Похрюкивание и топот стихли вдали. Колька вскочил и рванул бежать через тропинку, а потом наискось от нее, подальше, и остановился только когда выскочил на опушку леса. Дальше, за изгородью из туго переплетенных колючих ветвей примерно в пол-роста человека росли рядами невысокие и очень корявые деревья с густой чуть серебристой листвой, перемешавшейся с крупными черными плодами. Явно сад или что-то вроде того...

Помедлив, Колька, шипя и чертыхаясь, пролез в оградную щель, оставив на шипах чуть-чуть своей кожи и значительно больше ниток из ковбойки. Человек — не кабан, везде пролезет. Образовавшийся лаз он все-таки заплел за собой, отряхнул ладони и зашагал между деревьям туда, где теперь явственно слышался шум. Он напоминал... чем-то напоминал стадион, где все в восторге галдят и топают ногами. Может, там Олимпийские Игры, вдруг подумалось Кольке. Мысль была нелепой, но одновременно и логичной. В самом деле, почему бы нет? Найти бы хозяина этой плантации, а то решат, чего доброго, что Колька его урожай тырит... Лучше идти навстречу опасности.

Впереди из-за одного дерева бесшумно и тихо вышел на тропку между двумя их рядами первый местный житель. Если и не хозяин, то хозяйский сын — на вид ровесник Кольки, почти копировавший картинку из учебника: шапка светлых кудрей перехвачена ремешком, изо всей одежды — серая ( и очень грязная — не как в учебнике!) накидка с пояском, обуви ноль. Мальчишка подбоченился левым кулаком и похлопывал себя по загорелому колену зажатым в правой руке прутиком, внимательно рассматривая Кольку.

Колька кашлянул. И торжественно объявил:

— Я пришел с миром!

Тут же он убедился, что на этот раз говорит на греческом, потому что белобрысо-кудрявый поинтересовался:

— Ну и что дальше?

— Не знаю, — подумав, признался Колька. — Но в кино все драки начинаются с этих слов.

— Ясно, — кивнул грек. И Колька почувствовал, как сзади его схватили — две руки, похожие на стальной затягивающийся обруч, стиснули мальчишку повыше пояса так, что перехватило дыхание. Потом последовал умелый и сильный бросок — и Колька обнаружил, что на груди у него, пыхтя от усилий, сидит второй мальчишка — рыжий и очень коротко стриженый, а так же вообще голый — который коленями, помогая руками, прижимает колькины ноги ремешком — кажется, своим поясом.

Мда. У них это получилось получше, чем у Алесдейра. Прежде чем Колька успел рыпнуться — ему и руки скрутили — за спиной, пинками передвинув на живот, да и еще какой-то лохматой веревкой, больно коловшей кожу. После этого Колька мог только наблюдать и слушать, да хлопать глазами, гадая, не попал ли он к малолетним разбойникам, и если нет, то чем покатил аборигенам — расцветкой джинсов?!

Рыжий подобрал с земли плащ и накинул его на себя, стянув опояской, за которую буднично заткнул поднятый из-под дерева длинный кривой нож. После этого уставился на Кольку ничего не выражающими голубыми глазами. Под правым глазом у него был шрам и вообще — лицо вполне подошло бы какому-нибудь "сыну братковского полка". У светловолосого лицо было скорее симпатичным, живое и полное достоинства. Но тоже не выражавшее особой нежности.

— Он знает наше наречие, — сказал светловолосый. — Говорит как ты и я. Нет, даже лучше тебя... — рыжий кисло улыбнулся, будто услышал надоевшую шутку. — Как ты думаешь, кто он?

— Штаны, — отозвался рыжий. — Мидянин, — и провел большим пальцем по горлу.

— Э, э, э, э! — занервничал Колька, — Вы че... — в результате рыжий заткнул Кольке рот пяткой и повторил свой жест.

— Мо-ожно, — протянул светловолосый. — Но он совсем не похож на черноголовых...

— Может, скиф, — заявил рыжий и в третий раз показал "копец". Такая целеустремленность заслуживала похвалы, но у Кольки особого восторга не вызвало.

— Да, там есть такие, — согласился светловолосый. — Но он говорит по-нашему. Вдруг он кариец или иониец?

