Вспомнят ли меня былые знакомые? Теперь, как ни крути, мы с ними живём в разных мирах. В моей новой жизни мне даже для мамы будет трудно найти место, так стоит ли возобновлять старые связи, прежде чем разорвать их окончательно?
Граница осталась позади, поезд шёл по русской земле. Стучали колёса, в открытое окно тянуло казавшимся холодным ветром. Я стояла у окна, пока мне не надуло уши до боли. Ничего страшного с ними не произошло, так что лечить их я не стала. Права была госпожа Фримэн, посоветовавшая мне выбрать целительство — исцелить саму себя у меня получалось на раз-два. Правда, я никогда не пробовала лечить что-то серьёзное, но всякие мелочи — насморки, простуды, синяки — исцелялись с лёгкостью необыкновенной. И это притом, что лечить с помощью магии самого себя всегда считалось труднее, чем других.
Поезд останавливался несколько раз, на разных станциях; пару раз я выходила размять ноги. Непривычно низкие перроны были выложены плиткой, торговцы и торговки предлагали черешню, клубнику, воблу, ходили менялы, продававшие рубли в обмен на доллары и евро. Я уже успела отвыкнуть от звучащей вокруг русской речи, и мне было немного странно. Я словно заново осознала, что знаю три иностранных языка и могу говорить на них так же, или почти так же, как на своём родном. И английский уже стал для меня даже привычней, чем русский. Я то и дело ловила себя на том, что, вспоминая Штернштадт и Школу, думаю по-английски.
К вокзалу поезд подкатил ранним утром. Солнце пряталось за зданием вокзала, в тени было прохладно, и я запахнула купленную в Штернштадте ветровку. Со мной, как и при прибытии в Школу, был один чемодан, и значительное место в нём занимали гостинцы родичам. Иные везли домой целую кучу вещей, и я искренне удивлялась, зачем им столько. Ладно ещё — на новое место жительства, но неужели у них дома не найдётся ни белья, ни полотенец?
Метро только-только открыли. Я протянула кассирше тысячную купюру, она недовольно поджала губы, но отсчитала сдачу. Я поколебалась, не позвонить ли домой из автомата — разряженный мобильник так и остался валяться где-то в ящике моей комнаты в Штернштадте — но решила, что мама и так знает, что я приезжаю, а ключи от её дома у меня с собой. Если она спит, я смогу войти, не потревожив её, а телефонный звонок её разбудит.
Так оно и получилось, но я не учла цепочки, накинутой на дверь изнутри. Я примерилась к кнопке звонка, но потом решила попробовать справиться своими силами. Хорошо быть тонкокостной — я просунула руку в щель, немного повозившись, всё же сумела скинуть цепь, и только тут сообразила, что могла проделать это телекинезом. Но вернувшись домой, в привычную обстановку, я на какой-то момент забыла о магии. Дверь открылась, я вошла и прислушалась. В доме было тихо. Крошечная прихожая вела в кухню, всё было знакомым и в тоже время каким-то не таким. Словно бы стало меньше, или это я выросла, хоть расти перестала лет десять назад. Да и кое-какие заметные перемены были. С буфета исчез радиоприёмник, зато появился новый маленький телевизор, стол покрывала новая цветастая клеёнка. Стараясь не шуметь, я прошла в коридор, куда выходили двери комнат. Из гостиной исчезла старая широкая тахта, и появился диван, меньшего размера, но мягкий, с высокой спинкой. Я села на него, поставив чемодан рядом. Проходя мимо спальни, я заглянула в дверь и увидела, что мама спит. В спальне тоже произошла значительная перестановка, но входить туда, тревожа мамин сон, я не стала. Взяла из шкафа книгу и погрузилась в чтение. Потом почувствовала голод, прошла на кухню и отрезала себе кусок хлеба.
Мама проснулась часа через два. Услышав, что она встала, я поднялась и подошла к двери в гостиную. Увидев меня, мама остановилась.
