Травести

-Стоять, лицом к стене. — Прозвучала команда сопровождающего. Точь-в-точь как в кино.

— Вперед, руки за спину, — Скороговоркой пробормотал вертухай, пропуская в узкий тамбур. Открылась новая дверь, и вот они шагают по длинному, освещенному мигающими лампами, названными с чьей-то недоброй руки дневными.

"Какие они дневные? Скорее мертвенные", — Оля вздрогнула от окрика "Вперед" и шагнула в совсем маленькую комнатку.

— Степановна. Прими постоялицу, — неожиданно спокойно, по-домашнему, произнес сержант. — Пометь в журнале. В третью определили. Бумаги, следак сказал, после дежурному отдаст. Милиционер развернулся и вышел, прикрыв за собой дверь. Клацнул замок, Оля осталась одна.

Занавеска, отделяющая угол комнатки, дрогнула и на свет выкатилась уютная, не соответствующая этому страшному месту, старуха. И даже не старуха, скорее пожилая женщина. Перетянутый ремнем ватник делал ее похожей на усталую колхозницу. Да и клетчатый шерстяной платок, из-под которого выглядывал клочок седых волос, никак не вязался с суровым антуражем подвала.

Женщина коротко глянула на новоприбывшую. Поправила узел платка, раскрыла толстую тетрадь.

— В камере запрещается иметь при себе деньги, драгоценности, ценные вещи... — заучено пробормотала кладовщица.

— На стол выклади, да смотри, не вздумай чего спрятать. Все равно отыщу. А стыду не оберешься, — фраза вызвала у арестантки нервный смешок: "Надо же, стыду? Они меня стыдить будут".

— Чего стоишь? Впервой? Ну, это ничего. Привыкнешь. -Поторопила хозяйка.

— У меня и нет ничего, — хлопнула по карманам Оля. — Телефон, пятьсот рублей и все, — она порылась в заднем кармашке джинсов. — Вот, еще ключ от дома. Но он не нужен, — пробормотала, вспомнив, как вспыхнуло над лесом багровое зарево.

Контролер быстро вписала в тетрадь перечень изъятого, сложила вещи в прозрачный пакет.

— Зря ты... — протягивая тетрадь, наставительно произнесла она. — Ключ у человека должен быть. Тюрьма, она когда-никогда окончится, а ключ дождаться поможет.

— Да нету дома. Сгорел,

— Что ж, бывает, — так же спокойно отозвалась тетка. — Ничего. Все наладится.

Она сноровисто охлопала Ольгу, не ожидавшую от толстухи этакой прыти.

— Колечко, сережки, цепочку снимай, — перечислила тетка, мигом углядев цепким взглядом все украшения. Сложила в другой пакет.

Процедура завершилась. Бабка негромко крикнула, оборотясь к дверям: — Заходи. Эй, Серега.

— Все, что ли? Тогда вперед, — вертухай посторонился, выпуская Олю в коридор.

Третья камера оказалась маленьким темным тупичком, вроде лошадиного стойла, отгороженным от коридора толстыми прутьями решетки.

Нары — пологий помост во всю ширину камеры, почти до самой решетки, в потолке, за частой сеткой, вмазанная в стену лампочка свечей в сорок. Ни окон, ни вентиляции.

— Чего ждешь? Обживайся, — произнес сержант. — Оправка в двенадцать, приспичит, покричишь. Завтрак пропустила, — он повернулся и, отходя, бросил: — Если чего надо, попроси. Схожу, куплю, — и двинулся к выходу из коридора.

Она присела на краешек затертого помоста. Шершавая штукатурка стены уперлась в спину.

Не прошло и часа, как отделение КПЗ начало потихоньку оживать, потянуло запахом табака, закашлялся кто-то в соседнем боксе.

— Эй, начальник, — прозвучал разухабистый голос. — На горшок бы... Своди, а?

— Сейчас, разбежался, — отозвался из-за решетчатой двери сержант. — Водил. Дрыхнуть надо меньше. Терпи.

— Блин, так я тут наделаю.

— Сама потом вытирать будешь, — флегматично резюмировал конвоир.

Соседняя камера затихла.

