Ролевик: Рунолог. Мелочь пузатая

— Они что, не отдыхают? — спросила я.

— О, нет, конечно же, спят: два часа днем и четыре — ночью, — ответил мне Пхиос.

— Не маловато будет?

— Для модификантов — более чем достаточно. Кроме того, два раза в сутки перерыв по четверть часа на принятие пищи.

— Лотус?

— Нет, лотусовая мука — это малая часть рациона. Основное питание — крилево-фарицедная масса. Она очень питательна.

— Что же они такие истощенные?

— Модификация: ничего лишнего не нарастает, жира — в особенности. Все идет в энергию, в дело.

— И что, модификация передается по наследству?

— Как-как? Мм... нет. К сожалению, модификанты стерильны. Поэтому мы вынуждены всякий раз отлавливать и модифицировать новые особи, для восполнения убыли. Нам не удалось добиться их размножения или, по крайней мере, достаточно долгого срока жизни. Десять-пятнадцать лет — максимальный срок существования после модификации. Но мы над этим работаем. Огромный и несомненный плюс в том, что модификанты, в отличие от зомби, не требуют постоянной подпитки силой и сохраняют все навыки, выработанные до модификации.

— Бедняги... по мне, так лучше смерть, чем такое существование.

— Их не стоит жалеть, вэль Хюльда, они счастливы. Представляете — десять лет неземного блаженства на островах вместо серой и никчемной жизни в Империи.

— Простите, но я думаю иначе. Бесперебойное алхимическое счастье — не жизнь, и даже не смерть. Периодическое страдание — основная метка реальности, часть механизма обратной связи. Подозреваю, что они так мало живут, не в последнюю очередь, из-за ее отсутствия.

Конторский лис послал мне одобрительную телепатему.

После этого разговора ревенант сразу же смылся. Не прошло четверти часа, как явились два этаких «рыцаря смерти» и позвали меня за собой. Ну, что значит, «позвали», погремели доспехами и приказали с ними идти. Я собралась с духом, припомнила сашкину орочью рожу — если что, перенесусь к нему, и пусть все обломаются, и пошла. Воздушный фильтр второй день не снимаю, защиту разума мне конторский лис сделал, на пряжку себе еще вчера скрипт алмазного щита нанесла, после активации продержится, правда, пару секунд — но этого хватит, чтоб улизнуть. Бой не выдержу, а сбежать успею.

Привели меня в беседку, увитую какой-то ползучей дрянью. Я растительность всякую люблю, особенно ту, в которой прятаться удобно, но эта мне сразу не приглянулась. Какая-то она слишком хищная с виду, и силу вытягивает, как пиявка. Зато цветет пышно, хорошо, что я запахов со своим фильтром не чую. Ждала недолго, гляжу — по дорожке идет нечто в белом балахоне, и балахон этот на нем, как на вешалке, болтается. Ростом с меня, но чувствуется, что нерядовая фигура, такая у нее аура силы — холодная, плотная, темная, аж издалека покалывает.

Подходит. Откидывает капюшон. Открывается череп, инкрустированный искусно зачарованными камушками, если не ошибаюсь, обсидианом и морионом, в глазницах опалы с внедренным плетением, и вся эта каменно-костяная конструкция заключена в прочнейшую пленку призрачной тьмы. Ой... знакомьтесь — лич. Собственной персоной. Я бы сказала, архилич, но Пекрито на Ирайе один, сравнивать не с кем. И это очень хорошо. Потому что наша Черная Ти (которая Челюсть) такому некромагу не противник. Не «на один зуб», конечно, но справится он с ней без особого труда. Теперь понятно, почему меня, а не ее отправили сюда. Челюсть — тетка разумная и логичная, тут ей ничего не светит, а вот я могу сработать под дурачка.

Встала, склонила голову в приветствии.

— А! Хе-хе, путешественник по мирам! — прозвучал голос где-то над головой, но тут же переместился ниже, на уровень моего лица. Я поняла, что лич использует плетение-имитатор речи. Такое целители подсаживают людям, когда невозможно восстановить поврежденные голосовые связки, а ему приходится формировать вне своей энергетической структуры, а то тьма воздушную стихийку быстро разрушит.

— Хюльда Приграничная, к вашим услугам.

— Хюльда... а может — не Хюльда? Одна Хюльда в крепости духами командует, вторая ко мне пришла. Кто из вас — настоящая?

— Обе.

Лич подобрал подол, поднялся в беседку и сел напротив меня, закинув ногу на ногу. Протянул ко мне щупальца мрака.

— Стоп! — я подняла руку. — Либо мы говорим по-хорошему, либо я ухожу. Не беспокойтесь, смогу, есть у меня такой божий дар. Но больше мы с вами не увидимся. Решайте.

— Не стоит пугаться! — лич поднял обе ладони, удвоив мой жест. — Я не собираюсь вам вредить. Но надеюсь на вашу откровенность, иначе разговор бесполезен.

— Прекрасно! Хотя, знаете, не на все вопросы можно дать ответ, а на какие-то отвечу частично.

