— Хм... — тихо шепнула Канзаки себе под нос. — А не пойти ли мне домой? Освежиться. Да и на сытый желудок мысли идут лучше... Все равно никто не уточнял, где и что я должна сочинять.
Сохранив куцее тельце будущего доклада, она прилежно вышла из системы и отключила терминал. Найди библиотекарь хоть что-то в беспорядке — непременно нажалуется. Приложив к идентификатору на выходе свою карточку, девушка с немалым облегчением покинула мертвенно-тихий зал.
Библиотека располагалась рядом с площадью Креста, а потому на улице Мегуми сразу погрузилась в бурный людской поток. Центр столицы столиц — это вам не хухры-мухры. Умело лавируя по тротуару вдоль проезжей части, Канзаки поспешила к станции наземного метро. Сверху шумную мешанину паломников, деловых людей, праздношатающихся зевак, священников, фанатиков, циников и прочих представителей рода людского освещало и чуть согревало солнце, решившее окончательно сдать позиции облакам. Облака же, в свою очередь, наливались подозрительной теменью, собираясь объявить о переходе на темную сторону погоды и превращении в тучи. Поэтому освещение казалось каким-то темно-золотистым.
Перешагнув через полоску света, вырвавшегося из-за облака, на асфальте, Мегуми добралась-таки до ступенек станции. Быстро сунув карточку в терминал, она получила билет. Все-таки полезно иметь льготный проезд на общественном транспорте. Крохотный опрятный перрончик уже был полон. Слышался шум приближающегося поезда. Вот стреловидное серебристое тело понеслось мимо, постепенно обретая очертания вагонов, в широких окнах которых виднелись плотно утрамбованные пассажиры. Вот двери распахнулись, и две мощных волны — выходящие и заходящие — ласково схлестнулись, заново наполняя улицы и поезд.
Ловкая и быстрая Канзаки одной из первых заскочила внутрь. Следом принялись набиваться менее расторопные братья по транспорту. В вагон все набились весьма и весьма компактно. Миролюбиво чмокнули закрывшиеся двери. Смирно стоя в уголке, Мегуми ощутила, как дрогнул, трогаясь с места, поезд.
Воздушное метро в сравнении со своим подземным аналогом казалось невероятно светлым и чистым. Особенно здешнее. В Меркури как будто вылизывали каждый вагон изнутри — так они блестели. По крайней мере, на линиях, проходящих через центр. В окошко светило сдающее позиции солнце, чуть посверкивая на широкой серебристой полосе, что тянулась над колесами во весь борт.
Какая-то бледная молодая девчонка поспешно вскочила с сиденья рядом с Канзаки, уступая место дряхлой старушке. Та облегченно присела, улыбаясь с легким смущением. Робко улыбнувшись, девочка принялась протискиваться сквозь весьма плотно сомкнутые ряды пассажиров. Мегуми на миг даже умилилась. Ей показалось, что незнакомое дитя нашло нечто непривычное для себя в простейшем жесте почтения к старшим. Для молодежи подобное уже в новинку? Однако...
Минут двадцать Канзаки стояла, наблюдая, как бурлит в вагоне людская масса. Разноцветные бока и спины, украшенные гримасничающими физиономиями сменяли друг друга с регулярностью упаковок консервов на конвейере. Сегодня почему-то у нее в голове рождались странные ассоциации.
Но вот, наконец, поезд остановился на нужной станции. Ловко протиснувшись к выходу, Мегуми ступила на перрон, точную копию того, с которого зашла в вагон. Выход мигал вращаемыми стеклянными дверьми как раз напротив. По ступенькам к нему уже спешили спуститься торопливые обладатели разноцветным боков и спин. Канзаки без малейшего промедления вклинилась в этот бытовой исход.
Вдруг ее что-то дернуло за рукав. Девушка обернулась.
— Канзаки-сан! — радостно воскликнула Наследница из Токио. Как ее там, Инари?..— Здравствуйте!
— Ой... — от неожиданности Мегуми даже остановилась, ощутив плечом едва заметный толчок шедшего рядом. — Здравствуй...
Инори! Точно, ее звали Инори.
