Один за другим небольшие города сдавались македонянам. В Эфесе снова зашевелилась чернь, и опять начались уличные столкновения. Проклятье, эти ублюдки, не имеющие даже доброго оружия, дерутся всяким дубьём, будто сами боги на их стороне!

Великий царь подкреплений все не шлёт, ограничился указом, наделившим Мемнона исключительными полномочиями. При этом Дарий на всякий случай оставил при дворе жену родосца, Барсину, чтобы у новоиспечённого карана мысли текли в нужном направлении.

Наступила осень, а с ней в Эгеиду ворвались холодные ветра. Посейдон на них сердился и буйствовал, отчего крутобокие торговые парусники мотало по свинцовым волнам, как ореховую скорлупу. Длинные, плоскодонные боевые корабли, выйдя в такую погоду в море, рисковали зачерпнуть бортом через отверстия для весел нижнего ряда, которые приходилось закрывать кожаными заплатами. Гребцов двух верхних рядов ежеминутно обдавало холодными солёными валами, грозящими опрокинуть триеру. Корабль то взмывал вверх, подставляя борта холодному дыханию Борея, то срывался вниз с крутого гребня, проваливаясь в пучину. А если Посейдон подхватывал триеру двумя пальцами, за нос и корму, душа моряков уходила в пятки от страшного стона, который издавал корабельный киль, трещавший от напряжения.

Только самоубийца сейчас выйдет в море на триере-афракте, низко сидящей, открывавшей свои обнажённые ребра всем ветрам и волнам. Это всё равно, что пускаться в плавание на плетёной корзине. Немалую долю в эллинских военных флотах до сих пор составляли именно афракты, ибо отличались дешевизной и быстротой постройки.

Персидский флот, безраздельно властвовавший в море, состоял в основе своей из финикийских кораблей, более приспособленных для дальних всепогодных переходов, но и он готовился встать на зимовку. Ватафрадата выбирал гавани. Хотя у него четыреста триер и двадцать тысяч воинов, помогать Мемнону он не спешил, склонялся к приуменьшению опасности на суше. Его больше беспокоил македонский флот, который хоть и значительно уступал в численности персидскому, головной боли вполне мог прибавить.

В сложившейся ситуации родосец выводил гарнизоны отовсюду, собирая силы в кулак. Несколько лет назад ему вместе с покойным братом Ментором довелось пожить при дворе Филиппа, когда братья и их друг-родственник Артавазда неудачно попытались немного побунтовать против Великого царя и вынуждены были спасаться бегством. В Пелле Мемнон свёл знакомство со многими военачальниками македонян, в том числе и с Антигоном. Родосец знал, что его противник опытен, умён, но предсказуем, в отличие от Александра. Стратег не станет распылять свои весьма небольшие силы и нанесёт удар в одном месте. Оба полководца оказались в схожей ситуации: и тот и другой оставили без защиты несколько городов. Это обстоятельство играло бы на руку Мемнону, ибо он имел флот для перемещения войск в тыл противнику, однако, как раз сейчас подобные маневры невозможны, так что преимущество пропадало впустую. В выигрыше, таким образом, македонянин: родосцу ещё надо поскрести по сусекам, стягивая войска к Милету.

Все бы ничего, но бунты ионийцев придавали Антигону сил, к тому же Мемнону пришлось оставить без защиты Сарды. Одно успокаивало — македонянин, по сообщениям лазутчиков, шёл вдоль побережья, не рисковал соваться вглубь страны.

Знать бы Мемнону, что он балансирует на острие ножа, ибо помимо "предсказуемого" голоса Антигона, мысли в палатке стратега звучали довольно неожиданные. В духе покойного царя:

— Надо брать Сарды, — упорствовал Птолемей, — в первую очередь. Как ты не понимаешь?! Деньги решают все! Появившись с лидийской казной на Тенаре, мы удвоим, утроим нашу численность!

— Допустим, — лицо Антигона оставалось бесстрастным уже битый час. Как ни старался Лагид расшевелить стратега, какие только доводы ни приводил, того ничто не прошибало. Он давно уже принял решение и, терпеливо отбиваясь от эмоциональных наскоков Птолемея, лишь убеждался в его правильности, — допустим, Сарды мы возьмём. Забудем пока, что акрополь Сард стоит на отвесной скале, город окружён тройной стеной и имеет репутацию неприступного. Сейчас я не буду спрашивать тебя, какую стратигему ты измыслишь, чтобы осуществить свою идею. Пусть, мы взяли Сарды. Дальше что?

