Каракозов посмотрел на часы и подумал, что пора начинать. Любое промедление только ослабляет его внутреннюю решимость. Сейчас ему предстоит провести один из самых тяжелых разговоров в его жизни, с председателем областного правительства Виктором Кудряшовым. Он достался ему от прежнего губернатора. У него никогда не было с ним доверительных отношений, их общение всегда оставалось в рамках делового этикета.
Каракозов ни раз хотел его заменить на другое должностное лицо, но пока не было очевидных причин — внешне дела шли относительно благополучно. Кудряшов был опытным администратором, проработавший в разных эшелонах власти почти всю жизнь. Он знал, как вести себя так, чтобы к нему было трудно придраться. Но теперь такая возможность появилась, авторам доклада удалось накопать солидную обвинительную базу против него. Тому будет трудно оправдаться. А по цепочке он, Каракозов, намерен добраться и до других коррупционеров.
По селекторной связи он попросил пригласить к себе Кудряшова. И пока его ждал, мысленно репетировал с ним разговор. Он понимал, что если возьмет неверный тон, если допустит слабину, этот опытны аппаратчик его переиграет. А он ни за что не может допустить такое.
В дверь постучали, в кабинете появился председатель областного правительства. Он вопросительно смотрел на губернатора.
— Садитесь, Виктор Николаевич, нам с вами предстоит прямо сейчас крайне серьезный разговор, — проговорил Каракозов.
29.
Каракозов полагал, что жена пробудет у сына не меньше двух недель; в прошлые ее поездки так и случалось. Но на этот раз она приехала гораздо раньше, причем, даже не предупредив его. Вечером, как обычно усталый, он вернулся домой, надеясь отдохнуть в одиночестве. Весь день он был на людях, и сильно утомился от их назойливого общества. Он был всем нужен, все хотели ему что-то сказать, показать, услышать его мнение или решения вопроса, причем, часто такого, в каком он ничего не понимал.
Но едва Каракозов вошел в коттедж, из комнаты выбежала Татьяна. Такого лица, какое у нее было сейчас, он давно не видел, оно не только раскраснелось, но вдобавок было еще перекошено.
— Ты чего вытворяешь! — вместо приветствия закричала она.
— Ты о чем? — оторопел Каракозов. И сразу подумал о Виолетте; жена каким-то образом прознала о ней и теперь решила устроить сцену.
— У меня телефон в Москве не замолкал. Все мои здешние знакомые просили тебя угомонить.
— Не понимаю, о чем ты?
— Что ты затеял у себя в администрации, уже стольких уволил. Все только об этом и говорят.
Только после этих слов он понял, о чем говорит жена. Все равно странно, с этой стороны он удара не ожидал. Обычно она крайне редко вмешивалась в его служебные дела. А с тех пор, как он стал губернатором, это был первый такой случай.
— Идет аттестация персонала. — Каракозов старался говорить, как можно спокойней. — Обычная практика — проверка на профессиональную пригодность.
— Тогда почему все словно с ума сошли? Хором говорят, что ничего подобного от тебя не ожидали. Я хочу знать, чего ты добиваешься?
— Зачем?
Теперь оторопела жена, но совсем ненадолго.
— Я твоя жена и меня все спрашивает, что от тебя еще ждать? Ты понимаешь, что тебя здесь все ненавидят?
Каракозов, наконец, сел. На столе со вчерашнего дня стояла бутылка коньяка с бокалом, он налил себе и, не торопясь, выпил. Татьяна с изумлением наблюдала за ним.
— Игорь, зачем ты пьешь? Мы даже еще не ужинали.
— Чтобы снять напряжение, — честно пояснил он. — Чего ты хочешь?
— Понять, что ты затеял. Ты не забыл, что нам еще тут жить, как минимум, три года?
— Я все прекрасно помню.
— Тогда объясни.