— Предатель, — кивнул рыжий. — Его надо убить. Он нас видел, Антонин. Он скажет.

— Фемистокл (1.) призывал не убивать без нужды наших братьев из Карии и Ионии, — возразил светловолосый с девчоночьим именем. — Они служат мидянам не по своей воле... Убери ногу, Филипп, расспросим его и решим, как быть.

— Убить, — настаивал Филипп, но ногу убрал. Колька сплюнул, стараясь попасть на его плащ, но промазал. Потом обозвал обоих мальчишек предельно нехорошими словами. Те выслушали с интересом, переглянулись, и Филипп отошел к дереву, где поднял камешек и начал затачивать нож. Антонин сел на корточки и сложил руки на коленях:

— Ты откуда? — с интересом спросил он. — Ты из Милета? Из Галикарннасса? — Колька молчал, пытаясь хоть как-то сориентироваться, и Антонин вздохнул: — Послушай, я еще никогда не убивал людей, даже варваров. И мне не очень этого хочется. Но Филипп, — он кивнул в сторону молчаливого приятеля, — зарезал первого человека три года назад. И с тех пор делал это не раз. Понимаешь ли, он спартанец, а они очень просто относятся к своим и чужим жизням... Так как тебя зовут?

1. Полководец и политический деятель Древних Афин. Под его руководством греческие города-полисы объединились, отразили нашествие могущественной Персидской Державы в V веке до н.э. и разбили врага окончательно уже на его территории.

— Николай, — буркнул Колька. Антонин кивнул:

— Так ты из Ионии? Или из Карии?

— Он предатель, — подал голос Филипп.

— А ты олигофрен, — огрызнулся Колька. — Тьфу, черт, это же греческое слово!

— Он назвал меня немногоумным, — объявил Филипп.

— Ну, я не могу с ним полностью не согласиться, — вздохнул Антонин.

— Тебя я тоже убью, — пообещал Филипп. — Потом. Когда прогоним персов.

— Хорошо, хорошо, — согласился Антонин. Видно было, что обещают ему это уже не в первый раз. — Если ты Николай, — обратился он к Кольке, — то ты не можешь не быть эллином.

— Я македонянин, — ляпнул Колька. Но, как ни странно, это неожиданное заявление смягчило греческих мальчишек. Филипп что-то буркнул и махнул рукой, а Антонин улыбнулся:

— Ты из людей Александра(2.)? Бежал от персов?

— Он лазутчик, — уже неуверенно вклинился Филипп.

— Слушайте, — сердито сказал Колька, — если вы мне развяжете руки, то развязывайте. Но предупреждаю, первое, что я сделаю — расшибу табло этому бритому под ежик. А если хотите меня зарезать — то хватит болтать, режьте!

"Ой, что я говорю!" — успел ужаснуться Колька. Но Антонин, достав из-под своей накидки такой же, как у Филиппа, нож, вопросительно посмотрел на мальчишку-спартанца:

— Он будет драться с тобой, если я его развяжу, потому что ты его оскорбил. Так как?

— Не порть ремень. Развяжи, — посоветовал спартанец и, отложив нож, встал, сбрасывая плащ. Сжал кулаки, поднял их и шире расставил ноги.

— Боксер, блин, — Колька сел, чтобы Антонину удобнее было освободить руки, а ноги развязывал сам. — Только и умеешь, что со спины прыгать?

Ему ХОТЕЛОСЬ драться, хотя противник выглядел очень серьезно. Колька поднялся на ноги и, отшвырнув рубашку, принял стойку, как на занятиях по самообороне.

— Погодите! — Антонин встал между ними, разведя руки. — Договоритесь, как это завещано богами, чтобы все было по чести. Будете бороться, драться на кулаках или предпочтете панкратий (3.)?

— Все равно, — Филипп презрительно повел бровью. — Пусть выбирает.

— Что еще за панкратий? — опешил Колька

— Он не знает панкратий, — не ответил на вопрос Антонин. И посоветовал снова обернувшись к Кольке: — Выбери просто борьбу.

2. Царь Македонии (не Македонский!), воевавший за персов, но тайно помогавший грекам. 3. Очень жестокий вид реального рукопашного боя, в котором не было почти никаких запрещенных приемов.

