Подонки, безропотно подчиняются, хватают главаря за ноги и волокут вдоль берега куда-то в ночь. Когда они скрылись, я поворачиваюсь к стоящему как столб Семёну: — Семён Семёнович, а ты опасный тип, уже два жмурика на твоей совести. Как же твои демократические принципы? — я подкалываю его, но понимаю, зря сделал, парень расплакался: — Я не знаю, как это произошло, — причитает он, — как представил, что они будут глумиться над нашими женщинами, так во мне словно лопнула рессора!

Я смотрю на него и удивляюсь, как же раньше не разглядел, какой же он огромный и сильный. А ведь точно, лёгкий жирок под кожей искусно скрывает могучие мышцы, если он рассосётся, то Семён превратится в настоящего терминатора, это открытие меня несколько шокирует, а Аскольд смотрит на Семёна с всё возрастающим уважением.

— Ты всё правильно сделал, — обнимает его Лада. — Не терзайся так, мальчик, пусть они скулят, мир избавился ещё от одного негодяя. Разве это не прекрасно?

Яна нервно ходит по пляжу: — Сволочи, сволочи, весь вечер испоганили! Айда купаться!

— Ночью у берега много акул, — резонно замечает Аскольд, с обожанием глядя на свою жену, которая сейчас похожа на воинствующую амазонку.

— И чёрт с ними! — Яна уже в одном купальнике, сбегает к морю и, не раздумывая, ныряет в воду и её тело освещается призрачным сиянием. Ну, что можно сказать на это безрассудство! Мы все, и даже зарёванный Семён, лезем в воду.

Благодать. Море освежает наши разгорячённые тела, огненные вихри светящегося планктона, закружились вокруг в хороводе, восторг переполняет души, а где-то в отдалении рыскают голодные акулы, но и в это раз нас бог милует.

Гл.8

Мужика, которого уличили в краже сковородки, секли несильно и не долго, но орал он так, что с ближайших утёсов осыпались камни и птицы испуганно взмывали ввысь.

Эта экзекуция производит ошеломляющее действие, двое мелких воришек, поспешили сознаться в кражах имущества и отдать хозяевам их вещи.

Мне было неловко от того, что пришлось прибегнуть к физической расправе, но совесть меня долго не мучила, наверное, во мне говорят гены казаков, что испокон веков осаживались по моей линии и закрепились в крови. Такого рода наказания у них норма. Мой прадед был атаманом донского казачьего войска, и последующие предки не ниже атаманов.

И всё же, глядя на мужчину средних лет, который после наказания, в одиночестве скулил на мокрой гальке, мою душу что-то кольнуло, меня поразил вид его одиночества, никого нет рядом с ним, он один и непонятно зачем он украл сковородку, которую так и не нашли. Наблюдая за ним, во мне появилось сомнение, что вообще была кража, что-то не вяжется с его тщедушной фигурой и лицом сельского учителя. А вдруг произошла судебная ошибка, и его избили по наговору? Меня словно окатили из холодного душа, я встрепенулся и с тревогой посмотрел на Аскольда.

— Не жалей, это не твой больной, мой пациент и я знаю как с ними вести диалог, — мой друг вызывающе взмахивает бородкой.

— Я не об этом, — мрачно произношу я, — не было никакого дознания, по словам лишь свидетелей ... так можно докатиться неизвестно до чего. А вдруг он не причём?

— Свидетелей было три, а это вполне достаточно, — невозмутимо произносит Аскольд.

— Но сковородку так и не нашли. Что на это скажешь?

— Не раскаялся, — в его взгляде появляется лёд. — Но это дело поправимо, я ему дал тайм аут, не скажет сейчас, пообещал скормить его акулам.

— Ты не слишком много на себя берёшь, — с угрозой говорю я.

— Пообещал, не значит, что сделаю, — усмехается Аскольд. — Но ... вроде как он дошёл до необходимой кондиции, не обращая на мой протест, идёт к бедолаге, втыкает рядом с ним копьё и, вздыхая, произносит: — Мне жаль это делать, но придётся тебя отдать акулам.

