Выгрузили нас на полустанке в степи. Мама моя, не горюй — зима! Снег. Голая белая степь до горизонта. Кое-где проплешины без снега.
Согнали нас в колонну, погнали по грунтовке куда-то. Фронта даже не слышно. Вот тебе и штрафная рота! А как же самоубийственные атаки на пулемёты? Не по канону!
— А жрать когда? — проблеял голос из стада.
— Разговорчики! Запе-евай!
Идут молча. Не хорошо. Команда отдана — должна быть исполнена. Какой там лозунг всех ежанутых? Кто, если не я? Споём?
Владимирский централ — ветер северный,
Этапом из Твери — зла не меряно.
Лежит на сердце тяжкий груз.
Владимирский централ — жизнь разменяна,
Но не очко обычно губит
А к одиннадцати — туз!
Во! Так веселее. Если я в огне не горю, в воде не тону, расстрелять не получается — повоюем! Мы ещё живы — бойся, враг!
Здравствуй, "Шурочка"!
А наш будущий командир "Шурочки" — штрафной роты — не самый колоритный персонаж. Мелкий живчик, весь на шарнирах, как заведённый. Как у куницы, мордочка остренькая, глазки шустрые, внимательные. Губы сжаты плотно — жестокий. На воротнике, что виден через расстёгнутую выбеленную дублёнку — капитанская геометрия. Кадровый. А в кино — штрафниками командовал такой же осужденный. Забыл фамилию актёра. Что-то с серебром связанное.
По бокам от этого живчика — два мордоворота с сержантскими пилами. Под два метра, пузатые тела как бочки натянули коричневую кожу дублёнок. Пудовые кулаки покраснели на ветру. Весомые демотиваторы.
— Катях.
— Что? — не понял я.
— Прозвище капитана.
— А-а! Бывает, — пожал я плечами. А вам — какого надо? Белого и пушистого? К штрафникам-смертникам?
Ротный подходил к каждому осужденному в пополнение его ШР, особист зачитывал статью, пояснял. Если были вопросы, ротный спрашивал скрипучим голосом. Если ответ не устраивал — один из мордоворотов бил пудовым кулаком. Не один не устоял на ногах после такого удара.
Моя очередь. Глаза куницы изучают моё опухшее, обросшее седой щетиной, обветренное лицо.
— Воинская специальность?
— Пулемётчик.
— Как попал в плен?
— Стреляли — очнулся — плен.
— Как тут оказался?
— Бежал.
Он долго смотрел на меня снизу вверх. Изучал — вру или нет.
— Как же ты, дед, в "подсобники" угодил?
— Бывает, — пожал плечами я.
Почему я — "дед"? Из-за седой щетины?
Ротный пошёл дальше. И пудовые кулаки прошли, не потчуя меня. Хоть тут обошлось без зуботычин.
Замёрз я капитально, пока ротный интервью брал у штрафников. А пока по болотам шлялся — не замерзал. Окоченел раз — и всё. Больше холода не чувствовал. А сейчас, отогревшись в бане — опять мерз.
Наконец, погнали нас по складам, где стали выдавать фуфайки, шмотьё, мыльно-рыльное, котелки-фляги, оружие. Ну, что за мне такая напасть — опять мне досталась бракованная винтовка — приклад без стального подпятника, ложе выщерблено, ни штыка, ни ремня, прицельная планка — погнута. И вообще — она импортная. Трофейная.
Стою, в недоумении кручу её в руках.
— Что тебе не понятно, боец? — скрипучий голос.
— Вот это дерьмо. И вообще, я — пулемётчик!
И тут же мне прилетает в ухо. Падаю, сгруппировываюсь — навык есть уже. Закрываю уязвимые места. Били не долго. Подняли на ноги.
— Что тебе не понятно, боец?
— Всё понятно. Спасибо за науку! — поспешил ответить я.
— То-то! — проскрипел ротный, в недоумении потянул шею из воротника.
Громозека бы ржал, катаясь по полу. Сука! Куда ты опять пропал? Так одиноко мне ещё не было.
Ладно, пора — в баню! Оттереть с себя грязюку, побриться. Там, вон, так вкусно запахло, что живот оперу запел! Прямо слышу, как мой желудок поёт голосом Петкуна арию горбуна про красавицу Белль.
— Стоять, боец! — опять скрипучий голос. Меня уже начал доставать этот невысокий человечек.
