Аластер Рейнольдс "Наизнанку"

Буквы проплывали передо мной, едва различимые на фоне лака.

Они гласили:

ДВИГАТЕЛЬНАЯ УСТАНОВКА

ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Я провел пальцем по буквам, выведенным любопытным спартанским шрифтом, и нахмурился от непривычности самих слов. Свет лампы заколебался, когда Мергатройд догнал меня.

— Это откроется, доктор?

— Я даже не пытался открыть его. Генри, эти слова имеют для вас какой-нибудь смысл? Коронель? Это английский, но...

Их лица в серую полоску были серьезными. — Слова? — спросил Рамос.

— Эти слова! — воскликнул я, тыча пальцем в дерево.

Но, даже произнося эти слова, я заметил, что мой палец коснулся лишь нескольких пятнышек там, где лак стерся.

— Легко ошибиться, когда мы так стремимся что-то найти, — сказал Рамос.

У меня пересохло в горле. — Прошу прощения, джентльмены. Я... позволил своему энтузиазму взять надо мной верх. Вы простите меня?

— Мне нечего прощать, — сказал Рамос, держа мушкет в одной руке, а другой поворачивая дверную ручку.

За дверью, как я и должен был догадаться по расположению корабля, находилось машинное отделение с его огромными колесами и валами, приводящими в движение лопасти по обеим сторонам корпуса. Все было тихо и холодно, а ведра с углем все еще ждали, когда их загрузят в железное чрево котла. Повреждение лопастей привело к тому, что некоторые детали двигателя сильно погнулись или были вывернуты из своих креплений. Даже такой непрофессионал, как я, мог бы сказать, что пароход уже не подлежал ремонту.

Мы обшарили все узкие пространства между этими чудовищными, склепанными из железа и меди массами, но ни тел, ни их частей так и не нашли. Теперь мое беспокойство все туже стягивало грудь. Я что-то видел на этой двери, и каким-то косвенным образом это значение не совсем противоречило назначению этого машинного отделения. Не было ли это также средством, с помощью которого корабль приводился в движение?

Я мысленно вернулся к инъекции морфия. Я точно рассчитал дозу, не так ли? Или в спешке ввел в себя слишком большую дозу наркотика, и мой мозг теперь освобождается от оков реальности?

Или все было совсем наоборот?

Мы покинули машинное отделение. За ним был коридор с деревянными дверями по обеим сторонам. Мы обыскали несколько отсеков, обнаружив кладовые и небольшие каюты, но никаких следов жизни. В конце этого коридора был выбор между еще одной деревянной дверью и трапом, который вел на следующий уровень. Мы поднялись по трапу, чувствуя, как он скрипит и стонет под нашими ботинками. Корабль был наклонен на правый борт, поэтому создавалось впечатление, что мы осматриваем какой-то заброшенный особняк, который начал проседать до основания, и каждый угол был рассчитан на то, чтобы внушать беспокойство и трепет.

Оказавшись на верхнем уровне, мы быстро осмотрели все, что можно было узнать о корабле. На этом уровне были иллюминаторы, через которые внутрь проникали лучи дневного света. Там был камбуз, отдельная столовая и несколько кают. Мы обыскали их все. Везде были разбросаны незакрепленные предметы, так что повсюду, куда бы мы ни наступали, было битое стекло, осколки фаянса и щепки от дерева, но по-прежнему никаких следов присутствия людей. Библиотека была тем более шокирующей, что выглядела нетронутой, а ее книги по-прежнему стояли на полках в аккуратном порядке. Они были закреплены на полках цепями и деревянными выступами, готовые к прочтению призраками.

Я взял с полки одну из таких книг и открыл ее наугад.

— Размышление о внутренних свойствах галилеевых спутников, — одними губами произнес я, прежде чем захлопнуть текст.

— Начинает казаться, что их здесь не было, когда корабль потерпел крушение, — сказал Мергатройд. — Они могли бы уплыть на шлюпках и катерах, если бы знали, что на их корабле все это есть.

