Ученик

— Позволю. Вы свободны, господа.

На третий день, набрав всего двадцать человек команды и рассчитавшись по счетам, Джордано и Симон вышли в море.

Вот тогда Джордано и ощутил, что творится нечто неладное. Вернее первый звоночек прозвенел накануне за ужином.

Рассказывая Симону о похождениях прошедшего дня и выслушивая его ответный отчет о подготовке к отплытию, он вдруг понял, что напряженно прислушивается к зову приятеля, и помимо воли всплывали глаза убитого бессмертного. Тогда он решил, что перевозбудился за день и поспешно простился, сославшись на то, что ему еще нужно просмотреть чертежи судна. Поднявшись к себе и раскрыв бумаги, он успокоился и даже забыл о случившемся.

И вот они одни на корабле. До Сицилии, где Джордано собирался пополнить экипаж, несколько дней пути, если не спадет ветер, и они не лягут в дрейф из-за отсутствия гребцов. Даже их каюты расположены рядом.

К ночи он был совершенно измотан. Он сбежал на нос, сидел, прижавшись к бушприту. Это было страшнее ломки. Тогда, после побега, выброшенный на берег, он должен был лишь перетерпеть. Теперь соблазн был рядом, смотрел на него доверчивыми глазами, что-то говорил, отзывался зовом с почти любой точки корабля. И Джордано почти физически чувствовал, как сила вливается в его тело.

Он очнулся от вновь раздирающей его силы зова, когда над горизонтом поднялся Кит. Увидел, что к нему приближается Симон со шпагой в руке.

'Хоть бы не промахнулся', — совершенно спокойно подумал Джордано. Но, подойдя, Симон протянул ему шпагу эфесом вперед, опустился на колени и склонил голову.

Глядя на друга дикими глазами, Джордано застонал, замахнулся и всадил клинок себе в живот...

До Сицилии они благополучно добрались вместе через неделю.

Симон погиб через пять лет, уговорив Джордано оставить его в охваченном холерой порту, от руки залетного гастролера. Убивать он так и не научился.

* * *

* * *

* * *

Стараясь приглушить собственные эмоции, Джордано следил за Николаем, прислушиваясь к его зову. Занятый мрачными мыслями он не заметил подошедшего Хана. Так что на несильный толчок в бок последовала несколько неадекватная реакция: Хан отлетел в сугроб, а неудержавшийся на ногах Джордано последовал за ним.

— Ты меня чуть вниз не свалил! Идиот, и шутки у тебя идиотские, — Джордано поднялся и протянул руку провалившемуся в снег Фархату.

Тот в ответ потянулся к руке Джордано, а потом резким рывком повалил его в снег рядом с собой.

— Да что ты резвишься как выпущенный на волю щенок! — Джордано попытался вылезти из сугроба.

— А ты зачем меня сюда вел?

— Ты вроде собирался охотиться, а не в снегу валяться.

— Ну, одно другому пока не мешает.

Не поднимаясь, Фархат потянулся в снегу как кошка, раскинул руки и закрыл глаза.

— Скажешь, как станет мешать, — Джордано с помощью Николая выкарабкался из снега.

— Идем, перетащим все к воде. Может там какая коряга все же есть.

Николай увидел, что Фархат приоткрыл глаза, но так и не встал.

Они с учителем перетащили мешки и оружие на берег запруды перед водопадом, где камни прогревались на солнце и даже уже обсохли. Джордано покрутился по берегу, но так и не нашел никакого дерева для костра.

— Черт! Придется, все холодное есть.

Джордано достал из вещмешка Фархата мясо и хлеб.

Когда бутерброды были нарезаны, рядом опустился Фархат.

— Приземленный ты человек, профессор! Чуть что и сразу за еду, — он достал фляжку и протянул Джордано. Тот усмехнулся:

— Нам спирт, вообще-то, для других целей выдавали.

— Что-то ты сегодня ворчишь? Согреться надо!

— Не адо было в сугробе кувыркаться, до сих пор по спине течет, — Джордано зябко повел плечами, сделал глоток и протянул фляжку Николаю.

