Жестко и быстро (попаданство, фэнтези, боев.иск.)

— Ну ни фига себе! Ты сбил мне всю сосредоточенность и я не успел...

— Ты успел, — сказал К'арлинд, — ты отлично все успел. Кроме одного: избавиться от гнева и возмущения. Эмоции наполняют твою душу, вот в чем дело, и когда ты творил щит, у тебя для него осталось слишком мало пустоты. Я прочувствовал твое заклинание, оно было таким же, как и обычно, все еще грубым и несовершенным, но первый раз ты мяч отбил. Второй — не смог. Эмоции, четвертинка, эмоции... Это у магов в бою гнев усиливает их техники, потому что воля питается эмоциями, а магия — волей. Но у пустотников все наоборот, и любая эмоция, будь то страх, гнев, ярость или возмущение, уменьшают емкость пустоты твоего заклинания. Это причина, по которой подавляющее большинство пустотников живет в бою только до второго удара, и теперь, надеюсь, ты это сам осознал и почувствовал.

Он адресовал легкий полупоклон Анне, отпуская ее, и сел на стул, всем своим видом показывая, что тренировка закончена, а разговор — еще нет.

— В общем, готовься. С завтрашнего дня занятия будут намного жестче.

— С какой такой стати?

— У меня появилась дополнительная мотивация обучить тебя всему, чему возможно, и так быстро, как возможно. И скажем прямо — меня не очень сильно волнует, насколько туго тебе придется.

Я чуть приподнял бровь:

— И что же это за мотивация? Дед приплатил?

Внезапно в глазах К'арлинда промелькнуло что-то, чего я в них никогда раньше не видел.

— Я просто очень хочу домой.

— Понимаю... Но еще одиннадцать лет до сороковника, разве нет?

— Уже нет. Я был в посольстве... У меня внезапно нашелся влиятельный заступник, и мой оставшийся срок списали. Через несколько месяцев нынешний посол отбывает обратно в Свартальвсхейм, и забирает меня с собой. Времени научить тебя всему, чему смогу — эти месяцы, а это совсем мало.

— Вот как? И кто же этот заступник?

— Твоя мать.

Я улыбнулся и с сарказмом заметил:

— Повезло тебе. Как быстро она о тебе вспомнила, едва тринадцать лет прошло.

К'арлинд пожал плечами.

— Думаю, это оттого, что она наполовину человек.

— Не понял?

— Будь она чистокровным альвом — сомневаюсь, что вспомнила бы вообще.

— Что ж ты о ней такого плохого мнения? — прибавил я сарказма. — Ну если про сына покинутого не вспомнила — это еще ладно, но уж тебя-то она как могла бы забыть?

Он тоже криво усмехнулся:

— Мимо. Я для нее давно пройденный этап жизни.

— Тогда с чего бы она о тебе так побеспокоилась?

— Не знаю. Говорю же — дело в ее человеческой половинке, скорей всего. Благодарность, может быть. Может, еще что. Но она меня никогда не любила, несмотря на то, что наша связь длилась больше десяти лет. Я страдал от одиночества, а она нуждалась в моих знаниях и хотела быть уверенной, что я не утаю от нее никаких тайн и секретов мастерства, вот и озаботилась тем, чтобы... стать моей любимой ученицей. И я действительно научил ее всему, что знал, так что больше ей не нужен. Все так просто.

Я мрачно рассмеялся.

— Не обманывай себя, К'арлинд. Если у нее и есть что-то от людей — то только внешность. Она не бросила бы сына, будь в ее душе хоть что-то человеческое. Даже сейчас она вспомнила о тебе, а не обо мне, а женщины людей обычно поступают наоборот.

Тренер откинулся на спинку стула, меланхолично глядя сквозь стену.

— А почему ты решил, что она тебя не помнит?

— Потому что никакой весточки о себе не прислала. Совсем никакой. Никому.

— А ты поставь себя на ее место. Вот ты — это она. А я буду Реджинальдом, твоим сыном. Вот мы сидим лицом к лицу впервые за тринадцать лет, и что ты мне скажешь?