Оля устроилась удобнее, подогнув ноги, попыталась восстановить в памяти детали короткой беседы со следователем.

" Взрыв был такой, что от дома, наверняка, ничего не осталось. Попробуй теперь отыщи. А с другой стороны. Им меня выпускать не резон. Найдут, что предъявить. Пока разберутся, пока решат. Если, как сказал Михаил Степанович, его вычислили, то будут требовать отдать компромат".

Сердце тихонько заныло. Тягостная атмосфера подвала отнимала последние силы. Однако усталость взяла свое. Поворочавшись еще минут десять незаметно заснула. А проснулась от стука железа.

— Входи, подруга, — впустил сержант в камеру новую арестантку. Слегка помятая, с большим багровым синяком в полщеки разбитная деваха. Огненно-рыжая, в короткой, с вызывающе-откровенным разрезом, юбке и полупрозрачной кофте, она явно не готовилась к посадке.

— Вот, суки, опять закрыли, — беззлобно чертыхнулась вновь прибывшая и глянула на соседку.

— Первоход? Что предъявили? — вместо приветствия произнесла бойкая девица, сверкнув нагловатыми глазами.

— По недоразумению, — отозвалась Ольга, — Ничего конкретно не говорят, а так, пугают.

— Правильно, мы тут все по недоразумению. — Рыжая плюхнулась на нары и протянула ладошку с ободранным маникюром: — Марго. А тебя?

— Оля, — осторожно пожала руку сокамерницы и вежливо поинтересовалась: — А тебя за что?

— А, ерунда. Хахаль намутил. Шмотки чужие у меня в хате нашли. Вот соучастие и крутят. Да ну его. Успеем наговориться. В обезьяннике могут до трех суток держать. Так, что... У тебя курево есть?

Оля отрицательно мотнула головой.

Марго заметила мелькнувшую по коридору тень и подвинулась к решетке.

— Сережа, угости сигареткой, — вкрадчиво попросила девица у сторожа. Сержант недовольно скривился, но полез в карман и вытянул мятую сигарету.

— Все, Маргоша. Больше не клянчи, — видно было, что постоялица здесь свой человек.

— Спасибо, Сереженька, ни боже мой. Разве что еще разок? А кто тебя меняет?

Сержант хмыкнул: — С него ты точно ничего не поимеешь. "Бубен" заступает, — он прошел к выходу и клацнул дверью.

— От, блин, — ругнулась продувная соседка. Ловко прикурила сигарету, выдула дым между решеток. — Ну не везет, так не везет. Этот козел все душу вымотает. Да еще трахнет на халяву, — с огорчением произнесла она.

— Как это? — Оля непонимающе уставилась на рыжеволосую сокамерницу.

— Как? Обыкновенно. Пристегнет к решке и обработает. А чего ему? Ночь длинная. Да и кому жаловаться? А будешь возникать, дубинкой так ухайдакает, неделю кровью будешь харкать. Лучше уж... — она покосилась на миниатюрную фигурку. — Он блондиночек уважает. Так что, похоже, туго тебе придется, — как о чем-то малозначащем сказала она и протянула недокуренную сигарету: — На, покури.

Оля, не слыша предложения, опустилась на твердое дерево лежака. В голове тупо кольнула далекая еще игла. Но сердце неровно стукнуло.

— Ты что? — заметила перемену в соседке Марго. — Не успела еще? Ну, ты даешь? — изумилась сокамерница и поскучнела. — Совсем нехорошо, — она, превратно истолковав состояние Оли. Затушила окурок и полезла на полог.

-Может, звякнуть хочешь? — небрежно обронила она после недолгой паузы.— Пока Серега не сменился можно договориться. Потом поздно будет.

-Некому. — Растеряно отозвалась Оля, чувствуя, как поднимается откуда-то из солнечного сплетения мутное облако страха.

-Нет, так нет. — Сокамерница повертелась на жестких досках, устраиваясь удобней. — Посплю пока, — оповестила она и вскоре тихонько засопела.

Страшная новость, с которой невозможно было смириться, стучала в голове. Потихоньку нахлынули страшные воспоминания.

