Имперский сыщик. Аховмедская святыня

-... но услышал преступника. Даже попытался сопротивляться, — зачем-то поднял он одну из рук мертвеца.

— Обломаны ногти, — констатировал Меркулов, поэтому заинтересованному орчуку даже не пришлось привставать, дабы рассмотреть что там да как, — он что-то держал?

— Нож.

— А в кулаке другом что зажато?

— Не знаю, Ваше благородие. Не смог раскрыть.

— Мих, — позвал Меркулов.

Скрипнул табурет, и орчук оказался на ногах. Вот неймется им, только хорошо пристроился. Подошел, позыркал, языком даже поцокал, взял холодный кулак в руки.

— Только аккуратнее, не сломайте, — взмолился врач.

Справился орчук, не без труда, но разжал. Сцепил кулак покойный крепко, будто там бриллиант какой был, а оказалось, тю — тряпица. Даже вздохнул от разочарования. А вот Витольд Львович оживился, даже бинт смоченный от лица оторвал. Ветошь темную взял аккуратно, пощупал, понюхал и улыбнулся, как умалишенный. Потом переменился, разговаривать стал сам с собой.

— Итак... я лежу, с левой стороны нож, — он сжал руку, ­— слышу, как кто-то залезает в комнату. Успеваю схватить незнакомца и ударить ножом, — короткий взмах, от которого даже доктор вздрогнул, — но не попадаю по нему, лишь удается полоснуть по краю плаща. Разрезаю его, небольшой клочок остается в руке и в следующую секунду меня убивают.

— Господь с вами, нельзя такое говорить, накличете, — забормотал Мих.

Витольд Львович на это лишь рукой махнул, дескать, прекрати, и стал клочок плаща исследовать. Щупает его, щупает, того и гляди дырку протрет. Потом к доктору мертвецкому подошел, руку пожал.

— Спасибо Альберт Карлович, мы пойдем.

Мих только удивился, когда только успел познакомиться? Вроде все время подле господина был, а имени доктора не запомнил. Но подумать не смог, в Меркулова точно дьявол вселился, ни минуты не может спокойно усидеть. Вот и сейчас, только был, а уже нет его, наружу выскочил. Неужто там интересное что? Тут и прохладнее, и не в пример тише. Нет, тянет его на пыльную улицу с раскаленным камнем. И не спросит, чего ж, ты Мих, мил человек, ходишь так медленно, вроде не торопишься, не жмут ли тебе новые сапоги? А ведь видит Господь, какие мучения орчук испытывал, каждый шаг с трудом давался, какая тут беготня?

Все ж пришлось подыматься вслед за господином. Служба есть служба, как бы тяжело она не давалась. Сразу дыхнул жаром и пылью разгоряченный проспект, закричали десятками голосов его обитатели, ударил в нос запах конского навоза и пота. А посреди всего этого "благолепия" стоит, скрестив руки на груди, Витольд Львович, смотрит вниз и улыбается. Глядит он на тот самый клочок, что Мих из цепких покойницких культяпок вытащил.

— Зачем же вы его уронили, господин, это же, как его... слово такое интересное.

— Улика, — подсказал Меркулов, — и вовсе я его не уронил, а специально положил. Провожу следственный эксперимент.

Первое слово орчук понял — то, что к следствию относится. А вот на второе, с заумью которое, подивился. Даже в книжках отцовских такое не встречал, а у него они разностные были: и Псалтырь, и Библия, и Жития. Были и интереснее, к слову, тот же Загоскин, из наших, славийских. Романы у него исторические отец читал, а вместе с тем и Мих. Или другой поэт, фамилию орчук запамятовал, какой-то Ушкин, внук арапа, с катайской кровью. Тоже весьма презабавно писал. Но никто из них никаких "экспериментов" не упоминал. А спрашивать вроде как неловко.

— И долго этот эксперимент... проистекать будет?

— Примерно минуту, — зачем-то задрал голову Меркулов, смотря вверх. Улыбнулся, хлопнул орчука по плечу, — солнце сегодня шпарит, а?

