Задумавшись окинула взглядом свое невеликое богатство — капуста на грядках, вроде как по ботве судя — морковка и репа — хотя тут Паштет мог и ошибиться, огородом и ему доводилось заниматься на даче у родителей, но в ботанике силен попаданец не был.

Услышав про то, что будет ей и дом и коза с курями — с чего-то не очень обрадовалась. Это Павла сильно удивило. Потому и спросил — в чем беда и проблема? Понятно, что если дом пустует, то с хозяевами его что-то нерадостное вышло — то ли вперед ногами уехали, то ли головой — но тоже не с большой радости. Тут, как уже убедился бравый мушкетер — свой дом — святыня.

Ну оно и понятно — под кустом не поживешь в нашем-то климате.

— А чей дом Лисовин-ста мне жалует? — настороженно спросила.

— Не спросил. А это важно? Всяко же дом жилой лучше малой землянки?

— Важно. Ой, как важно!

— Ладно! Ты собирайся пока...

— Мне собраться — как голой подпоясаться — рассмеялась вдовая девчонка. Подумала — потом на грядки кивнула:

— А с огородом что делать?

— Ну с собой его не потащишь же. Я тебе денег дам — купишь себе этот лук-чеснок — легкомысленно брякнул Паша и понял, что как-то не то получилось.

Глазищами сверкнула зло и покраснела как маков цвет:

— Я с тобой не за деньги! Шлёнда я по-твоему? Не гульня я! Люб ты мне, не за деньги!

— Да что ты, я не про то! Просто хочу, чтоб тебе жилось лучше!

Чуточку остыла, но глядя настороженно сказала:

— Так то надо ж тогда знать — что за дом... Мы когда от татаров бежали — Хозяина ночного с собой не смогли взять, так он с избой и сгинул. А эта землянка — пустая, но то полбеды. В тех-то домах хозяева-то есть. И могут меня не принять. И куда деться?

— Погоди. Дома-то пустые? Нет там хозяев.

— Я про Ночного Хозяина толкую! — рассердилась на недогадливость мужчины вдова.

Паша кивнул, хотя ничего не понял. Но не хлопать же здесь ушами, удивляя подругу. Сказал как можно внушительнее, чтоб собиралась все же — а он спросит.

И отправился к Лисовину. Тот все еще сиял кольчугой, но теперь совсем был красив с подпояской и саблей на месте.

Похоже, что уже и готов был со всем своим отрядом выдвигаться. И телега для Кузнечихи вот уже готова будет — меринка запрягают из татарских.

Хороший хозяин — все в порядке в хозяйстве.

Но сказать что Барсуку не успел — тот с невеселой усмешкой опередил:

— Хмыстень и обдувало, этот твой сакмогон!

Первые два слова Пауль уже знал и был совершенно согласен с тем, что его нового послужильца вполне справедливо величают проходимцем и грабителем.

А вот последнее вроде и слыхал раньше, но не знал точно смысл.

— И что тут без меня стряслось?

— А сыграл твой камарад с твоим казаком в кости. И теперь твой приятель по пушечному делу — гол, как Адам до грехопадения. В гумне сидит, прячется от глаз. Но лопух я ему выдам, тут в беде не брошу. И даже денег не возьму!

— Старший канонир в курсе дела?

— Еще нет.

— Мда. Но я не то хотел спросить — с Гриммельсбахером это уже привычно. Какой дом ты вдове отдаешь?

— А какой она сама выберет — хороших у меня три — сказал средневековый риэлтер.

— А куда хозяева делись?

— Один пуст стоит после мора прошлого, Терентьиха померла зимой — старая была, а третий — бежали люди от татар, да на шишей лесных наскочили в том году. Шишей тех трех я потом со своими людьми отловил и повесил, вещички ворованные частью нашел, не успели продуванить, а людишек не вернешь. Жаль, мужик был умный и жена — баба толковая и детишек малых четверо...

