И уставился тяжёлым взглядом на дрогнувший живот покойной.
Герцог медленно встал.
Не надо было отпускать менталистов. Какая-никакая, а всё ж магия, сейчас пригодилась бы... Краем уха уловил, как лязгнула шпага, вынимаемая капитаном из ножен. Напряжение, разлитое в воздухе, схватило за горло.
Внутри неостывшей плоти шевелилось нечто живое. На округлости живота образовалась заметная выпуклость, двинулась к пупку, метнулась вниз, в сторону, вспучила бок, натягивая кожу... Как будто некое существо тыкалось изнутри, пытаясь найти выход.
— Это что ещё... — только и смог выговорить герцог.
— Дьявольское созданье, — мрачно сказал его святейшество. И перехватил поудобнее пастырский посох. — Хорошо, что здесь и сейчас...
Живот Анны вспух, всё тело затряслось мелкой дрожью. Рубец-стигмат лопнул, края раны расползлись, и в получившийся разрез стало протискиваться... протискиваться...
Герцог не успел э т о разглядеть. Молния, сорвавшаяся с навершия посоха, выжгла утробу покойницы вместе с пытающимся неестественно родиться содержимым. И даже привыкший ко всему на своей работе палач Анри перекрестился с облегчением.
Страшно завыли два нечеловеческих голоса за стеной. Послышались гулкие удары. Кто-то колотился в обитые железом двери.
— Чуют гибель своего отродья... — с удовлетворением заметил архиепископ. Кивнул на то, что осталось от тела. — Отпеть как христианку... Да очнитесь, ваша светлость, мы не закончили! У вас два экземпляра этих тварей, уже достаточно взрослых, чтобы сопротивляться. Я приехал за ними.
— Уже донесли, — мрачно констатировал герцог, оторвавшись, наконец, от страшного зрелища обожженной плоти, некогда бывшей его супругой.
— Ну, зачем же так... Доложили, — поправил архиепископ. И повернулся к коменданту. — Отпеть, как я и сказал, дабы позаботиться о бессмертной душе, затем сжечь — для недопущения остаточной скверны. Поверьте моему опыту, так будет спокойнее.
Герцог поморщился. Однако затевать с представителем Церкви свару из-за решений, которые он и сам бы принял — глупо. Особенно с этим представителем... Украдкой покосился на мощную фигуру, распирающую скромную монашескую рясу. Архиепископ, несмотря на высший чин, тяготел к простоте и удобству, а богато расшитые стОлы сковывали движения и чересчур давили на могучие плечи бывшего военачальника.
— Прошу вас выдать мне для допросов и изучения оставшихся, — невозмутимо, словно бы и не замечая жутких звуков по соседству, напомнил Бенедикт Эстрерский. — У меня есть веские основания полагать, что ваши люди вскоре с ними не справятся.
— Извольте. Мне они без надобности, — ответил герцог. Он мог бы, конечно, и возразить, но... Его высокопреосвященство был прав. — Капитан, распорядитесь выделить охрану для препровождения.
— Не беспокойтесь. — Архиепископ, несмотря на грузность, легко двинулся на выход в подвальный коридор. — Со мной мои люди.
Комендант бросился следом.
— Осторожно, ваше высокопреосвященства, бузят пленные-то! Не подходите слишком... не ходите один, ваше высоко...
Не сговариваясь, капитан и герцог поспешили вслед за духовным пастырем, который пёр, как таран, прямо на дверь камеры, содрогающуюся под мощными ударами.
— Почуяли... — повторил злорадно священнослужитель. И повелительным жестом осадил присутствующих. — Не приближаться! У служителя Божьего всегда наготове Божье Слово и...
Дверь слетела вон, и в проём выпрыгнули две твари. С мешками на головах, вслепую — безошибочно бросились к архиепископу.
-... Вера, — зычно довершил тот, и от мощного голоса осыпалась копоть, десятилетиями копившаяся на сводах. Мощный кулак смиренного сына Божия впечатался в лоб умертвия, второй — согнул пополам следующего. — ... Забирайте эту падаль.