— Шпарит, — согласился Мих, — сладу с ним нет. Хоть бы туча какая набежала.

— Это как раз то, что нам нужно, — он подождал еще минуту и поднял клочок. — Потрогай, липнет к рукам?

— Нет, только раскалился, незнамо как. А должен липнуть?

— Плащи подобного покроя обычно делаются из натурального каучука. Распространены там же, где и придуманы, в Великогоблинарии. Очень хорошо приспособлены для дождливой погоды. Однако есть одно но...

— Какое?

— В условиях Славии эти плащи оказались бесполезны. В жару они становились липкими, а в холод ломкими. Пока один замечательный ученый, дай Бог памяти, Гудьир, кажется...

— Гоблинарец? — Догадался орчук по диковинной фамилии.

— Наполовину человек, хотя да, живет там. Так вот, он экспериментировал, соединяя каучук с серой на открытом пламени, и заметил, что каучук не плавится, как обычно. Смекаешь?

— Серу обычно дьявольские отродья используют, — буркнул полукровка.

— Да ну тебя, Мих. В общем, этот процесс назвали вулканизацией, в честь древнего эльфарийского бога. Самое же важное другое — магазинов подобных новых плащей из вулканизированного каучука совсем немного. Например, в Моршане всего один.

— Откуда вы все знаете, господин?

Вместо ответа Меркулов махнул рукой горланящему невдалеке перемазанному мальчугану с огроменной стопкой под рукой. Тот подбежал, еле вытащил свернутую газету и, сунув мелкую деньгу в карман, вернулся на свое место. Витольд Львович открыл ее не как обычно, а с последней страницы, побегал глазами, и, найдя необходимое, стал читать.

— Партнерство "Гудьир и сыновья". Плащи из вулканизированного каучука модели "Макинтош". Высокая прочность, удивительная эластичность, хорошая защита от дождя. Истринская 43, рядом с бакалейной лавкой.

— Высокая прочность, — хмыкнул орчук, — а эльфиец у него кусок оттяпал.

— Ну не против же оружия. Еще неизвестно, каков там нож был, тоже надо будет посмотреть.

— А откуда вы знали, что в этой газете весть о них будет?

— Внимательнее надо быть, Мих. Ты вот за мной газеты читаешь?

— Читаю, — напрягся полукровка, чувствуя, что его согласие в данном вопросе не приведет ни к чему замечательному.

— А меж тем "Гудьир и сыновья" уже с месяц в каждом номере объявление дают. Называется рекламная кампания.

Мих сурово насупился, но чего тут ответишь? Прав Витольд Львович. Сам орчук постоянно читал только любопытное, что по нраву ему. А Меркулов вон, не для собственного удовольствия каждое утро вдоль строк рыщет, все запоминает, светлая голова.

— Тогда прямо сейчас мы отправимся на Истринскую. Благо, в центре.

Хозяин взмахнул рукой, но вопреки ожиданиям к ним подкатил одноместный кабриолет с закрытой крышей. Орчук не знал, какой надо обладать задницей, чтобы поместиться на таких крохотных козлах, но у возницы, вроде, получалось. Кстати, о последнем. Слишком уж хорошо одет для наемного ваньки, да и лошадь у него добрая, с толстыми бокам, вся лоснится. Тем паче, на подобном экипаже много не заработаешь, сейчас все больше компаниями ездят, а не в одиночку.

Все-таки служба в ведомстве оставила свой след на рассуждениях. Прав оказался Мих, видит Господь, прав. Высунулась сначала румяная и знакомая физиономия полицмейстера, а следом заторопился появиться и он сам.

— Витольд Львович, хорошо, что застал, — блеснули на солнце очки Петра Андреевича, — боялся опоздаю. В учреждении поговорить с вами не удалось, а очень хотелось. Сами понимаете.

— Конечно, Ваше высокородие, что вам угодно? — спросил Меркулов, а правую руку, с клочком плаща, тихонько так в карман засунул.

— Давайте не на бегу, не люблю так, вон ресторация, можем посидеть, спокойно все обсудить, — кивнул он на злосчастный "Серебряный якорь".