— Здравствуй, Инори-тян, — она приветливо кивнула. — А что ты тут делаешь?
— Я не одна! — Кимико, с радостно сверкающими глазами, извлекла из толпы своего спутника — мальчишку-Наследника. — Чики-кун со мной.
Юноша мгновенно начал заливаться краской смущения. Он стоял рядом с Инори и всем своим видом напоминал деревянный чурбан, поставленный на попа. Канзаки еще во время перелета из Токио успела заметить, как этот Учики Отоко мнется в присутствии женщин, а особенно — своей "половинки". Бывают, бывают такие.
— И ты здравствуй, — улыбнулась Мегуми.
— Здравствуйте, — слегка напряженно ответил молодой человек.
— Как это вы тут оказались? — Канзаки, щадя беднягу, вновь обратилась к Инори.
— Мы идем на рок-оперу! — звонко отозвалась та. — Мы с Чики-куном и одна наша новая знакомая из академии.
— Вот как... Похоже, вы как следует обживаетесь на новом месте.
— Это правда, — девочка вовсю фонтанировала жизнерадостностью. Эту ее особенность Канзаки приметила тогда же, когда понаблюдала за стеснительностью Учики. — Мы живем в хорошем общежитии, нам платят стипендию, и не нужно думать, куда поступить — академия потом предоставит нам ВУЗ. Здорово, правда, Чики-кун?
— Э... Да, здорово, — по-прежнему строя из себя ходячую деревяшку, пробубнил парнишка.
— Ладно, чего стоим? — вовремя увернувшись от очередного торопливого прохожего, Канзаки увлекла молодых людей за собой к выходу. — Пойдем. Я рада, что у вас все хорошо.
Она первой прошла сквозь вращающиеся двери. Улица приветливо обволокла все тем же золотистым светом. Вышедшая следом Инори ласково прищурилась, когда на ее лицо скакнул солнечный зайчик. Смурной Учики вышел последним. Вся троица зашагала по тротуару, обходя серые стены станции.
— Да, нам тоже приятно. Хотя, конечно, сперва было нелегко, правда, Чики-кун? — Инори весело тряхнула головой.
— Было...
— А как вы, Канзаки-сан? Мы же не виделись с тех пор, как прилетели!
— Я? — Мегуми пожала плечами, оглядываясь на своих спутников. — Да я, в целом, неплохо. Служу теперь здесь, в городе. Живу недалеко отсюда. А вы в театральный центр идете?
— Ага, — кивнула Инори. — Там же неподалеку есть кафе? Мы еще не обедали. Эрика-сан придет только через два часа, а наш сеанс и того позже. Вот мы и решили прогуляться.
Канзаки, не подав вида, слегка растерялась. Одна часть ее хотела внутренне усмехнуться своеобразной пародии на свидание, разворачивавшейся меж юношей и девушкой, несомненно, по коварному плану последней. А вот вторая половина свернулась в трубочку и голодно запричитала при слове "обедали". Не понимая, к чему следует прислушаться в первую очередь, девушка промолчала.
Они достигли перекрестка. Здесь, перед гудящей автомобилями дорогой, троице предстояло разойтись. Дом Канзаки расположился слева за пешеходным переходом, прямо напротив по-осеннему грустного парка. Театральный центр же стоял дальше, за парком.
— Ну, вам туда, — указала Мегуми. — А мне вон туда.
— До свиданья, Канзаки-сан! — прозвенела колокольчиком голоса Инори. — Мы были рады с вами встретиться.
— До свиданья... — пролепетал Отоко.
— Пока! — ступая на зебру пешеходного перехода, она помахала им на прощанье рукой. — Удачи!
Уже оказавшись на другой стороне улицы, Канзаки кинула последний взгляд на уходивших парня и девушку. Солнце, начинавшее понемногу клониться вниз, пока незаметно, на волосок, золотило их идущие прочь силуэты. Инори что-то говорила, повернув голову к Учики и премило улыбаясь. А он, весь какой-то съежившийся, изредка отвечал.
"Славные они", — подумала про себя Канзаки, заворачивая к родному дому.
