Главным калибром - огонь!

С каждым пройденным кабельтовым 'Пересвет' всё больше и больше садился носом, градус за градусом кренясь на левый борт. Корма постепенно поднималась вверх, и под конец боя избитый корабль стал плохо слушаться руля. Чтобы устранить проблемы с остойчивостью, капитан 1-го ранга Бойсман приказал затопить междудонные отсеки, за исключением носовых.

Носовая десятидюймовая башня смолкла в середине второй фазы боя, получив два подряд попадания японских снарядов — вышла из строя горизонтальная наводка. Апофеозом триумфа вражеских комендоров стало прямое попадание в грот-мачту 305-мм снаряда с 'Сикисимы', после которого часть мачты вместе с ранее разрушенным марсом рухнула за борт. В казематах на верхней палубе с левого борта полыхали пожары, питаемые детонацией боеприпасов к 75-мм орудиям Канэ.

Успешно выдержав перестрелку с развалившими строй крейсерами Камимуры, капитан 1-го ранга Рейценштейн не рискнул бодаться с броненосцами 1-го боевого отряда, и отдал приказ выходить из боя. Повернув на пару румбов вправо, тройка русских броненепалубных крейсеров увеличила ход до семнадцати узлов.

Медленно обходя по правому борту колонну бронированных исполинов, 'Варяг' и 'богини' фактически спрятались за их корпусами от огня противника. Впоследствии, подводя итоги сражения, генерал-адъютант одобрил данное решение Рейценштейна, сочтя маневр Николая Карловича грамотным тактическим шагом, полностью отвечающим сложившейся обстановке.

Отразив минную атаку пятёрки русских истребителей, крейсера Камимуры пошли на зюйд, постепенно собираясь в один единый отряд. К этому времени вице-адмирал получил несколько радиограмм о помощи от Девы, корабли которого вот уже десять минут как на полной скорости отходили прочь от Порт-Артура.

Причиной бегства четвёрки японских крейсеров стал подход и вступление в бой 'Богатыря' и 'Баяна', мгновенно склонивших чашу весов в сторону русских. Одно дело вести перестрелку на параллельных курсах с 'Аскольдом' и парой 'картонных' крейсеров 2-го ранга, и совсем другое — противостоять пятёрке крейсеров, два из которых идут наперерез, готовые совершить маневр 'crossing the T'. Едва рядом с 'Читосе' разорвались первые снаряды, прилетевшие со стороны новых противников, контр-адмирал Дева сразу же приказал своему отряду поворачивать вправо на восемь румбов, и любой ценой держать ход в двадцать узлов.

Разойдясь на контркурсе с русской эскадрой, броненосцы 1-го боевого отряда какое-то время шли южным курсом. Вице-адмирал Того молчал, с высоты мостика 'Микасы' рассматривая закопчённые стволы носовой башни главного калибра. Никто из офицеров не рискнул потревожить одиночество командующего Объединённым флотом, который только что расстался с иллюзией о неготовности врага к этой войне. Северные варвары оказались очень даже готовы к войне, попутно посрамив хвалёную разведку японского Генерального штаба. Первое же морское сражение показало тактическое преимущество и моральное превосходство русских, нисколько не испугавшихся боя с более многочисленным противником.

Тяжело вздохнув, Того повернулся и пошёл в ходовую рубку 'Микасы', попутно пнув ногой неразорвавшийся снаряд малого калибра — 'подарок' с 'Разящего'. Стальная болванка лишь лязгнула по металлу, откатившись в сторону с пути маленького желтокожего человечка.

— Кхм... Доктор, что, там, с вице-адмиралом? — кашлянув, спросил наместник. — Он сильно ранен?

— На первый взгляд, жизненно важные органы не задеты. Рассечены мышцы, имеется некоторая кровопотеря, и, вроде, всё, — секунду подумав, врач выдал достаточно обстоятельный доклад. — Потребуется операция, чтобы извлечь застрявшие в тканях осколки. Но, это уже на берегу, в госпитале.

... Ну, Слава Богу, и Старк пострадал не сильно. Полежит в госпитале, полечится, к весне, глядишь, пойдёт на поправку, — Алексеев прихлебнул из стакана чай. — Странное дело: из всех, находившихся в рубке, не пострадали всего лишь двое — я и Эбергард. Да и то флаг-офицер сломал руку, когда падал на пол, сбитый сразу двумя телами — моим и мичмана Эллиса. Эх, мичман, мичман...

