная... Да ты уж не пояс ли хочешь на пол стелить? — словно что-то внезапно поняв, спросил сотник.
— В смысле? — удивился Пауль.
— А ну да, ты ж немчин, обычаев наших не ведаешь. Когда сватов к девке или вдове засылают — перед ней они пояс жениха кругом расстилают. Ну ты ж и сам ведаешь — круг — он охраняет и обороняет от злых сил. А она, значит, если согласна — то говорит: 'Хочу — вскочу!'
И впрыгивает в защитный круг, то есть муж ее под свое крыло берет.
— А если не согласна? — немного удивоенно спросил Паша.
— Не хочу — не вскочу! И уходят сваты не солоно хлебавши.
Тут сотник замялся, потому как видел серьезное препятствие к такому браку. Даже два — потому как нужно для создания семьи благословение с самого верха и потому должен поп венчать — а этот лекарь по вере не пойми кто — вроде и христианин, а вроде и не православный. Второе было попроще, но тут сердцу не прикажешь, у каждого свои хотелки. Все же не удержался и заметил:
— Но вообще — то лекарь — ста, мог бы и покраше себе зазнобу выбрать. Эта-то не в укор тебе сказать, тоща изрядно, полбабы считай!
Вот что Павел не любил точно, это когда его наставляли на путь истинный. Особенно когда он такого не просил. Ставить на место сотника не стал — сам уже видел, что тут женщина ценилась за мощь и крепость — чтоб широка была в кости, плечиста, широкобедра и вынослива, как лошадь. В первую голову — чтоб рожать могла и работать. Может у дворянок и боярских жен иное было в образце, но вот у тех женщин и девок, кого пока Пауль видал — крепкость конструкциии размеры поболее — именно и ценились. И даже одежка дамская словно специально уширяла фигуры, чтоб казались красотки еще шире и толще. По этим статьям Кузнечиха точно в идеал средневековой красоты не годилась. Не палкообразная манекенщица — но и не нынешний идеал.
Худой — тут отрицательная характеристика. А уж худенькая баба — и вовсе грусть-печаль, оторви да брось. Кому такая по нраву будет, хвороба тонкокостная? Попрешница к тому же упрямая, да еще и поползновения самого старосты отвергла. А он тут не просто так поставлен! Потому мушкетера к ней на постой и определил хитрый староста. Либо осрамит ее, либо недоволен останется и крови ей попортит и уж всяко невеликое имущество вдовье преуменьшит, потому как обязана хозяйка по закону гостеприимства кормить постояльца, а немцы известно жрать горазды, а на благодарность — скупы.
Вот и получила вдовица — спорщица на постой здоровенного солдата.
На разор себе и позор.
А вон оно как повернулось, впору сотнику в усы хмыкать. Ну тут что поделать — сердцу не прикажешь, раз уж странному этому мушкетеру понравилась эта худоба, а не какая-нито красавица Жопиняся Срачеславовна, то так тому и быть.
— Так — так — так! Перетакивать не будем! — иронично произнес Пятой и улыбнулся, а Пауль отправился рассказывать хозяйке новости.
И по дороге задумался. Такие мысли ему уже и раньше в голову постоянно приходили — а точно ли сработает портал 'на выход'? Нет, так-то возвращение Лехи вроде бы настраивало на оптимистический лад, но подспудная мысль о том, что возврат домой может оказаться НЕВОЗМОЖЕН, сушила его пуще лихоманки, заставляла спать вполглаза, ходить оглядываясь, срать чаще, чем ешь, и думать, думать, думать...
И первое, что в голову приходило — надо себя окружать своими людьми, чтоб в случае чего не одному оказаться. Знал уже Пауль, что одиночки-герои хороши только в кино да комиксах.
Приятно, конечно, представлять себя этаким Конаном — варваром, да только беда в том, что вымышленный это персонаж, плод мечтаний несчастного, одинокого и слабого писателя.
Жившего, прямо 'по канонам' с мамой и застрелившегося, когда врач сказал, что мама — единственный близкий человек — смертельно больна. Потому хотя фильмы и книги про Конана нравились Паштету — как и многим по всему миру — а применять похожее на практике никакого резона не было.
