Ряды небольших жилых домов, квадратные склады и места встреч, библиотеки и фабрики выглядели так же, как и всегда: не совсем уныло — каждую ночь все очищалось дождевальными машинами, — но однообразно.
Какая-то старая искра шевельнулась в усталом сознании Морроу. Единообразие. Да, это было подходящее слово. Ужасно однообразно. Теперь он приближался к храму планировщиков. Четырехгранная пирамида была высотой в добрых пятьдесят ярдов, построена из сверкающего металла, а ее края выделены синим цветом. Приближаясь к ней, Морроу почувствовал себя карликом, и его шаги невольно замедлились; в мире, где лишь немногие здания были выше двух этажей, храмы были видны повсюду, огромные, безликие — и пугающие.
Какими, без сомнения, они и должны были быть.
Планировщик Милпитас снова и снова вертел кусочек металла в своих длинных пальцах, разглядывая Морроу. Его стол был пуст, стены без украшений. — Вы задаете слишком много вопросов, Морроу. — Голый скальп планировщика толщиной с бумагу был натянут на череп и выдавал едва заметный узор шрамов.
Морроу попытался улыбнуться; уже в начале беседы он чувствовал себя безмерно уставшим. — Я всегда так делал.
Планировщик не улыбнулся. — Да. Вы всегда так делали. Но моя проблема в том, что ваши вопросы иногда беспокоят других.
Морроу старался сдержать дрожь. На поверхности его сознания были страх и чувство бессилия, но под этим скрывался гнев, который, как он знал, следовало контролировать изо всех сил. Милпитас мог, если бы захотел, сделать жизнь Морроу очень неприятной.
Милпитас поднял артефакт. — Скажите мне, что это.
— Это кольцо в виде восьмерки.
— Вы его сделали?
Морроу пожал плечами. — Не знаю. Возможно. Это стандартный дизайн в магазинах на четвертой палубе.
— Хорошо. — Милпитас с тихим звоном положил кольцо на свой стол. — Расскажите мне, что еще вы изготавливаете. Дайте мне список.
Морроу закрыл глаза и задумался. — Детали для некоторых машин — например, для раздатчиков пищи. Не внутренности, конечно — мы оставляем это наноботам, — а основные внешние компоненты. Материал для зданий — балки, трубы, кабели. Очки, столовые приборы: простые вещи, которые не могут починить ремонтные бригады наноботов.
Милпитас кивнул. — И?
— И такие вещи, как ваше кольцо-восьмерка. — Морроу изо всех сил старался, вероятно, безуспешно, скрыть нотку разочарования в своем голосе. — И храповики, и стремена. Скребки...
— Хорошо. Итак, Морроу, ценность балки или пары очков очевидна. Но что вы думаете об этом вопросе: какова ценность ваших колец в виде восьмерки, храповиков и стремян?
Морроу заколебался. Это был именно тот вопрос, из-за которого у него были неприятности в первую очередь. — Не знаю, — выпалил он наконец. — Планировщик, меня сводит с ума то, что я не знаю. Я смотрю на эти вещи и пытаюсь понять, для чего они могут быть использованы, но...
Планировщик поднял руки. — Вы не отвечаете мне, Морроу.
Морроу был сбит с толку. Он давно понял, что, когда имеешь дело с такими людьми, как Милпитас, слова превращаются в оружие, тонкие лезвия, за движениями которых он едва мог уследить. — Но вы спросили меня, для чего нужны храповики.
— Нет. Я спросил вас, что вы думаете об этом вопросе, а не ради ответа на сам вопрос. Это совсем другое.
Морроу попытался разобраться в этом. — Мне жаль. Я не понимаю.
— Да. — Планировщик положил свои длинные, покрытые хирургическими шрамами пальцы на стол перед собой. Милпитас, казалось, был одним из тех несчастных людей, страдающих частичной недостаточностью антивозрастной терапии, что требовало такого рода грубой переделки его тела. — Да, я действительно верю, что вы не понимаете. И именно в этом проблема, не так ли, Морроу?