То, что шиши ограбили беженцев — то Барсук еще понимал — а вот зачем было семью мясничить — при том, что мужик был смирный и судя по связанным за спиной рукам — не сопротивлялся татям вовсе — никак ум постичь не мог. А мясничили с удовольствием и долго. И детишек и бабу. Потому, когда злодеев отловили — отдал он их на расправу мужикам, что родичами погибшим приходились. Долго шиши помирали.

А потом дохлятину недобитую в назидание повесили на пружинящих ветках — пока подпрыгиваешь или на цыпочках стоишь — можешь дышать... Понемногу.

— Уважаемый Пятой, не подскажешь ли мне, кто таков Ночной Хозяин? — отвлек вопросом от воспоминания лекарь.

Сотник удивился. Колдун — а простых вещей не знает! Огляделся — не у жилья стоят? Нет далековато до землянок. И потому вполголоса пояснил непонятливому немчину:

— Так домовых называют! В доме живут потому как.

— А понял! Знаю таких! На глаза не лезут, а дом охраняют и помогают.

— Это если по нраву придешься. А то и вредничать могут и напакостить — усмехнулся Лисовин.

— То понятно. С людьми живут и характер людской. Но раз уж ты с кладниками связываться не боишься, то уж с домовыми-то поладишь. Ты не жадный, не злой — с чего воевать-то им?

Пауль даже было подумал, что сотник ерничает, но тот был более чем серьезен. Он и впрямь твердо знал, что домовые определенно есть в природе и в те домах, что предлагал — они вполне могут быть. Это крысы и мыши из пустых жилищ уходят — жрать им там нечего, а Хозяин к дому невидимым канатом привязан, чтоб он переехал — надо ритуал непростой сделать, а тогда, когда татары вот-вот ворвутся — уже не успеть никак со всем уважением домового на переезд соблазнить. Ноги бы успеть унести, да тот скарб, что на глаза попался и в руках уместился.

И так же был Пятой уверен, что колдовской лекарь общий язык найдет с этой непонятной породой нелюдей — которые и не нечисть вроде.

— А Терентьиха кто была? — опять с мыслей сбил немчин.

— А знахарка. Хорошая была бабка, да старая уже, вот время и пришло. Жаль, очень она хорошо умела живность лечить.

— А поп твой и дьякон с ней не враждовали?

— Зачем? Она и им помогала. Она ж ведунья была, а не ведьма. Зла от нее не было.

— Уместно ли Кузнечихе в дом ведуньин вселяться?

Тут Паштет удержал зубами за самый кончик глупый вопрос о том, чем ведунья от ведьмы отличается. Потому как видать было — сам сотник это понимает на раз-два и такой странной неосведомленности не поймет. Лучше у Хассе спросить.

— Ей-то как раз и можно. Она же сама — Кузнечиха!

Вот и пойми извивы логики дворянина. Хотя... Ну да, кузнечное ремесло для всех здесь — уже колдовство. Кузнец издавна — если и не ведьмак, то где-то близко. Ну а муж и жена — одна сатана. А тут вдовице еще и немецкое шаманство в помощь. Так-то небось к пустому дому ведьмы умершей местные и близко подойти боятся!

Задумчивый Пауль вернулся к своей зазнобе. Та вовсю возилась в своей землянке, словно воробей в скворешнике. И впрямь — собирается!

Осторожно рассказал все, что услыхал. Пришла пора вдовушке задуматься.

Вздохнула глубоко и показалось Павлу, что видит он в глазах своей любовницы те же отблески — что совсем недавно искорками в очах сотника посверкивали. Точно такие же. И хочется и колется. И боязно, что не по чину!

— Что, у Терентьихи дом хорош? — осторожно спросил у задумавшейся девчонки.

— Не то слово! У нее и крыльцо в три ступени и пол деревянный и погреб копан сухой! Так слыхала. Крыльцо и сама видела, но и про остальное люди верные говорили. Но Хозяин ее точно в том доме и не уверена, что меня примет. Твоя помощь понадобится!

— Крыльцо, говоришь? — хмыкнул по-суховски Паша.

— Да. Настоящее — и в три ступени! У самого Барсука крыльцо в семь, а у попа в шесть! Вот и считай!

