Да уж не на драконе прилетела. Пентос — а еще Волантис, Тирош, Мир и северный далекий Браавос — бывшие колонии Валирии. В колониях могла сохраниться старая кровь, истинные наследники древних знаний. Умеющие натравить крылатую смерть на кого надо.

Вдруг им не понравится, что Квохор тоже кует мечи валирийской стали?

Вот почему магистрат славного Квохора быстро собрался и снарядил немедленно разведчиков, пройти по тени летевшего дракона. Посмотреть, что там, за Квохорским Лесом.

Через несколько недель десяток разведчиков осторожно вышел к восточной опушке.

На восточной опушке вставало холодное рабочее утро. Солнце зажглось низко на востоке, и сперва его лучи прореживали перелески, мокрый от росы стланник. Потом свет упирался в кустарник, буро-черную пену подлеска с темно-зелеными деревьями.

И только после всего редкие лучи, кому повезло проскочить мешанину веток, упавших стволов, живых листьев, танцующих под холодным рассветным ветром — лучи эти достигали, наконец, самого леса. Деревья в лесу выглядели как земные дубы, только лист имели не кругловырезной, а мелкозубчатый, наподобие березового или осинового. Кору имели толстую, первые ветки гигантов начинались на высоте полтора-два роста от земли, тянулись горизонтально. Сами деревья росли шагов за полсотни-сто друг от друга, под ними выжила одна трава.

Удобно и приятно стоять в светлом лесу лагерем. И комаров не так много, как в зарослях, и корней не столько, сколько в частом подлеске.

Вот солнце поднялось немного, и лучи его больше не теснились через всю широкую опушку, а падали сверху, высвечивая палатки, составленные кругом “Уралы”, яростно зевающих часовых на двух вышках, в разных углах лагеря — и третьего часового, постоянно ходящего от одного ко второму. Чтобы не заснули, ну и проверить — мало ли, вдруг их гигантские хорьки утащили. Или там русалки. Древние русалки, что на деревьях качаются. Ветки у здешних дубов аккурат пушкинские.

Третий часовой тоже отчаянно зевал. И ученые, и помощники-ковбои, уже приплюсовавшие сегодняшние соцбаллы к общей сумме, вылезая из палаток, зевали тоже.

Азарт первого месяца схлынул. Ну, драконы — драконов мы не видали, что ли? Шесть полных скелетов раскопано, да фрагментами столько, что дирижабли прилетали три раза, вынимали куб земли и везли целиком, чтобы в лабораторных условиях просвечивать всяким там рентгенами. А уж препаратами и слепками забили весь прицеп и обе машины, взамен съеденных круп и консервов. “Бросим палатки, если что,” — решил тогда профессор. — “Палатки и на Земле найдутся. Повесят на меня растрату, так я из Госпремии оплачу”. Но все и так знали: победителей не судят. Спишет им институт палатки, спишет солярку, спишет, наверное, и сами “Уралы”, если кто после экспедиции захочет выкупить по остаточной. Ведь они, по сути, уже победили: столько находок, и каких!

Рвать жилы больше не хотелось даже ковбоям. Копали теперь без надрыва, у костра шутили вяло, словно по разнарядке:

— Мы, орнитологи, люди порядочные. Потискали сову — надели колечко.

И девушки тоже улыбались устало.

Больно уж много накопали динозавров. Очень уж оглушительно хлопнула новость в научной среде. Оказалось, что иной мир — не игрушка. Там не только амфибию с амфибрахием встретить можно, не только амебодона с одной трубкой. Но и хорошую, крепкую, не купленную диссертацию склепать. А это должности, это премии, в конце-то концов: имя в истории!

Профессор не знал, сколько его коллег сейчас обивают пороги, правдами и неправдами прорываясь на Радугу. Оказывается, космос — не только забава. Оказывается, с пыльных тропинок далеких планет не одну лишь романтику поиметь можно!

Но скисшую группу профессор видел, и счел утро подходящим для небольшой шутки. Так, упавший дух приподнять.

