Вагон струнника был без водителя. Двойные широкие мягкие сиденья с удобными откидными спинками стояли вдоль стен (между ними было большое пространство, где явно могла разместиться солидная кладь), посередине оставался широкий проход, ноги ощущали упругость зеленоватого коврика из какого-то пенистого материала. Не очень широкое обзорное окно тем не менее шло как прозрачный пояс по периметру вагона, а в носу переходило в большую панораму. К нему и уселся Унэйри — в вагоне было, кроме севших с ним, ещё несколько человек, но впереди не сидел никто.

— Просим пассажиров занять свои места, пристегнуться и не покидать мест за исключением выхода на своей станции после полной остановки и звукового сигнала, — голос из невидимого динамика был девичий, приятный такой... — Следующая остановка — Степное-Мамонтовое, — и не совсем понятно: — Корпус желает вам приятного путешествия!

Унэйри щёлкнул замком широкого ремня, послушно выползавшего снизу и так же послушно прятавшегося, только отпусти. Раздался короткий звон — и... неожиданно оказалось, что вагон, бесшумно и быстро летит прямо в небе, а мир впереди стремится ему навстречу. Мелькнула размытой тенью ещё одна ферма (коротко, тихо щёлкнуло где-то наверху), тело легко, но ощутимо вдавило в мягкую глубину кресла. Скорость нарастала, но Унэйри этого почти не замечал...

...Только теперь он увидел Землю по-настоящему — когда вагончик струнника нёс его, казалось, по воздуху над этой вражеской планетой.

И то был прекрасный край — бескрайний край высокого бледного неба, прохладного ветра и колышущегося серебристо-зелёными волнами травяного моря, через которое тут и там шли и шли огромные стада невиданных животных: могучих рогатых оленей и мохнатых с длинными хоботами рыжешёрстных слонов, легконогих длиннорогих антилоп и деловито рысящих за ними белошёрстных волчьих стай, и ещё многих и многих иных, которых он не знал по именам. Вскипали будто из ниоткуда густой неяркой зеленью рощи на берегах тёкших в распадках небольших речек и глазами земли смотрели ввысь многочисленные озёра, над которыми мельтешили мириады птиц. Красные и серые скалы поднимались тут и там над травами, словно обнажённая и незыблемая основа планеты.

Сперва Унэйри показалось, что тут и вовсе нет людей. Но потом он стал замечать наблюдательные башенки на скалах, отдельные здания вдоль дороги, кое-где — тонкие нити других дорог, убегавших за горизонт к Северному Океану, аппараты в воздухе, а там — и несколько посёлков, в которых струнник останавливался. Промелькнул он как-то и над группой махавших ему руками мальчишек — с рюкзаками за плечами, опираясь на посохи, они неспешно шли куда-то вдоль реки в жёлтых, ярких песчаных берегах...

...Если бы мы победили, думал Унэйри, глядя в окно, сейчас тут везде шли бы бои. Полыхало бы небо, везде дул яростный ветер от множества пожаров, ночью от них было бы светло, а днём от гари и пыли — темно... Он вспомнил, как вроде бы совсем и недавно, когда стало известно, что на Сельговии собирается десантный корпус, все вздохнули облегчённо. Конечно, последний удар потребует безумных жертв, уже давно никто и не пытался обманывать себя рассказами про то, что земляне слабы и неорганизованы. Они оказались страшным, небывалым противником. Но всё-таки это... всё-таки это последний удар. А за ним — победа и мир. Мира хотели даже сами сторки, хотя стыдились говорить об этом вслух.

Но никто и предположить не мог, что произойдёт потом.

