— Во! Я ж говорила, шо-та есть! — удовлетворенно заявила чика, доставая с верхней полки какой-то прозрачный пакет. — Ну-ка, шо там?
В пакете нашлось несколько пластмассовых ложек и удивительная штука, состоящая из металлической спирали с пластиковым цоколем и разъемом для подключения в местную розетку. Выглядело устройство старым и ужасно грязным, провод в одном месте обматывала изоляционная лента, а возле штекера он надломился и поблескивал внутренней жилой.
— Во, даже кипятильник есть! — удовлетворенно сказала чика. — А вы боялись! Китаёзы — они запасливые. А как же здесь без кипятильника-то? Срачку живо поймаешь и помрешь от огорчения. Ну, давайте, налетайте.
Она с грохотом придвинула стол к ближайшей кровати, сама плюхнулась на стул и довольно вздохнула.
— Ну? — потребовала она. — Долго вас ждать? У меня огород неполотый, и Петьку кормить надо, он воротится скоро. А он холодное не ест, ему, заразе, горяченькое подавай.
Мы с Леной нерешительно переглянулись, но Оксана не стала нас ждать. Она переползла на руках к краю кровати, села, подтягивая безжизненные ноги руками, взяла одну ложку и решительно запустила ее в кастрюльку. От той, освобожденной от крышки, ударил столб пара и новая волна запаха. Насколько я мог видеть со своего места, блюдо состояло из вареных овощей с кусочками чего-то белого. Цвет заливавшей их воды я определить не смог: густые белые прожилки мешались с буро-красными пятнами.
— Вкусно... — кивнула Оксана, проглотив первую ложку. — Очень. Лена, Алекс, давайте.
— А шой-то у тебя с ногами, девонька? — озабоченно спросила чика. — Не ходят, шо ли? Ох ты бедненькая моя... Ну, кушай, кушай, борщ у меня замечательный, наваристый, честно говорю. И вы, американчики, давайте, подсаживайтесь, а то и так уже остыло. Не боись, не отравитесь.
Во мне все еще жила память о ночной борьбе с туалетным ведром. Однако альтернативой являлось лечебное двухсуточное голодание. Или не очень лечебное. Или совсем не лечебное, а прямо наоборот. Я выбрал риск. В конце концов, я столько времени ел терранскую пищу, так что должен справиться и здесь. По возвращении придется показаться врачу, чтобы тот обследовал мой несчастный ЖКТ, но здесь придется нагружать его по полной программе.
Вкус супа не походил ни на что из попробованного на Терре ранее. Я не совсем понимал, в чем смысл варить овощной салат, но комбинация капусты, картошки и еще чего-то с мясным бульоном оказалась не так уж и плоха. Кастрюльку супа мы уговорили быстро. Голод отступил, и мой желудок вроде как не намеревался устраивать очередную акцию протеста. Чика — Ева, вспомнилось ее имя — удовлетворенно заглянула внутрь, пальцами достала и сунула в рот последний маленький комочек белого жира и закрыла крышку.
— Ну, собирайтесь! — скомандовала она. — Да живее.
— Как — собираться? — переспросила Лена. — Куда?
— Куда-куда, на кудыкину гору! Сколько вы тут просидите, говорите? Два дня? Побудете, говорю, у нас. Неча тут в бараке без присмотра взрослых болтаться, даже и с пистолетом. Тут и взрослым-то помереть недолго. Залезет еще хулиганье какое, шо делать станете? Да еще и дивчинка у вас безногая. Флигель у нас пустой стоит, с голоду помереть не дадим. Давай, давай, шо телитесь?
— У нас нет денег... — попытался возразить я, уже понимая, что обречен на провал. Чика явно уже все решила и не собиралась нас слушать.
— Да вот ты заладил со своими деньгами! — отмахнулась Ева. — А ну, подъем. Как вас зовут-то хоть, скажите. Ты вроде Лешка, Петька говорил. А вас как?