Вытянулся, доложился. Он смотрит на мой нож. Всё-то он видит! Гля, отберёт теперь! Ну, на кой я его за пояс заткнул? Надо было — в сапог.
— Что это?
— Трофей.
— Дай-ка!
Гля! Гля! Гля! Матерюсь, молча, мысленно, но отдаю я ему клинок.
Ротный покрутил в руках, попробывал на остроту, взмахнул пару раз со знанием предмета. Вернул! Ахудеть! Вернул!
— Трофей?
— Трофей. В бою взял.
— В бою?
— Немцы как-то враждебно относятся к тем, кто бежит из их плена, шляется по их тылам.
Ротный хмыкнул, пошел дальше. Я, украдкой, выдохнул. Я начинаю боятся этого штепселя.
Не война у нас — а малина. Не штрафная рота, а стройбат. От светла до темна копаем землю — окопы, блиндажи, огневые, ходы сообщения. Зато — трехразовое питание. Не 3 раза в неделю, а 3 раза в день! Жрачка — так себе, но — всяко лучше немецкого гостеприимства. И спим в тепле. Сколько влезет, ночи сейчас длинные, если не любишь азартные игры и задушевных бесед "за жизнь". А я — не люблю. В карты не люблю. О себе рассказывать нечего — сплошь всё секретно, а истории других штрафников нахожу скучными. Всё одно и то же. Шаблонов 5-6. Все их истории укладываются в эти шаблоны. С деталями несущественными.
Так — можно воевать. Скучно, только.
Ах, да! Это, оказывается — Донской фронт. А там — недалеко — Сталинград. Вот так вот!
Пригнали какую-то часть, что заняла подготовленные нами позиции. А нас построили и погнали на юг, если меня не обманывает едва пробивающееся сквозь марь небесную Солнце.
— Дед, к ротному!
— Бежу-бежу! — кричу в ответ. Но, не спешу. Не солидно. Спешить. Я ж, гля, "Дед"! С хера ли я Дед — не понятно. Как побрился (голову — тоже, неча народ сединой в заблуждение вводить), опухлость лица после бани спала, глянул в зеркало — мать моя женщина — мне снова — 25! А все — Дед, да Дед!
Ротный брешет по телефону. Я заикнулся доложиться, но был остановлен жестом, направлен к стоящему тут же бойцу.
Небольшой, какой-то весь корявый, волосы — всклокочены, лицо — рябое, губы — сардельки, глаза так близко посажены друг к другу, что сомневаюсь — видит ли он что из-за своего шнобеля?
Ротный бросил трубку, матюкнулся. Обернулся к нам.
— Так, Кенобев! Ты, говоришь, пулемётчик?
— Так точно, гражданин начальник!
— Будешь вторым номером. Вот тебе, Шестаков, напарник. Свалили!
Идём. Шестаков — никаких эмоций. Ни слова, ни полслова. Молча пришли, он, молча, завалился на расстеленный брезент. Круто! Дал же мне Бог душевного напарника.
А это, наверное, наш инструмент? Что это за чудо-юдо? Погодь, я же видел подобное. Как называлась та игрулька? "Медаль за отвагу"? Там было подобное уёжище. Браунинг, если не попутал. Ручной пулемёт. Коробчатое питание. Магазин вставляется сверху. Прицел — сбоку. Британский? Нет. Чешский. Да, патроны — немецкие. Вот так вот. Будешь тут душевным! Воюя с таким уежищем!
И, правда — надо поспать. Ротный не зря нервничает и материться — завтра в бой. А я — уставший.
Безымянный полустанок.
Ага, туда мы и побежим в атаку. На кучку обломков в степи. Полустанок. Бугорки трупов в поле. Мы не первые такие храбрые. И теперь противником — тут всё пристреляно. И пушек я не увидел у нас. Самовары миномётов — видел. Пушек — не видел.
Шестаков бессмысленным взглядом смотрит вперёд. Чудной человек. По первому впечатлению — пенёк с глазами.
Я поправил сумки с коробчатыми магазинами. Винтовка эта без ремня — как она достала! Одна рука — постоянно занята. Надо её в бою "потерять". Если до немца дойдём — что-нибудь подберу. Может, повезёт, полюбившийся МГ попадётся?
