— Под тобой настоящая топь! — отступая, нервно предупредила я. — Упадешь — уже никто не спасет! Затягивает только так, не вытянуть... Единственное спасение — удержаться на поверхности... А затянет ноги, — будет как в колодце, даже конем не вытащишь — уже двадцать семь человек утонуло... И вообще сюда не идти...
Но обезьяна неуклонно шла, занося для удара сук...
Она не понимала человеческих слов.
Заходи, заходи на середину болота...
Я отступала, пробуя уговорить ее... Она уже достигла середины, а я все отступала, испуганно пятясь, заикаясь и робко подымая руки в тщетном жесте защиты.
Обезьяна злорадно оскалилась. Она тешилась моим страхом.
Когда она дошла до середины, а я уже на другой конец, я просто, нагнувшись, вдруг резко качнула бревно, поворачивая его.
Лицо обезьянки исказилось от ужаса.
Бедняжка уже давно из джунглей, забыла все — сострадательно подумала я, видя, как она пытается тщетно удержаться на подвижном бревне. Лицо ее было белым.
Я крутанула бревно кругом. А может, и выросла в городе то — подумала я. Ведь она не удержалась, бедняжечка, когда зашатался этот некрепкий столб... И рухнула в грязь, ударившись еще о бревно, соскользнув с него...
— Помогите, помогите! — закричала обезьянка, яростно бья руками и ногами по жидкой грязи, пытаясь удержаться на ее поверхности. — Помогите, помогиииите!!!!
В голосе животного чувствовался настоящий ужас.
Постояв минуту, я все же подошла на середину бревна, глядя, как силы несчастной изнемогают.
— Помоги! — хрипела она и смотрела так по собачьему. — Все отдам! Женюсь!
Из окон высовывались люди, не в силах понять, что случилось. И смотрели потом в потрясении, не в силах сообразить, что происходит.
— Спаси! Клянусь, одарю, женюсь, принцессой станешь, слово принца... — затравлено булькал он.
Я села на корточки прямо над ним, и, поправив платье, тихо плакала от горя. Глубина всего бассейна до каменного выложенного дна была ровно пол метра. Проверено.
В окне трясся китаец, а рядом рыдал индеец, вместо того, чтоб заниматься делом.
Я уловила отчаянный последний взгляд умирающей обезьянки.
— А ногой задеть дно не пробовал? — с любопытством спросила я.
Она застонала от ужаса и пошла на дно. Но, поскольку это расстояние было всего пятьдесят сантиметров, то быстро достигла его ногой и достала рукой.
И в удивлении поднялась. Грязь доставала ей до колен. Минуту она стояла, глядя на стонущую от смеха меня и рыдающих людей в окнах.
А потом зло плюнула в мою сторону, развернувшись, в изнеможении побрела к берегу, разгоняя грязь, которая так и не достигла ей выше колена, прочь из пруда.
Закрыв лицо, я тряслась на бревнышке, и рыдала громадными слезами...
— Ну и грязнуля... — сквозь слезы хихикнула ей вслед я. — Только выпустили, сразу грязь нашла...
— Что Джекки там делал!? — подбежала ко мне в шоке мама.
— Грязевые ванны принимал... — равнодушно ответила я. — Я ему сказала, что они лечат от всего, у нас тут грязь берут...
— Но ведь это свалка и помойка! — истерически воскликнула мама.
— Но он то этого не знает! — резонно заметила я.
Мама бросилась вслед ему в баню, куда обезьяна быстро направилась снова, но, по счастью, быстро уразумела, что сейчас и в мужской бане это не лучший вариант успокоений и извинений...
Мари тихо рыдала в окне на первом этаже...