Он встал и подошел к окну своего кабинета. Отсюда Морроу мог видеть внешний каркас храма; его фасад представлял собой наклонную плоскость золотого света. Широкое костлявое лицо Милпитаса было обрамлено железным небом, лишенным источника дневного света.
— Вопрос не имеет ценности, — сказал наконец Милпитас. — И поэтому ответ на него не имел бы ценности — он был бы бессмысленным, потому что вопрос сам по себе не имеет отношения ни к чему ценному. — Он повернулся к Морроу и испытующе улыбнулся. — Я знаю, вам не нравится этот ответ. Давайте, не бойтесь. Скажите мне, что вы думаете.
Морроу вздохнул. Думаю, ты сумасшедший. — Я думаю, вы играете словами. — Он взял кольцо. — Конечно, у этой штуки есть цель. Она существует физически. Мы прилагаем усилия, чтобы создать ее...
— Все, что мы делаем, имеет цель, Морроу, и только одну цель. — Милпитас выглядел серьезным. — Вы знаете, что это такое?
Морроу почувствовал смутное раздражение. — Выживание вида. Я не ребенок, планировщик.
— Вот именно. Хорошо. Вот почему мы здесь; вот почему Суперэт построил этот наш корабль-мир; вот почему моя бабушка — теперь, конечно, мертвая — и другие инициировали это путешествие. Это цель, которая лежит в основе всего, что мы делаем.
Раздражение Морроу переросло в смутное бунтарство. Все? Даже уничтожение детей?
Он задавался вопросом, сколько бесед, подобных этой, он пережил за эти годы.
Смутно он помнил время, когда все было по-другому. В самом начале его жизни, полтысячелетия назад, великие виртуальные устройства, спрятанные где-то в структуре мира, покрыли серые стены корпуса сценами утраченных прекрасных панорам: он помнил виртуальные солнца и луны, пересекающие виртуальное небо, детей, бегающих по улицам.
Было ощущение пространства — бесконечности. У виртуалов была сила заставить этот мир-коробку казаться огромным, без ограничений.
Но Суперэт закрывал виртуальные машины одну за другой, обнажая похожую на череп реальность мира, которая скрывалась за иллюзией. Теперь, казалось, никто не знал, где находятся виртуальные машины или как получить к ним доступ, даже если они все еще работали.
В то же время Суперэт сначала не поощрял, а затем и вовсе отменил деторождение. Фактически Морроу был одним из последних детей, появившихся на свет.
Виртуальные диорамы — и голоса детей — больше не были нужны, сказал Суперэт.
Молодежи не было, и люди старели. Не было ни дня, ни ночи, а только бесконечный, серо-стальной, не имеющий источника свет, который, отражаясь от металлического корпуса, создавал впечатление непрерывного рассвета. Досуговые мероприятия — театры, учебные группы, игровые коллективы — вышли из употребления. Мир был структурирован только бесконечной нудной работой.
Работой и, конечно, изучением слов основателей Суперэта.
Милпитас повернул свое широкое, довольно грубое лицо к Морроу. — Единственный императив Суперэта — обеспечить выживание вида — физически, через наши гены, и культурно, через мемы, которые мы несем, — в неопределенном будущем. — Он указал на железное небо. — Все, что мы делаем, руководствуется этой логикой, Морроу. Насколько нам известно, мы единственные живые люди где бы то ни было. И поэтому мы должны оптимизировать использование наших ресурсов.
— В настоящее время мы преуспеваем. Наше население хорошо приспособлено; мы не нуждаемся в новых поколениях — по крайней мере, до тех пор, пока не изменится ситуация с нашими ресурсами.
Но, — дико подумал Морроу, — население нестабильно. Каждый год люди умирали — в результате несчастных случаев или непонятных неудач. Итак, каждый год население фактически сокращалось.
На протяжении столетий он был свидетелем неуклонного сокращения населения, медленного отступления с нижних палуб. Когда Морроу родился, он был уверен, что жилая зона была заселена вплоть до восьмой палубы — и говорили, что под ней было еще семь или восемь палуб. Сейчас заняты были только вторая и третья палубы.