— Согласен.

Я тоже присела на лавочку.

— Вы, как я понимаю, — произнес Пекрито. — Прибыли на Ирайю издалека. Очень издалека. Такие, как вы, называют себя попа-дансы, а также гефанэн или без-пань-ски. Вы из другого не только мира, вы из другой группы миров. Да, я все знаю, общался с такими... более трехсот лет назад. С паладином Элима Пресветлого и подмастерьем Райвана Убийцы. Альфаром и Дереком. Вместе с нашими магами они перебили клириков и поприжали богов. Без них провернуть такое нам бы не удалось. И все бы хорошо, не смотря на личные потери, — Пекрито постучал костяными пальцами. — Но потери знаний невосполнимы. Погибли учителя, остались ученики.

— Почему? — удивилась я. — У вас не хватает исследователей? Если какой-либо механизм, заклинание или плетение когда-либо существовали в этом мире, то они повторимы. Академия исходит из этого постулата, и добилась немалых успехов.

— Ваша Академия, милая девушка — дерьмо ктахи. Дерек классифицировал известные заклинания и разобрал глифы на функциональные части. И теперь вы из этих частей конструируете. Все! Что мог знать подмастерье, даже самый талантливый? Что мог ему дать хозяин, даже в преддверьи войны? Только те практические знания, которые могли понадобиться для победы. Война кончилась, маги погибли... От магии остались жалкие обрывки. Их собрали, записали, заучивают... Но дальше-то никто не пошел!

Я могла бы возразить, что сотни бытовых, целительских, производственных и аграрных заклинаний, разработанных этими «учениками», облегчили жизнь простых людей настолько, что за триста лет вся территория Империи, включая самые холодные неудобья, оказалась заселена, причем не редкими поселениями охотников или кочевников, а оседлыми пахарями и скотоводами. Промышленное производство тоже, кстати, налажено, с учетом местной специфики, где-то на уровне европейского девятнадцатого века. И — маленькая характерная деталь! — у нас проблемой девушек, особенно деревенских, является лишний жир на талии, а не истощение, как оно было раньше. Да, могла бы сказать, но не стала. Пекрито не поймет, а если поймет — то превратно, для него простецы — расходный материал, не более того. Поэтому я скорчила скептическую рожу и спросила:

— А самим думать — никак? Не боги же горшки обжигают.

— Не боги... но и нам нужны не горшки! Сила уходит из мира, прежние заклинания наполнять все труднее. И это — только одна из проблем. Вторая — в том, что люди, как раса, исчерпали себя. Они становятся в массе все тупее, ленивее, элементарней, и это было бы даже неплохо, если бы сопровождалось вспышками талантов — хотя бы один гений на миллион... голов безрогого скота... Но и такой малости нет.

— Не заметила. Ни того, ни другого. Что же насчет силы — нужен баланс. Знакомы с исследованиями Текефии Керрийской? Монография «Взаимосвязь стихийных течений в пространственно замкнутых системах». Там один из примеров — Кугро, плотность эфиропотока в котором прослеживается со времен последней войны.

— Крошка Ти? Трусливая крыска еще что-то исследует? На помойке ей место, или в вашей говенной Академии. Она, помнится, все от боли в обморок падала, ей фетку прижгут — она и отключилась.

— Что?..

— Женский половой орган, — сказал, как сплюнул. — Малефик должен любую боль терпеть, не теряя сознания, и превращать в силу. С меня Мелея трижды за сутки кожу сдирала, и я ее выращивал заново, а излишки силы в накопитель сливал. Вот что значит — учеба, а эта... ей раскаленный штырь в фетку забьют, а она — раз, и откинулась. В фетку! Всего-то.

Да... членовредительство, однако, до последней войны было в моде. Теперь понятно, почему Черная Ти с мужчинами близко не сходится, а вовсе не из-за лошадиных зубов. А Мелея — та еще тварь. В нашей Академии на курсе малефицистики используют чистую и красивую методику с генератором боли. Никаких повреждений, просто сигнал, расходящийся по нервам. Надел браслет под колено или на запястье, включил, а мощность регулируешь самостоятельно: научился закольцовывать и возгонять слабую боль — переводишь ручку в следующее положение. Даже без генератора можно, если тренироваться вдвоем: есть старое заклинание «профос», чем дальше читаешь, тем сильнее скручивает боль того, на кого она направлена. А эта «учительница» развлекалась... Пекрито поймал мой взгляд, камни в его глазницах засияли алым огнем:

— Осуждаете?

— А что ее осуждать... Мелея Тихая Смерть расплачивается до сих пор. Сперва скиталась в астрале мира, где никто ни в какую магию и не верил, и она от этого заглохла, а верили они в силу разума, механики и алхимии. Мало того, в тамошней медицине до сих пор широко используются препараты для наркоза и анальгетики, есть специальные врачи, которые на операциях следят, чтобы пациент получил нужную дозу, и даже смертельно больной... — тут я, конечно, загнула, описывая скорее земную ситуацию, чем та, что была на Хирайе, но принципиальных отличий в них нет. — В общем, триста лет посмертия ей было голодно, очень голодно. Сейчас в крепости злая сидит: если к нашему источнику приспособиться не сумеет — развоплотится до беспамятного духа.

