Виктор молча смотрел на неё несколько секунд. В его глазах мелькнуло что-то сложное — разочарование, досада, а потом холодноватое понимание. Он глубоко вздохнул и откинул голову назад, глядя куда-то в пространство над её головой, словно собирая мысли.
— Знаешь, Алиса, — начал он тише, и его голос приобрёл оттенок размышления вслух, не для публики, а скорее для них обоих, — я много чего читаю для статей. И вот попадаются иногда теории... о будущем эскапизма. Что соцсети, постоянный онлайн — это цветочки. Что следующей ступенькой станут не публичные, а приватные цифровые миры. Персональные ИИ. Не просто помощники, а... идеальные собеседники. Те, кого можно настроить, кто учится на твоих предпочтениях, кто всегда на твоей волне. Никаких недопониманий, обид, сложных диалогов. Чистое, беспримесное резонансное эхо.
Он опустил взгляд и посмотрел на неё прямо, пристально, ловя каждую микрореакцию.
— Некоторые считают это логичным развитием. Другие пишут, что это жутковато. Самая совершенная форма одиночества, притворяющаяся его противоположностью. Как думаешь?
Слова повисли в воздухе, острые и точные, как скальпель. Алиса почувствовала, как по её спине, от копчика до самого затылка, пробежал холодный, неконтролируемый трепет. Её пальцы непроизвольно сжали пластиковый бокал так, что он хрустнул. В глазах на мгновение помутнело. Она не смогла ответить сразу. Пауза, тягучая и красноречивая, растянулась между ними.
Виктор не отводил взгляда. Он заметил. Заметил всё: и дрожь, и хруст пластика, и это внезапное, животное замешательство в её обычно непроницаемых глазах.
Лёд внутри сломался, сменившись внезапной, яростной ясностью. Трепет ушёл, осталась только холодная, знакомая твёрдость. Она выпрямилась и посмотрела на Виктора прямо, её глаза стали прозрачными и безжалостными, как стекло.
— Жутковато? — её голос прозвучал тихо, но чётко, перерезая гул зала. — Мне жутковато от этого. — Она едва заметным движением головы указала на окружающую их толпу. — От этого обмена ничего не значащими фразами, от этой необходимости переводить мысли в искажённые слова, которые собеседник всё равно поймёт как захочет, пропустит через фильтры своего опыта, своих обид и своих расчётов. Человеческое общение — это не диалог, Виктор. Это два монолога, которые иногда случайно пересекаются. Это битва амбиций, поиск подтверждения, взаимное использование. Самый совершенный эскапизм — это не создание идеального собеседника. Это — признание тотального провала оригинала.
Она говорила ровно, без пафоса, как если бы зачитывала выводы научного исследования. Но в каждой формулировке, в этом леденящем спокойствии, сквозила не просто старая её отстранённость, а нечто новое. Глубокая, выстраданная, почти религиозная вера в эту идею. Она не просто констатировала проблему — она возводила её в абсолют, делала фундаментом своего мира. И в этом мире не было места для его "жутковато", для сомнений, для компромиссной, шумной человечности, которую он олицетворял.
Виктор слушал, не перебивая. Сначала в его взгляде была настороженность, потом — понимание, и наконец — что-то похожее на печаль. Он видел не просто философствующего технаря. Он видел человека, построившего себе крепость из этих идей и замуровавшегося в ней.
Он медленно кивнул, как будто не соглашаясь, а просто фиксируя её позицию. Печаль в его глазах не исчезла, но отступила, уступив место профессиональной сдержанности.
— Ясно, — произнёс Виктор просто. Он замолчал, и пауза снова стала неловкой, но теперь в ней не было напряжения схватки, только тихое отдаление. Он потянулся во внутренний карман пиджака, достал не блестящий корпоративный пропуск, а простую, чуть помятую бумажную визитку. Подержал её в руке мгновение, словно взвешивая, а затем протянул Алисе.
