Здесь птицы не поют

— А что с ними потом стало?

— В тайгу ушли. Как только физик блевать перестал, так и ушли оба в тайгу. За ними красноперые приезжали, когда прослышали о наших гостях, но тех уже и след простыл. Шмон в селе устроили, но не нашли ничего.

— М-дя...

— И еще дядь Женька говорил, что те, кто взрывал, — а он добрался и до одного из исполнителей, — зуб давали, что весь персонал успел из лаборатории выйти. На ту сторону перехода. Что-то там нес про выплески энергетики, про спектры, я в этом не силен. И еще этот телеметрист звенел, что переход работал еще тогда — через двадцать лет после того, как лабораторию бомбанули. Догоняешь?

— Охренеть! То есть, где-то вот здесь, рядом — реальное окно в чужой мир?

От нового толкования старой истории голова шла кругом. Даже если никакое окно в чужую вселенную пробито не было, за такую историю, вернее — за две истории об одном и том же, да с фотографиями некоторые журналы вроде могли бы прилично заплатить.

— Ага, реальное окно, только присыпанное песочком, — просипел Моня. — Такие дела, мужик. Бомбоубежище... Кху-кху-кху, насмешил Юрик.

Оба надолго замолчали. Рогозин осмысливал услышанное, а Моня просто сопел. Он и не выдержал первым.

— Я ведь в молодости хотел путешественником стать, — сказал он. — Как Федя Конюхов. Бородатым таким, ездить по миру, все смотреть.

— Чего ж не стал?

— Так понимаешь, какое дело. Я про Конюхова-то много прочитал, вот и загорелся. А потом прочитал про бабу одну. Про американку. Она такая же как Федя Конюхов была...

— Бородатая?

— Что? Нет! — Моня хихикнул. — Не бородатая. Просто такая же.

— Тоже Федей звали?

Моня засмеялся в голос.

— Да нет, не Федей. Я имею в виду, что такая же безбашенная. Тоже путешествовала везде. А потом пропала и ее уже никогда не видели. Ну вот я про нее прочел, и раскинул мозгами: путешествие, оно, конечно, дело хорошее, но вот пропадать черт знает где с концами мне совсем не в масть. Вот и подался в алкаши. Прикинь. Еще одна загубленная мечта. Лучше б я в путешественники пошел, да? Жизнь-то видишь, как повернулась: все одно подыхать черт те где выходит. А я и за границей всего один раз-то был. В Швецию ездил. В ноябре. На пароме. Из Хельсинки.

— Зачем?

— Не знаю. Захотелось посмотреть как шведы живут.

— И как?

— Хорошо, земеля. Тепло у них там, не то что в Финке. Но мне не понравилось. Ни одной приличной телочки на улицах нет. Одни старухи и бородатые мужики. Скучно.

— И только поэтому тебе Швеция не понравилась?

— Не, ну не только. Там много всего не понравилось. Какое-то все не такое.

— Так чем? Что в ней не так оказалось, как ты ждал? Карлсон улетел, Пеппи без чулков оказалась или что?

— Малыш пропал, — Моня грустно продолжил ряд предполагаемых шведских бед.

— У тебя в Швеции малыш пропал? — с намеком в голосе переспросил Рогозин, в душе смеясь над невероятным косноязычием Мони. — Маленький Моня потерялся? Чем же ты тогда эту Лариску развлекал, если твой малыш в Швеции пропал? Или ты его потом нашел?

Моня, не привыкший, что с ним разговаривают в таком пренебрежительном тоне, кажется, хотел ответить что-то жесткое, но только выдохнул тяжело.

— Ладно, Иммануил, не дыши так, — примирительно сказал Рогозин, — все равно не страшно. Я вот думаю, стоило бы посмотреть, что там, в подземелье осталось? А то какая-нибудь жертва экспериментов притаившаяся выскочит из темноты... А я очень не люблю бояться. Пойдем? Как твоя рука?

— Горит, — буркнул Моня, и сразу добавил: — Пойдем, посмотрим. В таком месте и вправду нужно осмотреться.

Резанувший по глазам свет фонаря выхватил из темноты кусок стеной с нарисованной на ней стрелой, метнулся по указанному направлению, вернулся.