Война же ещё не кончена, подумал он. Ну не кончена же! Ведь такое уже было — когда Сторкад впервые воевал с мьюри, давно. Тогда тоже Сторкад терпел поражение, мьюри прорывались вглубь его территорий, сил почти не оставалось... но в самый последний момент, в самый последний удалось рассечь и окружить противника внезапными ударами. И мьюри сперва отовсюду побежали, а потом запросили мира, откупались своими неправедными, торгашескими богатствами, отдали сразу несколько планетных систем, согласились почти на все условия, которые им выставили сторки... Ну неужели не может быть так?! Может быть, сейчас Всеотец в своём дворце на Дэм-Торсаде приказывает (как в фильме "Острия звёзд" про ту войну — Унэйри отчётливо вспомнил яркие кадры и суровую тихую музыку) стоящим перед ним полководцам действовать по новому, неожиданному и непредставимому для врагов плану?! Снова вспомнился кадр из фильма — как в оранжевом раскалённом небе над горящими укреплениями вдруг появляется волна стремительных боевых машин, и мьюри катятся прочь, бегут, а защитники стоят на развалинах и, словно бы сами не веря, смотрят, как высаживаются подкрепления. Горячий ветер шевелит волосы главного героя, мальчишки, который уже готовился погибать в бою на пороге своего дома, в глазах — восторг и ярость.

Когда Унэйри смотрел этот фильм, он даже представить себе не мог, что прозревает свою судьбу.

Вот только не было подкреплений...

Неужели это конец и мы проиграли? Но ведь ещё идёт, ещё идёт война! Ах, зачем он дал слово, если бы не слово — можно было бы...

...нет, если бы не слово — он сидел бы сейчас в лагере. Когда Светлов поставил его перед выбором — честно поставил, как достойный враг достойного врага — он, Унэйри, не смог найти в себе силы выбрать лагерь. Потому что знал: там он бы умер. Лёг бы и умер, он видел такое не раз и не хотел так умереть. А раз выбрал то, что выбрал — то недостойно сетовать на последствия своего выбора.

Ну пусть не победа. Ну пусть хотя бы ничья. Почётная ничья. О Сила Сил, ну пусть хотя бы так!..

...На этой остановке (Унэйри, задумавшись, не расслышал названия) в вагон сели сразу с десяток мальчишек (постарше сторка на взгляд), одетых (он напрягся) в красные куртки, брюки и фуражки с чёрными лампасами, выпушками и петлицами и чёрные блестящие сапоги. Унэйри различил, косясь — вся компания устроилась впереди, никак, впрочем, не утесняя сторка — у них на околышах эмблемы: чёрная граната с алым огнём над двумя скрещёнными чёрными пушечными стволами.

Гренадёры, подсказала память. Кадеты-гренадёры. Они вели себя шумно, хохотали, толкались, что-то обсуждали вертели на пальцах фуражки и то и дело провозглашали какие-то лозунги, сопровождая их громким "ура!". Другие пассажиры улыбались, а беловолосый мальчишка смотрел на кадетов с равнодушным видом и унылой завистью, хорошо читаемой в его глазах. Потом они начали петь — неуёмные, весёлые. Сперва спели какой-то марш — Унэйри запомнились строки:

— Ведь наша любовь — это пушки,

А пушки верны в боях!

Бросайте свои погремушки,

Не то разнесём в пух и прах — бабах! — это "бабах" они рявкали хором со зверскими лицами и тут же хохотали. Пели и ещё, и Унэйри врезалось в память ещё:

— Не стоит прогибаться под изменчивый мир —

Пусть лучше он прогнётся под нас! — и это пелось уже без смеха.

А струнник пролетел над широкой, почти неподвижной, рекой — и Унэйри вспомнил, что её называют "Лена"; здешнее женское имя — и непонятно, почему его дали реке? А ещё вспомнил, что уже видел её — когда выезжал из Якутска. Кажется, уже очень давно.

Снова прозвенело в вагоне — и девичий голос объявил:

— Добро пожаловать на остановку Якутск-Окружная, — после чего двери распахнулись.