И хотя помнила она из той ночи немногое: Только страшную рожу, да бритую голову насильника, но вот остальное, что было после, врезалось навечно. Страшная маска вместо лица. Игла, прожигающая мозг. Холодный ветер на нескончаемо длинном мосту...

-Этого больше не будет, — сказала вдруг Оля. — Пусть... но сразу. Только не это.

И будто волна теплого покрывала накрыла ее, легла на плечо невесомая ладонь.

" Он слышит меня! — подумала Оля. — Я сильная. Он меня научил. А если суждено, пусть так и будет".

Странное, невероятное спокойствие и уверенность наполнил. Тело начало покалывать невидимыми иголками, наполняя необъяснимой силой.

Тихонько опустилась на доски и задремала.

Голоса донеслись сквозь сон. Открыла глаза и различила сквозь решетку силуэты милиционеров.

Один — дежурный. Второй — мордатый, с толстой, распирающей ворот форменной рубахи, рябой шеей и пятнистым, плоским, как блин, лицом.

— Две, — пересчитал их по головам сменщик. Пометил в тетради. — А эта ничего... — толстомордый засмотрелся на Олю.

— Марго. Опять? Я тебе говорил, что если снова попадешь, на толчок не поведу? Ну, вот и сиди теперь сутки... Будешь знать, как,.. — бросил он, отходя к следующей камере.

— Вот, сука, — прошептала рыжеволосая Марго. — Прошлый раз у меня месячные были. Вот и злобится. Козел, — добавила она. — А теперь, точно, не пустит. Придется отрабатывать.

Оля поднялась и взглянула в спину конвойного. Впрочем, не столько на него, сколько определяясь в пространстве.

— А что, эта тетка, которая вещи принимает, и ночью сидит? — мимоходом поинтересовалась у соседки, когда надзиратели скрылись в дежурке.

— Теть Люба? А как-же, конечно. У них дежурства. И вертухай. Хотя здесь двое должны дежурить, но одного к мужикам забрали. Там народу много. — пояснила бывалая Маргарита.

Она всмотрелась в лицо Ольги: — Ты будто другой стала. И глаза... Я такие раз только видела. На Ростовской пересылке. С пожизненным приговором одну на Особую зону отправляли. Но у той-то за душой восемь "жмуров" было. Ты чего, подруга?

— Все нормально, — Оля опустилась на край настила. — Давай помолчим. Мне подумать нужно.

Однако спокойно посидеть не удалось. Принесли жидкий обед. Потрепанный мужичок в несвежем, когда-то белом халате раздал миски с похлебкой. — Чего там? — поинтересовалась Марго.

Баландер молча протянул ей клочок бумажки и проследовал дальше. Арестантка прочитала написанное карандашом и выругалась. Витиевато и с чувством: — Вот тварь.

— Эй, тихо там, — раздался из-за решетки сонный голос вертухая. — А то... — он не закончил.

— Нет, ну это как называется? — никак не могла успокоиться рыжая фурия. — Это что, "пятерик" как с куста? — она шумно вздохнула и полезла на лежак.

И тут по решетке вновь стукнули.

— Степанова, на выход, — распорядился сержант.

А в кабинете для допросов Олю ждал сюрприз.

За кривоватым столом сидел сам губернатор, а следователь, вмиг растерявший всю сонливость, стоял возле стены, преданно поедая глазами сановного посетителя.

Когда конвоир вышел, Антон Кузьмич суетливо выпрямился и бочком протиснулся к выходу. — Я тут побуду... — он кивнул на дверь и выскочил наружу.

— Садись, Оля. — Виктор Петрович кивнул на привинченный к полу табурет.

— Здесь принято говорить присаживайся, и здравствуйте. — Озвучила Оля вычитанную в каком-то детективе подробность.

— Да, да, здравствуй, извини, совсем замотался. Такое горе. Михаил Степанович ведь был моим хорошим товарищем. И теперь еще и с тобой такое приключилось. — Глава региона кивнул на забранное решеткой окно, добавил, косясь в угол. — Я разговаривал со следователем. Он уверяет, что не все так уж плохо. Но пока тебе придется какое-то время побыть здесь. Закон, ты ведь понимаешь?

— Я понимаю, закон есть закон. — Невесело улыбнулась Оля.

