Ролевик::бард-Вор

Наверное, так чувствует себя демиург. Но, только я, забывшись, колыхнул за выбранную нить, сотни и тысячи почти неразличимых вибраций полетели по соседним, вызывая целый каскад изменений. И я понял, почему я — не демиург. И почему мне до этого звания пока — как до луны пешком. Мало знать, как сделать что-то. Нужно ещё и уметь предвидеть последствия такого прямого действия на всю систему. В этот раз, вроде бы, не случилось ничего непоправимого. Дерево поднялось, а вместе с ним подняло и фрагмент земли со всей окружающей растительностью, причём казалось, что этот холмик был всегда, до того органично он выглядел. Однако я до невозможности чётко осознавал, что в другой раз мне может так не повезти. И тогда я, наконец, вернулся к тому, ради чего всё затевалось. Ведь прямое воздействие было всего лишь одной стороной моего дара. И вот уже музыка подхватила висящие узлы недоплетённого заклятья, вплетаясь в него, врываясь, сживаясь воедино. Дополнила, в меру своего или, скорее, в меру моего разумения, правда, скорее подсознательного. И я провалился в разум пленника.

Музыка осталась где-то там, снаружи, хотя какая-то часть меня по-прежнему переплавляла свою душу в ослепительно пронзительную мелодию. Где-то там, моя эмоциональная часть не могла сдержать слезы. А здесь... здесь было моё ratio. Чем-то это "здесь" напомнило мне серию из Star trek: NG с живым кораблём, на котором выстроили форпост. Огромные длинные коридоры, тянущиеся, тянущиеся и тянущиеся. Только... Пожалуй, это было скорее похоже на путешествие по нервным волокнам человеческого мозга (да и, пожалуй, такая аналогия будет наиболее точной). Коридоры были прозрачными, причудливо переплетались в трёх измерениях, а за их стенами мерцали картины из памяти моего "подопытного". Стоило вглядеться, как картина разворачивалась, затягивала и я, не теряя при этом самого себя, мог прожить какой-то эпизод жизни вместе с лежащим передо мной человеком. Стоило пожелать "отцепиться" от просматриваемого фрагмента, и меня несло дальше, по реке памяти, причём я точно знал, что могу легко регулировать скорость движения.

Вот пара детских воспоминаний: вот мама, такая большая и светлая, поднимает тебя на руки и улыбается... наверное, так восторженно и ярко способны воспринимать мир только дети. По мере взросления он уже не кажется таким большим, светлым, и, тем более, радостным. Вот папа ведёт тебя за руку по ярмарке, а ты упоённо сосёшь большой красный леденец на шершавой деревянной палочке... И пока тебе плевать на то что папа у тебя низкого роста, узок в плечах, да и характером не силён...

Вот уже ты чуть постарше... И видишь в щёлочку приоткрытой двери, как мама поколачивает папу за то, что он выпил и поздно пришёл домой (наверное, ещё древние египтянки так колотили своих мужей и любовников, и будут поколачивать и через тысячи лет, во времена покорённого космоса и разведки далёких галактик...). Вот она срывает на нём злобу, придя усталой с работы и узнав, что он не сходил за продуктами. Быт, быт, быт... Вот ты случайно видишь, как папа, оглядевшись и не заметив тебя, злорадно улыбается и сыпет в тарелку маме какой-то порошок. И даже тогда тебе, ребенку, хватает ума связать это с тем, как мама после этого сидит несколько часов, запершись в туалете.

Следующее воспоминание, на котором я останавливаюсь. Тебе лет двенадцать-тринадцать. Ты злорадно улыбаясь, завязываешь старый джутовый мешок с камнями и соседским котом. Как же он тебя достал своими воплями по ночам. И вот, наконец, шанс отомстить. Ты достал мешок, так, чтобы никто не заметил. Поймал кота. Сунул в наполненный несколькими камнями мешок, осталось только завязать и выкинуть в реку. В этой заводи редко кто бывает, ни из деревенских, ни из городских. Деревня выше, а значит, кота вряд ли найдут скоро. Да и будут ли искать? Всем будет спокойнее без него. И ты бросаешь мешок в воду... сердце на пару мгновений ёкает... Ты сжимаешь зубы и идёшь дальше. Ещё раз у тебя ёкнет сердце, когда ты увидишь Маряну, соседскую девчушку лет семи, когда она будет плакать и звать кота, который уже никогда не придёт.