Узнав имена Лены и Оксаны, чика пришла в полный восторг. Имя Лены, как оказалось, в здешних местах тоже широко использовалось, и она сразу из категории "американочек" перешла в разряд "тоже русачек". Ева с легкостью закинула на плечо обе наших сумки, взяла под мышку пустую кастрюльку, с любопытством рассмотрела, как мы устраиваем Оксану в ременной упряжи, и мы всей компанией двинулись в уже известном направлении.
Хотя тучи все еще висели низко над землей, нового дождя ночью не случилось, лужи на дороге немного подсохли, и шлось если не легче, то проще, чем накануне. Зато возникла новая проблема. Когда шею сзади пронзила острая боль, я чуть не упал от неожиданности. Схватившись за пораженный участок кожи, я почувствовал, как под пальцами расползается что-то крохотное и мягкое. Я панически отшвырнул небольшой комочек. Шею саднило.
— А, комарье вылетело, — безразлично уведомила Ева. — Сейчас еще и мошка пойдет. Хорошо было с дождем-то, сидели под листиками, паразиты. Солнышко проглянет, еще и слепни появятся. Вы курточки-то застегните, заедят.
Всю дорогу до дома Евы мы ожесточенно отмахивались от мелких, отвратительно зудящих летучих насекомых, норовящих впиться в нас острыми жалами, чтобы напиться крови. Некоторые не зудели — мелкие и почти незаметные глазом, они стремительно опускались на открытую кожу и с наслаждением впивались в нее. Мы застегнули молнии курток и подняли воротники, но сволочные кровососы пролезали в каждую щель одежды. Сама Ева на них внимания не обращала, разве что иногда небрежно хлопала себя по щеке и по лбу ладонью. Кошмарное путешествие под победный звон микрофауны казалось вечностью, равно как и процедура знакомства Оксаны и Лены с псом Тузом. И только в доме я понял назначение сетчатых занавесок на дверных проемах, которые накануне небрежно отбрасывал. Единственного прорвавшегося через них комара хозяйка дома, сбросив на пол сумки и поставив кастрюльку на стол, убила быстрым и точным хлопком ладоней в воздухе.
При дневном свете оказалось, что виденный мной ночью дом — всего лишь фасад довольно приличных размеров комплекса, состоящего из жилого дома, небольшого отдельного "флигеля" (который нам и отвела Ева), длинного склада всякой всячины ("сарая"), отдельного помещения для двух коров, еще одного для свиней, еще одного для мелкой домашней птицы, "бани" (выделенного помещения для мытья), нескольких прозрачных построек для теплолюбивых растений ("теплиц" и "парников") и кажущегося необозримым земельного участка, разделенного на отдельные взрыхленные полосы ("грядки") для выращивания выносливых растений. Все, кроме теплиц и грядок, располагалось так, чтобы доступ имелся лишь из внутреннего двора. Окна и двери во внешних стенах отсутствовали. Обрызгав нас каким-то остро пахнущим травой составом, почти полностью отогнавшим кровососов, Ева с гордостью устроила мини-экскурсию.
Оказалось, что фактически усадьба представляла собой миниатюрное, но разностороннее сельскохозяйственное производство. Когда я с изумлением поинтересовался, сколько роботов здесь задействовано, Ева с не меньшим изумлением уставилась на меня.
— Шо за роботы такие? — подозрительно поинтересовалась она. — Цыгане, шо ли? Не знаю, нет таких у нас на деревне. Сама пашу, как проклятая, кровопийца мой иногда мотоблоком по грядкам пройдет, да сыночки еще пока что фыркают, но помогают. Доча-то уже замуж выскочила в соседнее село, от матери нос воротит, а хлопцы еще не доросли, с нами живут. С отцом к китайцам уехали, вернутся — познакомлю. Ну, отдыхайте, а я на кухню. Петька сказал, вернется скоро, надо кашу гречневую запарить, что ли... Ой, а пили когда-ж молочко парное? Ох, вкуснотища! Ну-ка, щас налью, трохи почекайте...