Дворецкий хмуро глядел на меня. Я спокойно поглядела на него. Он не мог понять моего спокойствия. А оно коренилось внутри от достоинства духа. Я могла играть кого угодно, но на самом деле внутри была, как титановый рельс, который ничем и никогда не согнуть — абсолютно незыблема в своем абсолютном бескорыстии, чистоте, абсолютной чести и честности, в которой я жила и о которой думала. Для меня было просто немыслимо совершить что-то бесчестное или бессовестное, ибо честь и совесть и была я сама, основа моего я, всей моей жизни. Если я жертвовала собой и жила на войне, так только для блага всех и Родины в первую очередь. Правда, в понятие Родина входил и Китай, и Япония, и Америка, и даже Россия, где мы прожили так долго... И вообще весь мир, которому бы не мешало стать немного лучше... И я не могла бы сражаться и выжить, не имея этого ведущего стержня, который, на самом деле, ощущался окружающими, как бы я ни дурачилась иногда. Честь, честь, честь, из чести рождалась чистота и абсолютная честность... Хотя война и размыла некоторые границы допустимого, но и приучила меня к абсолютной целесообразности и пониманию чести и честности по внутреннему смыслу явления.
Постоянная война, бесчисленные военные конфликты мира, в которые бросало нас с отцом, научили оценивать нас людей не по титулам или богатству, а по величию, накоплениям или потенциалу духа, мощи и красоте индивидуальности, по ее умениям, высоте и мастерству... Точно так же она научила помогать людям по существу, а не так, как обычно делают "добрые" люди, давая деньги на выпивку. Быть добрым по настоящему, хоть это иногда и жестоко для них, любить людей по настоящему, хоть для этого их приходится ударить... Когда приходится оценивать интересы всех и находить наиболее оптимальный вариант без сантиментов к плесени, злу, просто потерявшим человеческий облик людям, которые из цинизма или душевной слабости начинают творить зло...
Настоящий воин не может быть циником — он должен сражаться для чего-то, иначе он погибнет при первых же чудовищных испытаниях. Представление сильных людей без внутреннего стержня чести — это обычно обман недобросовестных, или, хуже всего, аморальных и бесчестных писателей — в реальной ситуации бесчестные обычно предают или сдают напарников в самый критический момент, убегая с поля боя, ломаясь, просто предавая и оставляя их, и все. Бандиты редко по настоящему хорошие воины. Ибо, даже не
смотря на хорошую подготовку, — куда выше, чем у обывателей, — у них нет внутренней опоры, чтобы побеждать, а страх или корысть или даже кураж слишком хрупкая опора среди безумия и тяжести настоящих боев... По крайней мере, на моем опыте все такие люди заканчивали предательством подчиненных или соратников, если их ставили в действительно трудное положение, когда и надо проявить всю выдержку и находчивость, когда небо без надежды и нет ничего, на что можно было бы опереться, когда якобы враг превозмогает и побеждает без всякой надежды, ибо настоящий бой предполагает прежде самопожертвование для других. Я столько раз видела, как в начале войны при внезапном нападении и в минуты растерянности и полного разгрома, они сдавали армии и сдавались сами, чтоб хоть ничтожно им доверять, а ведь их страны потом собирались с силами, останавливали, казалось, безнадежного врага и побеждали... Но те уже предали, оправдываясь тем, что думали, что все равно враг победит, и было только разумно сдаться.
Китаец столько раз говорил мне, что они себя считают самыми умными, ибо они будто бы опираются на обстоятельства. Но у них нет самого главного — опоры внутри себя, чтобы повернуть обстоятельства или опираться только на себя, когда все внешние обстоятельства безнадежны и там не на что опереться. И есть только единственная опора внутри тебя, ты сам, чтобы начать опираться на себя и поворачивать эти обстоятельства. А вот этой внутренней опоры, которая позволяет побеждать всегда, лишь временно отступая, чтобы победить, у них и нет...
Впрочем, философские раздумья, пока китаец все еще мелькал в этажах, были прерваны появлением папá из бани. Который хмуро приближался ко мне. А за его спиной в самой бане все еще маячила обезьяна, закутанная в простыню.
— Ну? — мрачно спросил отец. — Нашли?
Ну, сейчас ты получишь по полной программе, — злорадно подумала я.