— Думаю, в сторону толчка идти смысла нет? — спросил Рогозин, регулируя яркость фонаря.

— Ага, точно, — поддакнул Моня, — давай в другую, Витек. А то еще в дерьмо влезем, потом при таком свете не очистимся.

— Я б на твоем месте не дерьма боялся.

— С мутантами я как-нибудь справлюсь, а вот вонять не хочется.

— Только увидишь мутанта, сразу и обдрищешься, и все равно вонять будешь.

— Свое не пахнет.

— Мне-то оно не свое.

— А ты не нюхай.

Переговариваясь таким образом, оно углубились в темноту шагов на двадцать и ничто не напоминало о давнишнем взрыве. Пол был чист, на стенах ни единой трещинки, кое-где даже сохранилась краска, отслоившаяся и свисающая лоскутами.

— Странно, — пробормотал Моня, наступив в лужу, — Здесь не так холодно, как я думал. Здесь сейчас градусов шестнадцать.

— А должно быть холодно?

— Должно быть чертовски холодно! Вечная мерзлота вокруг, не игрушки. Здесь даже летом на глубине метра вода в виде льда частенько встречается. Это я тебе как потомственный могилокопатель говорю. А уж на глубине тридцати метров должен быть качественный морозильник. А здесь — лужи.

Рогозин покрутил головой вокруг, нашел еще пару луж, пошлепал гладь одной из них ладошкой — вода оказалась теплой.

— Ключ какой-нибудь горячий из земли бьет, вот и согревает, — объяснил Виктор.

— Все равно странно. Это каких размеров должен быть ключ, чтобы столько тепла давать?

— Не грузи меня, Моня, пожалуйста, — взмолился Рогозин. — Без тебя тошно.

— Да я что... Смотри-ка налево: калидор раздвояеца!

Рогозин посмотрел налево и поправил спутника:

— Коридор раздваивается.

— Да пофигу.

— Ну и куда пойдем? Налево или направо?

— По фигу, главное, отметку поставь, чтоб не заблудиться. Чиркани что-нибудь на стене. Я бы сам, но у меня рука...

Они свернули налево и прошли еще шагов пятьдесят — до закрытой и перекошенной двери. Возле нее стоял какой-то стол, за столом стул, пыльный, обитый потрескавшимся дерматином.

— Это пост был, — заявил Моня. — Видишь, вот и тетрадь. Журнал отметок.

— Смотри-ка, видишь, за дверью что-то есть?

— Да, посвети туда.

Над покосившейся на старых петлях металлической дверью в самом верху проема имелась приличных размеров щель.

— Давай-ка стол подтащим, иначе нам туда не заглянуть, высоко.

Кое-как, не столько притащив, сколько притолкав, приладили стол перед дверью.

Рогозин с часто бьющимся сердцем взгромоздился на пыльную поверхность, поднес к щели фонарь и посветил внутрь.

— Ну, что там? — нетерпеливый Моня едва не приплясывал от предвкушения.

— Чувствую себя как Буратино в каморке папы Карло.

— Да пофиг, как ты себя чувствуешь! Что там, за дверью?

— Что там, за дверью? Шахта. Лифтовая шахта, — ответил Рогозин. — И, кажется, про взрыв ты был прав. Здесь швеллеры и двутавры как косички заплетены. Копоть видно. Сколы в бетонных кольцах. Арматура торчит. Знатно бабахнули. Если здесь так, то даже не представляю, что там внизу.

— Я же говорил тебе — никакое это не бомбоубежище! Где ты видел бомбоубежище, которое изнутри взрывается? Точняк, здесь лаборатория была. Не врал дядь Женька! Там где-то переход в другой мир. Надо как-то дверь открыть!

Все-таки осталось в Моне что-то из неугомонного детства, в котором он мечтал стать путешественником. Наверное, и в самом деле, ему не стоило бояться своей давней мечты?

Рогозин уже не знал чему верить. Мало было ему мистически сдвинутого Юрика, в каждой тени видевшего козни злых духов, так на тебе еще и исследователя-диггера!