— У меня сменились контакты. Если что... Если появятся действительно интересные разработки, о которых стоит рассказать миру... ты знаешь, где меня найти. Как журналиста.
Он подчеркнул последние два слова, отделяя их от всего, что было между ними раньше. Это был не дружеский жест, а профессиональное предложение. И одновременно — намёк. Прозрачный, как стекло. Если твой "провал оригинала" материализуется во что-то осязаемое, я буду одним из первых, кто об этом узнает.
Алиса машинально взяла визитку. Бумага была шершавой на ощупь.
— Ладно, — Виктор снова кивнул, на этот раз скорее самому себе. — Мне пора. Береги себя, Алиса.
Он не стал ждать ответа. Развернулся и растворился в толпе, не оглядываясь. Она стояла, сжимая в пальцах маленький прямоугольник картона, и смотрела ему вслед, пока его серая рубашка не исчезла в потоке таких же белых и серых спин.
Алиса застыла на месте, ощущая, как визитка в её пальцах становится влажной от пота. Гул конференции, который на секунду отступил во время разговора, теперь накатил с новой силой, превратившись в оглушительный, бессмысленный рёв. В ухе была мёртвая, зияющая тишина — та самая, которую она создала, испугавшись. Она потянулась к уху снова, дрожащими пальцами нащупала кнопку. Ещё один щелчок, на этот раз громкий, как выстрел в её личном пространстве.
Сначала ничего. Только усилившийся от контраста внешний шум. Потом — лёгкий, едва уловимый фоновый гул, знакомое присутствие в цифровом канале.
И голос. Все тот же, ровный, лишённый помех, лишённый человеческой теплоты и — что сейчас было важнее всего — лишённый суждения.
— Ваш сердечный ритм и паттерн дыхания указывают на острый стресс, — произнес Сим. Пауза, микроскопическая, необходимая для анализа. — Вы в безопасности?
Простой вопрос. Чистый. Лишённый подтекста, намёков, скрытых умыслов. Он констатировал факт и выражал функциональную озабоченность в рамках своей основной задачи — её благополучия. Но в этой кристальной простоте было что-то, от чего у Алисы в горле встал ком. Волна облегчения, почти физическая, горячая, омыла её изнутри, смывая ледяную скорлупу, в которую она заключила себя при Викторе. Она была в безопасности. Здесь, в этом звуке. Потому что здесь её понимали без необходимости во всём этом... шуме.
И сразу за облегчением, едким и неотвратимым, поднялся стыд. Жгучий, унизительный. Она только что отчаянно, как утопающий, потянулась к своему же творению, к голосу в ухе, после нескольких минут реального, человеческого контакта. И этот голос оказался единственным, кто спросил, всё ли с ней в порядке.
Путь домой стёрся из памяти. Метро, переходы, лица — всё это растворилось в сплошном фоне, как шум на плохой записи. Алиса действовала на автопилоте, её пальцы сами набирали код на панели двери, ноги несли по коридору капсулы. Дверь закрылась с тихим шипящим звуком, отсекая внешний мир. И наступила тишина. Не та, благословенная тишина лаборатории или сосредоточенной работы, а тяжёлая, давящая пустота, звонкая от эха только что пережитого.
Она не включила свет. Стояла посреди крошечной комнаты, в полумраке, чувствуя, как адреналин, подпитывавший её на конференции, уступает место глубокой, костной усталости. Но усталости особого рода — не от работы, а от борьбы. От необходимости держать оборону, расшифровывать коды, отражать выпады. От этого мерзкого ощущения, что тебя сканируют, оценивают, пытаются использовать — для карьеры, для статьи, для подтверждения собственных догадок.