— Как продвигается выполнение поручения? — строго, напустив суровый командирский вид, спрашивал отец, являя пример безжалостного домашнего тирана. — Нашли этого бородатого маньяка? Наш гость требует, чтобы его нашли и наказали!
Из-за его спины я уловила злорадный взгляд обезьянки, и поняла, что он то прекрасно знает, что никакого бородатого не было и радуется, сволочь, тому, что загнал меня хоть в такую ловушку! Он надеялся, что мне попадет, ибо кого-то подставил, кого не было.
Ну, получай! — подумала я.
— Нашли? — удивленно переспросил отец.
— Так точно! — дурачась, отрапортовала я.
И увидела, как злорадство начало уходить из лица животного, сменяясь странным выражением.
— Еле взяли! — вздохнула я.
Лицо того изменилось на зеленое.
— Сопротивлялся! — добавила я. И стала описывать ему бородатого воина-аристократа, с удивлением глядя, как с каждым словом, с каждой чертой описания лица, лицо у обезьянки вытягивается и белеет. Неужели он думал, что мы его не поймаем? Или он знаком с тем, кого подставил?
— Такая сволочь! — посетовала я. — Боец экстра класса! Пришлось намучиться, пока его "убила" и взяла двух его товарищей...
Обезьянка в ужасе раскрыла рот и закрыла лицо рукой. И губы, и руки у нее дрожали.
— Это же мой бр... — в ужасе начала бормотать она.
Она явно была знакома с мерзавцем.
— И что ты с ними сделала? — меланхолично спросил папá, не видя, что происходит сзади, и уже успокаиваясь. Поручение выполнено.
— Сдала приставу, он гнал мимо кандальников на галеры... — равнодушно ответила я, увидев, как вытянулись глаза замершей в простыне обезьянки. — Надеюсь, что их уже казнили, хоть я и отправила их просто на галеры... Все от вашего имени... Хоть схваченный все бормотал какую-то чушь, мол я Вооргот, я Вооргот...
Обезьянка с диким криком, оборвавшимся на ноте Вооргот, сорвалась с места, и, в чем была, то есть ни в чем, рванула на улицу.
С ошарашенным видом, не только я, но и слуги наблюдали, как он пытается словить и остановить кэб, повиснув на лошади и потеряв простыню, а потом вступил голым в драку с кучером...
— Ну и что ты на этот раз наделала!?! — с шипящим присвистом тихо спросил граф.
— Не знаю... — буркнула я. — Надо сказать, мне самой интересно, можно ли голым и без денег нанять кучера...
Вокруг меня собрались слуги.
— Ну и хоть ты мне хоть объяснишь, что он делает?
— Вскочил голым на коня и поехал на ... ! — совершенно точно описала я то, что наблюдала, ибо действительно не знала, куда он поскакал, под безумное ржание слуг, телохранителей и Мари, и тщетно пытаясь увернуться от тяжелой руки отца.
— И куда он отправился?! — сквозь зубы выплюнул разъяренный граф.
— К дьяволу! — совершенно искренне сплюнула я, отлично понимая, что бородатого вряд ли отправят в рай, а принц отправился за ним...
Глава 13.
Пока отец бегал повсюду, будто молодой конь, я тихонько смылась. Если обезьяна его подставила, то я не виновата.
Только Мари странно смотрела на меня.
— Тебе не кажется, что ты слишком уж напала на одного мальчишку? — мечтательно спросила она. — Я тебя не узнаю! Обычно одного раза тебе хватает, а это уже седьмой!
— На что ты намекаешь! — вскинулась я.
— Ни на что! — тут же невинно отвернулась сестра. — Просто мальчишки дергают девчонок за косичку, когда хотят привлечь внимание, а ты...
— Да ни за что я его не дергала! — обиженно сказала я.
Мари как-то странно быстро изменилась в лице, ибо сестра была старше на три года, и уже считала себя взрослой, ибо собиралась скоро отправиться на балы и даже в результате этого выходить замуж.