— Мы туда не пойдем, — Рогозин спрыгнул со стола. — Работали бы у тебя еще руки, можно было бы попытаться, а так...

— Витек, да ты чего? Я и с одной рукой — ого-го!

— Я верю, — кивнул Рогозин. — Иди.

— Один? Ты смеешься?

— Разве это смешно? Ничуть, не смешно и поэтому заниматься глупостями не стану и тебе не дам. Там лифтовая шахта непонятной глубины с непонятным дном. А у нас ни веревок, ни обвязок, ни даже пары карабинов с собой нет. Я уже молчу о спусковухах. Как ты туда полезешь? По стенам? Я тебе не Патрик Эдлинджер.

— Кто это?

— Скалолаз один известный. Мы туда не полезем. Понятно? Выберемся из переделки, подлечишься, вот тогда и возвращайся с веревками и лезь куда хочешь.

Моня тяжело вздохнул, прощаясь с очередной мечтой прикоснуться к неизвестному.

— Тогда пошли в другую сторону на развилке? Может быть, там что-нибудь есть?

— Пойдем, — согласился Рогозин. — С этой стороны никаких мутантов можно не бояться. Если они летать не научились, то через шахту им не выбраться.

Они вернулись к отметке на стене и пошли в другую сторону, которая кончилась таким же закутком со столом и дверным проемом, в котором, в отличие от предыдущего никакой двери вовсе не было. Зато имелась лифтовая кабина, застрявшая в шахте, спустившись вниз почти на всю свою высот. Видна была ее крыша с металлическими тросами и еще какими-то механизмами, о назначении которых ни Рогозин ни Моня не имели никакого понятия.

Рогозин лег на живот и осторожно подполз к узкой щели, оставшейся между потолком застрявшего лифта и полом комнаты. Стараясь не засовывать голову в эту щель — он очень боялся, что ненадежный механизм кабины сорвется и она ухнет вниз, оттяпав его любопытную башку, — посмотрел в глубину. И от увиденного его передернуло.

— Что там? — Моня едва не влез к нему на спину.

— Трупы. Два скелета. Если они застряли в кабине и умерли здесь, то я даже не могу представить смерть хуже. Представляешь, посреди Якутии, в темноте и холоде многие дни помирать от обезвоживания и голода, зная, что никто не придет на помощь? Кошмар!

— А чего не выбрались?

— Не знаю, — Рогозин поднялся и пожал плечами. — Наверное, когда бабахнуло, они наверх ехали или вниз. Может, сломали себе ноги-руки от взрыва. Не знаю. Но эти нам тоже уже ничем не навредят. Пойдем отсюда.

Когда они вернулись, Моня первым делом спросил:

— Ну, чья версия убедительнее? Моя или узкоглазого?

Рогозин достал банку тушенки, разрубил ее пополам тяжелым тесаком, — такой прием он подглядел у покойного уже Арни, — одну половинку протянул Моне.

— Жри. Твоя версия выглядит вернее. С трудом себе представляю лифт в бомбоубежище. В бомбоубежище все должно быть просто и надежно. А лифт... Явно лишний. Но, может быть, есть и другое объяснение? Без чертовщины Юрика и без твоих безумных ученых? Может, все проще — произошла какая-то авария на секретном объекте?

— Тогда бы из Москвы понаехало золотопогонных, — резонно возразил Моня. — А не приехал никто. Словно и не было объекта.

— Ерунда это все, — сказал Рогозин. — Главное, что никто на нас со спины не напа...

Наверху раздался металлический стук, от звуков которого оба подпрыгнули на месте.

— Твою мать! — выругался Моня. — Напугался, черт! Узкоглазый, кажется, вернулся.

Стук повторился.

— Пойду, открою, — Рогозин поднялся на ноги и, придерживаясь за стену, побрел наверх.

И лишь ступеней за десять до выхода, Виктор вспомнил, что не слышал условного стука. Удары на дверь сыпались безо всякого порядка, словно снаружи шел град. Виктор замер перед самой дверью, не в силах принять какое-то решение. Юрик должен был постучать иначе. Кто там сейчас бесновался снаружи? Рогозин почему-то даже не мог думать об этом, мозг, скованный необъяснимым страхом перед неизвестностью, отказывался работать.