Где-то там, снаружи, мелодия стала тревожнее, на мгновение зазвенела в гневе и понеслась дальше уже не спокойной речкой, а сердитым горным ручьём после грозы, под не до конца разошедшимися тучами. Нотка этого гнева прозвучала и раньше, когда он видел, как папа подсыпал маме порошок... вернее, когда не сказал об этом маме...

И дальше понеслось. Нет, мой "подопечный" не был злодеем, но... Конечно, каждый из нас, или почти каждый совершал что-то, что шло в разрез с его совестью. Однако... Впрочем, не я судья этому человеку. А кто судья, я кажется, уже понял, как и понял общий смысл эльфийского заклятья, которое применил. Это была казнь совестью. Не чьей-то чужой, а твоей, собственной. Но не той, гибкой и усталой, какой она была теперь. А той резкой и бескомпромиссной, какой она была когда-то. Когда-то, когда ты ещё не сделал ни одного противного ей поступка. И она выбирала наказание. Без жалости. Строго. Справедливо. И именно поэтому такой страшной была эта казнь для долгоживущих. Ведь за многие годы им (да чего уж там, нам) столько раз приходилось так, или иначе, поступаться собственной совестью, что её ответ был бы жесток. Это было бы, пожалуй, куда хуже пресловутого ада... Нет, наверное, были бы такие, кто прошёл это испытание с честью. Кто бы выдержал спокойно, потому что не поступался в жизни совестью. Ребёнок бы не умер, почти наверняка. Но для взрослого, особенно такой профессии, как мой оппонент...

Вот он возвращается с каникул домой, в город. Ему, наверное, лет семнадцать. В деревне остаётся девушка, с которой он кувыркался. Он думает о ней с презрением — как же, заполучить её было так просто... она верила всей той чуши, которую он болтал. Думала, он будет с ней? Ха!.. И только где-то в далеко запрятанной части души, части, в существовании которой он не признается даже самому себе, поднимается сожаление. Сожаление о том, что эта энергичная, яркая и красивая девушка, искренняя и такая непохожая на городских, будет страдать. Сожаление и осознание неправильности своего предательства. Разбавленное пониманием, что он все равно будет действовать именно так. Что он будет со смехом рассказывать "друзьям" в городе, как обвёл вокруг пальца деревенскую простушку...

Накал мелодии растёт. Это уже не ручеёк после грозы. Это море под затянутым тучами небом. Море с белыми хлопьями пены на гребнях волн. Налетающие порывы яростного и злого ветра...

Моему оппоненту очень больно. Если бы мог, он бы заплакал, но здесь лишь его душа. И он не может ни заплакать, ни вцепиться себе в волосы, надеясь, что причиняемая ему самому боль хоть немного ослабит боль осознания... Осознания всех тех подлостей, которые он когда-либо совершил.

А я двигаюсь дальше. Пропускаю многое. Вот он, молодой, неотразимый, как он считает, франт, уже старший следователь города, идёт свататься к внучке городского судьи...

Да что этот старый пень себе воображает! Это сейчас он большая шишка, а через пару лет подохнет и кому тогда будет нужна его сиротка внучка! Приданного за ней никакого — старый пень ведь славится своей честностью! Связей у старика, из-за характера, тоже особенных нет. Ну, может, подкормит кто девчушку из жалости, да и попользует заодно! Ведь она, будучи мила и красива — будет бедна, как церковная мышь! А он — он ведь не просто так, в свои двадцать два у него уже карьера! Покровители! Куда уж лучше пару. А эта... ... оказывается, не хочет! Да что она понимает? И вообще, кто её спрашивает? Вполне достаточно его желания... Ну что же, они ещё пожалеют.