— Видите ли, Ваше высокородие...

— Я плачу, — круглолицый полицмейстер проявил неожиданную твердость, — и не спорьте, не спорьте. Пойдемте. Арсенька, экипаж на другую сторону поставь. Михайло, вы не отставайте.

Последней фразой Петр Андреевич неожиданно вырос в глазах орчука так сильно, что встал в один ряд с немногословным Константином Никифоровичем. Все же их, полукровок, да еще и с ордынской кровью тут мало кто жаловал. Более того, Его высокородие предложил отобедать (на Меркулова в этом отношении надежды совсем никакой, готов с пустым брюхом весь день скакать), и пусть к заведению этому после того случая Мих симпатий не питал, однако не мог не отметить, что кормят тут отлично.

Заняли они два столика, точнее господа сели за один, а Мих придвинул к ним второй. Заметил, что намного расторопнее стали халдеи. Только им слабого вина принесли для аперитиву, тут же следом подали легкие закуски: язык говяжий, ветчину, пирожки разностные. Меж едой и разговор спокойнее пошел.

— Под Александром Александровичем кресло шатается, если вы понимаете, Витольд Львович, о чем я, — отпил вина полицмейстер, оттопырив мизинец, — великий князь гневается, расследование все никуда не приводит. Конечно, благодаря вашей находке, мы вновь проверим Аристовых, более подробно, но думается мне, выпутаются. Не такого малого ума Павел Мстиславович, чтобы подставиться. Если так, то дело об ограблении зайдет в тупик.

— Я все спросить хотел, Ваше высокородие...

— Полно, Витольд Львович, — прервал его собеседник, — можно просто Петр Андреевич, одному делу служим, по одному ведомству проходим.

— Так вот, Петр Андреевич, я все спросить хотел, что за ограбление? Чего похитили ценного?

— Да в том вся и странность, что преступники попались хм... своеобразные. Будто шальные по музею пробежались, а ведь там богатств хватает. Взять тот же скипетр первого из рода славийских царей или тиару императрицы Елизаветы. А ведь все там же, в соседних залах. Конечно, попадалось порой что ценное, то же Перо-вольница, но в основном так, — Петр Андреевич махнул пухленькой ручкой.

— Действительно странно.

— Это лишь начало. Сразу же после описи пропавшего, пожаловал в полицмейстерство сам великий князь и наказал найти и вернуть все в ближайшее время. Грозил, что в случае чего, передаст дело жандармерии. Хотя какой интерес у третьего отделения к ограблению? А потом этот пожар... К слову, там и оставалось всего ничего, украденное почти полностью уже перенесли к нам на склад.

— Но как я понимаю, после пожара великий князь не перестал гневаться.

— Более того, у меня сложилось впечатление, что даже найди мы виновных, это не улучшило бы общего настроения великого князя. Понимаете, к чему я веду?

— Из Императорского музея похитили нечто ценное, возможно, даже не в материальном плане — нахмурился Витольд Львович, — а после, когда обнаружили украденные вещи, преступники имитировали пожар.

— Иными словами, замели следы, — кивнул Петр Андреевич.

— Будто бы та самая вещь была уничтожена в пожаре.

Мих, к тому моменту начавший слушать так внимательно, что позабыл о пирожках, вдруг забылся, увлекаемый запахом заливного поросенка. И смог вернуться в разговор двух господ только после того, как ему положили сие великолепие на тарелку.

— Я высказывал свои мысли Его превосходительству и коллегам, но особого успеха не имел, — грустно вздохнул Петр Андреевич, пробуя поросенка, — тем более, думается мне, не все в ведомстве заинтересованы в успехе раскрытия ограбления.

Он замолчал, немного закусив, а после, поняв, что Витольд Львович не намеревается задавать вопросов, продолжил.

— Именно, по этому поводу я и хотел с вами поговорить. Знаю, что вы много общались с Константином Никифоровичем, он любимец Его превосходительства... — полицмейстер выждал паузу, отерев уголки рта салфеткой, и вновь потерпел поражение. Спокойствию и терпению Витольда Львовича можно было позавидовать, — но вряд ли вы знаете, что он частый гость в доме Аристовых.

