Ответ найти легко, да беда в том, что любой ответ — фальшь. Перед собой, прежде всего. Ну, столкнет он Лику с Ярославом, вбив таким образом клин меж отцом и сыном, любовницей и любовником, а где то сладкое удовлетворение, что рождается лишь от мысли реванша? С Верой понятно — не жаль, и чтоб не сделал — мало. С Машей? Девчонка умна и достаточно сильна, чтоб любые невзгоды принять как урок, и поднятся после любого толчка в спину, даже после нокаута. Нет, ее тоже не жалко. Егор? А для него и жалости нет, лишь глубокое сожаление о том, что он — брат. Ярослав? Вопрос решенный. А вот Лика...
Странная девушка. Ходит к знакомым психологам Вероники, устроена в семью Грековых, как протеже Егора. Нравиться Ярославу, но категорически не нравиться Вере. Маша же к ней относиться холодно, но ровно, как к прислуге, не смотря на то, что возраст девушек приблизительно один. Да и похожи в чем-то: высокие, стройные.. Стоп! Книга захлопнулся в руках Вадима, от пронзившей мужчину догадки: а если Лика — дочь Егора?
И тут же Греков качнул головой — невозможно. Брат любит своих детей, гордиться ими, и при случае всегда рассказывает о их достижениях, неудачах, взлетах и поражениях. Если б Лика была дочерью Егора, Вадим бы о том знал. Да и не стал бы брат устраивать внебрачного ребенка в свою семью, не настолько он глуп, наоборот, слишком просчитан.
А любовницу, пожалуй пристроить мог, если та бывшая или будущая. Если отношения загасли, а чувство долга или надежда на продолжение осталась. Или если Лика нравиться, но не дается...
Бред.
Тогда кто ты, Лика — Ларика? Прототип Куприновской Олеси?
Вадим посмотрел на книгу в своих руках — а ведь именно Куприна он и взял с полки брата. Мистика?.. Да нет. Рядовая случайность коих по десятку в день.
А если впасть в детство и получить ответ старым способом, открыв любой том наугад? Нет, Куприн не подходит, лучше что-нибудь нейтральное.
Вадим встал и, положив том на место, закрыл глаза, положившись в выборе на интуицию. Рука вытянула толстую книгу. Вадим открыл глаза — Три века русской поэзии. Ага, ага — подходит. Итак, вопрос: кто ты Лика? Закрыл глаза и открыл книгу.
Палец ткнул наугад.
`Шептали мольбу ее бледные губы, рука подаянья ждала.
Но плотно мы были укутаны в шубы, нас тройка лихая несла,
снег мерзлый взметая, как облака пыли...
Тогда в монастырь мы к вечерни спешили'
Прочел Вадим холодея. Ему стало страшно и стыдно. И не было больше вопросов и не нужны были ответы, и больно от одной мысли, что он готов был вписать ничего не ведающую девушку в свое уравнение мести.
Минута другая размышлений и Греков убрал книгу, и выгнал из головы ненужные сантименты. Мистика ему сейчас не нужна, а жалость — не по карману.
`Вообще-то я нормальная. Абсолютно. Просто по голове тюкнутая', — подумала Лика, глядя на себя в зеркало и нащупала неровный рубец над виском. Он тянулся почти ото лба и до затылка, но густые волосы, её и мамина гордость, надежно скрывали след беды. На теле. В душе рубца так и не образовалось. Ни мама, ни Егор Аркадьевич, и заботливый медперсонал, ни светила психиатрии и психологии не смогли подшить эту рану, и она постоянно давала о себе знать.
Девушка панически боялась машин, темных улиц, закрытых дверей, замкнутого пространства. В её квартире всегда горел свет — так она гнала страх и тьму.
Дверей нет, кроме двух, закрытых крепко, на замки — входная, и мамина. За ней маленькая комнатка, в которой жила и умирала Ликина мамочка. Жила ради дочери и умерла из-за неё. Жила, не видя ничего хорошего, и умерла, так и не узнав вкуса покоя, счастья. Она всегда работала, и никогда не жаловалась. Девушка не помнила, чтоб она плакала, исключая те дни, что Лика лежала в больнице, и не помнила, чтоб мама сильно радовалась, опять же исключая тот день, когда девушку выписали.