После гимнастики он поглядел: все ли собрались у кухни? Достал аккумуляторную бритву, подаренную научным руководителем той самой японки. С деловым видом подошел к одному дереву, потыкал в него ножками вольтметра. Остался недоволен, перешел ко второму, потыкал в него. Тут изобразил на лице осторожное согласие, размотал два метра тонкого провода со штопорами на конце. Один электрод завинтил, насколько мог высоко. Второй у самых корней. Провод воткнул в бритву, ни к чему не присоединяя: просто прижал крышкой батарейного отсека.

К этому мигу на профессора смотрела вся экспедиция и все свободные от службы военные. Не показывая виду, что заметил, профессор включил бритву — та зажужжала привычным звуком, и профессор принялся убирать с лица щетину, двигая руками очень плавно, чтобы не выскочил защемленный провод.

— Это как? — первым не выдержал тот рядовой-скептик. Остапенко, вспомнил профессор.

— В каждом дереве есть разница потенциалов. — Говорил профессор нарочито-сонно. — Чем дальше по стволу электроды, тем больше. А бритва у меня японская, экономичная, на полупроводниках. Подарок от коллег, конференция в Токио…

— Дерево — изолятор!

— Древесина да. А сок под корой нет. Соленость у него вполне достаточная, чтобы ионы натрий-хлора проводили ток.

— Не может быть!

Профессор закончил бриться, пожал плечами и вывинтил штопоры из коры. Сержант военных, привлеченный зрелищем, хлопнул Остапенко по плечу:

— Сила науки. Учись, Кирюха. А то будешь, как ископаемый дятел птеродолдон.

Японка хихикнула, но никто не понял, что она раскусила шутку с бритвой. Несчастный Остапенко решил, что смеются над ним и совсем повесил нос.

— Да что птеродолдоны! — с важным видом подхватил Ярослав. — Есть еще метисы, рожденные от их браков с землянами. Это — долбоящеры. Они чтут свое неземное происхождение. Не хотят они растворяться в землянах, берегут породу. Сохраняют свои повадки где только могут: в вузах, на дорогах, в очередях на кассу.

Тут засмеялись уже совсем все: и Катерина, и два бойца с котлом. Кашу девчонка варить умела, да и месяц физического труда на свежем воздухе — это не только полторы сотни соцбаллов, но и здоровый, зверски здоровый, прям вообще совсем титанический аппетит. Никто и опомниться не успел, как показалось черное дно котла.

— Пельменей бы, — вздохнул Варен. Пламен посмотрел искоса и тоже вздохнул:

— Когда-то пещерные люди жили на нижней стороне плоской земли, а динозавры на верхней. Потом в середину ударил метеорит. Земля схлопнулась в пельмень… — Пламен облизнулся, глядя на девчонок, но те не смутились. Продолжил парень малость разочарованным тоном:

— В пельмень, да… Динозавры оказались внутри, отчего и померли. А мы оказались снаружи, на поверхности, и до сих пор динозавров откапываем.

Никто не поддержал шутки. Петр, и тот пропел всего две строчки:

— Есть только миг между сном и работой.

Именно он называется жизнь.

И угомонился совершенно без аплодисментов. Остальные поднялись, медленно разобрали топоры и лопаты, разошлись: кто на кухню, кто на озерцо за водой, кто в плетеные будочки за надобностью попроще. Скоро над раскопом повисло ритмичное шорканье лопат, перед машинами заглушенное молодецким храпом ночной смены. Сержант угрюмо тасовал вахты, и думал: как тут выкрутиться с нормальными караулами, если людей всего десяток!

Десяток разведчиков Квохора наблюдал за упорно копающими землянами до полудня. Потом разведчики отползли подальше и говорили между собой так:

— Мечей нет. Луков нет. Копья ни одного. Не воины.

— Землю копают. Нас не заметили. Рабы, похоже.

— По лесу ходить не умеют. В костер берут плохое дерево. Искры, дым. Не знают, что жечь. Не лесные люди.

— Но топоры не точат. Совсем не точат. Что там за металл?

— У них и лопаты из металла.

— Не только лопаты. Я подкрался к той вышке, где стоит часовой.

— Не заметил?

