Смерть Фогара была всего лишь естественным развитием философии темной стороны. Она была окончательным поражением — его поражением. Почему же Бэйна должны винить за чужую слабость?

Он ускорил темп, стиснув зубы в яростном разочаровании. Не удивительно, что его эмоции так противоречат друг другу. Учения Академии сами по себе были противоречивы. Темная сторона не допускала ни милосердия, ни прощения. Хотя от учеников ожидалось, что они отступят, едва взяв верх над оппонентом на дуэльном ринге. Это было неправильно.

Бэйн подошел к двери Кордиса. Он задержался, стараясь сделать выбор между неизбежностью наказания и злостью на возмутительную ситуацию, в которую его и всех остальных учеников вовлекали каждый день.

Гнев, решил он, наконец, послужит ему лучшим образом.

Он коротко постучал в дверь и, когда изнутри донеслось разрешение войти, отворил ее. Кордис преклонил колени в центре комнаты, погрузившись в глубокую медитацию. Бэйн был в этой комнате и прежде, и не мог не восхититься ее экстравагантностью. Стены украшали дорогие гобелены и ковры. Кругом, придавая тусклое сияние туманному воздуху, беспорядочно стояли золотые жаровни и курильницы, в которых жглись густые благовония. В одном из углов покоилась широкая роскошная кровать. В другом стоял искусно гравированный стол из обсидиана, с небольшим ларем на поверхности.

Крышка ларя была открыта, обнажая лежащие внутри ювелирные изделия: ожерелья и цепочки из драгоценных металлов, кольца из золота и платины, инкрустированные полудрагоценными камнями. Кордис приложил большие усилия не только для того, чтобы окружить себя материальными благами и богатым убранством, но и для того, чтобы обратить на все это чужое внимание. Бэйн подозревал, что Повелитель ситов в какой-то мере получал удовольствие (и силу) от завистливого вожделения и алчности, вселяемых в остальных его имуществом.

Впрочем, безделушки для Бэйна не представляли интереса. Его больше впечатляли манускрипты и тома, рядами стоящие на полках вдоль стены; каждая из великолепных книг была обтянута кожей с золотым тиснением. Многие тома насчитывали тысячи лет, и он знал, что они содержали секреты древних ситов.

Повелитель Кордис, наконец, поднялся на ноги и выпрямился, взглянув сверху вниз на студента серыми, впалыми глазами.

— Каз'им рассказал мне о том, что произошло вчера утром, — произнес он. — Он сказал мне, что ты несешь ответственность за смерть Фогара.

Тон его голоса не сказал Бэйну ровным счетом ничего относительно его эмоционального состояния.

— Я не могу нести за это ответственность, — спокойно ответил Бэйн. Он был зол, но не глуп. Следующие свои слова он подбирал очень осторожно; он хотел убедить Повелителя Кордиса, а не привести его в ярость. — Фогар опустил защиту. Он оставил себя уязвимым на ринге. Было бы проявлением слабости не воспользоваться этим.

Это было не совсем правдой, но достаточно близко к ней. Одним из первых уроков, которые преподал студентам Каз'им, было сооружение вокруг себя защитного экрана, который не даст врагу использовать Силу. Одаренный Силой оппонент мог вырвать твой светомеч, сбить тебя с ног, или даже потушить клинок меча, не касаясь рукой и не используя оружия. Щит Силы был самой главной и самой необходимой защитой из всех.

Она стала для всех учеников инстинктом, почти что их второй сущностью. Как только клинок опускался, поднимался защитный покров. Оборона от силового натиска противника и сокрытие собственных действий требовали столько же концентрации и энергии, сколько и увеличение физической отваги или предугадывание движений соперника. Это была та невидимая часть боя, незримая битва умов (а не банальное противостояние тел и клинков), которая почти всегда определяла исход дуэли.

— Каз'им говорил, что Фогар не опускал защиты, — парировал Кордис. — Он сказал, что ты просто прорвался через нее. Его оборона не смогла устоять перед твоей мощью.