`Я никогда не отплачу ей за заботу и любовь, как мечтала. Не согрею в своих ладонях огрубевшие от работы руки, не прижмусь к ней, ища спасения от бед и печалей, не заберу ее усталость и заботы. Не смогу помолиться о здоровье, выпросить долгих, благоденственных дней жизни.
Что она видела в этой жизни? Тяготы одиночества, суету и вечные, неразрешимые проблемы: что приготовить, где купить подешевле продукты и вещи, и у кого занять на это денег?'
Лика сморщилась и прикрыла глаза ладонями: `Не хочу об этом думать, не хочу'! А глаза уже щиплет от слез и они, преодолевая решимость хозяйки, льются из глаз.
`Нет, уходите! У меня все хорошо! Я счастлива, свободна и... одинока.
Не надо думать об этом'! — всхлипнула и попыталась найти менее зыбкие аргументы собственного благополучия: `У меня есть квартира и работа — кров и пища. Да! Уже лучше! У многих нет и этого, у бомжей, например. А еще Бог дал мне шанс начать новую жизнь. Переосмыслить свои поступки, и став более терпимой, не творить зла мыслями и делами. Он дал мне вчерашний день и сегодняшний. Дал солнце и дождь, запах осени и улыбки прохожих. Он свел меня с семьей Грековых.... и с Вадимом'.
Девушка облегченно вздохнула, улыбка раздвинула губы. Слезы высохли.
Правильно — кивнула сама себе: не зачем плакать. Пока ей есть ради чего жить, печалиться не зачем, а мама... `Надеюсь ей там хорошо, много лучше чем здесь. И она видит меня и радуется, и помогает. Не удивлюсь, если Вадим ее рук дело'.
И закусила губу, чтоб вновь не расплакаться, открыла шкафчик, где хранилась аптечка. Выпила две таблетки валерианы, умылась и пошла одеваться. Пора на работу, а то, пожалуй, начнет думать дальше и уже не остановит слез. Она взрослая, самостоятельная женщина, и достаточно сильная, чтоб суметь держать себя в руках.
И не сумасшедшая, а самый обычный человек, нормальный до оскомины.
— Скучаете, дядя Вадим? — спросила Маша, усаживаясь в соседнее кресло.
— Нет, тебя жду. И почему дядя Вадим? Мы же договорились — Вадим.
Маша смущенно улыбнулась:
— Мама.
— Здесь мамы нет.
— Да, но...
— Намекаешь на то, что я слишком стар для Вадима? — улыбнулся мужчина.
— Нет, вы не старый. Наоборот, — Маша хотела сказать комплемент, да осеклась: неизвестно, как гость его воспримет.
— По-моему ты смущаешься, — заявил Греков, и, завладев рукой девушки, поцеловал. — Чаровница.
— Ничуть не смущаюсь, — парировала Маша, с нескрываемым восхищением разглядывая мужчину.
— У тебя есть парень? — спросил Вадим, разглядывая алые щеки племянницы.
— Да. Но он так себе, — поморщилась девушка.
— А в чем `так себе'? Расскажи, мне наука будет. Может я тоже из этой серии?
— Да, что вы, Вадим. Ничего подобного. Вы очень обаятельны, умны,...словом, настоящий мужчина. А Славка еще ребенок, глупый рохля, нудный, безвкусный. Поговорить даже не о чем.
— Зачем же тогда встречаешься с ним?
— Вынуждает. Жалко мне его. То в трубку чуть не плачет, то часами под окнами стоит.
`Знакомая картина', — подумал Вадим и отвел взгляд, чтоб девушка не заметила его холод:
— Ты в поликлинику собиралась? Поехали?
У подъезда их ждал рыжий лопоухий парень с плаксиво-несчастным выражением лица.
— Слава? — скривилась Маша, словно лимон съела, и покосилась на Вадима: спасайте. Но то и не подумал, кивнул парню в знак приветствия и пошел к стоянке:
— Не буду мешать. Вы пообщайтесь пока, я за машиной.