— Нашли с кем сводить счеты, герои... Сами-то ничего не умеете.

— Ну, может быть, — на такие грубые подначки я уже не попадаюсь. — Тупые мы орки. Но вы-то должны были доучиться с тех пор. И время было, и силы, и никто вас не отвлекал.

— Но не было учителей.

Опять двадцать пять за рыбу деньги... Тяжко вздыхаю. Если до человека... ну, пусть лича... за триста лет не дошло — что ему за пару часов объяснишь?

— У каждого разумного и любопытного существа, ухитрившегося просуществовать достаточно долго, наступает момент, когда не нужны ни учебники, ни учителя, чтобы получить новое знание. Теория создается из обобщения наблюдений и практики, практика подтверждает или опровергает теорию. И так до бесконечности. Помнится, теорию чистой предрасположенности к стихиям с треском опровергли, а еще сто лет назад она считалась незыблемой.

— Это — исключение, подтверждающее правило.

— Не знаю, как с правилами, но... Исключения не подтверждают теорий, они их ниспровергают. Чтобы сказать, что теория безусловно верна, не хватит любого числа подтверждающих результатов, но, чтобы доказать ее ошибочность, хватит и одного подтвержденного и невпихуемого факта.

— Это знание вы принесли из своего мира?

— Именно. Жил там ехидный дядька Карл Поппер...

— Дварф?

— Хуман.

— Не может быть, имя дварфское. Наверное, помесь.

— Ну, не знаю, не знаю. Роста он был высокого.

— Это еще ничего не значит. Так теория о теориях — его детище?

— Да. Он еще много нужного в методологию науки привнес, но этот критерий — самый известный. Если теория принципиально неопровержима — она бесполезна и ненаучна.

— Ну, почему же? А, да... Но это справедливо только для прикладных теорий. Как вы собираетесь проверять теорию, что миры зарождаются в Хаосе?

— Однажды я сотворю мир. Нет, не просто мир — целый веер. Или лучше — древо миров. Живое, растущее. Все живое — растет, все мертвое — распадается. Знаете, почему деревья так долго живут, вот взять хоть альвийские ясени?

— Мэллорны.

— Ага, их. Потому что они всю жизнь растут. Тысячи лет роста — сперва буйного, взрывного, потом — медленного, но не останавливающегося. До самой смерти любые деревья остаются детьми, а умирают... не от старости — от болезней или несчастного случая.

— Хорошо, наверно, быть деревом, — говорит лич и громко скрежещет. Или это имитатор речи разрушился? Нет, так нежить смеется, забыл, наверно, как хохот должен звучать. — А вы в дядюшку удались, неожиданные выводы делаете.

— Он мне не родственник, вот совсем никаким боком.

— Ну-ну, конечно... да не спорьте, верю. Все равно любое существо само себя создает. Ладно, заболтался я с вами. Идеи у вас интересные, только ни одного подтверждения им я не видел. Вот когда создадите мир — приходите, еще раз обсудим. А пока все это — голословные утверждения.

— Ваше право, — говорю. — Когда создам, то к вам навряд ли приду. Вот вы ко мне — очень возможно. Но тогда говорить с вами мне будет неинтересно.

— Да-да, обязательно, — Пекрито махнул рукой уже с порога.

Тьфу, дурочка... конечно, ничего особо секретного я ему не открыла, но как попалась-то, а? Имитировал синдром «вечного ученика», а я и уши развесила. И раскрылась сама, и не выяснила ничего, кроме его, всем известного, презрения к простецам. Чему я могу его научить, а? Да он всякой гадости наизобретал дохренищи. Что еще у него там в лабораториях, из которых могильная гниль вылезла? За готовым примером далеко ходить не надо — модификанты все время перед глазами. Прогресс!

И, кстати, вопросец назрел.

Для чего ему столько безупречных рабов? Воины из них — курам на смех, промышленности по типу дварфийской у него нет, да ничего похожего тут и не строится, где их еще задействовать? Выращивать лотус? И зачем ему столько лотуса? Блииин... поняла. Кормить им завоеванное население. И все! Никаких тебе партизан, никакого подполья. Все счастливы и довольны. Чтобы зазомбировать сразу тысячу живых человек — нужен архимаг смерти или не один десяток магистров некромагии. А сто тысяч, проживающих только в Энсторе? Но достаточно добавить в хлебную муку десятую часть лотусовой — и готово. Твоюмать! Тут даже не потребуется военных действий: накорми лотусом — и бери всех тепленькими, с идиотскими ухмылками на тупых рожах. Надо сообщить конторской лисичке. «Да сообщила уже, — слышу телепатему. — Жаль, отсюда перекрыты конторские связи». «Ничего, — отвечаю ему. — Ночью попробую сделать им финт ушами, и передать сведения другим путем».