— Это возможно, Генри, — согласился я. — Также возможно, что большая часть людей все еще была на борту, когда судно налетело на эти скалы, но это событие было далеко не таким жестоким, как мы могли себе представить. Сейчас корабль кажется нам ужасным, но мы не знаем, насколько это было вызвано временем и погодой.

— Тогда где они сейчас?

— Если бы им стало ясно, что корабль спасти невозможно, они, возможно, рискнули бы сойти на берег с целью двинуться на север, в направлении Сантьяго. Полагаю, они забрали с собой своих погибших, чтобы достойно похоронить, а также все лодки и припасы, которые могли взять с собой в путешествие. Что несомненно — если таков был их план, — так это то, что они оставили запись о своих намерениях.

— Сайлас прав, — сказал Рамос. — Они должны были что-то оставить. Что либо оправдает моего мастера, либо осудит его.

Мы двинулись вперед. За библиотекой было более широкое помещение — что-то вроде коридора — с большими окнами, что делало наши лампы ненужными. На левой стороне этого коридора — стороне, обращенной к Сооружению, — была дверь, которая вела на палубу. Дверь была приоткрыта. Напротив, по правому борту, находилась еще одна дверь, обращенная к лагуне. Хотя ее стекло было разбито, эта дверь все еще была заперта изнутри. Перед нами была пара открытых дверей, ведущих в каюту, которая, на мой взгляд, имела некоторое значение, потому что даже из коридора я мог видеть, что она была роскошно обставлена, с большим столом посередине.

— Я думаю, джентльмены, именно там мы найдем ответы на наши вопросы, — сказал я.

Но Рамос уже наклонился, опираясь на свой мушкет, чтобы не упасть. Он что-то разглядел на досках пола: белые бороздки, глубоко врезанные в дерево.

— Что это? — спросил я.

— Я не знаю, Сайлас, — тихо сказал он. — Но, если вы обратите внимание на эти следы, они тянутся до самой двери, на палубу левого борта.

Мергатройд наклонился. — По-моему, они похожи на царапины, — предположил он. — Как царапины от ногтей. — Он вытянул руку и поднес кончики пальцев к углублениям. Они идеально подходили друг другу.

— Посмотрите, как они здесь углублены, — сказал Рамос. — Ближе к той каюте. Затем они отступают назад, становясь мельче. Затем они снова углубляются. — Он что-то подцепил: возможно, обломок гвоздя, застрявший в дереве. — Это похоже на то, как если бы человек снова и снова пытался удержаться ногтями, чтобы его не утащили за борт.

— Я полагаю, эти следы могло оставить животное, — сказал Мергатройд. — Медведь или что-то в этом роде.

— Вы бы предпочли, чтобы это был медведь, Генри, и я бы тоже. Но это, несомненно, следы человека.

— Мне это не нравится.

Я кивнул. — Очень сомневаюсь, что вы одиноки в этом мнении.

Мы последовали за царапинами в каюту за коридором. Наши нервы, и без того испытанные, были на пределе. Рамос держал мушкет обеими руками, держа его почти горизонтально, и поводил им из тени в тень, как будто в любой момент мог выстрелить. Однако в каюте было так же пусто, как и во всем остальном корабле. По наклонной поверхности стола были разбросаны таблицы и карты, а различные альманахи все еще оставались раскрытыми, одни лежали на самом столе, а другие упали на пол, где они напоминали стаю мертвых птиц с жесткими черными крыльями. В шкафах по всей комнате было еще много книг, а также множество компасов, часов, квадрантов и так далее. Некоторые из этих образцов лежали на столе, а еще несколько в разобранном виде валялись на полу.

— Я не специалист, — сказал я. — Но мне кажется, что эти люди, хотя и прибыли сюда раньше нас, были неплохо экипированы.

Мергатройд пролистал карты. — Они ничем не хуже всего, что есть на "Деметре". И я не думаю, что эти приборы опозорили бы нас. Они не такие модные, как те, с которыми герр Брукер прибыл на борт, но лучше, чем те, что есть на обычном корабле.