Каракозов вздохнул, ничего объяснить ему не хотелось. Но придется, он хорошо ее изучил, она не отстанет.
— Ладно, слушай. Почти весь административный аппарат сверху и донизу заражен бациллами коррупции. Я готовился к лечению целый год — и вот долгожданный момент настал. У меня есть довольно много материалов на сей счет. Я намерен сменить значительную часть чиновников. Потому и возник весь этот ажиотаж. Скоро последует целая серия отставок, а затем и открытие уголовных дел. Вот, собственно, и все.
Какое-то время Татьяна молчала. Но он видел, как сильно она напряжена.
— Нам надо серьезно поговорить, Игорь, — вдруг как-то мрачно выдала она.
— Может, Таня, не надо, я примерно знаю, что собираешься мне сказать. К тому же я устал.
Каракозов снова потянулся к бутылке, но она перехватила руку.
— Это все более, чем серьезно.
— Тогда давай. — Каракозов демонстративно откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.
— Ты собираешься спать или меня слушать? — услышал он ее резкий голос.
Каракозов открыл глаза.
— Предпочел бы спать, но придется слушать.
— Меня папа предубеждал, что однажды это случится.
— Это ты о чем?
— Он говорил мне, что ты никогда до конца не станешь нашим, и однажды это непременно проявится. И призывал меня быть настороже.
— Вижу, ты следуешь призыву Евгения Леонидовича. Всегда знал, что ты хорошая дочь.
— Не глумись.
— Да о чем ты, объясни мне человеческим языком, — почти взмолился Каракозов.
— Ты все прекрасно понимаешь. Папа предупреждал: сколько бы ты не пытался жить по законам нашей среды, ты все равно будешь из нее выпадать. Но я тебе этого не позволю.
— Вот значит как. И когда у тебя состоялся этот исторический разговор?
— За день до нашей свадьбы. Он мне все объяснил про тебя. Но я тогда ему до конца не поверила.
— Но сейчас ты считаешь, что твой отец оказался прав? — вопросительно посмотрел он на нее.
— Получается, что так. Хотя я надеялась, что все это в прошлом. Но ты остался таким же, каким был, когда мы познакомились.
— Это не так, дорогая, я сильно изменился.
— Где-то внутри все сохранилось. И вот вылезло.
Каракозов удивился проницательности и точности диагноза жены. По-видимому, не только он хорошо ее изучил, но и она — его.
— Послушай, Таня, не преувеличивай. Я столько лет жил по вашим правилам. И собираюсь, продолжать это делать.
— Тогда сверни кампанию. Нашел с чем бороться, с коррупцией! — возмущенно фыркнула она. — Я совершенно не верю, что она тут больше, чем в других местах. Не порть жизнь ни себе, ни мне, ни всем остальным.
— Я не могу. Я уже дал интервью на местном телевидении, в газетах, в Интернете. Вся область наблюдает за мной, что у меня получится. Так что ничего не выйдет.
— Ты что не знаешь, как это делается? Найди парочку малозначительных коррупционеров, свали все на них, а остальных оставь в покое. Ты понимаешь, что теперь я никуда не могу пойти: ни на выставку, ни в театр, ни в модный бутик. Все меня осуждают, как твою жену.
— Вот тебя, оказывается, что беспокоит, — протянул Каракозов. — Придется потерпеть. Когда я избирался губернатором, то громогласно обещал бороться с коррупцией. И выполню обещание.
— Тебе ли не знать, что никаких настоящих выборов не было, тебе приписали голоса — и сделали губернатором. А потому все твои обещания — фикции.
— По поводу выборов ты права, все было фальсифицировано. А вот мои обещания были искренние и честные. Я хочу оставить после себя хорошую память, как правитель. А из-за коррупции у меня мало, что получается. Выделяю деньги из бюджета, а они исчезают, как приведение. По оценке, до трети всех средств разворовываются.