Привычно потёр костяшки пальцев. Какой бы ты ни был — Тёмный маг, Светлый, а хороший удар — он и в Некрополисе удар. Не до заклятий, когда дух вон.
Святой отец осенил присутствующих крестным знамением и величаво направился к выходу. Невесть откуда взявшиеся послушники, выправкой под стать своему духовному наставнику, шустро скрутили бесчувственные тела и поволокли вон, как трудолюбивые муравьи, перетаскивающие яйца в безопасное место.
— Верую! — восторженно прошептал один из рейтаров-новобранцев, глядя им вслед телячьими глазами. — Ей-богу, верую!
* * *
Острые языки нашёптывали, что под сутаной его высокопреосвященства до сих пор скрываются широкие кавалерийские штаны, дабы смиренному богослужителю не тратить время на переодевание, а сразу после мессы, завернув полы, уноситься на рыжем Буцефале за город — исключительно для высоких помышлений и просветления духа на лоне природы. А кто не верит — пусть приглядится повнимательнее во время службы — и увидит, как блеснут из-под церковного облачения вполне мирские шпоры с изрядно потёртыми зубцами...
Другие клялись и божились, что во времена бурной молодости, ещё до принятия в кавалерию Его Величества Филиппа Второго, Бенедикт де Труайяль слыл непревзойдённым мастером кулачного боя, хоть тот и считался среди благородных людей низкой забавой. Однако мало кто отваживался задирать обедневшего дворянчика без связей, без наследуемых земель — Бенедикт был седьмой сын у своего папаши, и ловить ему от щедрот родителя было нечего. 'Рвань' в столице презирали и высмеивали. Но угрюмого медведеподобного провинциала задевать опасались — и неважно, был он при шпаге или без...
Буйные времена прошли, привычки остались. Ежели для умерщвления собственных страстей многими духовными кормчими частенько использовались бичи и плети, его высокопреосвященство относился к таковым с презрением, считая их более орудиями палачей, нежели средствами самовоспитания. А потому — смирял плоть старым добрым привычным способом. В его рабочем кабинете стояла двухпудовая чугунная гиря, дужка которой уже залоснилась от частого хвата святейших пальцев. Грешен был пастырь и не скрывал многих своих слабостей, но старался преодолевать. Бывало, меняет насквозь промокшую от пота сутану на свежую, а сам сокрушённо приговаривает: 'Паче всех человек окаянен есмь!'
Были и те, что собственными глазами видели, как Бенедикт Эстрерский, укрощая гордыню, переносит на плечах молодого бычка, а то и собственного коника. Поговаривали, что и сподвижников своих он не жалел: за каждым, даже самым истощённым, закреплялся при поступлении к архиепископу новорожденный телёночек, которого послушник со смирением и молитвой должен был ежедневно возносить на собственных плечах на вершину крутого холма, а затем медленно с ним же спускаться назад. За год изрядно обрастали мышцами и несомый, и несущий. А если учесть, что в резиденции святого отца отнюдь не пустовали площадки для упражнений с холодным оружием, периодически пополнялись запасы мешков с песком — для тренировки различных групп мышц, делались заказы лучшим оружейникам — не удивительно, что свита духовного пастыря всея провинции могла соперничать по уровню подготовки с герцогскими рейтарами и кирасирами. Поскольку Слово Божье, подкреплённое хорошо поставленным ударом или колющим выпадом, оказывалось порой куда весомее, чем просто Слово.
Ибо всё ещё торчал, как прыщ в земле, Некрополис — град обречённый, скопище нечисти и мерзости, по непонятным причинам пока не залитый карающим небесным огнём. Трогать его запрещалось. Вот и скрывались за жуткими стенами не только внезаконники, умертвия, последние выползни нечисти, но и отребье, успевшее удрать от справедливого возмездия святой церкви и королевской власти. Последний оплот тёмных сил. Заповедник, охраняемый Тайной службой Его Величества. Если бы не эта защита — герцог давно бы уже спалил это гадючье гнездо. Общими усилиями с его высокопреосвященством. Хоть и не любил вмешательств Церкви в свои дела...