Да, действительно! Кто б мог подумать! И говорит синеглазая с таким почтением, словно это пентхауз и сотни квадратных метров жилья! Крыльцо! Три ступени!

Пришло в голову, что на даче родительской пять ступенек. А в доме, где сам жил на пятом этаже — по восемь ступней на пролет (вроде ж восемь?) сколько получается — сорок? Черт, никогда не считал, прав был книжный Холмс — не наблюдательны люди. Сказать что ли синеглазой красотке, что у него крыльцо в сорок ступеней? Или там по шестнадцать на пролет приходится? Не стоит пожалуй, обалдеет. И уж про лифт тем более не поверит. Хотя так себе лифт — думает долго перед тем как ехать и приехав — опять же размышляет философски — открывать ли двери...

Поглядела загадочно и голос приутишив спросила шепотом:

— Баяли люди, что подарил ты сотнику заговоренную денежку на удачу! Не осталось ли у тебя такой для меня? И скажи — это неразменная денежка? Оборотная? — и личико девчачье как-то похмурело, словно тучка набежала.

Пауль уже пообтерся здесь и потому после общения с наемниками знал — неразменная монета, о которой мечтал мушкетер Гриммельсбахер — суть сатанинский артефакт.

За нее надо отдать душу — и принести в жертву Тьме черного петуха на перекрестке дорог в безлунную ночь. Но видать душа игрока стоила куда дешевле — как ехидничали камарады Черному Путнику небось за душонку свою игроку еще и приплатить бы самому пришлось, не явился никто за душой — и того петуха поутру только и осталось варить самому неудачнику, чтоб хоть какая-то польза от ночного приключения была. Тут у московитов та же видать легенда была в ходу.

Потому поспешил вдовушку успокоить:

— Нет, если потратишь — то не вернется. Это не та деньга, что с перекрестка дорог. Да и серебряная она. Постараюсь для тебя что придумать посильнее денежки.

Она радостно схватила его за руку, прижалась тугими грудями, глядя снизу вверх преданно и влюбленно.

Сердце застучало — давно так на Пашу не смотрели!

И не прижимались восторженно.

Впору увлечь красотку в землянку — ан тут как на грех и телега со стуком подкатила и казак чертов окликнул.

Не бывает в жизни полного счастья.

Потому пришлось утихомиривать свою бурную радость. Эх, досада!

Хозяюшка шустро принялась таскать свой нехитрый скарб в телегу, а у мужика в розовой рубашке Пауль строго спросил:

— Ободрал, говорят, ты немца как липку?

— Скоблёное рыло нажаловался? — усмехнулся новонанятый вояка преехиднейше.

— И без него языков хватает.

— Так он сам напросился. Хвостом ходил, давай, дескать зернь раскидаем. Сначала ему фарт был, я уже без сапог сидел — а потом удача ко мне повернулась. Не жулил я — все по-честному было. Телеух развисляный сам виноват! А в игре — как с бою взятое. Только отыграть можно...

— Ладно, это потом. Ты ехать готов, все собрал?

— Все. Но тут есть заковыка, херр хейтманн. Хитрюга местный нас водой потащит, значит коников там оставим. И верно толкует — не продать их в Вышнем Волоке, там такие королобые облуды сидят, что только и гляди, чтоб на ходу подметки не срезали. А у меня коник — хорош. Жаль будет сокровище за грош отдать.

— Ну не такое уж и сокровище — наобум сказал Пауль. Он не шибко разбирался в конях, зато людей понимал.

— Это кому как — резонно возразил казак.

Паша вздохнул. Понятное дело — юнит-то конный. Вылезут они все в Новгороде из лодки — а дальше ему пеше блукать. А еще и долг на нем висит.

— Ну и чего ты от меня хочешь? — хмуро спросил казака.

Понятно, что сейчас будут его опять напрягать какими-то мутными схемами меняя коня на вола, вола на корову или как там в сказках-то было?

— Коник-то хороший. Рублей в 5 — 6 стоит. А там и рубля не дадут, как увидят чужеяды шиноровы, что мне деваться некуда.

