Красавица Миррил, чудовище Миррил

Канализационный шест, ведущий на поверхность, был осклизлым и ветхим. Но самое ужасное, он был невероятно высоким. У Миррил едва ли хватало сил справиться. Она с трудом поднималась вверх. Зазубрина за зазубриной. Всё тело ныло, как ещё никогда. Но Миррил проявила настойчивость. Собрав всю оставшуюся волю в кулак, она таки доползла до верха.

И уткнулась головой в люк…

КРРРРРРУУУУУУУУУУУУУ!!! — донёсся насмешливый вопль монстра.

Здесь её нервы совсем сдали. Держась ногами и левой рукой за шест, Миррил заколотила правой рукой по люку. Она кричала, визжала, заливалась слезами и вновь визжала. Молила выпустить из этого проклятого места. Обещала золотые горы. И снова рыдала.

В её голове начали порхать мрачные мысли… Стоит лишь отпустить руку… И всё закончится… Всё будет хорошо… Боль пройдёт…

И когда Миррил уже отважилась разжать руку. Когда она не видела больше другого выхода. Когда желание умереть — было приятным и успокаивающим. Тогда-то крышка люка сдвинулась с места…

Глава 15: Закон выживания, чтоб его…

Щупальца твари были холодными и склизкими. Если эти конечности вообще можно было назвать щупальцами. Нечто бесформенное, бугристое, покрытое мерзостной мягкой тканью, но твёрдое под ней. Оно обвило Дирока за походный рюкзак, левые руку и ногу. Поволокло. Наёмник кричал, извивался и брыкался. Но всё без толку. Тварь тащила. Темнота сменялась светом магических ламп, и вновь темнота. В этой веренице света и тьмы было что-то и без того пугающее. Зловещее. Безысходное…

Тварь ползла по потолку. Как бы Дирок ни выкручивался, разглядеть похитителя не удавалось. До тех пор, пока не порвались лямки рюкзака. Видимо, тварь от неожиданности отпустила своего пленника. А может, и специально это сделала… Одноухий повалился в сточный ручей. Стукнулся боком не то, чтобы сильно, но и не то, чтобы безболезненно. Невдалеке разбрызгивала тусклый жёлтый свет магическая лампа. В этом-то свету Дирок и увидел врага. Увидел, и не удержался, завопил от ужаса.

Оно было отвратительным. Эта дрянь. Эта бесформенная субстанция чёрной слизи. Оно вздувалось, дрожало, изменяло форму. У него не было ни рта, ни глаз. Страшная чёрная масса, лоснящаяся на свету лампы. Размерами с двух быков, не меньше.

Дирок пустился было бежать, но конечности твари с невероятной скоростью и эластичностью вытянулись и, словно язык хамелеона, поймавшего богомола, потянули беглеца к бугристому телу. Конечности обвивали его вдоль горла, торса, рук и ног. Они вжали Дирока спиной в мерзкую склизкую ткань. Настолько сильно, что наёмник не мог пошевелиться. Невероятных усилий ему требовалось, чтобы дышать.

Говорят, что перед смертью люди видят свою жизнь. Ту, которой они не гордятся. И ту, которой позавидует любой добродетель. Их жизнь словно разделяется на две половины: хороших и плохих дел. Так, говорят жрецы, проще богам. Святая Ненависть питается злыми поступками. Святые Уродцы — добрыми. И тот, чья трапеза оказалась сытней, забирает душу в своё божественное царство.

Так вот, Дирок не видел ничего подобного. Единственное воспоминание, которое бурило его мозг: подпитый отец с бритвой в руках…

О да, его отец… Мать свою Дирок совсем не помнил. Она ушла из дома, когда ему было три года. «Дрянная макропещатня, всё не сдвинет своих фарлиных ног!» — ругался отец, когда слышал хоть скользкое упоминание о бывшей жене.