— Саша? Ой... Я не ждала тебя так скоро.
— Я же писала, что приезжаю. И телеграмма...
— Я думала, что сперва ты пойдёшь к себе, — мама засмеялась и обняла меня. — Думала позвонить тебе, когда встану. Слушай, здорово выглядишь. Совсем взрослая девица.
— Взрослее, чем год назад?
— Да, целый год прошёл... Неужели у вас там так и не сделали телефон?
— Увы, мам.
— А говорят — заграница, заграница...
Она была в тёмно-красном узорном халате, и тоже почти не изменилась, и всё же какие-то неуловимые перемены были. Мама не постарела, и я не могла бы сказать, в чём они заключаются. Наверное, я просто от неё отвыкла. И то, что нельзя было увидеть обычными глазами, говорило, что у неё всё в порядке.
— Ты голодная?
— Угу.
— Тогда пойдём, я сделаю завтрак. А ты мне всё расскажешь. У нас тут всё по-прежнему, только тётя Лена вышла на пенсию.
— Да, мам, ты писала.
Я села за кухонный стол, наблюдая, как мама готовит яичницу. Замурлыкал приёмник, который, оказывается, переместился на стену рядом с входной дверью.
— Так лучше ловит, — мама перехватила мой взгляд. — Как у тебя дела? Как твой Володя? Ты в последнее время совсем о нём не упоминала. Вы расстались?
Я поморщилась, вспомнив, что и в самом деле не нашла в себе сил описать то происшествие.
— Да. С ним довольно некрасивая история вышла... В общем, его выгнали.
— За что?
— За наркотики, мам. Там этого не терпят.
— Печально, — вздохнула мама. — Не то, конечно, печально, что не терпят, это-то как раз правильно, а то, что он к ним пристрастился. Но бывает. Тебе не предлагал? Нет? Ну и отлично. Кстати, я тебе писала, что к нам приезжали Громовы?
Яичница была приготовлена и съедена, чай выпит. Я отвечала на мамины вопросы, мешая ложь с правдой. Правду можно было говорить, когда мама расспрашивала про подруг, про условия проживания, про праздники, экскурсии в Инсбрук, Мюнхен и Зальцбург. А когда речь заходила об учёбе, приходилось врать. Я давно придумала, что первый год был подготовительным, как в наших колледжах, а настоящая учёба начнётся на второй. Теперь я могла правдиво ответить, что буду изучать медицину, но сказать, что через год моя учёба закончится, я так и не решилась. Потом придумаю, что соврать. А может, и не придётся ничего придумывать, если я, как сказала госпожа Фримэн, буду доучиваться в обычном институте... Или как там это будет называться.
— Твой Алик звонил пару раз, — сказала мама. — Будешь ему перезванивать?
— Нет, не хочу.
— Я так и думала.
После завтрака я распаковала привезённые подарки — кое-что из одежды, духи, бутылку вина "Либер фрау мильх". В буквальном переводе название этой марки значит "Молоко любимой женщины", но, как меня просветили при покупке, правильнее будет перевести "Молоко Богоматери", ибо "любимой фрау" именно её и называли. Когда я рассказала это маме, она, развеселившись, вспомнила Кола Брюньона с его архангельскими сливками и серафимьим маслом, и мы от души посмеялись. Потом я засобиралась к себе домой, и мы с мамой уговорились, что завтра пойдём в гости к родичам, которые тоже соскучились и хотят меня видеть.
Собственный дом тоже показался мне знакомо-незнакомым. Тесная лестничная клетка со спёртым, несмотря на открытую дверь, воздухом. Сломанная стиральная машина с площадки исчезла, зато появился детский велосипед, а у соседей поменялась дверь. Я отперла свою дверь и вошла в квартиру. Мама говорила, что время от времени навещала её, наводя порядок. И в самом деле, она не выглядела заброшенной. Только холодильник был пуст и отключён, да и в буфете тоже было пусто. Значит, первым делом надо сходить в магазин за продуктами. Хорошо, что я сообразила отложить часть денег, теперь я могу не просить у мамы на пропитание. Она, конечно, дала бы, но неудобно, я с тех пор, как пошла работать, денег у неё не брала.