Несчастный затравленно глянул на спокойное лицо Аскольда, затем переводит взгляд на море и в ужасе округляет глаза, совсем рядом чертит воду огромный плавник.

— Почему ты так уцепился за эту дурацкую сковородку, она не стоит твоей жизни? — Аскольд с сожалением вздыхает, подзывает двух охранников и приказывает: — Связать и скинуть с той скалы, там глубины и много акул.

Только я встрепенулся, чтобы запретить этот чудовищный приказ, как мужчина рухнул на колени и, разбрызгивая слюни и сопли заголосил: — Там она, под корнями можжевельника.

Аскольд кивает охранникам, через некоторое время они приносят добротную сковороду, вероятно с титановым покрытием.

— Зачем? — Аскольд присаживается рядом с мужичком. — Я ещё могу понять, нож, топор ... но сковородка?!

— Ксюха о ней мечтала, — сквозь слёзы прорыдал мужчина, — обещала стать моей женой ... если принесу ей именно эту сковородку, совсем замучилась на палочках готовить.

— Гони такую прочь, — с брезгливостью говорит Аскольд. — Но тебе, дорогой, придётся с месяц посидеть в пещере.

— Я не могу, у меня клаустрофобия, — уныло мямлит мужчина с лицом сельского учителя.

— Тогда пойдёшь добровольцем лес рубить для забора.

— Лучше к медведю, чем сидеть в темноте целый месяц, — закатывает глаза несчастный.

— Дурак, — пожимает плечами Аскольд, — я б посидел, отдохнул малость, дни такие сумасшедшие, совсем продуху нет.

Вновь наш заготовительный отряд валит лес, мужичонок старается из всех сил, но через час приходится отстранять его от работы и заниматься перевязкой, он до крови стёр себе ладони.

— Ты кем был раньше? — обрабатывая его раны, спрашиваю я.

— Учителем в селе Приветливом.

— Сельским учителем? — переспрашиваю я. Вот так да, оказывается, моё мнение о нём сложилось правильное.

Мужчина истолковал моё удивление по-своему: — Да мне самому было противно красть ... но я здесь один, никого нет, а тут Ксюха ... такая ладная.

— Козёл ты, — не выдерживаю я и заканчиваю перевязку. — Займись обрубкой тонких сучьев.

— Попробую, — взмах и топор падает на землю, едва не отрубив ему пальцы на ногах.

— И что мне с тобой делать? — я в нерешительности развожу руками.

— Пускай работает! — зло прошипел один из братьев.

— Он потащит ствол, — распоряжаюсь я.

— Это мы все и так делаем. А сейчас он, что, отдыхать будет, когда правильные пацаны лес рубят?

— Будет отдыхать, — я с раздражением сплёвываю и подскакиваю к сибирякам, помогая направить дерево в нужную сторону.

Я совсем забыл о сельском учителе, мы до изнеможения обрубаем ветви, затем принимаемся за другое дерево — стоит треск, ругань, летят в стороны листья и сучья. Несколько часов непрерывной титанической работы, но вот, ещё шесть брёвен лежат в сочной траве, до вечера нужно их перетащить в лагерь.

Отдыхаем, в глазах мелькают мухи, я с ужасом думаю, что такой темп нужно выдержать ещё дня два, а от учителя толку никакого. Аскольду говорить не буду, а то придумает для бедолаги другое наказание. А, кстати, где он? Я выглянул из наваленных веток — все на месте: отдельно от нас — два брата, сибиряки расположились рядом со мной, а учителя нет.

— Куда он делся? — я с усилием поднимаюсь. Один из братьев злобно ухмыляется: — Я ему пообещал помощь, — с угрозой произносит он, — а тот, возьми, да и прыснул в заросли.

— Что сделал, прыснул, сбежал, что ли? — не понял я. — Куда, в лагерь?

— Дёрнул в сторону тех гор, — хохотнули братья.

— И вы его не остановили? Ну, я вами ещё займусь, подъём! — заорал я.

Сибиряки вскакивают, хватаются за копья, братья откровенно ржут.

— Что случилось? — звучат встревоженные голоса.