— Говорю же: не лесные люди. Не видят. Но там ступеньки прибиты гвоздями. Железными.

— Брешешь. Побожись!

— Во имя Черного! Железные гвозди, по два на каждую ступеньку.

— Язык не наш. Не дотракийский, не ройнарский, не андалов, не южан-работорговцев. Значит, они очень издалека.

— Издалека — это хорошо. Мстить за них приедут не сразу. А то, может, и не приедут совсем.

— На чем приедут? Лошадей нету. Ни одной.

— Без лошадей в степи? Хах, они точно рабы.

— Пойдем сегодня.

— Решено. Перед рассветом.

Перед рассветом сон всего крепче, рядовой Остапенко знал это хорошо, и применял разные способы не свалиться. Прежде всего: выспаться загодя. Потом: пить воду. Часовому нельзя отвлекаться на питье, еду, туалет: в эти мгновения его убить можно. Но глоток из фляжки разбудит желудок, желудок не даст уснуть хотя бы полчаса. А там, глядишь, и смена. Просто пить аккуратно надо. Улучить мгновение, когда проверяющий подходит близко и на пару секунд подменяет. Вот и сейчас, углядев через полумрак темную фигуру, Остапенко негромко спросил:

— Стой! Кто идет? Петя, ты?

И не получил ответа, и сам себе не поверил. Чужой? А где тогда Петр?

Квохорец взлетел по лесенке и сходу вбил Остапенко нож в бок. Остолбенел на мгновение: многослойный кевлар не взяла бы и хваленая валирийская сталь. Дешевый охотничий “клык” просто согнулся. Но удар в печень даже через бронежилет оказался такой силы, что рядовой согнулся с хрипом.

Квохорец перехватил нож в левую — и полетел с лесенки от пинка кирзовым сапогом в лицо. Часовой двинул автомат под руку, нажал на спуск, позабыв, что флажок не опущен до упора — и за половину минуты высадил в черную тень весь магазин.

Лагерь проснулся. Возле туалета завизжали девушки: поодиночке они не ходили, но не парням ведь провожать в такое место.

На крыше кунга вспыхнула фара-искатель, в ее лучах все увидели чужаков, шарящих, казалось, по всему лагерю. Двое, ловко пригибаясь, откинули полог ближней палатки, дернули за ноги лежащего там Ярослава и, пока он барахтался в спальнике, прибили его к земле ножами.

— Тревога, бля-а-а! Боевая тревога!

Профессор выскочил быстро — спали все не раздеваясь — и сходу шарахнул в ближнюю тень из ракетницы. Черный заорал нелюдским воем и покатился, задергался, раскидывая искры от воткнувшегося под мышку осветительного патрона. Грохнули одиночные выстрелы; там и здесь нападавшие уткнулись носами в землю.

Поодаль налетчики разрезали еще один полог — но в той палатке обитали ковбои, и в лица черным хлопнули вразнобой сразу три нагана.

— Ложи-и-ись! — крикнули от кунгов. — Кто свои, всем лежать! — на высоте в половину роста над лагерем полетели красные трассеры ручного пулемета, и сразу двое нападавших схлопнулись в поясе что твои ножики, повалились. Искры от подстреленного ракетой зажгли палатку, но никто, понятно, не кинулся в темноту за водой: черт знает, сколько врагов ждет на тропинке до озера.

Тут, видимо, налетчики поняли, что откусили не по ширине рта. Из темного леса долетел мощный свист — и черные тени бросились в разные стороны, провожаемые азартной стрельбой.

— Сержант! Свет по сторонам! Где сержант? Что с Яриком? Ковбои, палатку закидывайте землей, к воде никому не ходить!

— Товарищ профессор, — подбежал боец, судя по перепуганному лицу, первый раз попавший в перестрелку. — Сержант убит, стрела в глаз. На вышках оба часовых убиты. Косина ножом в печень, он распиздяй, бронежилет вечно ленился носить, вот его тихо сняли… А Остапенко не дался, тревогу поднял, так ему копьем в живот. Снизу, под броник. Теперь вы старший!

— Сколько вас?

— Семь осталось. — Боец трясся, но очевидно боролся со страхом. — Что делать?