Оставшись во флигеле одни, мы с Леной синхронно покачали головами. Неавтоматизированный труд в хозяйстве размером с нашу среднюю ферму казался невероятным. Позже, когда мы видели, как Ева работает на огороде — примитивными ручными инструментами, сделанными из дерева и кусочков металла, какими орудовали наверное, еще первобытные приматы, наше изумление только возросло. Никакой продуктивный труд в таких условиях казался невозможным. Однако же хозяйство существовало и производило достаточно, чтобы обеспечивать значительную часть своих потребностей.
Оксана, однако, не выказывала особых эмоций.
— А что такого? — удивленно спросила она. — Ну да, огород. Обычный огород, соток пятнадцать, не больше. Плюс скотины немного. Ничего сложного. Я, когда еще с родителями в Иркутске жила, мечтала в деревню уехать, — добавила она со вздохом. — К материным родственникам. Только мать ни в какую. Не для того, говорила, я из коровьего дерьма выбралась, чтобы к нему возвращаться.
Те два дня, что мы провели в доме Евы и Петра Краматовых, придали жизни совершенно новые оттенки. Проведя месяц в Ниппоне, мы считали, что очень неплохо узнали терран и терранскую жизнь. Оказалось, что мы не видели почти ничего. Жизнь в благополучном, тихом, богатом Ниппоне, пусть и окраине САД, но все равно его части, не имела ничего общего с окраиной Русского Мира, на которой мы оказались. Даже рассказы Оксаны о своем прошлом подготовили нас к увиденному так же мало, как терранские фильмы ранее — к увиденному в Ниппоне.
Деревня, небольшое поселение, миниатюрный аналог ниппонского тё, носила название Гептиловка. Оно происходило от вещества под названием "гептил", в давние времена использовавшегося в качестве ракетного топлива. Возникла она не далее местного полувека назад вокруг бараков, построенных чинской ракетной мафией для вахтовых рабочих из Чжунго. Топливохранилищ здесь отродясь не имелось, так что происхождение названия являлось тайной даже для старожилов, никто из которых, впрочем, зарождение деревни не помнил. Насчитывала она примерно два десятка бараков и примерно тридцать "дворов", как здесь назывались усадьбы, принадлежащие богатым семьям (в местном понимании — мужчина и женщина в качестве супружеского ядра плюс энное количество кровных родственников).
Деревня располагалась примерно в пяти кликах от охраняемой зоны космодрома. Вахтовых рабочих ("гастеров" в местной терминологии) вербовали среди безработных в северном Чжунго для выполнения временных работ, не требующих высокой квалификации — грубый ремонт зданий и подсобных помещений, погрузка-разгрузка контейнеров на железнодорожных путях на космодроме, работа с автоматизированными поточными линиями и погрузочными роботами и так далее. На космодроме им оставаться не позволяли, отчасти по соображениям секретности, отчасти из боязни воровства. Квалифицированные специалисты в Гептиловке не появлялись и жили на территории космодрома. Гастерам требовалось какое-никакое обслуживание — снабжение продовольствием и бытовыми мелочами, чистка выгребных ям и так далее, так что вокруг общежитий постепенно выросло поселение, жители которого работали на приезжих.