Она быстро перевела разговор на другое.
— Ты действительно поймала бородатого? Где?
— Я когда-то нарушала свое слово?
— А что делают китайцы в доме? — подозрительно спросила Мари. — И чем вы занимаетесь!
— Считаем убытки от разбитых окон и сами разбитые окна — пожав плечами, сказала я. — Такая неблагодарная и скучная работа, одни убытки, может, ты займешься? — спросила с надеждой я.
— Нет-нет! — быстро сказала Мари. — Я занята! Занимайся всем сама и даже не приставай ко мне!
— Но... — растеряно протянула я, — вдруг что-нибудь встретиться такое, что требует твоего или маминого участия и присутствия? ...
— Что бы ты там не обнаружила, хоть сокровища Алладина, — рявкнула разозленная моими мелочными желаниями нагрузить ее работой Мари, — можешь взять себе, только не трогай меня, маму и папу! Как поступить, что делать, выкинуть или повесить — решай сама! Я ничего больше видеть не хочу и не захочу никогда!!!
Я с удивлением посмотрела на нее. Я смиренно подумала, что действительно, я сказала Мари, а она приказала мне поступать как хочешь, отдав все мне на мое рассмотрение, и скромный приказ я ее всегда могу повторить дословно, если захочет потом что-то возразить... Вообще-то я была довольна — четкий и незамысловатый приказ довольно точно гласил, что я могу делать, что хочу.
Но, вообще то, она была чем-то расстроена и встревожена. Это я чувствовала. Хотя этот маленький пони с лошадиной мордой явно не стоил тех тревог, которые он вызывал — мало ли мальчишек я била... Обычно следствием этого было, что они приходили еще раз, потом еще, а потом вечно надоедали маме, спрашивая, когда я приеду...
Потому расстраиваться по поводу мальчишки, который, к тому же, после оказанного приема здесь вряд ли еще когда-либо появится!?
Может, она думала, что я плохо себя веду?
На самом деле не стоит считать, что Мари относится ко мне как к служанке. На самом деле двух таких неразлей-водой и ветер-в-голове сестер и в мире нет. Мари, не задумываясь, отдала бы за меня голову. Мы сражались с детства плечо к плечу, мы прошли такое, что буквально чувствуем друг друга. К тому же в детстве вообще не знали, что не родные. И никто никогда бы не смог нас разлучить. Просто уже четыре дня ей восемнадцать лет, значит можно выходить замуж, и она будет выезжать на балы в Лондоне, а, значит, она считает себя взрослой и обязанной заботиться о младшей сестре. И половина ее заботы, что ее тревожит сейчас, — о мне!
— Ты не волнуйся... — сказала я Мари.
— Я не волнуюсь, не волнуюсь, я не волнуюсь... — ответила сестра.
— Если ты из-за этого мальчишки, то волноваться вообще нечего...
Мари хмыкнула и посмотрела на меня, мол, что ты вообще знаешь.
— Выкинь его из головы... — посоветовала ей я. — К тому же он вообще сюда больше не придет...
— Маловероятно... — тяжело вздохнула сестра. — После того, как ты с ним обошлась, можно ждать чего угодно...
— Да успокойся ты! — не выдержала я. — Он вообще клялся на мне жениться, а со своими ухажерами я разберусь сама...
Лицо у Мари почему-то при этих словах зачем-то медленно побледнело и медленно вытянулось. И она, резко развернувшись, побежала к дому, зовя маму. А она на третьем этаже... С удивлением я глядела вслед Мари, а потом пожала плечами. Странная какая-то — подумала я. Все они сегодня странные.
Думая, что сегодня все сошли с ума, я, тяжело вздохнув, пошла прочь. Здесь стоять было нельзя, хоть мы с китайцами еще не все просканировали и сопоставили. Потому что в окне вместо китайца появилась мама, странно напряженно и мрачно не сводя с меня взгляда, пока Мари ей что-то тараторила, а потом быстро скрылась на поиски отца.