Генерал-адъютант вновь отхлебнул из стакана, и замер, сидя в кресле-качалке, принесённом матросами откуда-то снизу прямо к носовой башне главного калибра. Среди хаоса обломков, разбросанных по верхней палубе, кресло смотрелось дикой нелепицей. Но, вынесенный на руках из боевой рубки — от стресса, похоже, отказали ноги, мигом став ватными — наместник наотрез отказался спускаться вниз, в лазарет.

Наскоро осмотрев Алексеева, доктор констатировал всего лишь синяки и ушибы, не опасные для жизни, и по приказу генерал-адъютанта удалился помогать другим раненым. Появился вестовой, притащив небольшой раскладной столик, и водрузив на него перед обалдевшим наместником поднос со стаканом крепкого чая с сахаром и лимоном. Чай пришёлся весьма кстати, и, попивая напиток, генерал-адъютант постепенно приходил в себя, отходя от пережитого.

— А позови-ка, мне, братец, кого-нибудь из офицеров, — кряхтя, и охая, Алексеев с трудом поднялся с кресла. — Поторопись, голубчик, Христа ради.

Вестовой убежал, нырнув куда-то внутрь надстройки, а наместник огляделся вокруг уже совершенно иным взглядом оказавшегося на волоске от гибели человека.

Дымя пробитыми во многих местах трубами, 'Цесаревич' семиузловым ходом вползал на внешний рейд крепости. Здесь уже стояли, бросив якоря у Тигрового полуострова, крейсера Рейценштейна: закопченные и обожжённые, с пробоинами и прочими разрушениями. Следом за флагманом тянулись остальные броненосцы эскадры, причём 'Пересвет' пылал многочисленными пожарами, и шёл с приличным креном, оставляя за кормой целое облако густого дыма.

— Боже, прям плавучий костёр какой-то, — пробормотал генерал-адъютант, мысленно ужасаясь состоянию корабля. — Неужели на нём остался хоть кто-то живой?

— Вы что-то сказали, ваше высокопревосходительство? — капитан 2-го ранга Шумов подошёл незаметно, словно призрак. — Извините, ваше высокопревосходительство, я не расслышал: после боя в ушах, словно ваты понапихано.

— Отставьте, капитан, 'превосходительство' для иных ситуаций, — неопределённо махнул рукой наместник. — Сегодня обращайтесь ко мне по имени-отчеству — так будет правильнее.

— Слушаюсь, Евгений Иванович, — если старший офицер броненосца чему-то и удивился, то не подал виду. — Какие будут приказания?

— Передайте контр-адмиралу Иессену мой приказ: начать восхождение на гору Фудзияма, — произнёс Алексеев, глядя офицеру прямо в глаза. — Капитан, этот приказ нужно передать слово в слово.

— Слушаюсь. Я подзову миноносец, и с ним передам контр-адмиралу записку с Вашим приказом, — козырнув, Шумов повернулся, и быстрым шагом ушёл на корму.

Спустя где-то три часа 'Ретвизан' поднял брошенный, было, якорь, и, сопровождаемый пятью истребителями 2-го отряда — 'французами', взял курс на юго-восток. Следом за броненосцем поспешил вспомогательный крейсер 'Ангара', выхода которого из гавани Иессен дожидался целый лишний час.

В двенадцати милях от Порт-Артура к этим двум кораблям присоединился 'Боярин', ранее отделившийся от отряда крейсеров Грамматчикова. Сразу же после этого контр-адмирал отослал обратно в крепость пятёрку миноносцев сопровождения, а затем повернул со своим отрядом на юг.

Солнце коснулось краем диска западного горизонта, возвещая окончание короткого зимнего дня, и опустившаяся на море ночь надёжно укрыла русские корабли непроницаемой для чужого взора завесой темноты.

ГЛАВА 9.

— Евгений Иванович! Ваше высокопревосходительство! Что произошло? Куда и почему уходят 'Ретвизан' и 'Ангара'? — громкий и властный голос, нарушивший одиночество наместника, мог принадлежать лишь одному человеку — Макарову. А вот и он сам, задымлённый и возбуждённый, глаза сверкают, борода торчком.