Отношения с чинами у аборигенов сложились странные. Взять с местных было нечего, они ценили свой приработок и снимали головную боль у управляющих космодромом, так что чинские триады их не трогали. Они даже обеспечивали какой-никакой порядок, раз в несколько лет показательно убивая одного-двух местных из окружающих сел, забывших уроки прошлого и разбойничавших в деревне. Также триады не подпускали сюда сборщиков дани, работавших как на "барина" — какого-то крупного чиновника Русского Мира, так и на "попа", чиновника религиозной структуры. И "барин", и "поп" владели отдельными деревнями и, кажется, даже их жителями, хотя я, вероятно, не так понял. [Примечание — Оксана: все верно понял. Крепостные же. Примечание — Хина: официально рабовладение в Русском Мире введено, точнее, восстановлено после полуторавекового перерыва около середины двадцать первого века, в районе начала новой эры.] Жители Гептиловки, с одной стороны, искренне ненавидели чинов, считая их захватчиками, а с другой — вставали на защиту гастеров, когда из других деревень приходили пьяные компании, чтобы отвести душу в кулачных драках. Гептиловцам в окрестностях завидовали, их не любили, но и трогать опасались, только иногда поджигая ночами строения. Собаки поднимали тревогу, и пожары гасили до того, как они успевали разгореться. В ответ окрестных избивали, если ловили в одиночестве неподалеку от деревни.
Жили здесь практически так же, как, наверное, и тысячу лет назад — в домах, построенных из малообработанных древесных стволов, ковыряясь в земле примитивными инструментами или не менее примитивными "мотоблоками", с бороздами в земле, почему-то называемыми "дорогами" и становившимися непроходимыми в осенние и весенние периоды дождей. Гептиловке повезло еще и в том, что здесь имелось электричество — изначально линию провели от космодрома до общежитий, а потом разрешили подключаться к нему и местным, даже и без платы. Благодаря тому гептиловцы пользовались электролампочками, холодильниками, микроволновками, а самые зажиточные, вроде нашего хозяина Петра, даже и телевизорами со спутниковыми антеннами. Электротехника служила еще одним предметом черной зависти окружающих, доступа к электричеству у себя дома не имевших.
Мне невольно вспоминались древние фильмы, еще из двадцатого века, где описывались постапокалиптические времена после мировой атомной войны. Я смотрел их исключительно ради интереса к истории, никогда не принимая близко к сердцу. Но здесь мне показалось, что я случайно попал в один из таких фильмов.
Местные, однако, ничуть не ощущали себя героями постапокалиптической реальности. Они просто жили, слабо представляя себе, как можно существовать иначе. О внешнем мире они имели весьма отдаленное представление, подчерпнутое в основном из развлекательных фильмов и передач в каналах, с трудом принимавшихся со спутников. Из-за краткосрочности пребывания о деталях речь так и не зашла, но в целом мир воспринимался аборигенами весьма странно. Он четко делился на три части: Русский Мир, Чжунго (Китай в местном варианте) и все остальное. Китай одновременно выжимал из Русского Мира все соки и служил его надежной защитой и опорой от остального мира, постоянно строящего против Русского Мира коварные заговоры. Причины заговоров оставались неясными — то ли ненависть к великой и могучей державе, то ли желание завладеть богатыми ресурсами, то ли просто врожденная вредность.
На удивленный вопрос Лены, о каких ресурсах идет речь, внятного ответа мы не получили. Статистика, найденная Хиной, свидетельствовала, что подземные углеводороды (в прошлом веке — самый ценный ресурс на планете) здесь полностью перестали добывать где-то половину терранского века назад. Минеральные залежи и биологические резервы Сайберии и Уральского хребта основном эксплуатировались Чжунго. А сверх того вроде как ничего и не было. Ответа о сути величия тоже не нашлось. Всплыло только имя "Пушкин Наше Все" (вроде бы поэт примерно трехвековой давности), но процитировать ни одной строфы никто так и не сумел.
В дополнение гептиловцы в массе своей демонстрировали странное раздвоение личности. С одной стороны — глухая, тяжелая ненависть к остальному миру, в языке выражавшаяся невероятным изобилием оскорбительных эпитетов для других народов. С другой стороны — непостижимым образом сочетающиеся с ней дружелюбие и искреннее любопытство в адрес нас, ярких представителей "заграницы". Весть о нашем появлении разнеслась по Гептиловке поселениям с невероятной скоростью. Вскоре после нашего появления в дом Краматовых началось паломничество. Люди, не особенно скрываясь, приходили поглазеть на "настоящих американчиков" из Ниппона.