— Это ж сколько контактов нужно протереть, чтобы твой баллон по целевому назначению выплюхать?

Николай отхлебнул из фляжки и, оценивающе взглянув на Фархата в расстегнутом куцеватом джордановом ватнике, откусывающего бутерброд, произнес:

— Оказывается, это Вас не хватало.

— Точно, парень! Профессура, она с роду не знает, как полезными вещами распорядиться.

Фархат забрал у Николая фляжку, отхлебнул и спрятал за пазуху.

Джордано, продолжавший следить за учеником, немного успокоился. Фон его зова заметно ослаб, да и настроение, кажется, изменилось.

— И где обещанные туры? — поинтересовался капитан, дожевывая последний кусок мяса.

— Ты, кажется, никуда не спешил.

— Так вы ж еду затеяли. Собак перед охотой, между прочим, не кормят.

— Я не собака. И когда замерзаю, хочу есть.

— Это известно, что в голодном состоянии ты готов съесть окружающих.

Николай в ответ на это замечание капитана улыбнулся.

Джордано покосился на ученика:

— Так, еще один обглоданный мной экземпляр. Стадо вон на том склоне обычно пасется, — он указал направление на скалу, расположенную еще вверх и правее от плато, на которое они взобрались.

— Тогда кончайте перекус и вперед.

Фархат поднялся, сходил напиться воды, потом застегнул ватник, надел вещмешок и, закинув на плечо карабин, стоял, ждал собирающихся напарников.

— А если напрямую пойдем, то звери нас заметят? — спросил Николай, закидывая на спину вещмешок.

Фархат скривился.

— Напрямую идти нельзя. Снег еще мягкий. Утонем.

С минуту они оглядывали окрестности. По кромке плато, где ветер выдул снег, можно было пройти к подножью ближайшей скалы. Осенью там была проходимая тропа к указанному Джордано склону.

— Там, над скалой, смотрите, какой слой снега висит. Если туда сунуться — свалится.

Джордано и Фархат посмотрели в указанном Николаем направлении.

— А меня однажды с товарищем на Алтае засыпало, — будто про себя произнес Фархат, разглядывая готовую сорваться лавину. — Удовольствие было ниже среднего.

— И как вы спаслись?

Фархат усмехнулся:

— А я, когда выбрался из завала, дружка откопал и всю обратную дорогу им питался.

Глаза Николая расширились, и он уставился на бессмертного, пытаясь понять, как относится к сказанному. Физиономия Хана превратилась в непроницаемую маску

— Ты что несешь!?

Фархат перевел глаза на Джордано:

— Что несу? Разве такого не могло быть?

— Отчего же. В тайге такое случается.

— Но это... — в голосе Николая было почти отчаяние. Он переводил взгляд с одного бессмертного на другого.

— Успокойся, мальчишка! — Фархат вздохнул и грустно улыбнулся. — Человечину я в своей жизни не жрал. Не могу почему-то. Но не думай, что от этого у меня сейчас крылышки прорежутся.

Джордано облегченно перевел дух:

— Ладно, все, закончили! Идем напрямую. Только учтите, у нас не больше двух часов в запасе.

архат взглянул на солнце.

— Я так понял, что по этому пути мы возвращаться не будем?

— Вечером мы тут не спустимся.

До подножья скалы они добрались сравнительно быстро. Оказалось, что под свежим снегом лежал слой плотного хорошо выдерживающего нагрузку наста. Но дальше опять начались проблемы: лед и скальные выступы. В дело опять пошли кошки, крючья и страховка.

Не доходя десяток метров до последнего уступа, прикрывающего турий склон, Джордано велел остановиться.

— Все. Дальше идем тихо. Иначе звери уйдут.

Фархат отстегнул от пояса веревку, спрятал ледоруб и осторожно, по кошачьи, полез вверх по уступу. Джордано и Николай последовали за ним. Они остановились у вершины и осторожно высунулись, оглядывая открывшийся скальный участок, покрытый кое-где пучками бурой зимней травы.