— Пусть борьба будет, — согласился Колька. Филипп поднял лицо и руки к небу и сказал торжественно:

— Я буду бороться честно, свидетели боги, — и принял уже другую стойку, хорошо знакомую Кольке по телечемпионатам, когда выступали "классики" -борцы. Сам Колька, чувствуя себя неудобно, тоже обратился к небу. Он усердно занимался самообороной, но знал не так уж много приемов — только те, которые показывал преподаватель ОБЖ: как освобождаться от захватов, как блокировать удары, как проводить броски... И все-таки отступать не хотелось. И никакой дрожи Колька в себе не чувствовал.

Спартанец заскользил навстречу плавным, мягким шагом, чуть шевеля пальцами рук, пригнувшись. Колька, собственно, не знал, что надо делать — нападать первым на самообороне не учили. Поэтому он ждал, тоже чуть пригнувшись, в голове была жуткая каша из того, что надо делать. Но буквально за миг до этой особо дружеской спортивной схватки, когда Колька уже не мог выносить напряжения и готов был броситься на противника первым, а там будь что будет, раздался вопль Антонина:

— Оставьте это, мидяне!

"Поехали" — обреченно и в то же время с каким-то удовлетворением подумал Колька, увидев, как Филипп опустил руки и длиннющим прыжком метнулся к ножу, крикнув Антонину — тот свой уже выхватил:

— Бежим!

— Поздно! — лицо эллинского мальчишки исказилось.

Теперь и Колька увидел тех, кого так испугались эллины. Вдоль деревьев с двух сторон подкрадывались низкорослые чернобородые люди в яркой одежде, с небольшими щитами за спиной и обнаженными короткими мечами. Их было четверо, но еще двое — верховых, на тонконогих лошадях под разноцветными попонами — маячили подальше, держа в руках веревки.

Увидев, что они обнаружены, мидяне с протяжным улюлюканьем бросились вперед уже не пытаясь скрываться. Колька успел лишь заметить, как Филипп с криком: "Эгой!" — швырнул в лицо одному из врагов свой плащ, а после этого сильный толчок сшиб Кольку с ног, в нос ему ударил непередаваемый запах пота и грязной ткани.

Мальчишку спасло то, что налетевший на него мидянин не собирался его убивать. Приставив слегка искривленный меч к горлу Кольки и что-то прохрипев, он левой рукой начал разматывать веревку, уверенный, что теперь жертва никуда не денется.

Пожалуй, дня три назад Колька и в самом деле замер бы в ужасе. А сейчас его охватила злость. И от этой злости он увидел, что мидянин ниже его ростом, меньше весит, не такой массивный — не здоровее какого-нибудь шестиклашки из колькиной школы. И, наверное, плохо кормленый.

Не пытаясь схватиться за лезвие, Колька оттолкнул от себя кулак с рукоятью меча и, забросив ногу на горло устроившегося на груди мидянина, простым броском скинул его с себя — тот не имел ни малейшего представления о борьбе и полетел кувырком, а Кольке запомнились его изумленные глаза. Мальчишка вскинул вторую ногу, продолжая удерживать выронившего оружие врага на земле — и треснул его пяткой в пах, от чего мидянин вскрикнул и отключился. Колька окончательно спихнул его с себя и вскочил.

Впрочем, только за тем, чтобы упасть снова — от сильнейшего рывка аркана, накинутого ему на плечи. Он успел увидеть оскал зубов в бороде заарканившего его всадника, а через миг позади всадника на седле оказался Филипп, мелькнул кинжал — раз и другой — и веревка ослабла.

— Ушел, разрази его гром! — послышался голос Антонина, и Колька, неловко поднимаясь, увидел, как тот со злостью и очень сильно метнул подхваченное с земли короткое копье вслед мелькнувшему за деревьями второму всаднику. Все четверо пехотинцев лежали на земле неподвижно, у одного в животе Колька увидел вогнанный до рукояти его собственный меч, у другого была неправильно-далеко откинута назад голова, торчала черная борода. — А все-таки отбились, — Антонин подошел к Кольке и помог освободиться от аркана. — Они хороши вшестером на двоих, а трое — им уже много... Тебя не иначе, как послали боги, македонянин-Николай.