* * *

Якутск раньше стоял на вечной мерзлоте. Когда Унэйри об этом прочитал, то представил себе город среди льдов — почему нет? Но оказалось, что это совсем не так. Во-первых, от того, старого, города почти ничего не осталось. Во-вторых, вечная мерзлота — это, оказывается, когда под землёй на какой-то глубине — вечный лёд. А вовсе не сверху. Было это странно и удивительно уже само по себе. А во-вторых, этой самой вечной мерзлоты давным-давно не было, она отступила далеко-далеко на север. Да, в старые времена город стоял в лесу на этой самой вечной мерзлоте. Но, когда на Земле была большая война, город погиб, в смысле — его бросили. А потом поменялся климат, эта самая мерзлота растаяла, вокруг лежало одно огромное болото, в котором ничего толком не росло и жила разная противная мелочь. Болото съело остатки города. Земляне много-много лет упорно отвоёвывали землю у этой топи, сажали леса, копали каналы, разводили новых красивых животных, восстанавливали дороги и посёлки, заново построили и этот город Якутск, где жили сейчас тысяч пятьдесят населения. Жили очень широко, как любили жить земляне, и сверху всё это казалось сплошным лесом — только в центре поднимались словно бы уступами зеркально сверкающие многоэтажные башни, словно из другого мира.

Унэйри видел старые снимки и удивлялся тому, как вообще могли земляне превратить в красивые места вокруг — то мёртвое болотище, на которое и смотреть было жутко. И смотрел фильм про то, как люди заново осваивали эти места — очень интересный, захватывающий фильм, хотя там не было никакой войны...

Город назывался в честь народа якутов. Эти люди и сейчас тут жили, но их было мало, и жили они в основном в крошечных посёлках в лесу, потому что занимались разведением всякой живности. На русских они совсем не были похожи — невысокие, темнокожие, с узкими глазами. Смешные и на вид неприятные даже.

Унэйри сошёл со струнника на первой остановке, на юго-западной городской окраине и то, что казалось сверху маленьким, сразу сделалось большим. Пропали сверкающие башни, исчезла широкая речная гладь. Ему сперва показалось, что он оказался в аллее какого-то парка, но почти сразу справа из-за ряда мощных высоких тополей появился неспешно шедший седой мужчина, а слева выскочили на велосипедах и помчались прочь, стоя на педалях и бешено их крутя, трое мальчишек (следом летел, неистово лая и путаясь в лапах и ушах, большой полувзрослый щенок). Унэйри пригляделся и понял, что это не парк — за деревьями и слева и справа были дома на больших и тоже зелёных участках. Проехал навстречу всадник.

В конце концов, подумал Унэйри, я приехал сюда просто так и я тут ничего не знаю. Ну и пойду просто вот — прямо. Чем это плохо?

Узкая дорога между деревьями была покрыта асфальтом — ровным, разделённым прерывистой белой полосой точно посередине, но чууууть заметно наклонявшейся от середины влево и вправо. Там шли выложенные чёрным камнем канавы, отделявшие проезжую часть от таких же асфальтовых тротуаров, точно так же наклонённым в канавы. Вода или тающий снег стекают сюда, понял Унэйри.

Людей был мало, зато время от времени проползали роботы-уборщики. Потом послышался шум — справа открылся вид на небольшой стадион, но Унэйри туда не стал сворачивать, хоть и было это интересно, потому что впереди вроде как завиднелся просвет.

Он не ошибся. Мимо приземистой стрелообразной стеллы (там было написано "Тополёвая Аллея" и стрела указывала туда, откуда он пришёл, а над верхушкой стеллы медленно вращался и бросал яркие, острые отблески большой огранённый драгоценный камень — не сразу было понятно, что это голограмма) дорога вела на берег реки. Слева был виден мост, а дорога переходила в бульвар, идущий над берегом и почти пустой. Бульвар вёл точно к далёким башням, и большой трёхъярусный корабль пересекал реку наискось — от тех башен к далёкому берегу, где видны были ещё несколько судов у длинных причалов. Над кормой корабля Унэйри различил флаг — светло-голубой с синим косым крестом.