— Дальше надо плыть на Тенар и вербовать наёмников, — Птолемей уже не помнил, в который раз он повторяет эти слова, но начинал чувствовать себя бараном, ополчившимся на дубовые ворота.

— И ты уверен, что лидийскую казну персы не вывезут?

Птолемей всплеснул руками.

— С чего бы им её вывозить? Кого бояться? Нас?

— Ты сам себе противоречишь, рассказывая мне, как легко мы возьмём Сарды, и в то же время утверждаешь, что мы слабы, персы нас не боятся. Не вижу логики.

— Ничего подобного, логика железная. То, как видят ситуацию они, а они, я уверен, уже подсчитали, сколько нас тут осталось, не имеет ничего общего с тем, как вижу её я.

Антигон усмехнулся.

— Ты их мысли прочитал?

— Зевс не наградил таким талантом, — огрызнулся Птолемей.

— Хорошо-хорошо, — поспешил успокоить закипающего Лагида стратег, — как видишь ситуацию ты?

Птолемей, нервно описывавший круги по шатру, подошёл к столу, за которым сидели Антигон, Пердикка и Гарпал. Стол застелен большой картой. Лагид быстро отыскал глазами Сарды, и положил на изображение города серебряную монету, которую только что крутил пальцами.

— Я уверен, что гарнизон, не больше тысячи.

— Уверен он... — усмехнулся Пердикка.

— А скорее всего и того меньше, — Лагид пропустил замечание мимо ушей.

— Ещё не вернулись катаскопы, — спокойно возразил Антигон, — рано делать выводы.

— Да, поймите, не может быть там людей больше! Сатрапы забрали гарнизон Даскилия? Забрали. Оставили город без защиты. Зелея, Адрамиттион, Пергам — везде сущие горстки людей. Все сдаются!

— Это Мемнон, — вновь встрял Пердикка, — осуществляет свой план скифской войны. Странно, что колодцы не засыпает при отступлении.

О планах родосца, предложенных им сатрапам перед битвой при Гранике, македонянам стало известно от пленных, а о способе ведения войны скифским царём Иданфирсом против Дария Великого двести лет назад, Птолемей, Гарпал и Пердикка были наслышаны от Аристотеля, когда-то приглашённого Филиппом для воспитания наследника и знатных юношей. Давно это было. Кажется, в совсем другой жизни.

— Родосец снимает гарнизоны, чтобы собрать большое войско в одном месте, — продолжил Пердикка.

— Это и ежу понятно, — кивнул головой в его сторону Птолемей, — ты сам и подтвердил мои слова, чего же сопротивлялся-то? Не может быть в Сардах большого гарнизона.

— Но если Мемнон, как раз и решил защищать Сарды? — спросил молчавший доселе Гарпал, — по слухам, там в казне не меньше ста талантов.

— Очень вряд ли, — ответил Антигон, — то есть, я не деньги имею в виду, а защиту Сард. Тут я согласен с Птолемеем. Если Мемнон разменяет Сарды на Эфес, то потеряет гораздо больше, чем приобретёт. Убежден — родосец закрепится в Эфесе.

— Если ты в этом убежден, то почему так рвёшься туда? — спросил Птолемей.

— Я уже отвечал тебе, скажу снова, скажу хоть десять раз, может, дойдёт, наконец — нам нужен порт. И не такой, как в Адрамиттионе, а большой опорный пункт. Ты обещаешь мне наёмников с Тенара, а как ты их перебросишь сюда? У тебя есть корабли? В Эфесе найдутся. Но скоро зима, недолго осталось до конца навигации. Пойдём на Сарды — потеряем время. А без опоры на побережье, окажемся в мышеловке. В золотой мышеловке, Птолемей.