В их доме время от времени появлялись женщины. От них пахло дешёвыми духами и спиртным. Обычно они вели себя шумно, много смеялись, громко разговаривали, совсем не стесняясь насупленного малыша Дирока. Порой какая-нибудь очередная женщина подмигивали ему и спрашивали у отца, не нужно ли и сыночка обслужить? Отец отрицательно мотал головой и вёл женщину к себе в комнату. Дирок знал, что они там фарлятся, но вот смысл загадочного «обслужить» он долгое время не мог разгадать. Несколько раз он видел, как отец даёт женщинам деньги.

С возрастом он узнал, что за женщины посещают их дом. Но, как удивительно, испытал при этом ровным счётом ничего. Не было ни разочарования в отце, ни злости, ни слёз надтреснутой души. Было НИЧЕГО — защитный механизм, с тех пор ставший прекрасным протезом его эмоций.

Это случилось, когда Дироку было шестнадцать. Днями напролёт он шлялся по улицам их крохотного городка с компанией таких же разгильдяев. Нельзя сказать, что то была плохая компания. Да, старики и старухи всей округи их ненавидели. Да, порой было за что ненавидеть. Они громко ругались матом, курили, выпивали, а самое страшное — по ночам затевали концерты. Дирок любил петь. У него даже была детская кристально чистая мечта, никуда не девшаяся и на подходе к совершеннолетию — стать певцом. Примечательно, что у него действительно получалось петь. Слегка хрипловатый баритон звучал сильно и непринуждённо, словно лился не изо рта, а из сердца. Чистого, страстного и непорочного.

Что тут сказать, вся взрослая округа, в особенности старики, ненавидели Дирока за этот баритон. Вернее, за его звучание поздней ночью. Плотно закрытые окна и затычки в ушах — спасали мало. Не было и дня, когда бы отец «певуна» не выслушал причитания в адрес «горластого сына». То, сколько причитаний выслушивал впоследствии сам Дирок — и так понятно.

Несмотря на советы «бросить это вредное дело», «это не твоё» «дружище, у тебя ничего не получается и никогда не получится» — парень всё упорней практиковал пение. Друзья его в этом поддерживали, поскольку глубоко в душе были такими же мечтателями и романтиками. Некоторые подыгрывали ему на лютнях, гитарах и флейтах. Остальные же — просто наслаждались хорошим пением и дружеской компанией.

Всё бы ничего, да как-то у них во время очередного вечернего представления кончились сигаротты. Денег почему-то ни у кого не оказалось (что было нормой). А без сигаротт, как известно, вечер — не вечер. Ночь — не ночь. Пение — не пение!

Ведомый приступом юношеского патриотизма, Дирок пообещал исправить ситуацию. Он зашёл в ближайшую лавку и, подгадав момент, когда продавец — старый седошерстый брин — не смотрел, стянул с прилавка самую дешёвую пачку. Увы, старый пердун специально отвернулся, подглядывая за прилавком в отражение серебряной тарелки на стеллаже. Дирок не успел опомниться, как брин уже держал его за правое ухо и тянул к выходу.

«Сейчас ты у меня получишь, дрянной негодник, сейчас ты за всё получишь!» — бился в старческом экстазе брин, запирая входную дверь в лавку.

Конечно же, пачка дешёвых сигаротт не так волновала продавца. Его волновала близость возмездия над паршивцем, не дававшим ему спать своим «мерзким, никому не нужным пением». Дирок же, в свою очередь, не стал выворачиваться и молить о прощении. Гордость ему не позволила. Раз пойман на горячем, так уж нести заслуженное наказание.

Друзья, разумеется, увидев, что товарищ попался, дали драла. Больше Дирок с ними никогда не разговаривал и не стремился к этому.

Старикан жил в соседнем доме и прекрасно знал, где живёт Дирок. Как следует крутя парню ухо, он добрался с ним до дверей дома Дирока.

Отец как раз брился… Как выяснилось позже, в тот вечер он случайно увиделся с бывшей женой. Всего пяти минут общения ему хватило, чтобы настроение испортилось на год вперёд. А тут ещё и сына-оболтуса привели за ухо. И не за какую-то шалость, а за КРАЖУ!!!