— Радист жив?

— Жив, — долетело от кунгов. — Рация исправна. Только эти суки антенну сорвали. Сейчас не натянем, от лагеря отходить опасно. Черт знает, сколько их еще там, в темноте.

Профессор перезарядил ракетницу, заставляя себя двигать руками плавно, и кинул в небо три красных шара, говоря в промежутках:

— Сергей. Что с Ярославом? Перекличку всем! Ковбоям — тушить палатки.

— Товарищ профессор, убит Ярослав, смотреть страшно.

— Остапенко жив!

Принесли часового, но сразу поняли, что осталось ему недолго. Тяжелое копье вошло снизу в мягкое и перемешало внутри печень с легкими. Остапенко уже не узнавал никого, только булькал. Прохрипел: “Ебаные динозавры” — и затих.

— Петьку нашли, — сказал тот самый боец. — Климентенка. Его задушили проволокой или чем-то таким. Он между часовыми ходил, но не заметил. Подкрались, падлы лесные. Охотнички, мать их.

— Дрова в костер, все. Нечего жалеть. Что там перекличка?

— В строю шесть, рядовой Черкасов, товарищ профессор.

— У нас нету Ярослава, Анны и японки, — ответил второй студент, который Сергей, повесив голову ниже плеч. Профессор несильно ударил его по лицу:

— В руки себя взял. Работать! Всем работать!

— Товарищ профессор, — подбежали ковбои. — Тут на огонь кони вышли, видно, из-под убитых. Мы можем за помощью сгонять к лесокопателям. Двадцать километров на север.

— По лесу ночью? Сдурели?

— Никак нет, нас ездить настоящие пограничники учили, в горах. Мы закавказцы! Мы шагом поедем до опушки, а степь ровная, мы днем видели.

Профессор сел на бревно. Помощнички. Закавказцы, мать их. Сергей, кажется, сейчас в обморок упадет. Военные отворачиваются проблеваться в кустах. Девки вообще в истерике, трясутся в кунге. Хотя, кажется, во время налета оттуда тоже наганы хлопали. А эти собираются в ночь ехать. Интернатовские коммунары. Железножопые. Все бы им приключения!

Профессор поднялся и без жалости пнул Сергея ногой:

— Таблетки в моей аптечке, в палатке. Давай, быстрее, сейчас еще у меня мотор встанет.

Черкасов сообразил быстрее, привел санинструктора. Тот влил в профессора колпачок хорошего коньяка, и то же самое проделал с Сергеем — инфаркт пока отступил. Черкасов раздал пинков своим людям, разогнал стаскивать убитых бандитов налево от костра. Ярослава, Петра Климентенко, разгильдяя Косина и Кирилла Остапенко положили направо, туда же отнесли сержанта. Радист вертел по сторонам фарой-искателем и, заодно, пулеметом: Черкасов запретил ему вообще выходить из машины.

Профессор посмотрел на ковбоев: еще и этих потеряю, точно высшая мера. Хотя… Пятеро убитых и две девчонки пропавших без вести. Одна из них — иностранка. Это не партком, это уже Комитет Партийного Контроля. Тут все, что за десять лет экзаменов наприносили, все подарки, обе квартиры, машину — придется отдать просто за то, чтобы дело перевели в обычную прокуратуру. В которой тоже на снисхождение надеяться глупо.

Может, самому застрелиться?

Да! Время же идет!

Профессор поднялся, заметно шатаясь.

— Черных сколько собрали?

— Семь штук.

— Семь на семь, — профессор покрутил головой, — вот же свезло… Доложить сможете, несгибаемые?

— Так точно, — Пламен переглотнул. Айсен и сейчас промолчал. Варен поглядел вбок, выругался:

— Зараза, опять палатки тлеют. Урод этот, на ракетной тяге, весь лагерь искрами засыпал.

— Разберемся сами. Черкасов, гони всех девок тушить палатки. Не пойдут, пинками. Не давай им заходиться в истерике! По щекам хлопайте, только несильно, водой обливайте. Коньяку всем по пятьдесят, кроме ковбоев.