Вначале показалось, что туров тут нет. Джордано достал бинокль и начал, было, осматривать склон, когда вдруг Фархат толкнул Джордано в бок и указал на небольшой уступ в полукилометре от их стоянки.

Крупный самец с широко расставленными, загнутыми назад рогами стоял и смотрел в их сторону. Люди вжались в камни.

— Далеко, — почти беззвучно прошептал Фархат.

— Нужно ждать. Смотри выше... И там!

Почти на вершине склона, как часовые, вглядывающихся в даль, появились еще два рогатых существа. Ниже несколько грациозных самок и молодых животных щипали траву, лишь иногда приподнимая головы и прислушиваясь. Периодически они легко перепрыгивали с камня на камень, медленно продвигались вперед к уступу, скрывающему людей.

Николаю показалось, что он даже перестал дышать от напряжения и почувствовал усиление зова напарников. Он взглянул на Фархата и учителя и понял, что стрелять ему сегодня не придется. Два карабина уже были готовы, и оба лишь ждали момента, когда кто-то из козлят-первогодков перепрыгнет роковую черту трехсот метров.

Выстрелы прозвучали почти одновременно. Молодой годовалый тур споткнулся раз, другой, упал на передние ноги, еще попытался подняться, но перевернулся и начал сползать по склону, пока туша не зацепилась за камень. Остальное стадо со склона сдуло точно ветром. Фархат, сам почти как горный козел, выскочил на склон и понесся к упавшему животному.

— Черт! Вот бешеный, — выругался Джордано, вылезая и направляясь следом.

Он добрался до Хана, только когда тот уже осматривал упавшую тушу. Николай вообще безнадежно отстал.

— Ну, и сколько отверстий?

— Два. Где чье, правда, не узнаешь.

Хан достал кинжал, собираясь спустить кровь.

— Будешь?

— Что?

— Перед завтрашней игрой сегодня лучше больше не есть, а вот выпить можно, — он кивнул на турью тушу.

— Слушай, гад, ты решил Кольку достать? Зачем ты его провоцируешь?

— Ну, не хочешь солью так. Хотя жалко, что добро пропадет! — Хан ухмыльнулся и перерезал глотку убитого животного.

— Зачем тебе это надо?

— Чтобы мясо не испортилось! — Хан попытался отшутиться, но опять наткнулся на жесткий взгляд Джордано. — Да, не психуй ты. Играть будет интереснее.

— Он тебе не игрушка!

— Вот именно. Я предпочитаю людей, умеющих держать свои желания в узде.

Они замолчали при приближении ученика.

Когда туша была разделана, до захода солнца оставалось не больше часа. С собой забрали шкуру, килограммов тридцать мяса и ливер: Джордано отобрал у Хана из рук печень: ему показалось, что тому неймется слопать кусок сырого мяса.

До темноты успели спуститься к кромке леса и разбили стоянку на краю очередной лавины. Из валежника развели костер.

— Ты так и настаиваешь на посте или шашлык все же сообразим? — спросил Джордано у Хана, заканчивающего возится с костром.

Хан оторвался от своего занятия и поднял глаза на Джордано:

— Я тебе, если хочешь, все изжарю, только завтра не жалуйся!

— Ты вначале доберись до моего брюха.

— Постараюсь!

— Это еще посмотрим.

— А мне молодой человек поможет, — Хан кивнул на Николая, замершего у костра.

Джордано тоже взглянул на вновь насторожившегося ученика и ухмыльнулся.

— Слушайте, вы мне объясните, что собираетесь делать?

— Завтра узнаешь! Куда торопиться? — Хан снисходительно улыбнулся. — Лучше не сиди, а достань из моего мешка лук, да почисть.

— Джордано!

— Что тебе? Фархат велел заняться луком, значит, им и занимайся.

— Да кто он такой! — Николай все же сорвался, и его понесло. — Ты ведешь его в горы, организуешь охоту, и после этого он заявляет...

— И что ж он такое заявляет? — нескрываемая насмешка звучала в голосе Джордано.