— Мастер, вы хотите, чтобы я был сдержанным, когда мой противник слаб?

Это был довольно провокационный вопрос. На который Кордис даже не потрудился ответить.

— Одно дело, поразить оппонента на ринге. Но даже после его падения, ты продолжил атаковать его. Он был побежден задолго до того, как ты совершил убийство. То, что сделал ты, нисколько не отличается от поражения мечом павшего и бессознательного врага... подобное не допускается на тренировках.

Слова попали почти в цель, воскресив чувство вины, которое Бэйн старался похоронить как раз по пути сюда. Кордис молчал, ожидая хоть какой-то реакции. А Бэйну надо было дать ответ. Но единственное, что приходило на ум, это вопрос, который мучал его все сумеречные часы перед рассветом.

— Каз'им знал, что происходит. Он видел, что я делаю. Почему он не остановил меня?

— И в самом деле, почему? — спокойно ответил Кордис. — Повелитель Каз'им хотел увидеть, что произойдет. Он хотел увидеть, как ты поведешь себя в этой ситуации. Будешь ли ты милосердным... или сильным.

И вдруг Бэйн понял, что он был вызван в покои Мастера не для наказания.

— Я... не понимаю. Я думал, что запрещено убивать другого ученика.

Кордис кивнул.

— Нам не нужны студенты, нападающие друг на друга в коридорах; мы хотим, чтобы ваша ненависть была направлена против джедаев, а не против друг друга.

Слова вторили аргументу, к которому Бэйн пришел всего лишь несколько минут назад. Но то, что последовало дальше, он никак не ожидал.

— Несмотря на это, смерть Фогара может стать незначительной утратой, если поможет тебе раскрыть твои полные возможности. Для тех, кто силен в темной стороне, можно сделать исключение.

— Как Зирак? — спросил Бэйн. Слова вылетели непроизвольно, и он даже не успел осознать, что сказал.

К счастью, вопрос скорее позабавил Кордиса, нежели оскорбил его.

— Зирак понимает мощь темной стороны, — сказал он с улыбкой. — Тьму питают страсти.

— Покой — это ложь, есть только страсть, — заученно проговорил Бэйн. — Через страсть я познаю силу.

— Совершенно верно. — Кордис, казалось, был доволен, хотя сложно было сказать, собой ли, или своим студентом. — Через силу я познаю мощь; Через мощь я познаю победу?

— Через победу мои оковы рвутся, — почтительно продекламировал Бэйн.

— Уясни это — по настоящему уясни это — и возможности твои будут безграничны!

Кордис освобождающе взмахнул рукой, затем снова уселся на коврик для медитации, едва Бэйн повернулся, чтобы уйти. У самой двери молодой человек помедлил и обернулся.

— Кто такой сит'ари? — выпалил он.

Кордис склонил голову набок.

— Где ты слышал это слово? — его голос стал серьезным.

— Я... я слышал, как его употребляли некоторые студенты. О Зираке. Они говорили, что он может быть сит'ари.

— Некоторые из старых текстов рассказывают о сит'ари, — медленно ответил Кордис, указывая окольцованным когтем на книги, расставленные по комнате. — Говорят, что ситов однажды возглавит совершенное создание, тот, кто воплотит темную сторону и все, за что мы боремся.

— Зирак и есть это совершенное создание?

Кордис пожал плечами.

— Зирак — сильнейший студент Академии. На данный момент. Быть может, со временем он превзойдет Повелителя Каз'има и меня, равно как и всех остальных Повелителей. А может, нет. — Он сделал паузу. — Многие из Мастеров не верят в легенду о сит'ари, — через мгновение продолжил он. — Повелитель Каан тоже отрицает ее. Она идет вразрез с философией, лежащей в основе Братства Тьмы.

— А вы, Мастер? Вы верите в легенду?

Бэйн ждал, пока Кордис обдумывал ответ. Казалось, это длилось вечность.