— Рад видеть Вас, Степан Осипович, живым и в добром здравии, — генерал-адъютант повернулся в сторону Макарова. — Признаюсь, грешным делом думал, что больше никого не увижу: ни Вас, ни Иессена, ни князя Ухтомского... Как, там, на 'Петропавловске' — туго вам пришлось, да?

— Относительно нам досталось, Евгений Иванович, относительно. Если сравнивать с 'Цесаревичем' и 'Пересветом', то 'Петропавловск' вообще легко отделался, — вице-адмирал подошёл вплотную к Алексееву, высокие начальники пожали друг другу руки, обнялись по-братски. — Скажу, как на духу: такое вижу впервые. Настоящий ливень из железа и взрывчатки, японцы поливали нас снарядами, словно из шланга!

— Что делать, Степан Осипович, коли пришла эра скорострельных пушек. Поздно сокрушаться: мы сами создали столь ужасное оружие, — покачал головой наместник. — Вы спрашивали о 'Ретвизане'. Уж, простите, ради Бога, но я не могу ответить на этот вопрос. И не потому, что не доверяю Вам лично, а по причине данного Карлу Петровичу Иессену слова. Скажу одно — с сего дня у нас остаётся пять броненосцев. Вот так вот.

Макаров, похоже, не только удивился, но и буквально опешил от такой новости. Это же уму непостижимо — посылать куда-то к чёрту на кулички один из двух новейших броненосцев! Притом, в ситуации, когда число кораблей данного класса на эскадре фактически сократилось до трёх единиц! 'Цесаревич' и 'Пересвет' вышли из строя, и, судя по всему, на очень длительное время. Обоим кораблям предстоит обширный восстановительный ремонт, причём с 'Пересветом' придётся возиться, и возиться. А тут наместник такое учудил! Ладно бы, послал в крейсерство одиночный рейдер — пусть хоть того же 'Боярина' — так нет, выделил целый отряд сразу из трёх кораблей. Вице-адмирал нисколько не сомневался, что Иессен ушёл в крейсерство, ушёл надолго, имея заранее подготовленные приказ и планы. Причём, полученные задолго до сегодняшнего выхода в море, и последовавшего за ним боя.

Ещё вчера днём, побывав в порту, Макаров обратил внимание, что на 'Ангару' грузят уголь, много угля, больше, чем обыкновенно требуется этому пароходу. Поход 'Ангары' не отменили даже по причине повреждений, полученных кораблём во время обстрела гавани: крупнокалиберный фугас угодил в надстройку, вызвав сильный пожар, с трудом потушенный командой и рабочими порта. Вспомогательный крейсер так и пошёл в рейдерство с ещё дымящимися надстройками. Впрочем, и 'Ретвизан' ушёл, имея массу мелких повреждений, полученных им в бою. Хорошо, хоть, Иессен сдал на берег раненых моряков из экипажа своего броненосца.

— Я не могу согласиться с Вашим решением, Евгений Иванович, и считаю его в корне ошибочным. Вы не должны были распылять силы эскадры, отсылая 'Победу' во Владивосток, — взял, и прямо в лоб заявил эксцентричный вице-адмирал. — Имей мы сегодня семь броненосцев вместо шести — и японцы не ушли бы от крепости без потерь в кораблях линии.

— Вы, Степан Осипович, всерьёз полагаете, что с 'Победой' бы нас ждала победа? — генерал-адъютант удивился столь сильно, что и не заметил невольного каламбура своих слов. — Вы видите состояние 'Пересвета'? Вот так же могла выглядеть и 'Победа', если бы японцы сосредоточили на ней свой огонь. И нам, порту, пришлось бы ремонтировать на один броненосец больше.

Наместник не ошибался. Как раз в этот момент 'Силач' и буксиры проводили на внутренний рейд мимо 'Цесаревича' наиболее пострадавший броненосец эскадры, и взоры сотен моряков устремились в сторону избитого японцами 'Пересвета'. Столь страшного зрелища ещё никто никогда не видел: обгоревший до пепельного цвета, с зияющими чернотой пробоинами, корабль медленно полз кормой вперёд.