— У тебя все нормально? — поинтересовался губернатор, которому ее улыбке не понравилась.

— Если не считать того, что сижу в камере, то все нормально, — Оля едва не поймала себя на желании попросить высокого начальника разобраться, но сдержалась, понимая, что никакой помощи она от этого борова не получит. Наоборот. Для того ее и закрыли, что бы сломать. Убедить в безысходности ситуации, заставить выложить все, что она знает про деда".

— Нормально, — она выпрямилась и повторила: — Могло быть и хуже.

— Крепись. Положение и впрямь, не безнадежное. — Пробормотал губернатор. — Завтра же созвонюсь с прокурором...

Но Следственный комитет мне не подчиняется. Попробуй им помочь. Мне тяжело говорить, но у нас еще одна проблема.

Ты, конечно знаешь, что Михаил Степанович купил акции завода. А сегодня, когда руководство завода попыталось оформить документы... Извини, я не о том говорю... Человек умер... Но им ведь нужно работать. Люди должны получать заработную плату, производить продукцию. А вот когда был созван совет управляющих, выяснилось, что собственниками акций является не покойный, а ты. Михаил Степанович оформил их на твое имя. Ты об это знала?

Оля лишь дернула плечами, выражая свое отношение к глупому, по ее мнению, вопросу.

Так или иначе, теперь, после трагических событий, так уж вышло, что без собственника завод, заводское руководство не в силах решать некоторые, жизненно важные вопросы. Возникла целая куча проблем. Может, напишешь доверенность? А еще лучше, передашь права на управление. На время следствия. Например, директору. Я лично прослежу, чтобы все было по закону. И как только тебя освободят, а это дело нескольких дней, ты сможешь распоряжаться всем сама.

"Дядя Петя, ты дурак? — мысленно рассмеялась Оля. — Да стоит мне только подписать бумажку, как все тут-же и закончится. Этой же ночью. Нет, это они, как видно, меня держат за маленькую, наивную дурочку".

-Дядя Витя, там страшно, я не хочу в тюрьму. Сделайте, что-нибудь.— Оля захлопала ресницами. Сыграть нервный срыв для актрисы оказалось парой пустяков. Подбородок задрожал, и она разрыдалась.

— Успокойся, пожалуйста, милая. Пойми, я ведь не командую прокуратурой. Тем более, в доме взорвалось большое количество взрывчатки, Им нужно разобраться. Но... — он успокаивающе погладил ее по плечу, — я сделаю все, что от меня зависит.

— Вот, подпиши. — Он протянул ей стопку листов.

— Не могу... — Оля, продолжая рыдать, показала дрожащие пальцы. — Мне нужно успокоиться... А почему — директору? Я ведь его почти не знаю. Давайте я подпишу доверенность на вас? — Не удержалась Оля от мелкой мести.

-Не могу, Оленька. — Губернатор отрицательно замотал голову, даже поднял перед собой ладони, отгораживаясь от сомнительной чести. — Не имею права. Я ведь государственный чиновник. — Лучше уж без самодеятельности. Как и собирались. Директору.

— Да успокойся ты. — Виктор Петрович теперь даже не особо старался скрыть досаду. — Завтра, с утра я приеду с бумагами. И постараюсь решить вопрос с твоим освобождением. Хотя это трудно... очень.

— Мы закончили, — уведомил с хозяйской интонацией, не вяжущейся с его словами о подзаконности власти, губернатор, подойдя к двери.

Сержант вывел арестованную, а прокурорский заискивающе поинтересовался у задумчиво сидящего за столом гостя: — Может, и впрямь, отпустить девчонку? Доказательств-то никаких. А ну как жаловаться начнет...

— Тебя не спросил. Сказали — пусть сидит. Твое дело бумажки писать. — отрезал "хозяин". Поднялся и вышел из кабинета.

В камере, куда Олю вернул конвойный, никого не было. Очевидно Марго перевели в соседний бокс.

До вечера ее никто больше не трогал. Только разносчик баланды просунул в камеру сальную миску с жиденькой бурдой, есть которую было невозможно.

Голоса, доносящиеся из соседних камер, начали стихать.