План Лагида не приняли и, хотя тот старался не показывать обиды, в его поведении заметно проявилась раздражительность. Как это так? От его мудрого совета отмахнулись, как от назойливой мухи! Да если бы не он, Циклоп до сих пор метался бы у Геллеспонта в поисках смысла жизни! Это ведь благодаря ему, Птолемею, македонянам удалось договориться с наёмниками, которые после бегства к Пармениону своего командира, стратега Менандра, выбрали лидером некоего Демарата, эвбейца, в прошлом известного атлета, однажды едва не ставшего олимпиоником в кулачном бое. Птолемей тогда чуть было не опростоволосился, недооценив "тупого мордоворота". Разговор вышел непростым:

— Вам уже заплатили, — Лагид немигающим взором рассматривал лидера наёмников.

— А мы отработали, — растянулся в улыбке Демарат, — при Гранике.

"Дурачком решил прикинуться? Ну-ну..."

— При Гранике я в самом пекле был. Вас там не помню.

— Не помнишь и ладно, а боги видели. Чисты мы перед богами, все клятвы исполнили и никому ничего не должны.

— Вас не на один бой нанимали.

— Верно, договор мы заключали с Александром на год. Можем теперь с тобой заключить. Тоже на год.

— Год не истёк, — Птолемей все ещё старался сохранить невозмутимое выражение лица.

— Зато истёк Александр! — хохотнул Демарат, — ты чем-то недоволен, Лагид? Уж не хочешь ли сказать, что мы кого-то обманули? Нет? Или хочешь? Так ты накажи нас, попробуй!

Несколько наёмников, присутствовавших на переговорах, схватились за животы. Птолемей помрачнел, но лбом в закрытые ворота биться не стал, сменил стратегию.

— Деньги любишь, Демарат?

— А кто ж их не любит?

— И то верно, да вот только посуди сам, ведь ты не купец.

— Не купец, — согласно кивнул Демарат.

— Не ремесленник и не пахарь. Ты только бошки можешь прошибать и более никаких у тебя талантов. То есть, тебе война нужна, чтобы прокормиться. Верно излагаю?

— Говоришь правильно, — все ещё улыбался Демарат, — да вот только не понимаю, куда клонишь.

— Не понимаешь? Сейчас поймёшь. Смотри: поход окончился неудачей, царь мёртв. Теперь эллины будут рвать Македонию на части. Поди, надеешься поучаствовать?

— Почему нет? Мне всё едино, кого резать. Верно, братва?

"Братва" согласно кивнула.

— А знаешь, сколько там уже желающих? Все эти скоты, зовущиеся Коринфским союзом, дружно ломанулись за раздачей лакомых кусков. Думаешь, перепадёт?

— А то как? Если там не дураки заправляют, призовут Харидема. Он — наш человек, всегда платит до битвы, а не после, когда очередь за оплатой поуменьшится.

"Ишь ты, какие мы осведомлённые".

— А воевать-то знаешь, с кем придётся? Не думал об этом? Ну-ка вспомни Фивы, Херонею. В Иллирии ты не был, так других послушай, много интересного расскажут. Да что в такую даль ходить, Граник вспомни. Твои братья-наёмники под рукой Мемнона против нас стояли. Где они? Лёгкую добычу себе наметил?

Демарат убрал ухмылку с лица, видно — задумался. Но не испугался.

— Нить уже спрядена, как боги решат, так и будет.

— Коли нить спрядена, чего богов поминать, если Мойры[27] и над судьбами иных бессмертных властны. Посмотри назад, Демарат.

[27] Мойры — древнегреческие богини судьбы.

Наёмник оторопело уставился на Лагида, медленно обернулся.

— Да не за спину себе, я имею ввиду, посмотри назад, туда, за пролив. Что там?

— Что там? — тупо моргая, спросил Демарат.

— Нищая Эллада, Демарат, нищая Македония. Чем тебе заплатят за то, что ты будешь сражаться на стороне Союза? Золотом, Демарат. Персидским золотом. А теперь кругом оглянись. Мы в Азии. Не проще ли то золото взять самим и не столько, сколько дадут, а сколько сможем, на сколько сил хватит?

— А ведь верно говорит, — буркнул один из наёмников.

Ободренный Птолемей развивал успех:

— Там, в Элладе, ловить вашему брату нечего. Желающих много, добычи мало. На ситос[28] заработаете, а вот на опсон уже не хватит. Всю жизнь один чёрствый хлеб будешь жевать, а, Демарат? А мне вот баранья отбивная милее. Ты денег из меня хочешь вытянуть, а если не дам? Мне, конечно, поплохеет, но ты о себе думай. Тебе-то какая выгода? Нам друг без друга хана.