Как-к-кая ирония! Судья сгорел во сне, в пожаре, начавшемся от выпавшего из очага уголька, а его внучка, собственно и орудовавшая на кухне в такой поздний час, оказалась заперта в подвале захлопнувшимся люком. Погибла из-за собственной неосторожности, бедняжка, задохнулась дымом. По крайней мере, так выглядит версия следствия в его лице. И подкреплённая достаточными доказательствами того, что это прискорбный несчастный случай, разумеется. И никто, конечно, не видел тёмную фигуру, посещавшую дом судьи в этот вечер. Нет, всё-таки, какая ирония, что расследовать дело поручили именно ему. А он так старался, заметая следы. Впрочем... это, разумеется только к лучшему. Правдоподобнее вышло. А в том, что именно ему доверено расследование — тоже ничего удивительного. Он ведь один из лучших следователей города.

А потом ему поступило предложение, от которого невозможно отказаться. Вербовка в третий отдел, в чёрные щитки. Причём в подразделение, подконтрольное только начальнику тайной стражи, лично. Или дело судьи поднимется из архива, уже с новыми фактами...

Боль захлёстывала его уже так сильно, что её отголоски ощущал даже я, даже окунаясь в его чувства и воспоминания. Был странный контраст между его чувствами из памяти и теми, которые он испытывал сейчас. Было тяжело... Но я уже неотвратимо приближался к настоящему времени.

Я мельком просматривал дальнейшее. Задания, задания, задания. По большей части — ничего особенного — наблюдения, тайное проникновение. Обучение отдельно и по ходу дела. Получение звания старшего оперативника столичного отдела. Были, конечно, и грязные задания. И шантаж, и убийства, и похищения. И запугивание, в том числе путём изнасилования. И сладкое чувство безнаказанности, бывшее с ним тогда. Сладкое чувство причастности к большой и страшной организации, из-за твоей принадлежности к которой тебе мало кто решится перечить. В том числе чиновники, об которых ты зачастую (пусть и по заданию) вытираешь ноги, развлекаешься на их глазах с их жёнами и дочерьми, режешь их, как скот. Или, к примеру, военные...

И по контрасту с его тогдашними чувствами — боль, стыд, раскаяние, ужас от содеянного... Боль не могла его убить — у него сейчас не было тела. Но она свела его с ума, хотя ему от этого и не стало менее больно. Я понял, что теперь долго находиться в разуме человека попросту опасно. Прозрачные туннели изгибались, перекручивались, натужно стонали, грозя рассыпаться. Однако я все ещё не узнал того, что должен был. Я лихорадочно просматривал новые воспоминания, быстро и аккуратно, стараясь ничего не пропустить. Второго шанса у меня не будет. За мной уже начинали осыпаться самые старые воспоминания. С хрустальным звоном раскалывались дальние тоннели, а где-то снаружи гремела уже настоящей бурей в открытом море музыка, а я искал.

И, наконец нашёл. Маленького роста, чуть полноватый, с длинными руками человечек расхаживал перед коротким строем из трёх человек. Наверное, его можно было бы назвать смешным, прекрати он двигаться и закрой глаза. А так от него при первом же взгляде веяло ОПАСНОСТЬЮ — об этом просто кричали его ледяные жестокие глаза и мягкие движения — не война даже, убийцы. Глава третьего отдела инструктировал их. Инструктировал совершить государственную измену. Напасть на принцессу, уничтожить сопровождающих, доставить в особняк на Преннорской. Разумеется, всё тайно, через ближайший лаз службы и тоннель за город. Собственно, поэтому и был выбран именно особняк. Его старшие коллеги организуют засаду. А он возьмёт младшего оперативника Варана и перекроет принцессе отступление, если она, конечно, сможет отступить.

Я вынырнул из воспоминания, судорожно оглядываясь. Что же, судя по состоянию туннелей — минут пять у меня ещё есть, однако не стоит гневить судьбу. Я узнал то, что хотел, теперь нужно выбираться. Никто ведь не знает, что случится, останься я здесь на момент полного разрушения...