Правая щека отца была ещё в пене для бритья. Левая уже побрита. Старикан всё тараторил, какая нынче молодёжь пошла, как теперича тяжело жить, и как всё катится в пропасть к Святой Ненависти, гори оно всё вечным пламенем… А потом острая боль. Такая острая, как бритва… Бритая щека отца покрылась каплями крови. Дирок с ужасом понял, что это его кровь…

Старикан выпучил глаза на окровавленную бритву, потом перевёл туповатый взгляд на обрубок уха, у себя в руке. А потом заорал, что резанный, и побежал прочь. Ухо, пожалуй, можно было бы пришить на место, если бы этот старый пень не забрал его с собой. По дороге он его выкинул, а куда — мешал вспомнить маразм.

И опять НИЧЕГО. Опять защитная реакция. Защитный кокон, вместо настоящих эмоций. Раньше Дирок позволял им выплёскиваться во время пения. Сейчас же… Он просто закрыл дверь и ушёл в больницу. Ошарашенный отец остался на месте. Слишком долго до него доходил ужас содеянного.

В больнице рану Дирока обработали, наложили швы, дали выпить обезболивающего и порекомендовали остаться в палате хотя бы до утра. Дирок не стал отказываться. Глаза он продрал ближе к обеду. Он почему-то надеялся увидеть своего отца, виновато глядящего на него. Но вместо него увидел морщинистое лицо ифра с перебинтованной головой. Не долго думая, Дирок поднялся с койки и поплёлся домой.

Тем вечером им пришёл счёт за лечение. Весьма немалый. Отец долго ругался, поскольку весь бюджет у него был расписан на пять лет вперёд до копейки (проститутки занимали основную часть расходов под тайным словом «разрядка»). Он заплатил, но сказал сыну, что пора ему становиться мужчиной. Как только заживёт рана, нужно будет устроиться на работу и отработать потраченные на лечение деньги.

Отец никогда не извинялся за тот поступок. И Дирок в конечном итоге поверил в то, что не укладывающаяся в голове жестокость была оправдана. По крайней мере, он раз и навсегда понял, что воровать нельзя. Все деньги и блага Дирок должен зарабатывать только своим тяжёлым трудом.

С тех пор Дирок бросил детскую мечту стать певцом и вступил (с хорошего пинка отца) во взрослую жизнь…

В маленьком городишке молодому энергичному парню найти достойную его амбиций работу ох как нелегко. Подрабатывая посыльным, Дирок заработал нужную сумму, потраченную отцом на лечение. Дальше нужно было зарабатывать для себя — отец не давал и копейки. Другую работу отыскать не удалось. Пришлось продолжать разносить посылки, от чего на душе Дирока становилось всё тоскливей и темнее. Это была не та жизнь, которой он хотел. Это было не то место, на котором он хотел топтаться всю жизнь. С каждым днём опостылевшей работы желание сбежать куда подальше из этой «треклятой дыры» росло. С отцом он почти не разговаривал, да и не хотел. И не потому, что имел на него какую-то обиду. На самом деле, никаких обид не было. Нет. Он просто не хотел. И всё.

Благо, к восемнадцати годам он попал под призыв в армию. Нет ведь ничего лучше, чем стать славным защитником могучей державы Чикрог, чтоб её…

Многие ровесники Дирока всеми способами избегали призыва. Притворялись калеками, душевнобольными, подмешивали в баночку для анализа мочи всякие гадости, от которых у исследующих ту мочу лаборантов чуть ли не случался сердечный приступ. А кто из состоятельных семей — просто откупались деньгами. Но только не Дирок! Это был шанс вырваться из трухлявой дыры, которую он когда-то тепло называл «дом».

Пожалуй, день, когда за призывниками приехал паровой грузовик — был одним из самых счастливых в жизни Дирока. А то и самым счастливым.

В связи с отличным здоровьем и невероятной выносливостью, Дирока направили в элитный гарнизон «Нефритовые Львы». Там-то он и получил все необходимые основы для будущей профессии наёмника.

Больше в родной городок Нижний Алькор Дирок не возвращался. Его отец, как это ни странно, не выдержал одиночества. Слишком пусто было в его и без того пустой душе. Сын не написал ни одного письма, да отец и не надеялся на это. Спустя полгода с момента призыва сына, отец привязал к шее верёвку с тяжёлым камнем и утопился в озере.

