Он проверил дальность полета до Хелы: чуть более ста пятидесяти тысяч километров. Издалека освещенный лик спутника казался плоским диском цвета грязного льда, кое-где испещренным прожилками пастельных оттенков пемзы, охры, бледно-голубого и бледно-бирюзового. Теперь, когда он подобрался ближе, диск приобрел отчетливую трехмерность, выпячиваясь навстречу ему, как слепой человеческий глаз.
Хела была маленькой только по меркам земных миров. Для спутника она была достаточно респектабельной: три тысячи километров от полюса до полюса, а средняя плотность ставила ее на первое место среди спутников, с которыми сталкивался Куэйхи. Она была сферической и практически лишена ударных кратеров. Атмосферы, о которой можно было бы говорить, нет, но топология поверхности во многом указывает на недавние геологические процессы. На первый взгляд, казалось, что она привязана к Халдоре приливными силами, всегда подставляя один и тот же облик своему материнскому миру, но картографическое программное обеспечение быстро обнаружило небольшое остаточное вращение. Если бы она была зафиксирована приливами, период обращения спутника был бы точно таким же, как время, необходимое для совершения одного витка: сорок часов. Луна Земли была именно такой, как и многие другие спутники, на которых Куэйхи довелось побывать: если стоять в определенном месте на их поверхности, то большой мир, вокруг которого они вращались — будь то Земля или газовый гигант вроде Халдоры, — всегда висел примерно в одном и том же месте неба.
Но на Хеле все было по-другому. Даже если найти точку на экваторе Хелы, где Халдора находится прямо над головой, занимая двадцать градусов неба, она будет дрейфовать. За один сорокачасовой оборот по орбите она сдвинется почти на два градуса. Через восемьдесят стандартных дней — чуть более двух стандартных месяцев — Халдора скроется за горизонтом Хелы. Через сто шестьдесят дней она начнет выглядывать из-за противоположного горизонта. Через триста двадцать дней она вернется в начало цикла, прямо над головой.
Погрешность во вращении Хелы — отклонение от истинного периода, связанного с приливами, — составляла всего одну двухсотую. Приливное сближение было неизбежным результатом сил трения между двумя соседствующими орбитальными телами, но это был мучительно медленный процесс. Возможно, Хела все еще замедляется, еще не достигнув своей замкнутой конфигурации. Или, возможно, что-то подтолкнуло ее в недавнем прошлом — может быть, столкновение с другим телом. Еще одна возможность заключалась в том, что орбита была нарушена в результате гравитационного взаимодействия с массивным третьим телом.
Все эти возможности казались разумными, учитывая незнание Куэйхи истории системы. Но в то же время несовершенство вызывало у него раздражение. Это было так же неприятно, как часы, которые показывали время почти точно, но не совсем. Это было то, на что он, по его мнению, указал бы, если бы кто-нибудь когда-либо утверждал, что космос должен быть результатом божественного замысла. Допустил бы Творец такое, когда все, что потребовалось бы, — это крошечный толчок, чтобы привести мир в порядок?
Вирус медленно закипал в его крови. Ему не нравились такие мысли.
Он вернулся мыслями к безопасной теме топографии Хелы, задаваясь вопросом, сможет ли он понять какой-то смысл моста из его контекста. Мост был ориентирован более или менее с востока на запад, что было определено вращением Хелы. Он был расположен очень близко к экватору, пересекая разрез, который был наиболее заметным географическим объектом в мире. Разрез начинался недалеко от северного полюса и проходил наискось через экватор с севера на юг. Самым широким и глубоким он был вблизи экватора, но все равно производил устрашающее впечатление за много сотен километров к северу или югу от этой точки.
Он назвал это ущелье Гиннунгагап.
Разлом тянулся с северо-востока на юго-запад. К западу от него, в северном полушарии, располагался геологически сложный регион, который он назвал Западным Гирроккинским нагорьем. Восточное нагорье Гирроккин огибает полюс, окаймляя рифт с другой стороны. К югу от западного хребта, но все еще выше экватора, находится зона, которую Куэйхи решил назвать Глистенхитским хребтом. К югу от экватора находилась еще одна возвышенность, получившая название хребет Гуллвейг. На западе, в тропиках, Куэйхи назвал гору Гудбранд, равнины Келда, Вигридские пустоши, гору Йорд... Для Куэйхи эти названия передавали головокружительное ощущение древности, ощущение того, что у этого мира уже было богатое прошлое, пограничная история эпических экспедиций и мучительных переходов, история населенный храбрыми и дерзновенными.
Однако его внимание неизбежно вернулось к рифту Гиннунгагап и перекинутому через него мосту. Детали все еще были неясны, но мост, очевидно, был слишком сложным, слишком искусным и хрупким, чтобы быть просто полоской земли, оставшейся после какого-то эрозионного процесса. Он был построен там, и, похоже, люди не имели к нему особого отношения.
Не то чтобы это было за пределами человеческой изобретательности. За последнюю тысячу лет люди многого достигли, и возвести мост через пропасть шириной в сорок километров — даже такой элегантный мост, как тот, что перекинут через разлом Гиннунгагап, — было бы не самым смелым из этих достижений. Но то, что люди могли это сделать, еще не означало, что они это сделали.