— Знаю, Павел Мстиславович об этом недавно обмолвился. Рассказал историю, которую ему поведал полицмейстер из Сундыри. Право, не знаю, оттуда ли перевели Его высокородие, но предположил что...

— Правильно предположили, — перебил собеседник, — его Александр Александрович из Сундыри вытащил, к себе приблизил. А этот провинциал себе на уме. Раньше-то в любимцах Николай Соломонович ходил, — Миху вдруг почудилось, что Петр Андреевич слишком увлекся аперитивом, прежде, чем принесли закуски, — еще бы, дворянин древней фамилии, герой войны с ордынцами.

— И давно Константин Никифорович с Аристовыми дружит? — Прервал его Витольд Львович, пока захмелевший полицмейстер не ушел совсем далеко.

— Уж года два как.

— Вместе с тем Аристов не сказал ему о моем визите.

— Простите? — Появилась морщина на круглом лбе полицмейстера.

— Я наведался давеча к Павлу Мстиславовичу, имел с ним интересный разговор. Рассказал о пере.

— Зачем?

— Хотел развеять подозрения. Думал, что Его превосходительство вызывает меня именно по этому поводу, ожидал неприятной беседы, но Аристов не поделился итогами нашего разговора. А это наводит на размышления.

— Что он виновен, — заключил Петр Андреевич.

Мих совсем не каждую мысль успевал ухватывать, а тут еще вкусности такие перед ним (только-только принесли знаменитый страсбургский или "нетленный" пирог, которого никогда в жизни пробовать не доводилось). Но все же начинало складываться у него ощущение, что эти двое друг друга очень хорошо разумеют, как говорят в народе, с полуслова. Один начинает, другой подхватывает. Оно и понятно. Витольд Львович умнейший человек, Петр Андреевич тоже не дурак, чурбаны даже по протекции высокой в полицмейстеры не выбиваются.

— Очень все странно, — подпер кулаком Меркулов щеку, — Павел Мстиславович выглядел слишком уверенным в своей правоте. А стушевался лишь, когда я о пере ему рассказал и продемонстрировал его.

— Действительно непонятно, — отложил вилку Его высокородие.

Миху бы тоже оторваться, господа сидят, смотрят друг на друга, точно без слов толкуют, один орчук ест. Но не мог полукровка остановиться. Чувствовал, как живот пухнет, тяжело под сердцем становится, но продолжал чудный пирог есть.

— Прошу прощения, Петр Андреевич, нам ехать надо, — поднялся на ноги Меркулов, кланяясь.

— Полноте, Витольд Львович, вы же почти ничего не ели.

— Нам пора, надо еще много чего сегодня успеть.

— Ну что ж, тогда не смею задерживать, — едва склонил голову Петр Андреевич, — в случае чего, можете быть уверены в моей поддержке.

— Шпашибо, Ваше вышокородие, — с набитым ртом проговорил Мих.

— Всего доброго, — усмехнулся полицмейстер.

Выбрался из ресторации орчук неторопливо, как инвалид с войны пришедший. Натертые ноги болят, набитый живот к земле тянет, в голове неразбериха полная. Ковыляет, сам пирог дожевывает, а Витольд Львович (магию родную применил, что ли?) бричку уже поймал и рассказывает, куда ехать надо. Пришлось поспешать.

— Мих, не толкайся.

Сели, орчук в самом благодушном настроении, Меркулов напротив, подобен грозовой туче: брови сдвинуты, губы сжаты, лоб нахмурен. И буркнул даже, вроде как, неодобрительно.

— В последнее время все ко мне в друзья набиваются.

— Разве то плохо? Добрый друг лучше ста родственников.

— Если это и вправду друзья, — ответил Витольд Львович, — пока же все больше видимость. К примеру, тот же самый Петр Андреевич.

— Согласен, хоть человек учтивый да самых расприятных манер, но промеж него у меня опасение существует, — сказал Мих медленно, еле дыша от всего съеденного.