Он задавался вопросом, может ли быть точка, ниже которой раса не сможет регенерировать себя, даже если будет отменено временное бесплодие?
Что тогда сделает Суперэт?
Милпитас снова сел. Когда он заговорил снова, планировщик, казалось, пытался быть добрым. — Морроу, вы не должны мучить себя — и тех, кто вас окружает — вопросами, на которые нет ответов. В принципе, вы знаете, почему наш мир такой, какой он есть. Разве этого недостаточно? Вам действительно необходимо понимать каждую деталь?
Но если я не понимаю, — кисло подумал Морроу, — тогда ты можешь контролировать меня. Произвольно. И это то, с чем мне трудно смириться.
Милпитас сложил пальцы домиком. — Вот еще одно измерение, о котором вам нужно подумать. — Теперь его голос звучал резче. — Скажите мне, каковы ваши взгляды на внутренние противоречия между мемом и двойственностью генов?
Морроу, нахмурившись, отказался отвечать.
Милпитас улыбнулся изысканно покровительственно. — Вы не поняли вопроса, не так ли? Вы умеете читать?
— Да, я умею читать, — раздраженно сказал Морроу. — Мне пришлось научиться самому, но, да, я умею читать.
Милпитас нахмурился. — Но вам не обязательно уметь читать. Большинству людей это и не нужно. Это роскошь, Морроу; поблажка.
— Мы все должны признать наши ограничения, Морроу; вы должны признать, что есть люди, которые знают лучше, чем вы.
Морроу собрался с духом. Вот оно. Никакое наказание не должно было быть ужасно обременительным, но любое нарушение его дневного распорядка становилось для него все более трудным, даже болезненным.
— Четыре недели на первой палубе, — быстро сказал Милпитас, делая пометку. — Я согласую это с вашим начальником в цехах. Мне жаль это делать, Морроу, но вы должны понять мою позицию; мы не можем допустить, чтобы вы мешали окружающим своим — своим недисциплинированным мышлением.
Палуба первая. Шлюзы. Одно из самых сложных, если не сказать пугающих, мест для работы на всех палубах. Это было суровое наказание за то, что он все еще не мог признать преступлением...
Но, тем не менее, он поймал себя на том, что подавляет усмешку над иронией происходящего. Потому что шлюзы — и странная, незаконная торговля, которая осуществлялась через них — были явным воплощением противоречий внутри его общества.
Первые лучи утреннего света, словно живые существа, поползли вверх по небесному куполу. Тусклые звезды исчезли.
Мастер стрел слез со своей ветки и размял затекшие конечности. Ветерок здесь, наверху, был свежим и сухим. Он помочился на ствол дерева; горячая жидкость потемнела на древесине и потекла вниз, к кроне. Он пожевал немного мяса со своего пояса и слизнул влагу росы с листьев капока. Воды было немного, но позже он найдет еще в углублениях с орхидеями и бромелиями.
Он подобрал свой лук и колчан, подошел к веревке, которую оставил болтаться, и приготовился к первому этапу своего спуска. Он пропустил веревку через металлическое кольцо в виде восьмерки, пристегнул его к поясу и привстал на стременах. Он легко соскользнул вниз, рукой контролируя движение веревки через кольцо. Кольцо в виде восьмерки, потертое от долгого использования, тихо зазвенело, когда он спускался.
Полог, возвышавшийся на пятьдесят ярдов над лесной подстилкой, представлял собой слой растительности глубиной в двадцать ярдов. Вскоре Мастер стрел скрылся от ветра самого верхнего уровня, и воздух стал влажным, душноватым, комфортным.
Он нашел лиану и разрезал ее; вода хлынула ему в рот. Во время своего последнего визита в навес Мастер заметил фиговое дерево, которое, казалось, вот-вот начнет плодоносить; он решил сделать крюк, прежде чем вернуться к Уварову. Он обмотал веревку вокруг талии, заткнул за пояс альпинистское снаряжение и стал карабкаться по кроне, перебираясь с ветки на ветку.