Я была дома. И не дома. Не знаю, вернусь ли я сюда когда-нибудь как хозяйка, а не как временная гостья. Но пока думать об этом было рано. Я распаковала чемодан и поняла, что хочу спать. В поезде я почти не спала, сначала не получалось, а потом мы приехали. Решив, что все заботы подождут, я легла на такую знакомую кушетку и закрыла глаза.
8. ОБОРОТЕНЬ
Два месяца только кажутся большим сроком, а пролетают, как один миг. В Штернштадт я вернулась в конце августа. Все каникулы я просидела дома, иногда выбираясь в театр или в кино, одна или вместе с родными и знакомыми. Магию я почти не использовала, в этой жизни для неё просто не было места. Только иногда я слегка облегчала себе жизнь, отведя глаза какому-то приставучему пьянице, проскочив однажды без очереди (не очень хорошо, конечно, но искушение оказалось слишком велико), да как-то раз обездвижила чью-то злобную болонку, которая почему-то решила меня покусать. Вынужденно стоя на месте, она разразилась визгливым лаем, однако, когда я отошла подальше и сняла заклинание, преследовать меня не стала.
Совсем забывать магическую науку я не собиралась. Взять с собой учебники мне, разумеется, не позволили, но я перечитывала свои записи, на которые наложила заклятие собственного плетения, так что постороннему человеку, если бы он вздумал в них заглянуть, они показались бы безобидным изложением материала средней школы. Не то чтобы я всерьёз опасалась, что кто-то полезет в мои тетрадки, но бережёного бог бережёт. Кроме того, я упражнялась в плетениях, выполняя стандартные упражнения, которые запомнила из наших курсов. Теперь я чувствовала себя уверенней в управлении Силой, так что мне не было нужды уходить для этого из дома.
Июль был жарким, но в августе похолодало. День моего отъезда выдался дождливым, и в вагон я влезла с облегчением. Навес над перроном защищал от льющейся с неба воды, но не от брызг и холодного ветра. На этот раз мама не стала провожать меня до вокзала, и я ехала в гордом одиночестве. Катя тоже собиралась съездить домой, но она уехала из Штернштадта позже меня, и за всё время, проведённое дома, я с ней не встретилась.
В Штернштадт она тоже вернулась позже, чем я, так что по приезде я встретила только Наталью. Мы поздоровались, после чего, по своему обыкновению, перестали обращать друг на друга внимание. Я заметила у неё новые учебники, но спрашивать, какую специализацию она выбрала, не стала, а она, в свою очередь, не спросила об этом меня. Мой список учебной литературы явно выдавал медицинский уклон. Кроме уже привычных практической магии, алхимии, магии духа и истории, там были учебники по анатомии, ботанике, химии, латыни, исцеляющей магии растений и животных, а также книга с многообещающим названием "Экзорцизмы". Химия заставила меня закатить глаза, но что поделаешь, взялся за гуж...
Кроме того, первого сентября я выяснила, что поменяла куратора и место работы.
— Будете совмещать приработок с практикой, — сказал мне мой новый руководитель, господин Равикович. Судя по фамилии, он мог быть моим соотечественником, но говорить предпочитал по-английски, либо по-немецки. — Поработаете в нашей больнице, сперва на подхвате, потом медсестрой.
Признаться, я сомневалась, что у меня найдётся время для приработков, так как объём работы возрос ещё больше. Но оказалось, что часть уроков и все практические занятия проходили в больнице. Больных в ней почти не было, но мы изучали и порядок их приёма, и составление лекарств, и проведение анализов, для чего иногда приходилось забывать о брезгливости. Я с некоторым страхом ждала практических занятий по вскрытиям, но меня успокоили, что это будет не скоро. Быть может, в течение года мы до них так и не доберёмся, и это дело перенесётся на продолжение образования в обычном учебном заведении.