Вот такой человек стоял у небольшого кострища на тюремном погосте, бдительно следя, чтобы кремация бренных останков той, что недавно по всем канонам была отпета в маленькой часовне, прошла по всем правилам. Чтобы дотлели даже кости в усиленном святой молитвой огне, чтобы жирный пепел был тщательно сметён в специальный ларец, а затем похоронен в освящённой земле тюремного кладбища. Бенедикт привык доводить начатое до конца и не любил перепоручать подобные дела даже помощникам. Так оно спокойнее...
Давно под присмотром могучих послушников увезли притихших умертвий, изрядно помятых при усаживании в закрытую специальную карету, давно залили тлеющие угли и прикопали — там же, в освящённой земле; разошлись по постам часовые, а те из солдат, кто не занят на службе, скрылись в казармах... Остались в тюремном дворе два экипажа — светлейшего герцога и святейшего архиепископа. Оба поджидали седоков. А те не торопились.
За всё время отпевания, сожжения, проводов в последний путь останков грешной женщины никто из них не сказал друг другу ни слова. Всё было ясно. Вынесен и приведён в исполнение приговор, отслежено выполнение. Этим можно было бы и ограничиться, ибо... Архиепископ тоже не любил, когда его светлость вмешивался в дела Церкви. Так бы они и разошлись каждый по своим епархиям, и капитан, как всегда, тенью следовавший за своим начальством, уже прикидывал предстоящее объяснение, ибо не хотелось Винсенту никуда уезжать, очень уж не нравилось, как вновь у его молочного брата побелели глаза и губы...
Его светлость сдержанно поклонился архиепископу.
Его высокопреосвященство, мыслями пребывающий на предстоящем допросе нежити, воздел было руку для обычного благословения, но вовремя вспомнил, что перед ним не рядовой прихожанин. Остро взглянул на герцога — и пошёл на небольшое нарушение протокола. Не просто благословил — а коснулся светлейшего чела щепотью, сложенной для знамения.
Жильберту д'Эстре показалось, что в голове у него что-то взорвалось. Будто Бенедикт его не перекрестил, а от души огрел промеж глаз, как нечисть совсем недавно... Ослепительная вспышка была мгновенной, далее — словно разжался и спал с головы обруч, отпустило зажатое спазмом горло, и, кажется, впервые за последние несколько часов он смог вдохнуть полной грудью. Оказывается, был ещё день. Было солнце, пробивающееся сквозь облака, дул небольшой ветер, в небе мелькали стрижи... Будто и не стало в этом мире на одну злую душу меньше.
— Жизнь продолжается, — негромко подтвердил архиепископ, словно прочитав его мысли. — Вы выполнили свой долг, ваша светлость, я свой. Желаю здравствовать.
— Погодите. — Так просто герцог не мог отпустить святейшего. И задал вопрос, которым давно уже терзался. — Кто это был? Что за... — он не смог сказать 'ребёнок'. — Что за существо должно было родиться?
— Суккуба, я полагаю, — с явной неохотой ответил святой отец. — С примесью крови умертвия. Адская смесь, сын мой, куда более ухудшенная копия своей матери. Та хотя бы не владела магией, просто сеяла вокруг чистое незамутнённое зло...
— Суккуба? Анна? — Видно было, что герцог поражён. — Да полно, ваше высокопреосвященство, это же... Их нет даже в Некрополисе, а уж там-то заповедник подобных тварей!
Архиепископ помедлил.
— Женщина, которую все мы знали, как вашу супругу, от рождения несла в себе кровь древнейших отвратительных демонов. Не в чистом виде, хвала Всевышнему, а значительно ослабленную временем. Бывает, что два-три поколения женщин безобидны, а потом вдруг в новорожденной оживает кровь, допустим, прапрабабки. К сожалению.