Это была Хела. Это было такое захолустье, насколько это было возможно. Ни один человек не занимался здесь строительством мостов.
Но инопланетяне? Вот это другое дело.
Это правда, что за шестьсот лет космических путешествий человечество не встретило ничего, даже отдаленно напоминающего разумную технологическую культуру, использующую инструменты. Но когда-то они там были. Их руины разбросаны по десяткам миров. И не просто одна культура, а целых восемь или девять — и это только малая часть тех систем, которые находились в пределах нескольких десятков световых лет от исходной системы. Невозможно было даже предположить, сколько сотен или тысяч погибших культур оставили свой след в обширной галактике. Какая культура могла существовать на Хеле? Появились ли они на этом ледяном спутнике, или это был просто промежуточный пункт в какой-то древней, забытой диаспоре?
Какими они были? Были ли они одной из известных культур?
Он забегал вперед. Эти вопросы можно было задать позже, когда он осмотрит мост и определит его состав и возраст. Подойдя ближе, он вполне мог обнаружить другие вещи, которые на таком расстоянии не видели датчики. Там могут быть артефакты, которые однозначно связывают культуру Хелы с культурой, которая уже изучалась в других местах. Или же артефакты могут подтвердить обратное: это совершенно новая культура, с которой никогда раньше не сталкивались.
Это не имело значения. В любом случае, находка имела неоценимую стоимость. Жасмина могла бы контролировать доступ к ней на десятилетия вперед. Это вернуло бы ей престиж, которого она лишилась за последние несколько десятилетий. Несмотря на то, что Куэйхи разочаровал ее, он был уверен, что она найдет способ вознаградить его за это.
На консоли "Дочери мусорщика" что-то звякнуло. Впервые за все время поисковый радар уловил эхо. Там, внизу, было что-то металлическое. Оно было маленьким, спрятанным в глубине расщелины, совсем рядом с мостом.
Куэйхи настроил радар, чтобы убедиться, что эхо было подлинным. Оно не исчезло. Он не видел его раньше, но до сих пор оно было на пределе досягаемости его сенсоров. "Доминатрикс" совершенно не заметил бы этого.
Ему это не понравилось. Он убедил себя, что здесь никогда не было человека, и теперь увидел именно тот отпечаток, который ожидал увидеть от выброшенного мусора.
Будь осторожен, — сказал он себе.
Во время предыдущей миссии он приближался к спутнику, который был немного меньше Хелы. На нем было что-то, что привлекло его, и он неосторожно приблизился. Вблизи поверхности он уловил радарное эхо, похожее на это, — отблеск чего-то там, внизу. Он двинулся дальше, игнорируя свои лучшие инстинкты.
Эта штука оказалась миной-ловушкой. Из-подо льда выскочила пушка с пучком частиц и нацелилась на его корабль. Ее пучок проделал дыры в броне корабля, чуть не поджарив при этом Куэйхи. Ему удалось вернуться в безопасное место, но при этом он сам и корабль получили почти смертельные повреждения. Он выздоровел, и корабль был отремонтирован, но в течение многих лет после этого он опасался подобных ловушек. Все осталось позади: автоматические часовые, размещенные на планетах столетиями ранее для защиты имущественных претензий или прав на добычу полезных ископаемых. Иногда они продолжали работать еще долго после того, как их первоначальные владельцы превратились в пыль.
Куэйхи тогда повезло: часовой, или что бы это ни было, был поврежден, его луч стал менее мощным, чем был раньше. Он отделался предупреждением, напоминанием ничего не предполагать. И теперь ему грозила серьезная опасность снова совершить ту же ошибку.
Он обдумал возможные варианты. Присутствие металлического эха угнетало его, заставляя сомневаться в том, что мост был таким древним и чужеродным, как он надеялся. Но он не узнает этого, пока не подойдет ближе, а это означало бы приближение к источнику эха. Если бы это действительно был дежурящий часовой, он бы подвергся опасности. Но, напомнил он себе, "Дочь мусорщика" была хорошим кораблем, маневренным, сообразительным и хорошо бронированным. Она была полна ума и коварства. Против такого релятивистского оружия, как пучок частиц, рефлексы были бесполезны, но "Дочь" все время следила за источником эха, просто на случай, если произойдет какое-то движение перед выстрелом. В тот момент, когда корабль увидит что-нибудь, что покажется ему тревожным, он выполнит схему случайного уклонения с высоким ускорением, предназначенную для того, чтобы пучковое оружие не смогло предсказать его местоположение. Кораблю были известны точные физиологические особенности организма Куэйхи, и он был готов практически убить его, чтобы в конечном итоге оставить выжившим. Если бы кораблю действительно надоело, он бы установил собственную микрозащиту.
— Я в порядке, — сказал Куэйхи вслух. — Я могу погрузиться глубже и все равно выйти из этого со смехом. Со мной все в порядке.