— Такие вопросы слишком опасны, чтобы задавать их, — наконец, вымолвил Темный Повелитель. — Но если сит'ари больше, чем легенда, он не родится, уже имея в голове все наши учения. Он должен пройти через тигль испытаний и битв, чтобы достигнуть такого совершенства. Кое-кто мог бы сказать, что подобное обучение — цель этой Академии. Но я не согласился бы, заявив, что мы тренируем наших учеников для того, чтобы те примкнули к рядам Повелителей ситов. Тренируем с той целью, чтобы они могли встать бок о бок с Кааном и остальным Братством.

Поняв, что этот ответ был не хуже того, что он намеревался получить, Бэйн поклонился и покинул покои. Его освободили от преступления, одарили прощением благодаря его силе и потенциалу. Ему следовало бы ликовать, торжествовать. Но, по какой-то причине, все, о чем он мог думать, направляясь на крышу к другим студентам, было неприятное бульканье предсмертных вздохов Фогара.

* * *

Этой ночью, в уединении комнаты, Бэйн изо всех сил старался отыскать смысл произошедшего. Он искал глубинную мудрость за словами Мастера. Кордис сказал, что его эмоции — его гнев — позволили призвать силу, чтобы одолеть Фогара. Он сказал, что темную сторону питает страсть. Бэйн испытывал подобное слишком часто, потому знал, что это правда.

Но он не мог отделаться от ощущения, что здесь было и нечто большее. Он не считал себя бессердечным. Он не верил, что был беспощадным или жестоким. Но как еще объяснить то, что он сделал с беспомощным макуртом? Это было убийство, или казнь... и Бэйн никак не мог найти правильный ответ.

У него на руках было много крови: он убил сотни, может даже тысячи республиканских солдат. Но то была война. И убитый на Апатросе энсин был лишь актом самозащиты. Все это были случаи из разряда "убей или будь убитым", и он не испытывал никакого сожаления о содеянном. Но то, что произошло вчера, было иным.

Как он ни старался, он не мог найти оправдание случившемуся на ринге. Фогар насмехался над ним, вскармливая его гнев и смертоносную ярость. И все же, он не мог извинить себя даже тем, что был захвачен накалом страстей. Возможно, он не был с собой честен. Притягивая темную сторону, он чувствовал бушующие в себе эмоции, но само деяние было холодным и обдуманным. Даже расчетливым.

Лежа в кровати, Бэйн задавался вопросом, были ли взаимоотношения между страстью и темной стороной более сложными, чем пояснил Кордис? Он закрыл глаза, снова вернувшись мыслями к произошедшему. Дыша медленно и глубоко, он постарался оставаться спокойным и бесстрастным, чтобы проанализировать свои ошибки.

Он был унижен и оскорблен, и отплатил гневом. Гнев позволил ему призвать темную сторону, чтобы ударить ею по врагу. Он помнил чувство восторга, триумфа, когда Фогара отшвырнуло прочь по воздуху. Но было и что-то еще. Даже после победы его ненависть продолжала расти, вздымаясь словно пламя, потушить которое можно было только кровью.

Темную сторону питала страсть, но что если страсть точно так же питала и темную сторону? Эмоции приносили силу, но эта сила множила интенсивность эмоций... которые вкупе давали увеличение силы. При подходящих обстоятельствах это могло создать цикл, который завершится только тогда, когда человек достигнет пределов возможностей управления Силой — или когда цель его гнева и ненависти будет уничтожена.

Несмотря на тепло в комнате, по спине Бэйна пробежал холодок. Как вообще возможно было вмещать или контролировать силу, питавшую саму себя? Чем больше он, как ученик, будет учиться привлекать Силу, тем больше его будут контролировать эмоции. Чем сильнее человек станет, тем менее рационален он будет. Это неизбежно.

Нет, — подумал Бэйн. Он что-то упустил. Должен был упустить. Если это было правдой, Мастера обучали бы студентов техникам ухода от таких ситуаций. Обучали бы дистанцировать себя от собственных эмоций, даже если те использовались для призыва темной стороны. Но в его обучении не было ничего похожего, так что анализ Бэйна, скорее всего, неверен. Должен быть неверен!