Мох и водоросли покрывали кору деревьев и свисали с веток, делая древесину опасно скользкой. Лианы, корни инжира и свисающие корни орхидей, бромелиевых и папоротниковых растений обвивали ветви, как веревки. Листья сияли во мраке, похожие на маленькие зеленые наконечники стрел. Некоторые цветы, предназначенные для привлечения внимания колибри и солнечных птиц, отсвечивали красным в полумраке; другие, бледные, зловонные, терпеливо ждали, пока летучие мыши съедят их плоды и таким образом распространят семена.
За суматохой жизни Мастер мог видеть лишенные ветвей стволы деревьев кроны. Стволы поднимались сквозь зелень, как столбы дыма, гладкие и массивные.
Фиговое дерево представляло собой нелепый клубок, растущий из ствола дерева кроны, паразит, питающийся за счет дерева-хозяина. Приблизившись к фиговому дереву, он понял, что был прав насчет плодоношения. Попугай висел вниз головой на ветке, его перья были ярко-малиновыми, и он жевал инжир, который держал в одной лапе. Густой запах спелого инжира доносился от листьев, а ветви были полны животных и птиц.
Было даже семейство обезьян-сребролистов. Мастер подобрался довольно близко к одной самке, за спину которой цеплялся детеныш. Несколько мгновений Мастер наблюдал, как она работает с фруктами; казалось, она нюхает каждый инжир по отдельности, словно пытаясь определить по запаху, готов ли он к употреблению. Наконец она нашла инжир по своему вкусу и целиком запихнула его в рот, в то время как ее малыш мяукал у нее на шее.
Самка внезапно осознала присутствие Мастера стрел. Ее маленькая, совершенная головка повернулась к нему, глаза округлились, и на мгновение она застыла, встретившись взглядом с Мастером. Затем она повернулась и побежала прочь сквозь шелестящие листья, через мгновение пропав из виду.
Он пробирался к инжиру, крича и хлопая в ладоши, чтобы отпугнуть падальщиков. Он даже разбудил стайку плодовых летучих мышей, необычно питавшихся днем; они разбежались при его приближении, шелестя своими огромными, свободными, кожистыми крыльями.
Наконец он добрался до обвитой корнями инжира ветви дерева кроны. На самом деле это был инжир-душитель, понял он; крона инжира была настолько густой, что закрывала свет от своего хозяина и в конечном итоге должна была занять его место в кроне.
— Мастер стрел.
Его имя внезапно прошептали прямо у него за спиной. Он испуганно обернулся и чуть не выпустил покрытую водорослями ветку под собой; его лук неуклюже стукнул по голой спине.
Это была Прядильщица веревок. В полумраке ее лицо казалось круглым, когда она улыбалась ему. Прядильщице, его старшей дочери, было пятнадцать лет, и ее невысокое худощавое тело было гибким, как у обезьяны. За спиной она несла полный мешок. Яркий мазок алой краски пересекал ее лицо, выделяя глаза и нос наподобие маски; ее волосы были зачесаны назад и свисали бахромой над ушами до плеч, насыщенно-черные. Ее металлические очки блестели в зеленом свете.
— Попался, — сказала она.
Он попытался восстановить свое достоинство. — Это было безответственно.
Она фыркнула и потерла свой вздернутый нос. — О, конечно. Я видела, как ты подкрадывался к бедной серебролистой. И с ее ребенком. — Присев на корточки в ветвях, она угрожающе двинулась к нему. — Может, мне стоит забраться тебе на спину и посмотреть, как тебе это понравится...
— Не беспокойся. — Он прислонился к суку дерева, сорвал с ветки инжир и откусил от него. — Что в мешке?
— Инжир, медовые соты и несколько клубней, которые я ранее выкопала с пола... Я позавтракала личинками жуков, найденными в упавшем стволе вон там. — На мгновение она выглядела отстраненной, вспомнив о своей еде. — Вкусно... Что ты вообще здесь делаешь? Я думала, ты внизу со стариной Уваровым.