Иногда было забавно видеть сочетание обычного и магического оборудования. Первое время я прыскала, увидев микроскоп, установленный в центре пентаграммы, с разложенными вокруг кристаллами и корешками, но потом привыкла. Ну не работают сложные приборы рядом с магией, а заклинания справляются не хуже, а то и лучше их. И не всё ли равно, использовать лазер или амулет, если в результате здоровье поправляется?
Больница мне нравилась. Небольшая, чистенькая, несколько палат, лаборатория, ординаторская, кабинеты. Правда, войдя впервые в одну из палат, я испытала что-то вроде небольшого шока. До сих пор мне не доводилось видеть в Штернштадте смертных теней. На улицах моего родного города — сколько угодно, здесь же я как-то привыкла думать, что смерть обходила этот оплот магии и науки стороной. А в больнице они были, сразу несколько, висели над чистыми пустыми кроватями, и я поёжилась, представив, что мне самой пришлось бы лежать прямо под тенью чьей-то смерти. Правда, большинство магов их не видит, но меня это утешало слабо. И я украдкой немного сдвинула кровати, чтобы тени висели не прямо над подушками, а хоть чуть-чуть в стороне.
Занятия поглощали почти всё свободное время, так что на общение с друзьями его почти не оставалось, разве что за едой. Мои занятия окончательно разошлись с программой Кати, так что круг общих тем сузился до ходивших по Школе сплетен и всяких бытовых мелочей. Она тоже была загружена работой, и это при том, что никакой ярко выраженной специализации у неё не было. Когда я спросила, как поживают её чувства к господину Гриффитсу, она лишь безнадёжно махнула рукой. Правда, учёба, насколько я могла судить, у неё наладилась.
Я зубрила латинские названия растений, веществ и органов, мучилась с химическими уравнениями, запоминала методы магической диагностики и составы эликсиров. Всё остальное отодвинулось на задний план, тем более что на всё, не связанное с лечением, отводилось заметно меньше учебных часов, чем раньше. И, сидя на очередной лекции по истории, я куда больше думала о том, успею ли я заскочить в библиотеку, чтобы взять книгу о ядах и противоядиях, чем о деяниях Ассамблеи, которые нудным голосом перечислял господин Минкофф. Мы наконец-то добрались до двадцатого века, и он начал говорить о реформе системы магического судопроизводства. Как раз в это время суды стали более открытыми, и на судебные заседания стали допускать всех желающих, что вскрыло имевшие место злоупотребления. Пришлось спешно приводить процессы к давно бытующим среди обычных людей стандартам, предъявлять на заседаниях собранные доказательства, вводить презумпцию невиновности, ибо до самого недавнего времени магический суд пребывал в средневековом состоянии. Это открытие отвлекло меня от размышлений о несделанных делах, и я прислушалась. Ещё одно нововведение меня несколько удивило. Суда присяжных маги так и не ввели, зато вынесенный судьями приговор утверждался голосованием членов судейской коллегии, не участвовавших непосредственно в суде, а лишь присутствовавших на заседании.
— Но, как водится, эти реформы стали палкой о двух концах, — вещал господин Минкофф. — Благодаря им многие, подозревавшиеся в связях с последним Тёмным Повелителем, сумели избежать наказания. Война, развернувшаяся между ним и Ассамблеей, привела к временному ужесточению законов, но после победы всё вернулось в исходное состояние.
Похоже, что ты об этом жалеешь, подумала я. Ну как же, избежали наказания. А если они и в самом деле были невиновны? Похоже, что не помню чьё высказывание, что лучше оправдать десяток виновных, чем осудить одного невиновного, в сердце господина Минкоффа отклика бы не нашло.