— Мы живем в такой стране. Ты это отлично знал с самого начала, когда согласился на сотрудничество с моим папой.
— Знал, хотя не подозревал о реальных масштабах.
— Теперь знаешь?
— Более или менее. И от этого мне лично страшно. А тебе? Я могу тебя просветить на этот счет. Даю гарантию, факты тебя впечатлят.
— Не знаю и знать не желаю. И тебе советую то же самое.
— Я все же губернатор, мне по должности положено знать.
— Это ничего не меняет. Губернатору тоже многое знать не надо. И чем меньше, тем лучше.
— Как же тогда руководить?
— Так и руководить, как все. Незнание им не только не мешает, а очень даже помогает.
— Тебе же известно, что я всегда стремился к знаниям.
— В этом-то твоя беда. Ты хотел знать то, чего знать совершенно не нужно. Это твой Плотин... Ты помнишь, впервые недели нашего знакомства половина всех твоих разговоров было о нем.
Каракозов о чем-то задумался.
— Ты случайно не знаешь, где моя диссертация о Плотине?
Татьяна одновременно с изумлением и испугом посмотрела на мужа.
— Зачем тебе она?
Каракозов поймал себя на том, что не знает, как ответить. Говорить правду он, разумеется, не мог.
— Это последнее стоящее из того, что я написал, — сказал он.
— Не знаю, и знать не желаю. Мы говорим сейчас не о твоей диссертации. Ты перестанешь пугать всю область своей борьбой с коррупцией?
— Мне надо подумать. — Каракозов почувствовал, как сильно утомил его разговор. — Будем сегодня ужинать? Разговорами сыт не будешь.
— Сейчас распоряжусь, чтобы стали накрывать.
Татьяна встала, секунду подумала, потом на всякий случай взяла с собой бутылку коньяка и вышла из комнаты.
29
Римское войско шло на восток. Огромные колонны воинов из восьми легионов, в которых числилось сто семьдесят тысяч людей, занимали все дороги на многие километры. Менялся пейзаж, сменялись города и поселения, но армия все так же направлялась к намеченной цели. Все было подчинено жесткой дисциплине, казалось, что для этого вооруженного потока людей нет и не может быть преград.
Именно так все поначалу и казалось Плотину. Будучи неопытным в военном деле, он видел только внешние картины этого похода. Но постепенно его глаз становился опытней, он начал различать, что не все так замечательно обстоит в этом внешне могучем воинстве. Далеко не все шли с радостью, на многих лицах была заметна печаль и усталость. К тому же Плотин стал замечать, насколько разятся легионы не только по своему составу, но и по поведению. Те формирования, которые были составлены преимущественно из римлян, вели себя иначе, чем те, в которых были италики. И уж совсем по-другому вели себя варвары. У них воинская дисциплина была не столь строга; если бы не офицеры-римляне, то они могли бы просто разбежаться.
Было жарко, и воины изнывали от жажды. Идти было физически тяжело. Отдохновение приходило лишь вечером, когда солнце садилось, и раскаленный воздух сменялся на теплый, но все же более прохладный.
Плотин начинал с утра ждать вечера, но не только потому, что можно было отдохнуть от походных тягот и палящего зноя, но и потому, что в это время он допускался к императору и ближайшему его окружению. Обильная, несмотря на полевые условия трапеза, сопровождалась беседой. Обычно собирался небольшой круг людей от пяти до десяти, иногда двенадцати человек. Но больше всего Плотину нравилось разговаривать с императором и префектом претория Гаем Фуриим Сабином Аквилой Тимесифеем. Или просто Тимесифеем, как чаще всего называли его в окружении Гордиана.
Это были два человека совершенно не похожих друг на друга. Словно боги их специально связали вместе одной веревкой судьбы, чтобы каждый дополнял бы другого. Император еще совсем молодой, веселый, немного насмешливый, быстро схватывающий любую мысль, но то ли по характеру, то ли из-за возраста довольно легкомысленный. И Тимесифей крупный, сильный мужчина, очень серьезный и въедливый. При этом совсем неплохо образованный.