Ещё на подходе 'Пересвета' к гавани все прекрасно видели, что броненосец сидит очень низко — нижний ряд иллюминаторов в носу ушёл под воду, а гонимый кораблём бурун доходил чуть ли ни до клюзов. Развёрнутая на левый борт заклинившая носовая башня, нелепо торчащий обрубок грот-мачты, заваленные массой обломков шканцы. Просто удивительно, что во время боя не пострадали ни младший флагман эскадры, контр-адмирал князь Ухтомский, ни командир корабля, капитан 1-го ранга Бойсман.

— А зачем мы вообще всю ночь болтались в море, если Вы, господин адмирал, знали, что утром враг сам придёт к крепости? — немного подумав, Макаров сменил тему разговора. — Не кажется ли Вам, что мы могли принять бой под дулами крепостных орудий, и нанести врагу сокрушительное поражение?

— Нет, дорогой мой Степан Осипович, мне так не кажется, — грустно улыбнулся Алексеев. — Ещё до войны, осенью, береговые батареи проводили учебные стрельбы. Трижды. И всякий раз меткость огня наших пушек оставляла желать лучшего. Откровенно говоря, артиллеристы мазали уже с тридцати кабельтовых, не попадая в еле ползущую за буксиром мишень. Причина не только в отсутствии надёжных дальномерных приборов, но и в методиках стрельбы. У крепостных артиллеристов проблемы со стрельбой на дальних дистанциях, и я не знаю, как с этим бороться.

— А крепостные пушкари когда-нибудь слышали о методике стрельбы лейтенанта Гревеница? — ехидным тоном поинтересовался вице-адмирал. — Барон Гревениц, Владимир Евгеньевич, старший артиллерийской офицер 'России'. Он же автор инструкции по стрельбе на дистанциях в шестьдесят-семьдесят кабельтовых.

— Неужели Вы полагаете, Степан Осипович, что я один в состоянии везде успеть, и за всем уследить?! — начал закипать наместник. — Да, я получил рапорт Гревеница, и отправил его инструкции всем командирам кораблей эскадры! Более того, я приказал Эвальду Антоновичу немедленно назначить Гревеница ответственным за подготовку наводчиков по его методу! Но я не могу разорвать лейтенанта на две части, не могу моментально внедрить его метод в крепостной артиллерии!

— Прошу покорнейше извинить, ваше высокопревосходительство, и в мыслях не имел Вас задеть, — Макаров, похоже, не ожидал столь гневной отповеди от высокопоставленного начальника, и, видимо, малость опешил.

— А, бросьте, Степан Осипович! Неужели я не вижу, как Вы, едва успев приехать, всё здесь вынюхиваете и прознаёте? Вижу, знаю! — сорвавшегося генерал-адъютанта уже было не остановить. — Чья это была идея послать Вас вперёд — Верховского, или Безобразова? Авелана? Или, может, Рожественского? Я знаю, что эти двое копают под меня и под Старка! И нисколько не думают о войне! А мы — не готовы к войне, ни морально, ни материально! Да, нисколечко не готовы! А враг — готов!

— Японцы обманывали нас много лет, методично готовясь к войне! Втюхивали дипломатам всякую чушь, а те и рады слушать, развесив уши! — чуть переведя дух, продолжил наместник. — Вот, скажите, Степан Осипович, где 'Ослябя'? Почему я не вижу этого корабля в составе эскадры?

— Да, Бог с Вами, Евгений Иванович, я сам требовал торопить Вирениуса! Как мог, требовал! — опешивший, было, вице-адмирал перешёл в контрнаступление. — Но что я мог сделать против решений Адмиралтейства? Ничего! Да я вообще напросился в состав комиссии, чтобы успеть, помочь Вам и Старку! Ведь, любому дураку было ясно, что наша политика в Корее вот-вот приведёт к полному разрыву с Токио!

— А вот об этом — о нашей политике — молчите! Молчите, Степан Осипович, и не кричите на весь рейд, — Алексеев неожиданно, словно, опомнился, шагнул вплотную к Макарову, перейдя на шёпот. — Никогда, Степан Осипович, даже думать не смейте об ошибках того, кто заварил всю эту кашу. Наше дело — служить и защищать самодержавие и отечество, каким бы оно не было.