— Учитель пошёл в сторону логова медведя! — я с силой вгоняю остриё копья в ствол дерева.

— Тише! — один из мужчин касается пальцем губ.

Мы замерли, даже братья утихли. Внезапно раздаётся далёкий рёв и крики,

полные страдания и боли, но всё быстро смолкает, вновь тишина, лишь чирикнула птица, и прогудел шмель.

— Отмучился, — мужчина с лицом морёного дуба, я его знаю по прозвищу, Прелый, перекрестился. — Никчемный был парнишка, но не злой ... жалко.

Братья заржали, но слышится хлёсткий удар и кто-то из них обиженно заскулил. Мне хочется их убить, просто зуд, какой, с ненавистью смотрю в их наглые лица, они пытаются кривляться, показывая этим свою значимость, но встретившись с моим взглядом, бледнеют.

— Вот что я думаю, а не послать ли вас к арктодусу? У меня зреет ощущение, что от вас толку как от козлов молоко. Зачем мне лишние проблемы? — я оборачиваюсь к сибирякам. Самый старший в их группе мужчина, Арсений Николаевич, он почти старик, но до сих пор крепкий и моложаво выглядящий, одобрительно кивает, в его глазах мрак, он с удовольствием поглаживает огромное копьё, мне кажется, едва сдерживается, чтобы не запустить его в подонков.

Тот, у которого выбиты передние зубы, напрягается, бросает вороватый взгляд на людей, слышит насмешки, оборачивается к брату, тот вжимает голову в плечи, с опаской глянул в степь и словно дёргается в конвульсиях: — Это не по закону, — проскулил он.

— По какому такому закону? — я откровенно потешаюсь. — Мы ещё их не составили, князю Аскольду всё некогда.

— Это неправильно, оценивать нас как того доходягу, — сплёвывает беззубый, — мы правильные пацаны ...

— Меня тошнит от вашего жаргона! — резко перебиваю я его. Братья расценили мой взрыв по-своему, переглянулись, и неожиданно бросились в лес.

— Стойте, придурки! Да никто вас не собирается гнать к медведю ... я пошутил! — запоздало выкрикиваю я.

— Набегаются, сами приползут, — с брезгливостью произносит молодой парень.

— Идиоты, они побежали в сторону, где живёт то членистоногое, — я в замешательстве и чувствую, что совершил преступление, ведь там, их ждёт верная смерть.

— Ну, и ладненько, хлопот меньше, — успокоился Прелый.

— Их необходимо остановить, — ощущая вину, говорю я.

Арсений Николаевич с уважением смотрит на меня, но в глазах не соглашается: — Ты ещё совсем молод, Великий князь Никита, быть добрым, это хорошо ... но не всегда, сам не поймёшь, как на шею сядут, и не сбросишь уже никогда. Если так распорядилась ситуация, зачем рвать жо...у. Что касаемо меня, я и раньше не видел в них людей, а сейчас и подавно.

— Но они люди, ведь так? — подавленно произношу я.

— Не знаю, — брезгливо кривит губы Арсений Николаевич. — Ох, Великий князь, не обтрепала тебя ещё жизнь, — с заботой и участием говорит он и мне становится стыдно: — Ну, и ладненько, — как и Прелый говорю я, — набегаются, бог даст, приползут.

— Вот это по-нашему! — хлопает меня по спине мозолистой рукой Арсений Николаевич.

Странно, но брёвна мы таскали как обычно, даже не так устали, когда с нами были два брата, вероятно, они больше косили, чем работали ... а хрен с ними!

Народ занимается забором, смотрю с гордостью на людей, с каким воодушевлением работают, слышится ругань, но и шутки и смех — здорово, всё налаживается.

— Никита Васильевич, — я слышу робкий женский голос, оборачиваюсь, встречаюсь с требовательным взглядом полногрудой девицы, — я Ксения, — она замолкает, опускает взгляд.

— Ксения, Ксюха? — переспрашиваю я и у меня защемило под сердцем.

— Конечно, я была стервой, дрянью ... я и без этой злосчастной сковородки его люблю ... вот сейчас это поняла ... как была не права. Вы извините меня и его, Никита Васильевич, накажите лучше меня, а его отпустите. А где он?