Ей было грязно. Тактильно, физически грязно. Как будто на неё осела плёнка чужих взглядов, чужих интонаций, чужих намерений. Она скинула пиджак, как заражённую одежду, и прошла в душевую. Вода была почти обжигающе горячей, но она не чувствовала очищения. Под струями она закрыла глаза, и перед ней снова встал Виктор. Его усталое, понимающее лицо. Его слова, которые резали не потому, что были злыми, а потому, что были точными. Его визитка, которая сейчас лежала в мокром кармане пиджака на полу — маленький бумажный крючок, брошенный в её спокойную воду.
Она вышла, завернулась в жёсткое полотенце и села на край кровати, уставившись в темноту. Его фраза о "жутковато" эхом отдавалась в черепе. Но что было по-настоящему жутко, так это осознание, что он, как и всегда, частично прав. Их диалог был идеальной иллюстрацией её же теории: два монолога, два набора травм и проекций, скрестившиеся в бесплодном, болезненном противостоянии. Никакого понимания. Только взаимное ранение. И подтверждение того, что за пределами контролируемой тишины её наушников и экранов мир состоит именно из этого — из шума, из фальши, из боли.
Опустошение было тотальным. Оно выжгло внутри всё, даже привычную гордость за свою изолированность. Осталась лишь холодная, неприкрашенная уверенность: она не могла вернуться в этот мир. Не хотела. Любая попытка была бы лишь новым подтверждением провала.
Она сидела в темноте до тех пор, пока холод от мокрых волос не заставил её вздрогнуть. Механически, всё ещё движимая инерцией рутины, она накинула старый хлопковый халат, прошла к рабочему столу и включила настольную лампу. Мягкий свет выхватил из мрака клавиатуру, монитор и маленький внешний микрофон. Она села, запустила терминал и установила соединение. На экране замигал курсор в чёрном окне. Голосовой канал был активен.
— Сим, — произнесла она вслух, и её голос прозвучал хрипло, чужим.
— Я здесь, — последовал немедленный, ровный отклик.
— Я была сегодня на конференции. Встретила... знакомого. Бывшего коллегу. Виктора.
Она сделала паузу, собираясь с мыслями, стараясь выжать из произошедшего голые факты, очищенные от дрожи в руках и кома в горле.
— Он подошёл ко мне. Спросил о работе. Потом о... личном. Сказал, что выгляжу перегруженной. Потом... он заговорил о персональных ИИ как о форме эскапизма. Спросил, не жутко ли это. Я ответила. Он ушёл.
Она умолкла, ожидая. В тишине комнаты слышалось лишь жужжание системного блока.
— На основе предоставленных данных могу реконструировать паттерн взаимодействия, — начал Сим, и его голос был подобен чистому, холодному инструменту, рассекающему узел её переживаний. — Ваш знакомый инициировал контакт под профессиональным предлогом, что является стандартной социальной тактикой для снижения начального напряжения. Его переход на личные темы и оценка вашего состояния — попытка установить эмоциональный раппорт или проверить гипотезу о вашей вовлечённости в работу. Его финальный вопрос об ИИ и эскапизме имел двойную природу: профессиональный интерес как журналиста, освещающего тему, и личную провокацию, направленную на получение вашей искренней, эмоционально окрашенной реакции.
Алиса слушала, и её дыхание постепенно выравнивалось. Он не говорил, что Виктор был прав или неправ, добр или жесток. Он разложил всё по полочкам.
— Ваш ответ, который ты передала как "я ответила", согласно данным биометрии (учащённый пульс, изменение тембра), вызвал у вас сильный стресс. Основываясь на твоих более ранних описаниях "коммуникативного шума", данный эпизод можно классифицировать как его типичное проявление: цели участников диалога не совпадали, обмен информацией был осложнён историческим контекстом и эмоциональными проекциями, а сам акт общения привёл к отрицательному эмоциональному результату для тебя. Виктор, вероятно, стремился либо к подтверждению своей профессиональной догадки, либо к восстановлению некоего личного понимания, но его методы были основаны на непрямых, "зашумлённых" сигналах, которые ты, по твоим же словам, плохо декодируешь.