Под самым берегом — отсюда непонятно, каким образом, по рельсам, по какой-то иной дороге или просто по воде — бесконечной лентой бежали оранжевые вагончики, похожие на гранёные бруски-шестиугольники. Унэйри долго следил за ними — бездумно. Потом заставил себя идти дальше — по бульвару над рекой и оранжевой цепочкой у берега.

Иногда люди шли ему навстречу, реже — обгоняли. Почти все они были в той или иной форме. Пару раз он ловил на себе внимательные взгляды и напрягался, когда понимал, что эти взгляды — неспроста. Потом набережная разделилась — она продолжалась в направлении чёрной башни, высившейся над речным берегом, и одновременно спускалась вниз, к шумному песчаному пляжу, над которым ветвились, изгибались и закручивались какие-то аттракционы в виде труб и желобов. По ним мелькали человеческие фигуры, в основном — явно детские. Унэйри знал, что земляне любят такие штуки и почти уже собрался подойти посмотреть, но передумал — нелепо это будет выглядеть, прийти и встать, глядя на веселящихся людей!

Позади прошли двое молодых мужчин в серой с золотом военной форме и чёрных фуражках — военные инженеры. Унэйри уловил обрывок разговора:

— ...поедим вон там и сразу в порт.

— Да, пожалуй, так будет...

Мальчик посмотрел туда, куда шли инженеры и увидел кафе — плавно дважды изогнутую площадку, словно бы висящую над набережной и закрытую сверху мерцающей крышей-светофильтром. Надпись "ОБЗОР" неспешно кружилась над нею по краю, а над центром посвёркивал знак платного заведения.

А ведь я есть хочу, подумал Унэйри. Кафе было почти пусто и производило впечатление полузаброшенного, точней — законсервированного, но к устроившимся за крайним столиком инженерам сразу подошёл мальчишка в строгой белой одежде, явно принимать заказ. Поэтому Унэйри вошёл под крышу (изнутри она представляла собой вид словно бы с морского дна — наверх) и уселся у самых перил. Отсюда открывался вид на реку, а в столик оказались встроены экран и считыватель, но они не работали.

— Добрый день. Что закажешь?

Унэйри поднял голову. К нему обращалась одетая в белое девчонка — совершенно обычная для землян. И на язык сторку сами собой прыгнули слова:

— А у вас есть улитки эскарго?

Если Унэйри и ожидал, что девчонка удивится — то напрасно. Та совершенно обыденно ответила:

— Можем сделать. С чесноком или с зеленью? Прованское масло нужно добавлять?..

...Улитки оказались вкусными, но уж слишком мало мяса пряталось в их красиво закрученных скорлупках, и его трудновато было доставать заершённой стрелкой, прилагавшейся к блюду. Стоили они три чека, и у Унэйри создалось впечатление, что это дорого. Ему даже стало неудобно за потраченные деньги, хоть Светлов-старший и сказал прямо, что деньги — его.

Пока он возился с улитками, за столик по соседству уселся огромного роста седоволосый человек — в голубой с золотом парадной форме десантника с бригадирскими свастиками в петлицах и узкими витыми серебряными погонами на широченных плечах. Свой голубой берет он аккуратно положил на край стола и смотрел на Унэйри. Пристально смотрел. Доев и расплатившись, Унэйри подождал, пока бригадир сделает заказ и тоже посмотрел на него — вопросительно и пристально.

— То, что ты можешь заказать улиток, просто подтверждает, что мы победили, — неожиданно сказал седой и суховато улыбнулся. — Но я всё же прошу прощенья за столь назойливый взгляд. Понимаю, что это было неучтиво с моей стороны и неприятно для тебя. Ты здесь под честное слово?

Последнюю фразу он произнёс по-сторкадски, на системном, правда, но — сторкадском языке. Унйэри сжал губы и кивнул на земной манер, но потом смутился и ответил по-русски:

— Да, это так. Я — пленник командира Светлова и нахожусь тут по его разрешению.

— Вице-адмирала Светлова? — бригадир улыбнулся. — Он в отпуске, как я понимаю? Завидую; я отвоевал своё.