А там, у подъезда, разворачивалось нечто, отдаленно напоминавшее сцену средневекового восхождения на плаху. Только вместо плахи были ступеньки у входа в дом. Вместо палача — молодая девушка с платиновыми волосами, в раскованном радужном платье, вцепившаяся в руку казнимого. Роль же самого казнимого исполнял Сэм Ватанабэ. По крайней мере, увидев его физиономию сейчас, любой критик вскричал бы следом за режиссером Станиславским "Верю!" Несчастье, написанное на лбу крупными буквами, казалось столь явным, столь огромным, что даже Канзаки на миг захотелось пожалеть Сэма. В следующий миг, конечно, расхотелось, но эффект был еще тот.
Незнакомка, еле слышно воркуя, прижималась к Ватанабэ всем телом. Ее тонкие высокие каблучки кокетливо цокали об асфальт. Отвернувшийся Сэм сейчас на выглядел на удивление похожим на... На Учики Отоко. Он словно одеревенел, неся на руке накрепко прилипшую девицу. Медленно, с неохотой, подходила контрастная парочка к дверям. Доставая из кармана карту-ключ, Ватанабэ, незаметно для спутницы, поморщился.
Канзаки во всех подробностях успела разглядеть его кривляния. Замедлив шаг, она шла от угла и наблюдала. Сэм наверняка заметил соседку, но вида не подал. Он открыл двери и, под цокот каблуков незнакомки, зашел внутрь. Яркое платье мелькнуло на фоне черного костюма, и оба пропали из виду.
Мегуми озадаченно хмыкнула. Поймать Ватанабэ с женщиной... Даже странно, что впервые. Еще страннее — что Сэм выглядел напряженным. Как-то не вписывалось в образ. Он умел создать впечатление юбкодрала. Все эти шуточки, замечания, неизменный сарказм и... А, черт, и неустанное внимание к ее груди! В общем, Ватанабэ казался таким человеком, который не будет строить рожи, подобные тем, что он только что строил у нее на глазах.
Может, тут не половые дела, а что-то иное? Тогда почему она так жалась к нему, будто хотела, чтоб ее взяли на ручки и уложили в постельку? Вряд ли поспать, правда...
Хм, а вдруг это что-то профессиональное? Тогда зачем вести ее к себе домой?
А вдруг она его родственница? Нет, родственники так не жмутся.
Вообще, зачем это они пришли к Ватанабэ домой?
Гипотезу о родственных связях лучше сразу отбросить. Выходит что? А выходит разве что вот такое: либо по какой-то надобности, либо из причуды, Ватанабэ с недовольным и оцепенелым видом собирается...
Так, стоп! Канзаки Мегуми, с чего ты опять забила себе голову этим Ватанабэ?
Вынимая ключ-карту, девушка внутренне фыркнула. Какое ей, собственно говоря, дело до личных амурных похождения этого толстяка?! Лишь бы не мешались криками и стонами на весь этаж...
Карточка неловко скользнула мимо нужного отверстия. Тьфу ты! Мегуми озлобленно повела ключом еще раз.
Да что за ерунда?! Не сплетница же она какая-нибудь, в конце концов, забивать голову такими пустяками. И вообще, надо думать, что написать по заданию!
Открыв, наконец, дверь подъезда, девушка зашла внутрь. Голод и служебный долг сурово затолкали мысли о Сэме на периферию сознания. Мысли и сами не особенно сопротивлялись. Уж больно неловко от них становилось.
Все, хватит. Наплевать на всяких Ватанабэ!
Пойти поесть и напридумывать нужного!
Ну, может, сначала чуть повременить, после еды. Посидеть с кошкой... Чуть-чуть...
Беверли Хиллз, Калифорния
Ночной клуб "Палатин" сейчас затих. Еще недавно роскошные залы заполняли десятки и сотни человеческих тел. Эти тела двигались, говорили, встречались друг с другом, поглощали еду и алкоголь. Зачастую два или более тел покидали клуб вместе, намереваясь совокупиться в приятной обстановке. Иные совокуплялись прямо здесь, в туалетах. Особенные, таящиеся по углам, туловища продавали наркотики.