Это раньше МГ мне казался тяжелым. Не знаю, что там со мной сделал пришелец Пяткин, но всё мне стало намного легче. Сила в теле — неестественная. Как будто экзоскелет и не отдавал Кельшу. Это, наверное, опять процент подрос. Правда, без Баси не могу увидеть — насколько именно % завершена модернизация моего организма.
Противник удостоил нас вниманием — мины завыли в воздухе. Нырнул обратно в овраг.
Так, низинками и оврагами, сближались с противником, выдвигаясь на исходные для атаки.
— Не останавливаться! — скрипучий голос ротного, — если заляжем — всех минами перебьёт! Только — вперёд! Вперед! За Родину! За Сталина! Ура, сукины дети! Ура!
— Ура-а-а-а-а!
Вот так вот — без артподготовки. Без авиации. Без танков. На "Ура"!
Самое время спеть реп Великого Князя. Поможет или нет? Эффект самовнушения — тоже немаловажный фактор. Начинаю причитать, стараясь поймать "ритм" биотоков, попасть в нужный резонанс. Тут же фишка — не с словах, а именно в резонансах, что слова произнесённые вызывают. И что самое удивительное — я их ощущаю. Резонансы и биотоки. Оказалось — моя "Ярость" — мой такой вот режим форсажа, и эти биотоки, резонансы, ощущения присутствия людей, направленных на меня взглядов, ощущение надвигающейся опасности — все они имеют одну природу, один источник. И всё это могло проявиться и пригодиться только в таких вот условиях — когда выживаешь, прячешься от смерти у Смерти под подолом. В обычной жизни мне всё это было — без надобности. Потому и не проявлялось.
Шестаков бежит. Я — рядом, низко пригнувшись, петляю зайцем. Оглядывается, презрительно губы кривит. Ну-ну. В полный рост на пули? Сейчас не времена взятия Измаила. Пули вокруг так и вжикают.
Падает. И я — тоже. Отстреливает магазин, даю ему новый, он вскакивает и бежит левее. Понятно, я — хвостиком.
Хорошо — мин под ногами нет.
Не долго музыка играла — залегли. Шестаков продолжает ползти вперёд, всё больше забирая левее. Кажись, я понял! Молодец! А выглядит — недалёким чурбаком дубовым.
— Херово, гранат не дали, — пропыхтел мой напарник, — Вон они, видишь?
— Вижу. Да, гранатой — в самый раз бы.
Я достал нож. Скинул сумки и тощий сидор.
— Прикрой!
Очередью Шестаков заставляет немцев спрятаться. В ответ ему — кувыркаясь, летит граната на длиной ручке.
Бегу, касаясь пальцами сухой травы, по дуге, к окопу. Заметили, высунулись, но взметнувшиеся фонтанчики земли заставили белёные извёсткой каски попрятаться. Живой, Немтырь! Я резко меняю траекторию — учёный уже. И точно — летит граната. Падаю, вжимаюсь в землю. Взрыв! Не смог заставить себя подняться. Взрыв! Теперь — тело само взлетело, бегу по диагонали в другую сторону, падаю, перекатываюсь вбок. Ещё и ещё. Пули злыми шмелями вжикают прямо над головой.
Наконец-то, моя фирменная фишка сработала — чую, как похолодело сердце, уши заложило — я в "ярости"! Слоу-мо, время замедлилось. Мне теперь, без Баси, только "Ярость" и спасение. Или забиться в яму и не отсвечивать. Что, естественно, категорически не приемлемо.
Один рывок остался. Встаю, прыжок, второй, ныряю рыбкой, каской вперёд, в окоп, вытянув перед собой нож с запущенным виброрежимом.
На секунду — потерялся. Дезориентировался. Суматошно тыкаю ножом, пихаю локтями и коленями, заливаемый горячей кровью. Наконец, нашёлся — где низ, где верх, добил второго немца, ударом снизу вскрыв ему грудину. Выкинул его нестандартную каску наружу. Как сигнал.
Сел в бессилии на теплый труп. Отпустило меня, время ускорилось, звуки стали — обычными.
Мне на спину рухнул Шестаков. Побарахтался, сел, огляделся, покачал головой.
— Отстирывать заикаешься!
Я, молча, кивнул. Я весь залит кровью. Никак что-то не мог совладать с дыханием — сердце отчаянно билось. Одно дело идти на пули защищённый бронёй костюма пришельца и совсем иначе — слоем ваты фуфайки. Заторможено ощупал себя — бывает, что раны не почувствуешь, жаримый адреналином. Вроде — цел.