-Это я понял. От меня что хочешь?

— Гололобый, что аргамака себе прибрал, договорился с сотником, что от Вышнего Волока его человек сюда вернется, а дикаря этого, неука необузданного, пока ехать будем татарин в меру и чувство приведет и с тем человеком своим сюда вернет. Тут его конь и будет ждать. Так вот может скажешь Барсуку Пятому, чтоб он и моего коника купил — тогда татарчонок на двух конях сюда возвратится? Тебя-то он послушает. Ему же прибыток будет. Нужны ему кони — лошади.

— Одни хлопоты от тебя — буркнул Пауль.

Мужик в розовой рубахе только руками развел.

— Думать буду. Пока надо в ту деревню ехать, что целая осталась. Там разбираться будем.

Казак что-то хотел сказать, но Паштету ничего слушать не хотелось. Как-то все время получалось, что приходилось решать тут загадки и задачки куда как посложнее, чем выдаваемая за образец хитроумия и догадливости фигня про переправу через реку капусты, зайца и лисы. А тут чертов Гриммельсбахер снова гол, как сокол и вроде как не велишь казаку все вернуть за просто так.

Хорошо еще успел у чертового игрока кольчугу с мишенью забрать, а то глядишь и ее бы в азарте на кон поставил балбес. И тогда казак определенно сделал бы ноги подалее отсюда. Точно б не удержался, такое сокровище получив. Боярская кольчуга даже на неискушенный Пашин взгляд стоила никак не меньше рублей тридцати, и это пожалуй еще недооцененно. А это уже серьезные деньги. Очень серьезные!

— Потом. Все потом. Ты б собрался лучше!

— Да что мне собираться... Готов я.

— И хорошо! Нежило! Где ты?

— Тута я, Хозяийн — отозвался пацаненок. Неподалеку оказался — прям за кустом.

— Все собрал? — строго спросил Паша.

— В телеге уже лежит!

— А немчины что?

— В гумне ругаются! — и слуга хихикнул.

Пауль одарил казака благодарственным взглядом и пошел к канонирам. Впрочем приятели уже и без него разобрались — пригорюнившийся игрок уже приоделся и не напоминал своим видом стриптизера-вегана. Но у Хассе запас ругани еще не кончился и он вливал в уши покорного канонира ее потоком.

— Тридцать палок где ему будем давать? — деловито спросил фон Шпицберген с ходу, пока ему не успели и слова сказать. А определенно — хотели. Но тут тема разговора стала сразу другой.

— Прямо тут! — отозвался не медля ни секунды 'Два слова'

А старший пушкарь даже замолк на минуту. Вытаращился на Паштета, а потом захохотал во всю глотку. И в три приема сказал посреди смеха:

— Ведь и верно! А я и забыл — приказ хауптмана-то не отменен!

— Да вы что, камарады? Вам жалко этих никчемных тряпок? Я же не жадина, на стол трачу без споров! — страшно испугался неудачливый игрок.

— Только это тебя и спасает! — грозно отозвался Хассе, еще подрагивая мощным телом от скрываемого хохота.

— Можно взять не очень толстые палки — поддержал Пауль.

— Толстые лучше! — возразил со знанием дела Шелленберг.

— Так я вам все возмещу за оба раза! Как только с нами расплатятся в роте по долям трофейным и за мурзу с сыновьями! Какие палки! Я ж сидеть не смогу! С походом воздам! — возопил Гриммельсбахер.

— Тогда с тебя еще и пиво!

— Дважды!

— Ибо грехи твои велики!

— Ладно, чего уж! А грех мой и не велик — среди семи смертных его нет, так что чего уж меня казнить! Несчастный я человек, ибо слаб! Сам себя ругаю, но не получается мне остановиться, как в раж войду! — горестно запричитал проигравшийся.

На его глаза навернулись слезы, в памяти сразу же всплыли те случаи, когда он так же продувался вдрызг и всякий раз было очень обидно и зло на себя брало и обещал себе — и небу — что больше никогда... Клялся самыми страшными клятвами, а потом продержавшись долго — опять срывался...