[28] Ситос — хлеб. В более широком смысле — первая перемена блюд (у бедняков — единственная) в древнегреческой трапезе. Вторая перемена блюд называлась "опсон". Обычно в нее входили блюда из рыбы, а в зажиточных эллинских домах и из мяса.

Наёмники задумались. Говорили и спорили ещё долго, но дело было сделано. По рукам ударили за десять талантов и условие — будущую добычу делить в равных долях, не возвышая бывших царских "друзей" над остальным войском. Птолемей побился ещё немного за выделение отдельной доли на содержание лошадей, но потом махнул рукой. Александр потратил на задаток наёмникам почти восемьдесят талантов, если не больше, а потому Лагид почувствовал себя гениальным переговорщиком. Гарпал, конечно скривился, но остальные и не думали попрекать Птолемея. Мигом ощутили, как силы в руках прибыло. Подумать только — на пять тысяч человек войско приросло. Более чем вдвое увеличилось. Потом Антигон убедил снова присоединиться фракийцев Ситалка, что грабили окрестности Кизика. Войско доросло до десяти тысяч. Да, не сорок, как у Александра, но и противник вполне под стать. Уж точно числом не превышает. По крайней мере, пока.

Ещё за тот трюк со шлемом царя, некоторые гетайры, кто в пылу битвы видел побольше, да ещё голову на плечах имел не только чтобы есть и зевать, прозвали Птолемея Сотером, Спасителем. Разве не справедливо? Не надень он тогда этот шлем, не крикни: "Царь жив!", — как бы оно все обернулось? Третий раз Лагид выручает доверившихся ему людей. Правда, про серебро лишь единицам известно, но зато договор с наёмниками у всех на устах. Птолемей раздулся от важности, как бычий пузырь, однако, едва войско миновало Пергам, на том, недоброй памяти, совете, ему этот самый пузырь прокололи.

Несмотря на обиду, он не отказался возглавить авангард из двух ил "друзей" и первым ворвался в предместья Эфеса возле Цитадели, расположенной в северной части города.

Картина, которую Лагид там увидел, потрясала: горожане штурмовали Цитадель, и та уже была на грани падения. Не впечатляет? Скажем иначе: вооружённые, чем попало, не защищённые даже плохонькими доспехами, необученные люди, наспех сооружённым тараном, били в ворота крепости, лезли на стены, защитники которых уже склонялись к тому, чтобы сдаться. Да, защитников горстка, но если бы этой горсткой командовал смелый и опытный полководец, сумевший бы вдохнуть в своих людей боевой задор и уверенность в своих силах... Тиран Эфеса подобными качествами явно не обладал.

Накануне Мемнон вышел победителем из уличного сражения, но теперь, когда родосец уносил ноги, бросив Сирфака на произвол судьбы, народ намеревался припомнить тирану все притеснения, казни и грабёж сокровищницы храма Артемиды, знаменитого на весь мир Чуда Света.

Даже в самые тяжкие времена неудачного восстания против персов полтора столетия назад, богиня хранила город. Эфес имел репутацию самого свободолюбивого из ионических городов. Попав под власть персов при Кире Великом, город восставал дважды и, в конце концов, освободился, после чего почти столетие сохранял независимость. Он вновь был присоединён к царству наследников Кира по условиям Анталкидова мира, когда коварные спартанцы, не желая упускать ускользающую гегемонию в Элладе, продали ионические города персам, получив за это золото и гарантии невмешательства Персии в свои дела. Но и тогда эфесцы продолжали верить своей богине и надеяться на избавление. А потом один тщеславный ублюдок, да исчезнет его имя навсегда из разговоров мужей, спалил храм дотла, желая прославиться (правда, ходили разговоры, что он пожаром заметал следы похищения храмовой казны), и богиня покинула Эфес... Больше двадцати лет прошло, но до сих пор храм не восстановлен в былом величии. Одно название осталось. Оттого и свалились неисчислимые бедствия на эфесцев. Но все когда-то кончается и плохое в том числе.