— Однако... — Герцог смешался. — Суккубы ведь одержаны жаждой любовных утех? Она... Да, она отличалась невоздержанностью, но в этом случае — первой её жертвой оказался бы я, не так ли?
— Вы и стали, ваша светлость. — Порой Бенедикту трудно было обращаться 'сын мой' к человеку, который по возрасту годился ему в младшие братья. — Этот подвид питается не только радостями плотской любви, но в большей степени — отрицательной энергетикой. Разрушающей. Ангелы живут любовью и распространяют её вокруг, суккубы — питаются ненавистью, и, дабы её получить, провоцируют окружающих. Даже ничего не зная о своей природе, они с детских лет манипулируют людьми. Они ненавидят всех и вся. Единственный объект обожания для них — это они сами. И — их будущее повторение, их дети. Дочери, конечно, новые суккубы.
Герцог потёр горло, сдавленное вдруг невидимой петлёй.
— А... если такая женщина избавляется от ребёнка? — хрипло спросил он.
Его святейшество посмотрел пристально, испытующе. Помолчал.
— Значит, должен был родиться мальчик. Они чувствуют пол будущего младенца и если это не девочка — ненавидят и его, всеми фибрами своей так называемой души. Не терзайте себя, сын мой, на вас, — он произнёс это с нажимом, — на вас греха детоубийства нет.
Его светлость покрылся холодным потом.
Или его святейшество действительно свят — а потому многое ему открыто свыше — или служба оповещения развита у него ещё сильнее, чем тайный сыск самого герцога. Он, Жильберт, умудрился совершить сегодня несколько грубейших ошибок; заметил ли это архиепископ?
— Вы всего лишь исполнили свой долг, — повторил Бенедикт. — А потому — живите с чистой совестью, ваша светлость. Дом ваш очищен от скверны. Господь чудесным образом вернул вам утраченную супругу — и, я полагаю, с ней вы вкусите, наконец, заслуженного семейного счастья. Весьма рад за вас.
Они снова чопорно раскланялись.
— В честь благополучного возвращения герцогини в родной дом я отслужу мессу, — словно спохватившись, добавил Бенедикт. — Ибо кого, как не отца небесного, должны мы благодарить за сей чудесный случай?
— Благодарю вас, ваше высокопреосвященство. Вы совершенно правы.
Архиепископ кивнул благожелательно.
— Жду вас в храме в это воскресенье.
Герцог склонил голову.
— Конечно, ваше высокопреосвященство. Непременно.
— С супругой, — добавил архиепископ как бы вскользь, уже поднимаясь на подножку. — Надеюсь услышать подробности о её чудесном избавлении.
— Конечно. Разумеется.
За пастырем хлопнула дверца. Ловко вскочили на запятки двое монашков с военной выправкой. Карета, запряженная четвёркой великолепных лошадей, на которых ревниво покосился бы конюх его светлости Петер, не спеша покинула тюремный двор.
— Он знает не больше того, что слышали все, — негромко сказал Винсент, глядя вслед карете. — В замке есть несколько его человек, но вряд ли они успели донести последние новости. Сдаётся мне, его высокопреосвященство блефует, стараясь показать, что ему известно больше чем на самом деле.
— Думаешь?
Перед герцогом открыли дверцу его кареты.
— Что ж, посмотрим. Возможно, он просто собирает сведения, на всякий случай. Он, как и я, привык всё вокруг контролировать... Вот что, Винсент, поезжай в Сар немедленно. Мне спокойнее знать, что ты уже в пути.
Капитан всё ещё колебался. Однако, окинув герцога взглядом, кивнул.
— Что ж, теперь ваша очередь получать выговор от матушки. Что-нибудь ей наплетите про мой отъезд.
— Как-нибудь отобьюсь. Езжай. Не хочется подставлять...
'... нашу девочку',— подумали они одновременно. Герцог — потому, что уже привык так называть Марту, Винсент — потому, что привык мыслить его категориями и определениями. Так легче было его понимать. И охранять.