— Воняют, как козлы, — сказал Филипп, подходя с мечами в обеих руках. — Надо уходить. Быстро. Этот приведет своих.

— Да, уходим, — спохватился Антонин, взвесил щит на руке, поморщился: — О небо, какой легкий... Вот, держи, Николай, — и он подал Кольке один из подобранных мечей, а сам вооружился вырванным из мертвого тела, хладнокровно на него наступив и дернув.

— Не умею я им пользоваться, — отозвался Колька, поднимая свою рубашку. Его начала колотить дрожь. Филипп, деловито рывшийся в седельных сумках всадника, хмыкнул, а глаза Антонина полезли на лоб:

— Ты — сын свободного человека и свободный человек — не умеешь владеть оружием?!

— Может он беглый раб, — заметил Филипп, но тут же вздохнул, подошел к Кольке и положил ладонь ему на плечо: — Прости мой язык. Ты смелый. Хотя и врал, что не знаешь панкратий, я такого приема не видел.

— Кстати, — заметил Антонин, с неподражаемым хладнокровием подходя к вырубленному Колькой мидянину и нацеливаясь ему в горло, — добьешь его сам?

— Пусть живет, — Колька с трудом справлялся с пляшущей челюстью. — А про оружие... это... я имел в виду — у нас в Македонии мечи длиннее. Мне непривычно, короче.

— Это правда, — заметил Филипп, — я видел их мечи. А мидянина надо убить.

— Если он в моей власти — пусть живет, — твердо сказал Колька. Антонин пожал плечами:

— Милосердие к врагу — причуда богов... Как знаешь, Николай. Но меч все-таки возьми.

"Вернусь домой — запишусь в военный клуб, — решил Колька, взвешивая в руке трофей. — А то что за фигень — винтовку дали — не знаю, что с ней делать, меч сунули — та же заморочка..."

— Пацаны, — решился он, — только не удивляйтесь. Я когда убежал — я головой стукнулся... сильно. Какой сейчас год?

— Первый, — без особого удивления отозвался Антонин. — Первый год семьдесят пятой Олимпиады (1.)

— Ценная информация, — вздохнул Колька. — Это ничего, если я пойду с вами?..

...Место, в которое свалился Колька, называлось Аттикой. Остров за приливом — Эвбея. Город — Халкис. Все вокруг — к полной радости нашего странствующего рыцаря — было захвачено и предано огню мидянами-персами, в неимоверном количестве вторгнувшимся на землю эллинов. Все эллинские войска — союз сорока городов во главе с Афинами и Спартой — отступили на юг, флот тоже ушел буквально несколько дней назад, чтобы спасти мирное население Афин и перевезти их на остров Саламин, где решено дать бой персам. Рассказывая об этом, Филипп и Антонин почти подрались. Антонин-афинянин аж зубами скрипел при мысли, что его город останется на разграбление врагу и утверждал, что спартанский полководец Эврибиад дурак и ничего не понимает в морской войне. Филипп-спартанец немедленно набычился и стал отвечать отрывистыми фразами, напоминая, что именно спартанцы отважного царя Леонида задержали на неделю вражеское войско в Фермопилах, дав прочим эллинам возможность уйти в безопасные места. Еще он сказал, что Фемистокл берет серебро у персов — после этого Антонин плюнул и, призвав в свидетели богов, отвернулся.

Колька лишь головой вертел, пытаясь выяснить, что происходит, и путаясь в потоке полузнакомых названий, имен и событий. Одно было совершенно точно — ему вновь "повезло".

Закат был обалденно красивым. Мешал только все тот же шум — особенно начал мешать, когда Кольке объяснили: это персидские войска день и ночь идут по дорогам, и нет и конца. Поэтому костер разжечь не получилось — мальчишки сидели в пещерке на горном склоне, за деревьями, наклонившимися долину, жевали трофейный сыр, черствые лепешки, крупный изюм (жалко, что с косточками) и вяленое мясо, запивали разбавленном водой с вином. Колька от вина отказался, чем вызвал немалое удивление — дескать, все македонцы пьют, как варвары! И штаны даже носят...