Ароматы разврата, опьянения и безделья смешивались в неосязаемый кальянный дым, поднимавшийся к потоку и проникавший во все самые мельчайшие поры здания. Любой вдохнувший сей воздух порока и праздности не мог не попробовать сладкого плода. А потому посетители клуб очень любили. Просто быть здесь уже доставляло удовольствие. Обстановка, построенная умелыми оформителями, наполненная качественными увеселениями и озвученная хорошей музыкой, располагала.
Однако в особые помещения дымок адюльтера и пьянства не попадал. Здесь пахло чистотой и прохладой приморского вечера. Шум, в рабочие часы доносившийся с нижних этажей, заглушали толстые стены. Только широкие окна впускали солнце или луну, единственных достойных гостей уединенной обители хозяина. Сейчас все окна были старательно занавешены. Невозможно было понять, ночь ли на дворе или же вовсю разгулялся день.
В свете одинокого горящего ночника молодая обнаженная девушка лежала на широкой постели, разметав по подушке пышные медно-рыжие волосы. Лицо ее было бледно, дыхание прерывисто. Изящная тонкая рука покоилась на целомудренно прикрытой простынкой груди, вторая пряталась под подушкой, подпиравшей голову. Изумрудно-зеленые глаза, в которых без труда можно было прочесть усталость и желание подремать, смотрели в дальний угол комнаты.
Там, расслабившись в широком мягком кресле, сидел Октавиан Вендиго, в безукоризненном, отглаженном, почти сверкающем чистотой костюме цвета ночного неба. Перед глазами он держал апельсин. Нежный оранжевый фрукт, в тусклом свете ночной лампы казался каким-то зеленоватым. Кожура была наполовину срезана, и сквозь белое марево проглядывала приятная, наполненная соком, плоть. Он держал апельсин подвешенным за аккуратную вытягивающуюся целую спираль, которую представляла собой срезанная часть кожуры. Октавиан чуть раскачивал апельсин, и казалось, что тонкая шкурка вот-вот порвется, и фрукт покатится по полу. Но она не рвалась.
— Не устал? — тихо спросила Анна.
— Как-то не очень, — Октавиан внимательно следил за покачивающимся апельсиновым боком.
— Думаешь?
— Знаю, — он оторвал взгляд от фрукта и посмотрел на девушку. — Как ощущения?
— Уже неплохо, — она повернулась на бок, поправляя рукой подушку. — Но первое время почти что никак. Все-таки я — не ты.
— Зато попробовала, — синие глаза ласково усмехнулись. — Теперь отдыхай.
— А ты? — снова спросила Анна. — Ты вообще когда-нибудь спишь?
— А зачем? — Вендиго откинулся на спинку кресла. Свободная рука ласково поймала кругляш апельсина. — Я избавлен от необходимости храпеть с открытым ртом шесть часов, чтобы нормально функционировать.
— Функционировать... — девушка подобралась, садясь. Рукой она удерживала сползающую простыню. — Ты так говоришь, как будто ты — не человек.
— А разве я человек? — Октавиан улыбнулся краешком рта. Большой палец державшей апельсин руки лег на обнаженную половину. Надавив на то место, где плод некогда соединялся с веткой, мужчина ощутил движение. Часть апельсина беззвучно пошла внутрь, открывая поблескивавший сталью разрез. — Иногда нельзя судить по набору характерных признаков. Человек не есть двуногий безволосый петух, и не создается человечность сводом социальных правил. Человек — это продукт огромной, неистово бушующей тысячелетиями войны. Он выковывается в горнилах этой войны по образу и подобию божественного орудия смерти. Вот почему человек, как всякое оружие, в конце концов, начинает давать осечки.
— А ты?..
— А я осечки не даю, — увидев, как встает на место нажатая кнопка, Октавиан вытянул вперед руку с дрожащей кожуркой. — Я сам взял себе имя, и сам дал себе цель. И на пути к этой цели для меня не будет преград.
Внезапно висящий в воздухе апельсин начал двигаться. Вращая ровными боками, он накручивался обратно на срезанную кожуру. Стоило фрукту совершить оборот, как следы разрезов на шкурке исчезали.