— Что? — ученик остановился на мгновение, но, взглянув в глаза Фархата, упрямо продолжил, — Что вы завтра собираетесь устроить поединок.

— Допустим, собираемся. Что в этом предосудительного? — Хан улыбнулся. — Мы не встречались с твоим учителем уже двадцать лет, а не выясняли возможностей друг друга со времен, когда ты, должно быть, еще под стол пешком ходил. И теперь должны, что ли, на это у тебя разрешения спрашивать?

— Но...

— Парень, послушай, я не знаю, какой процент общепринятого в наших кругах бреда и в какой интерпретации преподнес тебе Джордано, но ответь на простой вопрос. Как ты думаешь, кто имеет большие шансы победить, если один имел сто побед, но последняя произошла, скажем, лет пятьдесят назад, а другой — десяток, но на протяжении последнего года?

— Так ведь смотря кого убил этот последний...

— Смотря кого... — передразнил Джордано. — Тьфу! Лук где?

Николай осекся и взглянул на учителя:

— Так вы будете просто тренироваться?

— Я сейчас твою голову сниму! И скажу, что так и было.

Мальчишка еще мгновение смотрел на Джордано, перевел глаза опять на Фархата и, кажется, поверил. Джордано чувствовал, как уходит его напряжение.

— Да, сейчас достану.

Следующий час они занимались турьей печенкой. Дожидаясь, когда прогорят угли в импровизированном мангале — обложенной камнями яме, Фархат замариновал печень с луком и лимоном, а Джордано очистил березовые веточки под шпажки. Потом, маясь от ожидания и в вожделении принюхиваясь к запаху маринующейся печени, Фархат припомнил петербургского повара из какого-то кабака на Большом Проспекте — большого мастера в приготовлении всяких печеночных закусок под коньячок и под водочку, а Джордано рассказал, какой замечательный паштет из гусиной печенки готовила его петербургских же времен кухарка.

Николай, слушая их излияния, мрачно молчал, прикидывая про себя, кем же был Фархат в петербургской жизни, раз гулял так кучеряво, уж не пролетарием — точно. От очередных вопросов он, правда, пока воздержался. Два бутерброда, всухомятку прожеванные еще утром на снежном плато, были что коню дробина, и есть хотелось ужасно. Он с усмешкой подумал, что если сейчас что-нибудь скажет, то эта спевшаяся парочка оставит его без ужина, как провинившегося школьника.

Наконец, костер почти прогорел, и Фархат, перемешивая угли, кивнул Джордано, чтоб тот нанизывал мясо. Через пару минут шашлык, наконец, был водружен над углями.

— Граждане бессмертные, а вода? Про чай то мы и забыли. Коль, дуй за снегом.

— А ручья тут рядом нет?

Джордано лишь отрицательно пожал плечами и принялся устанавливать колья под котелок над большим костром.

— Может, и кулеш сварим? Я картошку еще брал, — Джордано вопросительно взглянул на Фархата.

— Лучше уж испеки в золе.

Пока Николай растапливал снег, наполняя котелок водой, сжарился шашлык, и Фархат вручил Джордано с Николаем по благоухающей шпажке, оставив для себя пару лишь слегка обжаренных.

Глядя, как Фархат жмурится от удовольствия, Джордано с усмешкой спросил:

— Что, надул меня все-таки.

— Зачем мне тебя надувать? Я что, не могу раз в столетие на охоте съесть кусок мяса?

— Ну, да! Залил мальчишке уши изысками французской кухни, а теперь удовлетворяешь первобытные инстинкты.

— Почему первобытные? Скажем мягче — охотничьи, — Хан улыбнулся. — А, кстати, товарищ писатель, ну-ка скажи мне, что тебя больше шокировало: французская кухня или эта полусырая печень?

Николай дожевал кусок, поднял глаза на Фархата:

— Вкусно, между прочим. А вы, оказывается, для меня концерт давали? Я могу считать, что поваром в том кабаке были вы.

— О как! Это что, особая форма благородства?