Я чуть помолчал.

— Ты прав. Если она просто так вот взяла и молча укатила, бросив нас с папой, бросив всю свою семью, ни слова даже не написав на прощание... Теперь и подавно говорить не о чем.

— А как, по-твоему, она еще могла уехать? Что сказать твоему отцу? Что она никогда его не любила? Ни единой секунды? Даже если мы допустим, что ты единственный для нее значил хоть что-то — что она тебе скажет? Прости, Реджи, я уезжаю, потому что ненавижу лютой ненавистью всех, кроме тебя и твоего отца? Так, что ли? Тебе бы от этого стало легче? А так твой папа хотя бы мог кормить тебя три года сказками, что мама уехала по делам и когда-нибудь вернется.

Я внимательно посмотрел на него:

— А откуда ты знаешь, что она не любила моего отца? Откуда знаешь, что ненавидела всех, кроме него?

— Отзывалась о нем хорошо, и он был единственным, о ком отзывалась вообще.

— Тогда откуда знаешь, что не любила?

— Угадаешь с первого раза, с кем она ему изменяла?

Я издал короткий смешок:

— Ну да, как же я не догадался... А что ей все сделали плохого? Я понимаю, не женился на ней император — трагедия, да. Но кто виноват?

К'арлинд вздохнул.

— Ты сам отрекся от своего деда всего лишь за то, что он, искренне считая тебя убийцей, все же не пришел на помощь. А твою мать он вообще продал. Главное, кому?! Если бы императору в жены — это было бы полбеды. Но твой отец — единичка. Она его и за мужчину не считала, понимаешь? Мужчина, которого жена может размазать по стенке щелчком пальцев — это не мужчина, даже по меркам альвов, у нас женщины — не слабый пол, но слабый муж им тем более не нужен. И вот за него ее отдали, не спросив, по каким-то там своим договорам, заключенным твоими дедами. К твоим дядям у нее претензии были те же, что и у тебя: не заступились, не сказали 'батя, ты совсем охренел, сеструху продавать, как вещь?'. Так что единственный, к кому у твоей матери не было ненависти — это твой отец, тоже, в общем-то, подневольный брачующийся. Вот такие дела. Как тут не свалить?

— Ну а как же я?

Тренер снова пожал плечами.

— А тебя она взять не могла. Особенно если ты для нее что-то значил. Понимаешь, у нас ты был бы даже не простолюдином, а изгоем. Мало того, что ты четвертинка — так еще и единичка. Четвертинка единички. У альвов и у нас, если ты не знал, единички — явление редкое, как у вас — калеки с рождения. И отношение к ним такое же. Самый низ социальной пирамиды — двойки. А ты... ниже тебя были бы только рабы. Некоторое время ты жил бы под защитой матери, а что дальше? Даже вырасти ты как свартальв, твоя единичка — приговор. Потому что у нас двойки имеют такой же статус, как у вас — простолюдины. И тут дело не только в перспективах... оставь она тебя или забери — ты в любом случае теряешь одного из родителей. Там у тебя была бы только мать. Тут — отец, дед, родственники и хотя бы формальные, но привилегии. В Свартальвсхейме — одиночество белой вороны, причем в буквальном смысле белой, и презрение к неполноценному. А здесь ты вполне мог бы устроить свою жизнь, даже будучи единичкой. Твой дед Норман не загнал бы тебя под венец при твоем сильном сопротивлении, и на самый крайний случай ты мог бы выбрать себе девушку по душе из простолюдинок. Конечно, твоя жизнь сложилась в итоге очень хреново, но никто не мог предвидеть, что дед Норман и отец погибнут оба сразу да еще и Томас вырастет таким подонком. Да, и еще одно... Я сказал ей, что научил всему, чему только мог, когда тебе был год, и не нахожу логичных объяснений, почему она ждала еще два года, кроме одного. Она не хотела тебя бросать, неважно почему. Может, надеялась, что ты унаследуешь ее дар и этим прибавишь веса ей самой. А может, опасалась, что ты будешь таким же бездарным, как ее муж, и в Свартальвсхейме тебя не ждет ничего хорошего. И когда тебе исполнилось три, она поняла, что перспектив у тебя в Свартальвсхейме нет.