— Кто это, Маша? — услышал, и поспешил отойти подальше, но, увидев Лику, бредущую навстречу, притормозил:
— Здравствуй.
Та остановилась напротив, заглядывая ему в глаза, и кивнула:
— Здравствуйте Вадим.
И вроде сказать больше нечего, а вроде и не нужно. Глаза в глаза — и слов не надо. Так и молчали, минуту, другую. Первой отвела взгляд Лика, покосилась на Машу и уловила ревность в ее глазах. Рыжий парень в чем-то уверял ее, а она и не смотрела на него, косилась на Грекова, на домработницу.
— Вы вскружили голову девушке, — тихо заметила Лика. Вадим молчал. — Не жалко вам ее?
— Удивишься — нет, — разжал губы.
Она не удивилась, скорей огорчилась:
— Зачем вы так с ней?
— Влюблен.
— Не правда.
— Почему? Она красивая девушка, я еще не старый мужчина...
— Вы ее дядя.
— Любви родственные узы не помеха.
— Любви — да, но в вашем случае о ней и речи нет.
— Вот как? — заинтересовался Вадим. — Значит тебе не важно, что мы родственники, важно, что нет любви? И почему решила, что ее нет? Может наоборот, я влюблен, страстно, безумно.
— Вы себя обманываете или меня? Машу? Не надо Вадим, оставьте ее, она слишком чувствительна, слишком ранима...
— Как ее мама?
— Нет. Вероника Львовна очень сильный человек, способный на ...
— Подлость.
Лика растерялась: Вадим прав — Грекова способна на низость, но кто может ее судить?
— Мы все не святые. Вероника Львовна не исключение, но она не подлая, а запутавшаяся. Маша же и вовсе, невинная девочка.
— Вы ангел-хранитель семьи Грековых? С какой радости?
— Долг любого человека помогать ближнему.
— Даже если он подлец?
— Даже сели он подлец. Вы же, не он.
Вадим невесело усмехнулся: святая наивность!
— Вы интересная девушка Лика... С удовольствием побеседую с вами, но позже, сейчас нам с Машей нужно ехать, — заметил, услышав стук каблучков за спиной.
— Привет, — сухо бросила Маша домработнице, даже не взглянув на нее, и подхватив Вадима под руку, лучезарно улыбнулась ему в лицо. — Поехали?
— Вероника Львовна, как вы относитесь к ухаживанию брата вашего мужа к вашей дочери? — спросила Лика, поборов смущение. Хозяйка оторвалась от составления очередного списка и удивленно выгнула бровь, одарив ее взглядом, точь в точь как у доктора, который не может поставить точный диагноз.
— Первое: с чего ты решила, что Вадим ухаживает за Машей? Второе: какое тебе до того дело?
— Мне кажется...
— Сто раз говорила тебе: оставь свое `кажется' при себе! Мне нет дела до тех фантазий, что бродят в твоей голове. Не забывай, пожалуйста, что ты домработница, а не член семьи.
Лика вздохнула, признавая правоту женщины. И хоть могла возразить на правах пусть не члена семьи, но добропорядочной христианки, не стала. Знала — бесполезно. Хозяйка лишь разозлится сильней, но все равно не послушает. Девушка прекрасно понимала, что она для Грековой — навязанная мужем прислуга, ненормальная, которую она терпит по доброте душевной и из уважения к Егору Аркадьевичу, не более. Но терпение Грековой не безгранично, как и влияние мужа. Возьмет да погонит надоедливую дурочку.
Устроиться же на другую работу Лике будет трудно, почти невозможно. Пыталась она уже, не раз. Месяц максимум и её просили оставить место в добровольно-принудительном порядке. А здесь она уже два года. Привыкла к Грековым и они к её приступам слезотечения. Вероника Львовна даже к знакомому психологу устроила, бесплатно. Вот и получается — хозяйка к девушке с добром, а она в благодарность молчи? Но как же молчать, если Вадим Маше угрожает? Окрутит девушку и главное не от любви, а от скуки или еще чего хуже. Есть в нем что-то настораживающее: лед на дне зрачков, дичинка во взгляде. Такой и сам не рад, что творит, а все равно — делает. Беда, одно слово. И Маше, и родителям, да и самому Вадиму потом худо будет. Не злой ведь он, не подлый, а скорей дурной от мути, что годами накопленная, в его душе лежит,. Видать покрутила его жизнь, поломала.