Отчасти успокоившись, Бэйн позволил комфорту сна поглотить свои мысли.

* * *

— Меня от тебя тошнит! — сплюнул отец. — Погляди, как много ты жрешь! Да ты еще хуже, чем паршивая зуккская свинья!

Дес старался игнорировать его. Он сгорбился на стуле за обеденным столом и сосредоточился на еде, запихивая в рот то, что можно было подцепить вилкой.

— Ты слышал меня, пацан? — фыркнул отец. — Думаешь, эта еда перед тобой бесплатная? Я ее оплачиваю, знаешь ли! Я надрывался каждый день недели, но я сейчас должен даже больше, чем в начале этого поганого месяца!

Харст был пьян, как обычно. Его глаза остекленели, и от него по-прежнему несло рудниками; он не потрудился даже принять душ, перед тем как приложиться к бутылке, которую прятал под одеялом на своей койке.

— Ты что хочешь, чтобы я начал вкалывать по две смены, чтобы прокормить тебя, пацан? — выкрикнул он.

Не поднимая глаз от тарелки, Дес пробурчал:

— Я отрабатываю столько же смен, сколько и ты.

— Чего? — сказал Харст, его голос упал до угрожающего шепота. — Что ты сейчас сказал?

Вместо того чтобы прикусить язык, Дес поднял голову от тарелки и вперил взгляд прямо в красные, затуманенные отцовские глаза.

— Я сказал, что отрабатываю столько же смен, сколько и ты. А мне только восемнадцать.

Харст встал, откинув свой стул.

— Восемнадцать, а все еще слишком туп, чтобы понять, когда надо держать язык за зубами. — Он разочарованно покачал головой. — Кровожадное проклятие моего существования — вот ты кто.

Швырнув вилку в тарелку, Дес встал в полный рост, опрокинув собственный стул. Теперь он был выше, чем отец, и на теле уже начинали проступать мускулы, наработанные в туннелях.

— Собираешься избить меня? — бросил он отцу. — Намерен преподать мне урок?

Челюсть Харста отвисла.

— Да что у тебя с башкой творится, сосунок?

— Меня воротит от всего этого, — огрызнулся Дес. — Ты валишь свои проблемы на меня, но это ты пропиваешь все наши кредиты. Может если бы ты, наконец, протрезвел, мы смогли бы убраться с этого вонючего мирка!

— Ах ты дерзкий, мерзопакостный щенок! — взревел Харст, вдвинув стол в стену.

Он перескочил через опустевшее теперь пространство и схватил Деса за руки так крепко, словно это была пара дюрастиловых наручников. Юноша попытался вырваться, но отец был намного тяжелее его, и почти половина его веса приходилась на мускулы.

Поняв, что это безнадежно, Дес перестал сопротивляться спустя несколько секунд. Но он не собирался унижаться и плакать. Только не в этот раз.

— Если хочешь избить меня, — сказал он, — запомни, что это будет в последний раз, старик. Тебе лучше хорошенько постараться.

Харст так и сделал. Он накинулся на своего сына с животной яростью озлобленного, отчаявшегося человека. Он сломал ему нос, подбил оба глаза. Он выбил ему два зуба, рассек губу, и переломал ребра. Но пока все это продолжалось, Дес не сказал ни слова, и не пролил ни единой слезы.

Той ночью, когда Дес лежал в своей кровати, слишком контуженный и опухший, чтобы заснуть, единственная мысль крутилась у него в голове, заглушаемая лишь громким пьяным храпом Харста, отрубившегося в углу.

Надеюсь, ты умрешь. Надеюсь, ты умрешь. Надеюсь, ты умрешь.

В этот момент он ненавидел своего отца, как никогда. Он воображал себе, как гигантская рука сжимает его жестокое сердце.

Надеюсь, ты умрешь. Надеюсь, ты умрешь. Надеюсь, ты умрешь.