К'арлинд встал и пошел прочь из бункера.

— Такое впечатление, что ты ее защищаешь, — сказал я ему вдогонку.

— С какой стати я должен ее защищать?

— Хм... Из благодарности, что она за тебя заступилась?

Он обернулся у двери и насмешливо ухмыльнулся.

— Я не полукровка, Реджинальд. Я чистокровный свартальв, и благодарность мне не свойственна.

* * *

К'арлинд не обманул: для меня действительно настали тяжелые времена. Мячи ушли в прошлое, вместо этого появились пятиметровые струи пламени, и редкая тренировка обходилась без визита к магистру Тэйону, лечившему мои ожоги. Был в этом и дополнительный плюс: я начал приучать тело Реджинальда к боли.

Такое упорство вызывало у всех одновременно и одобрение, и удивление. Анна как-то даже спросила, не перегибаю ли я палку? Жажда прогресса ей понятна, но чтобы такой ценой к нему рвались...

Мы с К'арлиндом уговорились, что сохраним его планируемый отъезд в тайне, потому что многие домочадцы, которых он тренирует один-два раза в неделю, могут тоже захотеть урвать кусок заканчивающегося пирога, а это может неважно сказаться на моих тренировках.

— А почему ты именно меня так спешишь обучить? Чтобы выслужиться перед нею?

— Не уверен, что вообще с ней встречусь, как не уверен, что она спросит о тебе. Но если спросит — я бы предпочел ответить, что успел научить тебя всему, чему возможно.

Свои собственные тренировки я тоже не забросил, хоть и сильно замедлил наращивание нагрузки. Утро, тренировка у К'арлинда, тысяча ударов, завтрак, немного свободного времени, тысяча ударов, свободное время до вечера, тренировка у Карлинда, тысяча ударов, ужин, потом еще немного ката перед сном — вот такими стали мои обычные дни. В чем-то тренер прав, второго такого учителя, способного слабых четверок тренировать до шестого уровня, найти будет непросто. С другой стороны, вскоре три месяца, которые остались до выпускных, закончатся, и дальше сразу поступление в университет. Система обучения тут построена таким интересным образом, что выпускной год в школе — на самом деле один семестр, разделенный каникулами, и четверть. А последняя четверть — так называемый нулевой семестр университета. У этой модели один безусловный плюс: вчерашний школьник, только-только все отзубривший и сдавший, сразу же сдает вступительный экзамен и включается в учебу, при этом ему не надо готовиться к экзаменам дважды, потому что на вступительном он все еще хорошо помнит то, что было на выпускном.

И потому мне остается только три свободных месяца — а дальше придется выбирать, урезать тренировки у К'арлинда или собственные, причем резать придется основательно.

А на следующий день мне пришло официальное письмо, да не одно. Первое было от Дома Рэмм, в котором глава, то есть дядя Вольфар, принес мне официальные извинения в связи с ошибочным обвинением и всем, что за этим последовало, и выразил надежду, что в новом Доме мне хорошо и я не затаил зла на прежний. Ниже стояла чужая подпись и приписка, что в связи с неспособностью главы собственноручно написать письмо, оно было написано рукой его секретаря и подписано им же.

Второе было от близняшек, причем неофициальное, так как они не стали писать его от руки, как полагается, а просто распечатали на принтере, и гораздо более теплое. Лина и Мина смогли мне написать только сейчас, потому что запрет на контакты с Домом Сабуровых действовал до сих пор, а дядя Вольфар был долгое время не в состоянии исполнять обязанности главы. Также они указали свой секретный почтовый адрес в сети, который они зарегистрировали из компьютерного класса в школе на чужой идентификатор, чтобы таким образом обойти ограничение. Что ж, хоть кто-то из семьи Рэммов обо мне вспомнил.