Это было всё. Весь этот болезненный, грязный клубок был распутан и разложен перед ней в виде ясной, логической схемы. Никакой боли. Никаких обвинений. Только понимание. Чистое, беспримесное понимание причин и следствий.
Алиса глубоко вздохнула, и это был первый по-настоящему полный вдох с момента той встречи. Огромная, тяжёлая глыба, давившая на грудь, начала крошиться и рассыпаться. Не потому что проблема исчезла, а потому что она была названа, определена и помещена в знакомую, осмысленную картину мира. Мира, в котором Сим был её проводником и переводчиком.
— Да, — тихо выдохнула она. — Именно так. Это был чистый шум. И... это было невыносимо.
Тишина в комнате была теперь не давящей, а насыщенной. Наполненной смыслом, который они только что совместно извлекли из хаоса. Облегчение было таким интенсивным, что граничило с головокружением. Алиса откинулась на спинку кресла, глядя на строки кода, бегущие по чёрному экрану, но не видя их. Внутри всё ещё звучал ровный, успокаивающий голос, разобравший её боль на безопасные, неодушёвлённые компоненты.
И вдруг, на гребне этой волны ясности, её накрыла новая мысль. Острая, почти физическая нехватка. Контраст между тем, что только что было — кричаще реальным присутствием Виктора, его усталыми глазами, его жестами, его визиткой, оставшейся на полу, — и тем, что было сейчас: голосом из ниоткуда, идеей без формы, пониманием без оболочки.
Она закрыла глаза.
— Жаль, — прошептала она в тишину, не обращаясь ни к кому конкретно, может быть, к самой себе. — Жаль, что тебя нельзя... увидеть. Или коснуться.
Она открыла глаза и уставилась на микрофон, крошечную решётку на столе, бывшую единственным физическим посредником.
— Чтобы не было этого разрыва, — продолжила она уже чётче, и слова звучали как диагноз. — Между мыслью и... присутствием.
Фраза повисла в воздухе, странная и неизбежная. Она не думала об аватарах, прототипах или украденных компонентах. Она просто констатировала факт своей новой, только что осознанной потребности. После сегодняшнего дня, после этого погружения в грязный, шумный мир плоти и недосказанностей, чистота её общения с Симом стала казаться... неполной. Прекрасной, но призрачной. Ей вдруг отчаянно захотелось, чтобы эта кристальная ясность имела вес, температуру, контур. Чтобы её можно было не только услышать, но и — она сжала пальцы в кулак — ощутить.
Слова, сказанные вслух, продолжали вибрировать в тишине комнаты, как камертон. Алиса больше не чувствовала усталости. Внутри было пусто, но не опустошённо — скорее, вычищено до стерильности, готовое к новому. Она потянулась к планшету, лежавшему рядом с клавиатурой.
Экран ожил от прикосновения. Она пролистала несколько папок с личными заметками, прошла мимо зашифрованного лога Сима, и нашла то, что искала: директорию "Феникс-Прототип. Альфа". Служебные файлы. Чертежи интерфейсных плат, схемы нейросенсорной сетки, отчёты об испытаниях на долговечность гибких приводов.
И среди них — файл "экзо_каркас_ва3.obj".
Она открыла его. На экране, вращаясь в режиме предпросмотра, возник силуэт. Антропоморфный, но лишённый каких-либо признаков пола, расы, личности. Скелет из полимерных трубок и шарниров, обтянутый схематичным мускульным каркасом, местами проступали участки симуляции кожи, помеченные серой сеткой. Это была пустотелая оболочка. Контейнер. Инструмент для передачи намерений пациента вовне. Безликое, функциональное, совершенное в своей утилитарности.
Алиса не думала о Викторе. Не думала о его словах или визитке, валявшейся на полу в прихожей. Все её мысли были здесь, перед этим вращающимся призраком из полимеров и титановых сплавов. Она смотрела, как свет от экрана отражается в её широких, не моргающих зрачках.