Меня словно пронзило током, отвожу глаза, она неожиданно хватает меня за грудки: — Что вы с ним сделали?!

— Несчастный случай, — с трудом произношу я, — он погиб, но не как вор, как нормальный честный гражданин.

Она отшатывается, в ужасе смотрит на меня и начинает выть, тонко по-бабьи, и от этого становится жутко.

Сижу на берегу моря, ночь, луна окрашена в кровавые тени, на душе неспокойно и гадостно.

— Что такой смурной? — Аскольд присаживается, бросает в воду жменю мелких голышей и наблюдает, как они, вспыхивая, исчезают радостным фейерверком в тёмной пучине моря.

— Арктодус вновь полакомился человечиной, так больше терпеть невозможно, его надо убить.

— Что ж, проведём разведку с боем, засиделся я в лагере, — соглашается мой друг, ободряюще хлопает о плечам, — не переживай так ... а той бабе будет наука, я б отстегал её по голой жо...е, чтоб впредь умнее была.

— Ей и так досталось, — я зачёрпываю гальку, швыряю в воду и наблюдаю, как в глубине расцветают огненные пятна.

Вылазку назначили произвести на рассвете, князь Анатолий Борисович, выделяет уже известных мне сибиряков, вооружённых тяжёлыми копьями. Утром, когда ночных сверчков сменили трескучие кузнечики, мы выходим из города и, по свежей росе, бредём по тропе, навстречу приключениям на свою ... голову. Тетиву на мощный лук нацепил заранее, Семён волочёт дубину, украшенную осколками обсидиана, Аскольд, блочный лук, по силе не уступающий моему, но более лёгкому в обращении.

На плато я останавливаю группу у тропы, по которой прошлый раз мы так неблагоразумно пошли. Меня неприятно удивило то, что она приблизилась прямо к обрывам, о чём наличествовало полёгшая под брюхом существа сочная трава и голубоватая слизь. Прислушался. Кровь быстрее побежала по венам, все чувства обостряются, из глубины души выползает некая древняя непонятная сила, будоражащая сознание: вновь множество запахов обволакивают меня, благоухает мятой, свежестью лимонника, горечью бессмертника, мёдом диких пчёл, навозом копытных и ... я вздрогнул от отвращения, ветер донёс до моих ноздрей гнилостный, смрадный запах смерти. Кто скажет, что она не пахнет? Ещё как пахнет! Волоски на теле вмиг приняли боевую стойку, мурашки ползут по телу, словно большие африканские сороконожки, а рот наполняется вязкой слюной.

— Туда нельзя, — я с трудом шевелю языком в пересохшей гортани.

— Медведи? — встрепенулся Аскольд.

— Это, то членистоногое, сожравшее ребят.

— Нас много, завалим? — с сомнением говорит Аскольд.

— Нет, князь, не получится, оно чужое, даже для этого мира, — где-то в моём сознании гнездится данная уверенность. — Эта тварь страшнее медведя, — мне словно со стороны некто подсказывает эти сведения.

— Придёт время, и мы его уничтожим, — Аскольд пригладил бородёнку, принявшую боевую стойку.

— Но не сейчас, — говорю я, хотя жажду мести за погибших жуткой смертью парней, — в обход тропы пойдём, лесом, к тем горам с боку зайдём.

— Давно хотел погулять в лесу, — усмехается Аскольд.

— Согласен, князь, лучше погулять в лесу, — как боевой конь щёлкает челюстями Семён,— и домой, доделаем ограду, чего ещё надо, — браво добавляет он.

— Нет, Семён, мишку навестить необходимо сегодня, — мягко говорю я.

Взгляд друга тускнеет: — Если необходимо навестить, почему нет. Вон, сколько нас, мужиков.

— Это точно, если получится, убьём арктодуса сегодня, — я едва не рассмеялся, увидев, как отреагировал на мои слова Семён. Воинственно выдвинутая челюсть, с хрустом вернулась на своё место, взгляд затуманился, устрашающего вида дубина, упала в траву, богатырь сник, слюни текут от страха.