* * *

Как я и опасался, время пролетело быстро, оставив после себя мучительное чувство, что я толком ничего не успел. Я провел эти месяцы полнейшим затворником, пытаясь по максимуму извлечь пользу из тренировок К'арлинда и заодно опередить свой собственный график, чтобы на то время, пока тренер еще не уехал, а мне придется посещать университет, свои тренировки ограничить минимумом, нужным для удержания формы. В общем-то, было очень изнурительно и жестко, но я знал, что так и должно быть. Когда пытаешься догнать бегуна, у которого фора в двенадцать лет — надо почти в буквальном смысле обогнать собственный нос. А это задача не из легких, носы, как известно, чертовски быстро бегают.

Что касается университета, то от меня потребовался минимум телодвижений: одна из секретарш Александра Тимофеевича полностью уладила всю волокиту с бумагами. С формой проблем тоже не возникло, так как вся форменная одежда университета Римболда — бейджик на прищепке и нарукавный шеврон с чипом-идентификатором внутри, на что хочешь, на то и нашивай.

На так называемое 'посвящение' я пришел, а точнее — приехал из чистого любопытства, хотя мероприятие необязательное.

Наперед зная уже, в какую группу зачислен, я нашел ее на общем построении благодаря указаниям одного из охранников. 'Своих' оказалось двенадцать человек, которые тоже решили прийти, дабы, так сказать, произвести первое впечатление. Семь парней моего возраста, пять девочек, все в парадных нарядах. Минуты две мы с ними знакомились, так как половина их решила блеснуть этикетом, а заодно и происхождением. Я сам представился Сабуровым, потому что полная фамилия, Рэмм-Сабуров, непременно вызвала бы вопросы, как я Дом сменил, а оно мне надо?

Тут заиграла музыка, появились ректор и прочие должностные и недолжностные лица, начался официоз, во время которого я больше по сторонам смотрел, периодически поглядывая на своих новых товарищей, причем львиная доля моего внимания досталась девочке по имени Беата. Причина моего внимания заключалась вовсе не в том, что она была стройной, симпатичной и вообще выглядела очень мило: красивых женщин на свете много. Красивых и умных — намного меньше, а мне, так уж вышло, всегда нравились умные. То есть, моя догадка об ее уровне интеллекта может оказаться ошибочной, если то, что я принял за ум, окажется всего лишь скромностью, но скромность и все остальное — тоже достаточная причина. Надо будет к ней присмотреться в первую очередь, потому что она на всю группу единственный человек, который не стал напяливать дворянские регалии, отправляясь в университет, где только дворяне и учатся.

В этот момент сзади подошел еще-кто-то запоздавший и начал здороваться с остальными, видимо, уже будучи с ними знакомым.

Я обернулся на голос и ухмыльнулся:

— Ба, какое совпадение!

— Реджи?! Ну повезло, что мы в одной группе, а я и не знал, — обрадовался Лех и незамедлительно продал меня со всеми потрохами: — ребята, вы уже знакомы с моим другом Реджинальдом Рэммом?

— Рэмм? — спросила девушка по имени Цинтия. — Но Реджинальд назвался Сабуровым!

Лех почесал затылок.

— Упс, Реджи, кажется, я спалил твою конспирацию...

— Погоди, — вклинился Джек Сноу, долговязый нескладный парень в очках, — Реджинальд Рэмм? Тот самый?!

— А я что, знаменит? — удивился я.

— Месяца три назад ты был звездой. Видеозапись, где ты мертвяка шинкуешь и Слезу Бога из кармана достаешь, крутили по всем каналам, и твою историю не печатал в газетах только ленивый.

— А, ну да. Только я свой поход по раскаленному пеклу как-то не воспринимал в развлекательном плане...

На некоторое время я стал центром внимания группы, затмив распинающегося в микрофон ректора, но рассказывать о своих злоключениях мне совершенно не хотелось, и к тому же на помощь пришел Лех.