Рогозин прислонился спиной к холодной стене, едва не наткнувшись затылком на торчащую из нее арматуру, замер, даже дышать постарался реже. И стал слушать.

Здесь звук от ударов чувствовался совсем не так, как внизу. Не было в нем глухоты и непрерывности, звук был звонким, как будто с той стороны по двери стучали не голой рукой, а чем-то твердым — камнем, или, может быть, обухом топора.

Только этот звук и ничего больше снаружи — ни слов, ни криков, ни шорохов. Только стук, звон в ушах и далекое эхо, расходящееся по подземелью.

До двери было всего-то метра три, сквозь дыры в ней пробивался свет, заметно было, как она начинает трястись после каждого удара снаружи. Рогозин смотрел на нее и ясно себе представлял, как срывается она с петель, как падает на лестницу, и в бомбоубежище входит... нечто. Каким оно должно быть и почему это не человек, Рогозин не смог бы объяснить никому, но сам был уже совершенно уверен, что снаружи бесится не неудачливый приятель, а какая-то нечистая сила.

Он боялся сдвинуться с места, очень не хотел быть услышанным. Стоял в одной позе и осмелился только на засовывание руки в тот карман, где хранил заговоренный обрывок тряпки с подола беременной якутки.

Наверное, так просто совпало, но едва он коснулся этой тряпки, как все прекратилось.

Больше никто не стучал в хлипкую дверь, словно рассеявшееся наваждение исчез этот громкий звон в ушах, установилась привычная тишина. Говорят, человек не способен слышать свое сердцебиение, но в ту минуту Виктору казалось, что сердце гулко бубнит что-то частое, грозясь вот-вот выскочить из груди. Рогозин широко открыл рот и зачем-то попытался несколько раз вдохнуть-выдохнуть. К его собственному удивлению это помогло, сердце успокоилось. Рогозин замер, ожидая услышать звук удаляющихся шагов, но ничего не разобрал. Тихонько подвывал ветер, вроде бы шелестела трава... и ничего больше.

Сколько простоял он у выхода, обливаясь холодным потом и одновременно радуясь, что вовремя вспомнил об условленном сигнале, Рогозин не представлял. Он на мгновение закрыл глаза, которые кажется, сильно пересохли, и ровно задышал, успокаиваясь. Окончательно очнулся он сидя на корточках, опершись спиной на стену, с зажатой в ладони тряпицей, мокрой от пота. Кажется, переволновавшись, он вытирал ею лоб.

Очень хотелось выглянуть наружу, посмотреть, кто там колотился в дверь, но ни сил ни смелости на это не хватило. Осторожно, боясь неловко наступить на ступеньку и вызвать этим малейший шорох, Рогозин спустился к первой шлюзовой двери и лишь за поворотом почувствовал себя чуть-чуть получше.

Чем ниже он оказывался, тем более странными ему начинали казаться собственные страхи перед неизвестно чем, а к концу спуска Рогозин уже обрел полную уверенность, что стал жертвой наваждения непонятной природы.

— Что там? — спросил Моня. — Где узкоглазый?

— Это не он, — ответил Рогозин, пристраиваясь на своем месте. — Сколько времени еще у него осталось?

— Сорок шесть минут.

— Подождем еще, — вздохнул Рогозин.

Целую минуту Моня осмысливал ситуацию, потом опять спросил:

— Так кто тогда в дверь стучал?

Виктору очень не хотелось рассказывать о пережитом, не хотелось признаваться в необыкновенной слабости.

— Не знаю. Я не стал открывать, когда понял, что это не Юрик.

— А кто?

— Ты задрал, Моня!! — неожиданно даже для самого себя неосторожно заорал Рогозин. — Убью тебя, гнида! Заткнись и... просто заткнись, ладно?

Наверное, Моня сообразил, что спутник слегка не в себе. Он шумно высморкался куда-то в темноту, потом виновато сказал, переводя тему разговора:

— Ладно, Вить, я все понял. Смотри, какую штуку покажу. Ты пока наверх ходил, я здесь журнальчик-то глянул краем глаза.

— Какой журнальчик? — уже почти спокойно спросил Рогозин.