`Господи, жалко-то его как! А Грековых?! И что мне-то делать?' — сморщилась Лика, пытаясь удержать слезы.
— Ну, ну, перестань, — приказала Вероника Львовна увидев её мокрое лицо. Салфетку кинула. — Неврастеничка, право. Слова сказать нельзя тут же в слезы! Ты как жить-то собираешься, если по поводу и без повода в рев?
— Страшно мне за вас, — всхлипнула.
— И мне, — хмыкнула та, с презрением оглядев заплаканную физиономию домработницы. Хлопнула еще одну салфетку на стол, список пододвинула. — Бери, и приступай к работе.
`Вот и весь разговор', — вздохнула Лика: `Один выход остался — с гостем поговорить'.
Да беда в том, что рядом с Вадимом у неё одно желание возникает: прижаться к нему и забрать себе хоть частичку мучающей его боли, растопить лед печали, развести муть на сердце, отогреть теплом, и показать кусочек неба с пушистым облаком, сквозь которое пробивается лучик солнца. Смотри Вадим, смотри! Солнце!...
`Нелепая мысль, глупое желание, но на то мы и люди, чтоб мечтать и верить, что наши мечты когда-нибудь сбудутся'.
— Лика не нравится тебе, — скорей констатировал, чем спросил мужчина, садясь за руль. Маша села рядом, тщательно расправила полы пальто на коленях, поправила волосы, делая вид, что не слышала фразу Вадима. Вот только лицо у нее было слишком угрюмым, чтоб поверить в ее глухоту. Да и взгляд внимательно оглядывал дворовый пейзаж, знакомый до мелочей и ничуть не изменившийся за ночь.
`Любопытно', — прищурился Греков, выезжая через арку. И, пожалуй, промолчал бы, да мысли то и дело возвращались к странной девушке, что интересовала его больше, чем любой в семье брата. Блажь ли это, помутнение рассудка, или естественное желание любознательного человека разгадать загадку домработницы? Впрочем, какая загадка может быть у домработницы? Большеглазой простушки, наивной, как ребенок?
— Сколько ей лет?
Этот вопрос, как ни странно Маша расслышала:
— Двадцать три, кажется. Она что-то около двух лет или чуть больше старше меня, — ответила, пытаясь быть вежливой, но комментарий получился угрюмый. Девушка отвернулась, уставившись опять в окно.
`Не нравится ей тема разговора... А по возрасту выходит, что Лика родилась когда я был в армии. Нет, дочерью быть не может. Тетка бы обязательно оповестила, Егор бы не удержался. Да я бы и сам заметил, когда уже вернулся, что ... А что, собственно? Что он пропадал с утра до вечера? И я знал где? Предполагал — с Верой, но факт ли? Да и не было мне тогда дела до него: Ирка с утра до вечера в голове была', — думал Вадим, мрачнея в попытке понять, что его больше мучает — тайна происхождения Лики или тот факт, что она может оказаться как дочерью, так и любовницей Егора?
— Давно она у вас работает?
— Два года, — нехотя ответила Маша через пару минут. В салоне опять повисла гнетущая тишина.
— Лика твой враг?
— Нет уже, — ответила тихо, скорей себе, чем мужчине и потому не заметила, что проговорилась.
— Как понять `уже'? Были трения, но вы пришли к консенсусу и теперь соблюдаете нейтралитет? А трения были на бытовой почве?
— Я сказала `уже'?.. Нет, оговорилась. У нас не было трений, и не враг она мне. Крези обыкновенная, было б с кем ругаться. Вообще-то я не думала, что мы будем обсуждать автобиографию нашей прислуги.
Вадим выгнул бровь, уловив презрительную интонацию очень похожую на проявление банальной ревности. `Прислуга' — резануло ухо, заставило, и удивиться и насторожиться. `Врет девочка, были у них ссоры и по всему видать — крупные', — решил Греков, но промолчал. Позже вернется к разговору. Спешить ему пока некуда.