— Ей, екнутый! — окликает Шестаков.
Это он мне? Погасил в себе взрыв злости — не отсвечивай. Ты — никто. Ты — не Медведь больше. Ты — боец переменного состава штрафной роты. Ничто. Засунь эмоции под поясной ремень! Туда, в тепло.
— Сумки с патронами, — продолжил Шестаков, — мне тащить?
Вот урод! Он сумки оставил там! Придётся лезть. Нет сил на рывок в Ярости. Больше нет. Придётся — ползти.
Блин! Как же далеко! Мне казалось, что я один ползу на гладкой, как бильярдный стол, степи. И все стволы противника — направлены только на меня. Все пули — летят только в меня! Тут до сумок было — двадцать шагов. Если идти в полный рост. А когда ползёшь под огнём — как в соседней области!
Полз бесконечно долго, не поднимая головы, не отрывая ни одной части тела от земли. Это очень непросто. Физически тяжело. И долго. Но, я вжимался в землю всем телом — это единственный способ не получить в своём теле лишних, нетехнологических отверстий.
Вот и сумки с магазинами. А вот и мой сидор. А это что за... явление?
Несколько тел в ватниках ползли в моём направлении.
— Стой! — крикнул я, — Назовись!
— Дед, ты? Свои! К вам ползём!
— За каким?
Нет, это не плохо, когда больше народу. Но — заметнее. Палево.
Один из бойцов тащил за собой какой-то ящик.
— Наступать отсюда будем. Ротный послал. Гранаты, вот! А ловко ты к окопу прорвался!
Я молча пополз обратно, волоча подсумки и сидор по земле.
* * *
(Внимание!
"Общечеловекам" дальнейший текст — не рекомендуется!
Я — предупредил)
Шестаков уже выпотрошил карманы и подсумки мёртвых врагов. Кстати — это не немцы оказались. Мадьяры какие-то. Их сателлиты из их Третье-Реховского Евросоюза. Ромалы. И каски у них другие, и форма. И цвет формы. Ботинки-обмотки. Кепи чудные. С лета не смененные.
Шестаков уже набил магазин свежими трофеями, что-то сосредоточённо жевал, сидя лицом к ходу сообщения, ведущему к позициям противника. Пулемёт — на коленях, стволом — в ход сообщения.
— Подмогу привёл?
Во, как! Я, оказалось, не за коробчатыми магазинами ползал, а за подкреплением!
— Ползут.
Шестаков кивнул. Указал подбородком на добычу, сложенную в перевёрнутую каску — часы, пачки галет, сигареты, зажигалка, два золотых кольца и серебряная цепочка с крестом.
— Прибери.
Развязал сидр, ссыпал в него всё из каски. Патроны и гранаты были выложены в чреве открытого гранатного ящика. Сразу стал забивать патроны в пустые магазины. Три гранаты на длинных ручках — уже хорошо. И автомат. ППШ, кстати. Вот чем они в меня стреляли! А в измененном восприятии звуков в "Ярости" казалось — пулемёт. ППШ я взял, проверил. Дважды трофей. Исправный. Почистить бы надо — неряхи эти мадьяры. Или как их там, общеевропейцев, называют. Открыл барабан, взял горсть патронов с ящика, добил барабан до полна, остальное ссыпал в карман штанов. Жаль, что запасного барабана нет. Ну, на нет — и суда нет.
И так — я теперь богат, как падишах — автоматчик, ёпта! В ближнем бою ППШ — чертовски хорош. Последний раз применялся амерами аж в 21-м веке, в зачистке Ирака в их последней Буре в Стакане. Откуда только взяли ППШ пендосы? Фото видел американского солдата штурмующего здание в Ираке с ППШ в руках. Комментариев, как и почему у него не М-4, а ППШ — не видел. Демократизатор настолько ценил его, что рискнул остаться без страховки. У них же всё через задний проход, у амеров. Солдаты — застрахованы. Если вооружён и экипирован нестандартно — шиш тебе, а не страховка. Лежи, умирай, денег на твоё лечение страховая компания не перечислила. Хорошо, тут, у Сталина, никто с тебя ни за что денег не спрашивает. Их как нет. Сколько живу в этом мире — до сих пор не знаю, как местные деньги выглядят.