— Тогда мы должны отбросить все мысли о том, что эти люди были небрежны в своих приготовлениях, — сказал я. — Возможно, у них не было такого быстроходного корабля или связей с мастером Топольским, но они не были дураками.

— И все же, — сказал Рамос, поворачиваясь, чтобы осмотреть каюту целиком и, как следствие, разрушенный корабль за ней. — Они пришли к этому.

Мергатройд прервал свой осмотр. Он стал похож на статую, изображающую человека, водящего пальцем по открытой странице журнала.

— Генри? — спросил я.

Он пробормотал: — О, боже милостивый.

— В чем дело, приятель?

Рамос и я подошли к нему и встали по обе стороны от него. Мергатройд прижал палец к журналу, как будто какое-то зловещее гипнотическое воздействие не позволяло его оторвать.

— Это журнал "Европы", — сказал Мергатройд.

Я тяжело кивнул, чувствуя скорее сожаление, чем удивление. Мне было жаль Рамоса, который до сих пор, должно быть, надеялся, что, хотя его хозяин и был казачьим ублюдком, он не был лжецом.

Но больше всего беспокоил не сам факт принадлежности корабля. Это была последняя запись в его журнале.

Я бы сказал, что написанное — или более точным было бы нацарапанное в ужасе и спешке:

Я ВЫБРАЛСЯ.

ОНО ВОЗВРАЩАЕТСЯ.

ОНО ПРИБЛИЖАЕТСЯ, ЧТОБЫ ЗАТАЩИТЬ МЕНЯ ОБРАТНО.

ВЕРНУТЬ К ОСТАЛЬНЫМ.

УХОДИТЕ, ПОКА МОЖЕ

По диагонали страницы, пересекая пустые страницы, виднелись бороздки, оставленные ногтями. Я смотрел на эти отметины, с трудом осознавая силу, с которой они были нанесены, и их абсолютную бесполезность. Это было хуже всего. Я не мог представить себе разум, настолько обезумевший от истерического ужаса, что он решил, будто книга — это вещь, за которую стоит цепляться. С таким же успехом можно было хвататься за воздух. И все же силы воли, стоявшей за этим актом отчаянной безнадежности, было достаточно, чтобы изуродовать журнал.

Я осторожно отодвинул Мергатройда от журнала.

Я закрыл его так нежно и тихо, как будто опускал крышку гроба.

— Мы заберем это обратно в лагерь, — сказал я. — Думаю, это может дать ответы на ряд вопросов.

Рамос проворчал: — Он ответит подробнее.

— Сначала мы должны выслушать версию Топольского, коронель. Возможно, у него есть... какое-то объяснение.

— Да. Объяснение, что он солгал нам, всем нам, о причинах этого безумия.

— Мы знаем только, что некоторые люди покинули "Европу", — предостерег я, чувствуя, как нарастает гнев коронеля, как обитатели подножия какого-нибудь дремлющего вулкана ощущают медленное, но пагубное пробуждение своего огненного божества. — Для этого могут быть причины. Вернулся человек, по-видимому, обезумевший... но и для этого могли быть причины. Болезнь. Возможно, вспышка, которая привела к отказу от этой экспедиции.

— Вы думаете... — начал Мергатройд. — Вы думаете... — Казалось, он замкнулся в себе, как сломанный автомат. — Вы думаете... это... то, о чем он говорил, вытащило его отсюда?

— Я думаю, мы не смеем строить догадки, Генри, — сказал я, пытаясь успокоить человека, которого я видел таким невозмутимым перед штормами, холодом и другими превратностями морской жизни. Храброго, надежного человека при любых обстоятельствах, кроме этого. — Опять же, когда мы вернемся в лагерь и обсудим это с мастером Топольским...

— Никаких обсуждений не будет, — сказал Рамос и направился в том направлении, откуда мы пришли, обратно в недра колесного парохода, держа мушкет перед собой.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В быстрой последовательности произошло несколько событий.