По ощущениям было похоже на выныривание из глубины, на остатках воздуха. Некоторое время я бессмысленно сидел на земле, приходя в себя. Прижатая к боку лиара была тёплой и придавала уверенности, а я всё никак не мог отплеваться от хоровода чужих воспоминаний.

Тело у моих ног сотрясали лёгкие конвульсии, уже какое-то время, судя по всему. Через пару минут, когда я уже более-менее пришёл в себя, тело дёрнулось чуть сильнее, и застыло. Перевернув его, я увидел гримасу боли, застывшую на его лице, пену на губах и широко раскрытые неподвижные глаза. Мёртв. Для проверки пощупал пульс. Бесполезно, разумеется. Как странно. Я и в своём мире знал, что готов убить человека. Но там мне ни разу не пришлось проверять свою готовность на практике. А вот здесь... Какой это убитый, на моём счету? Пятый, кажется. Если, конечно, не считать зомби. Но он был мёртв задолго до встречи со мной. Испытываю ли я раскаяние? Нет. Они все заслужили смерть, с моей точки зрения. Да и... Что такое смерть? Она извечная спутница воина. Я поднялся и тронулся к городу. Ноги больше, вроде не подкашивались, зайти я рассчитывал через подземный ход, известный мне ещё со времён моей бытности вором. В воспоминаниях убитого сведений о нём не было. Может быть, он о нём не знал. Может быть, о нём не знала и служба. Кто знает? Был шанс нарваться на засаду, шанс что тоннель давно обвалился, шанс нарваться на кого-то из воров... Однако, даже тогда, давно, об этом ходе знала всего пара человек, а сейчас, через столько лет, может быть, не знает и вообще никто. Во всяком случае, мои шансы пройти живым через него много выше, чем через ворота или через стену. Это только в книгах в город можно легко пройти с первым попавшимся крестьянином, везущим на телеге сено... На самом деле все отнюдь не так просто.

Я перешёл на лёгкий бег. Так я могу двигаться долго, несколько часов кряду, особенно, если не буду разговаривать. Да и по скорости почти равен лошади, идущей рысью. Не впрямую, конечно, только за счёт того, что двигаюсь не по дороге, а по лесу, напрямик. Да и следов почти не оставляю, выследить меня сейчас сможет только очень опытный следопыт, да и он за мной явно не угонится.

Вернулся мыслями к смерти. Вспомнил строки незабвенного Миямото Мусаси, читанные ещё давно, в нашем мире, но уже тогда запавшие в душу: "Под Путём Воина понимается смерть. Он означает стремление к гибели всегда, когда есть выбор между жизнью и смертью. И ничего более. <...> Если ты живёшь, свыкнувшись с мыслью о возможной гибели и решившись на неё, если думаешь о себе как о мёртвом, слившись с идеей Пути Воина, то будь уверен, что сумеешь пройти по жизни так, что любая неудача станет невозможной, и ты исполнишь свои обязанности как должно."

Следовал ли я ему там? Старался следовать, но как-то... понарошку. Не принимая внутрь себя это понимание. А теперь, неожиданно, увидев воочию действие старого эльфийского заклинания, больше того, поняв изнутри, что при этом чувствуешь... Я понял, что теперь не смогу иначе. Для меня, путь воина это путь совести. Мы заключаем сделки с собственной совестью из страха. Из страха, что следование совести приведёт нас к краху и гибели. Что ж, сейчас для меня самое время начать думать о себе, как о мёртвом. Сейчас я иду против могущественной организации в и так-то не самой дружелюбной ко мне стране. Боюсь ли я? Что врать-то, разумеется боюсь. Но готов ли я умереть? Я считаю, что сейчас я, может быть впервые в двух своих жизнях, делаю что-то действительно правильное. Делаю то, что должен. Поэтому... Пожалуй, я готов. И даже готов не жалеть, если у меня ничего не получится...