Но он должен был подумать и о Морвенне. "Доминатрикс", конечно, находился дальше, но он был медленнее и менее маневрен. Пучковому оружию было бы непросто уничтожить "Доминатрикс", но это было возможно. Кроме того, часовой мог использовать и другое оружие, например ракеты с самонаводящимися головками. Возможно, существует даже распределенная сеть этих объектов, которые общаются друг с другом.
Черт возьми, подумал он. Это мог быть даже не часовой. Это мог быть просто богатый металлом валун или выброшенный топливный бак. Но он должен был предположить самое худшее. Ему нужно было сохранить Морвенне жизнь. В равной степени ему нужен был "Доминатрикс", чтобы иметь возможность вернуться к Жасмине. Он не мог рисковать потерять ни свою возлюбленную, ни корабль, который теперь надолго стал ее тюрьмой. Так или иначе, он должен был либо защитить их обоих, либо сдаться сейчас. Он был не в настроении сдаваться. Но как он собирался сохранить свой билет и свою возлюбленную, не дожидаясь, пока они отойдут на безопасное расстояние от Хелы?
Конечно. Ответ был очевиден. Он был почти у него перед глазами. Это было удивительно просто и позволяло элегантно использовать местные ресурсы. Почему он не подумал об этом раньше?
Все, что ему нужно было сделать, это спрятать их за Халдорой.
Он сделал необходимые приготовления, а затем снова открыл канал связи с Морвенной.
Арарат, 2675 г.
Васко с большим интересом наблюдал за приближением к главному острову. Они так долго летели над черным океаном, что было облегчением увидеть хоть какие-то признаки присутствия людей. Но в то же время огни отдаленных поселений, растянутые нитями, дугами и петлями, которые обозначали полузнакомые бухты, полуострова и крошечные острова, выглядели удивительно хрупкими и мимолетными. Даже когда в поле зрения появились более яркие очертания Первого лагеря, они по-прежнему выглядели так, словно могли погаснуть в любой момент, и были не более постоянными или значимыми, чем тлеющие угли костра. Васко всегда знал, что присутствие человека на Арарате небезопасно, что никогда нельзя принимать это как должное. Это вдалбливали в него с тех пор, как он был маленьким. Но до сих пор он никогда не ощущал этого на себе.
Он создал для себя окно в корпусе шаттла, используя кончик пальца, чтобы очертить область, которую хотел сделать прозрачной. Клавейн показал ему, как это делается, демонстрируя этот трюк с чувством, близким к гордости. Васко подозревал, что снаружи корпус по-прежнему выглядит идеально черным и что на самом деле он видит экран, который в точности имитирует оптические свойства стекла. Но там, где речь шла о старых технологиях — а шаттл определенно был старой технологией — никогда не стоило принимать что-либо на веру. Все, что он знал наверняка, это то, что он летел и что не знал никого из своих сверстников, кто когда-либо делал это раньше.
Шаттл заходил на посадку по сигналу с браслета Скорпио. Васко наблюдал, как он выходил из облачного слоя, сопровождаемый спиралями и завитками потревоженного воздуха. Красные и зеленые огоньки мигали по обе стороны корпуса из полированного обсидиана, который имел дельтовидно-вогнутый вид ската-манты.
По меньшей мере треть поверхности нижней стороны была болезненно яркой: решетки актинически ярких, фрактально свернутых тепловых элементов были окутаны коконом мерцающей плазмы цвета фиолетового-индиго. Из прохладных уголков днища появилась изящная когтистая ходовая часть, разворачиваясь и удлиняясь в гипнотическом танце поршней и шарниров. На верхней части корпуса вспыхнули неоновые узоры, обозначающие входные люки, горячие точки и выхлопные отверстия. Шаттл выбрал место посадки, поворачиваясь и касаясь земли с изящной точностью, шасси сжалось, чтобы принять на себя вес корабля. На мгновение рев плазменных нагревателей стих, а затем прекратился с пугающей внезапностью. Плазма рассеялась, оставив после себя лишь неприятный запах гари.
Васко и раньше видел самолеты колонии, но только издалека. Это было самое впечатляющее, что он когда-либо видел.
Все трое направились к посадочному трапу. Они почти добрались до него, когда Клавейн неправильно рассчитал шаг и начал падать на пол. Васко и свин одновременно подались вперед, но именно Васко принял на себя основной груз Клавейна. Наступил момент облегчения и шока — Клавейн ощущался невероятно легким, как мешок с соломой. Вдох Васко был громким, отчетливым даже на фоне шипения шаттла, напоминающего чайник.
— С вами все в порядке, сэр? — спросил он.
Клавейн пристально посмотрел на него. — Я старый человек, — ответил он. — Ты не должен ожидать от меня многого.
Размышляя сейчас о последних нескольких часах, проведенных в присутствии Клавейна, Васко понятия не имел, что с ним делать. Только что старик с добродушным радушием показывал ему шаттл, расспрашивал о его семье, делал комплименты за проницательность его вопросов, делился с ним шутками, как с давним доверенным лицом. В следующую минуту он стал ледяным и далеким, как комета.