Топольский и Дюпен показались из-за северного края одной из увенчанных башенками стен, между ними шел оживленный разговор. Дюпен плелся под огромным грузом геодезических приборов, навьюченный, как вьючный мул, в то время как Топольский беззаботно прогуливался, широко жестикулируя, а его шляпа съехала набекрень.

Рамос бросился им наперерез. Он держал мушкет наготове, но я не думаю, что этого было достаточно, чтобы вызвать у них подозрения относительно его настроения. Мы с Мергатройдом следовали за мексиканцем так быстро, как только могли, но там, где мы спотыкались и поскальзывались на камнях, Рамос оставался уверенным в себе, как будто все годы военной службы научили его преодолевать любую местность.

— Коронель! — Я спешил за ним, уже задыхаясь от напряжения. — Мы должны позволить ему изложить свою версию событий!

Рамос не слышал меня или не хотел слышать.

— Я думал, что он будет последним, кто воспылает духом из-за русского, — сказал Мергатройд, поспешая рядом со мной.

— У лояльности есть свои пределы, Генри. Боюсь, что мастер Топольский только что обнаружил предел возможностей нашего друга Рамоса.

— Мексиканец, похоже, готов разорвать его на части.

— Тогда хорошо, что доктор будет под рукой. Хотя надеюсь, что обойдется без отрывания конечностей. — Я подгонял его, как будто он меня сдерживал. — Да ладно вам, Генри! Возможно, мы так же убеждены в виновности Топольского в этом деле, но в Англии мы допускаем презумпцию невиновности, по крайней мере, до тех пор, пока не заслушаем подозреваемых.

— Но мы же не в Англии, не так ли? — заметил Мергатройд. — Мы в какой-то ледяной глуши!

К этому времени наши крики уже вывели некоторых людей из палаток. Мортлок изо всех сил старался нас догнать, как и герр Брукер и графиня Косайл. Та, подобрав подол юбки, прыгала с одного участка ровной земли на другой, смеясь про себя, как будто все это предприятие было каким-то легкомысленным развлечением.

— Дюпен! — крикнул Рамос. — Отойдите от мастера Топольского!

Теперь он был всего в сотне шагов от них и, несомненно, на расстоянии мушкетного выстрела.

— Что случилось, коронель? — крикнул Топольский. — Мы возвращаемся — разве этого недостаточно?

Рамос выстрелил один раз, пуля прошла над головами двух мужчин. Дюпен вздрогнул и выронил несколько своих вещей, которые со звоном разлетелись по камням. Рамос перешел на шаг и перезаряжал оружие на ходу, делая это с почти бездумной эффективностью, как будто его пальцы были опытными пехотинцами, которые больше не нуждались в указаниях высшего командования его мозга.

Рамос крикнул: — Все это ложь, Дюпен! Это затонувшее судно — "Европа". С этими людьми случилось что-то плохое, и он привел нас на то же кладбище!

— Коронель, — крикнул в ответ Топольский. — Не подчиняйся Коуду! Совершенно очевидно, что ты все еще страдаешь от последствий его операции!

— Он совершенно вменяем! — закричал я. — Мы с Генри видели доказательства! — Я поднял регистрационный журнал. — Они так и не выбрались из этой бухты, мастер! Вы привели нас сюда под ложным предлогом, что эти люди выжили в своей экспедиции!

— Все не так, как вы себе представляете! Я могу все объяснить!

— Это будет здорово, — пробормотал Мергатройд.

Я снова крикнул: — Тогда объяснитесь!

— Колесный пароход пропал сразу же после обнаружения лагуны. Они пытались войти в него или выйти из него — неясно, что именно, — и попали под влияние тех ужасных течений и ветров, с которыми так храбро справился наш дорогой Ван Вут, прежде чем встретить свой конец на этих скалах. — Топольский остановился. Дюпен, стоявший рядом с ним на коленях, рылся в обломках своего снаряжения. — Некоторые храбрецы из "Европы" стремились сохранить свои находки, и поэтому они поместили обрывки информации в запечатанные бутылки, которые попали в открытые воды и, по милости божьей, затем во владение перуанского торгового судна... — Он помедлил. — Мне продолжать?