Между ним и императором царило такое взаимопонимание и такая близость, что незадолго до похода Гордиан женился на его дочери Фурии. И, судя по всему, не только по политическим соображениям, но и по взаимной симпатии, так как он ни раз с тоской и грустью вспоминал свою молодую жену. Ему явно не хватало ее присутствия.
Впрочем, были и гораздо более серьезные дела. Плотин был свидетелем того, как Тимесифей учил юношу вести себя с подданными. Гордиан по характеру был доверчивым, в нем подспудно жила мысль, что никто ничего плохого ему не сделает. Он мог оказаться в окружении легионеров практически без охраны, когда любому из них достаточно было ударить его мечом — и с императором будет тут же покончено.
В одной из таких бесед невольное участие принял и Плотин. Между молодым императором и префектом претории возник спор: насколько можно вообще доверять людям и в частности главнокомандующему — своим легионерам? Гордиан доказывал, что это делать просто необходимо, иначе невозможно ни править государством, ни вести в бой воинов. Было заметно по его интонации и выражению лица, что для него это отнюдь не праздный вопрос.
Тимесифей терпеливо слушал своего оппонента, но явно был с ним не согласен. По тому, что он говорил, было видно, что он прямо на ходу размышлял над этим вопросом.
— Марк, — почти по-отечески вещал Тимесифей, — если можно кому-то верить и доверять, то только самым близким людям. Поверь мне, человек — мерзкое создание, он сам часто не знает, как поведет себя в той или иной ситуации. Но всегда он принимает решение в зависимости исключительно от своих интересов. Не верь, кто клянется тебе в верности, заверяет, что отдаст за тебя жизнь. Возможно, в тот момент он сам верит в свои слова. Но когда возникнет реальная ситуация, он поступит так, как выгодно ему. Поэтому всегда будь настороже и особенно не доверяй словам. Даже когда люди говорят правду, они обманывают.
— Но ведь есть же примеры доблести и верности в нашей истории. Их совсем немало. Вспомни клятву Горациев или Сцеволу. И многих других. Разве на таких людей нельзя положиться?
— Ты прав, это великие герои и на них вполне можно положиться, — согласился Тимесифей. — Беда в другом, мы никогда не можем знать заранее, как поведет себя в той или иной ситуации тот или иной человек. Это слишком большой риск — строить свое поведение, исходя из таких примеров. Гораздо лучше исходить из того, что их у тебя не будет. Зато предательство может случиться в любой момент. Когда ты это понимаешь, то и ведешь себя соответственно. А значит, меньше шансов оказаться жертвой чьей-то злонамеренности.
Гордиан с видом человека срочно нуждающегося в помощи взглянул на Плотина.
— У меня никак не получается опровергнуть Тимесифея. Что ты скажешь, Плотин?
Плотин ощутил некоторую растерянность. Конечно, он немало размышлял о том, что из себя представляет человеке; разговаривали они на эту тему и с Аммонием. Но до конца его понимание этой темы только еще складывались; слишком непростой она была. Но и уклониться от заданного императором и в данный период жизни благодетеля вопроса он не может себе позволить.
— Божественный, душа — это пленница тела. А коли так, то она подвержена влиянию чувственной природы материального мира. А потому ей трудно ему противостоять. И все, что есть в материальном мире плохого, воздействует на нее, то есть и на человека. А потому все самое низменное свойственно ей. Для нее самое важное — это сохранить тело, ради этого она готова на любой поступок, самый низкий.
— Хочешь сказать, Плотин, что все безнадежно, человек будет всегда таким, когда ради своего спасения и удовлетворения желаний готов пойти на любое предательство? — прервал его Гордиан. Он посмотрел на Тимесифея. — Значит, он прав, — кивнул император в сторону военачальника.