Весть о самоубийстве отца Дирок воспринял, как и любую другую весть.

НИКАК.

Тварь притащила. Бросила на груду костей. И исчезла.

Дирок носом упирался в череп брина. Похожий на вытянутое яйцо с острой верхушкой, череп добродушно глядел вертикальными овалами глаз на новичка. Мол, рад тебя видеть, приятель, располагайся поудобнее, и, ради богов, не трать силы на крики, они тебе здесь не помогут…

Выругавшись так, как ещё не ругался, Дирок вскочил с пола и пнул череп. Ни в чём неповинная костяшка вмазалась в стену, вызвав глухой металлический стук, и раскололась на части.

Тело затекло, особенно руки и шея. Та бесформенная тварь чуть не задушила Дирока. Ничего, он ей ещё покажет, он всем ещё покажет! С подобными мыслями Дирок осмотрелся вокруг. Первое, что бросилось в глаза — тонкая магическая лампа на стене, какие порой используют для подводного освещения. Второе — сами стены. Они были ржавые, покрытые высохшими ракушками и плесенью. Может быть, эта плесень когда-то была чем-то растительным. Мхом или водорослями (почему бы и нет, раз ракушки есть). Стены были той высоты, на которую без лестницы не залезть… Дальше виднелось пустующее отверстие между их краями и сводчатым каменным потолком. Вывод напрашивался только один — Дирок находится в громадном резервуаре для сточной воды. Благо, резервуар сейчас пуст. Скорее всего, его использовали для очистки стоков (об этом свидетельствовал песок под ногами, который обычно используют как ступень фильтрации), но позабросили за истечением срока службы. В толстых металлических стенах виднелись трещины, порой даже размером с кулак. Увы, как бы ни пытался Дирок их расковырять костью, как бы ни старался пробить стену кулаками и ногами — всё напрасно. Металл только на вид казался дряхлым. Здесь без лазерной горелки не обойтись. Да хотя бы газовой! Увы, ни того, ни другого не наблюдалось.

Несмотря на запустелый вид стен, кости буквально сверкали чистотой, если это слово уместно. Такое положение вещей внушало неприятные предчувствия.

Дирок попытался вскарабкаться по стене, цепляясь за трещины, но ничего путёвого не вышло. Выше уровня его головы крупных трещин не наблюдалось.

Главное не паниковать, мать твою ябранку за ногу, всё будет хорошо! То, что обглодало эти кости, не придёт. Дирок найдёт выход, пусть его и нет…

Ещё несколько отчаянных ударов по стенке. Ничего.

Не то, чтобы Дирок испытал приступ клаустрофобии… Но было неприятно. Было Чертовски грёбано Святая Ненависть всё изрежь неприятно!!!

Послышался влажный, чавкающий звук, который Дирок уже ни с чем не спутает. Из-за стены показался край чёрной бугристой массы. Тварь медленно ползла по потолку, словно наслаждаясь страхом жертвы. Её жертвы? Нет, это не совсем так…

Дирок вжался в стену. Такой безысходный страх он ещё не испытывал. К своему стыду он отметил, что всё тело дрожит, как осиновый листок, сердце вот-вот пробьёт грудь, а ноги еле держат. Но разве есть что-нибудь стыдное в том, что человек боится смерти? Это в его природе. А природы нельзя стыдиться… Но почему перед глазами не проносится жизнь? Злые и добрые поступки? Их нет. В голове ничего нет. Пустота, затянутая дрожащей завесой страха.

Тварь остановилась над условной серединой резервуара. Её бугристое тело лоснилось слизью в свету магической лампы. По нему прошлась рябь, вскоре сменившаяся волнообразными колыханиями. Шли они из низа «живота» твари. Дирок с ужасом наблюдал, как в её «животе» появилась трещина. Она начала разрастаться, шириться. Тело твари медленно разошлось в стороны. Из разверзшегося отверстия посыпались чёрные комки.