Мастер Харрунга, лекарь из Приозёрья

И отчего-то мне тогда подумалось, что это все с Буно связано. Вроде как, у нее в Доме Печати какой-то знакомый есть. Может, она его просила о товарище что-нибудь разузнать. А ей, выходит, ответили. И судя по ее виду, новости совсем недобрые.

И я тут же решился. Подхожу, спрашиваю: не известно ли ей чего о Буно. А она на меня глаза поднимает: "А Вы не знаете?". И так это "Вы" выделяет, что мне аж тошно сделалось. Кончай, дескать, притворяться, коронный доносчик, твои ж его и упекли.

— Ничего я не знаю, — отвечаю я честно. — Вижу только, что его с позапрошлых праздников нет.

— Тогда совсем плохо, — говорит Тагайчи. — Потому что никто — ничего. Или все врут.

Повернулась и пошла. А я краем глаза только и успел две последних строчки из ее письма разглядеть. И вовсе там не про Буно было, а стихи какие-то. Про небо, которое рухнуло, и что ничего уже не сложить. У человека любовь, оказывается, а я влез...

Но я буду не я, если девица Ягукко ни о чем не догадывается. Вот даже этот ее ответ — если уж и вы не знаете. Значит-то он, что мне, коронному служаке, лучше, чем кому-либо должно быть что-то известно. И следует из этого, что Охранное Буно держит, не просто стража.

А раз так, то все куда серьезнее, чем я думал. Либо Буно какого-нибудь иностранца пришиб, пардвянина например или вингарца, либо драка была не обычной. По причине племенной, храмовой или еще какой розни, опасной для державы. Такая драка, которой Охранка занялась. Ничего хорошего для школяра Валикко.

А четыре дня назад я все же говорил с Баланчи. В тот день мы оба дежурили, и он зашел ко мне ближе к полуночи. Заговорил мастер Талгано первым. Сразу, без всяких намеков и подготовительных речей:

— Вы, Тава, все равно уже все знаете. Или скоро узнаете... Вас уже расспрашивали о нем?

"О нем" — это, разумеется о Буно, тут и гадать не пришлось. И кто расспрашивал — тоже ясно. Не коллеги, и не школяры, а на площади Ликомбо. Но к Нариканде мне идти только семнадцатого, так что не было пока никакого разговора. И вообще-то следовало мне перед Баланчи сделать вид, что я не понимаю, о чем, собственно, речь. Да и ему бы не годилось так спрашивать. Обратился бы к господину сотнику, нашему общему с ним начальнику.

Только мы же с Талгано не друг друга проверять собрались. А главное, я-то уже начал соображать, в чем дело.

— Пока нет. Но это вопрос времени. Причем скорого.

— Ну что ж... — Баланчи задумался.

Даже к карману, где у него счетчик Саунги запрятан, потянулся. Прикидывал, небось, насколько я правдив? Вполне возможно. Да ладно тебе, мастер, ты ж сам этот неслужебный разговор завел. Чего уж теперь тушеваться!

— Вы сами много раз замечали, Тава?

— Чего? Он при мне ни о чем таком особом не толковал. "Бей пардвян — спасай Мэйан!" или вроде — этого Буно не говорил. И убивать никого не собирался. Что там все же в порту-то произошло?

— Обычная портовая драка. С жертвами. Ранения не смертельные, но тяжелые. И случай чудесного исцеления одной из жертв. А наш Буно — в роли этого чудотворца.

— Что, серьезно? Божья милость?

— Вы хорошо в этом разбираетесь? Замечали за ним нечто подобное?

— Послушайте, Талгано, я Вам честно скажу. Я замечал, как Вы сами за счетчик Саунги хватаетесь то и дело, когда Буно рядом. Это бывало. Хотя, если подумать, — что там говорили о мужике с переломом луча? Помнится, еще доктор гильдейский приходил — удивлялся все, как это он ошибся.

Был у нас такой случай. Месяца три назад. Дедок один, выходя с мануфактуры, упал да руку зашиб — с кем не бывает. Пришел к фабричному доктору. Тот — чин чином — поглядел, поставил диагноз "перелом луча в типичном месте", направил в Первую, как и полагается. Дед сидел в приемном покое, ждал, когда до него очередь дойдет. А по приемнику как раз Буно шатался. По крайней мере, по описанию, так выходит. Больного он посмотрел, где-то что-то повернул, надавил, погладил — но вроде не больно — и ушел.

А рука болеть перестала. И на лучевой бочке никакого перелома и в помине нет. Дедуля, человек по-своему совестливый, еще немножко посидел, подумал, и двинул домой. Чего, мол, занятых людей от работы отрывать, коли все прошло? И на следующее утро добросовестно на работу заявился. Гильдейский доктор чуть очки не уронил, когда его увидел. Глядь — рука как новенькая, ни следа вчерашней травмы. Досидел до конца рабочего дня — и бегом к нам. Как вы это делаете, мол?

Поначалу мы посмеялись. Ну, ошибся человек, принял сильный ушиб за перелом или подстраховаться решил. Гильдеец чуть не плачет — тридцать лет, дескать, работаю, что ж я перелом от ушиба не отличу? Да и мы с ткачами не первый год дела ведем — не замечали прежде за их лекарем таких косяков. Короче, поудивлялись, и решили на этот случай забить. Для пользы дела, так сказать, и чтобы взаимное доверие не подрывать.

Правда, тем вечером, когда этот дед приезжал, Буно к нам в ОТБ заходил. Голова у него что-то сильно разболелась — просил ему сделать что-нибудь. А то таблетки не действуют.

И еще как-то было. Уже у нас. Конечно, ожоги сильно болят. Но той тетке вообще никакие обезболивающие не помогали. Мы уж не знали, чего делать. А потом пришел Буно. Я, мол, перевяжу. Перевязал. И тетка умолкла. Говорит, полегчало после перевязки. Да быть такого не могло. Я тогда подумал — припугнул ее Буно, что ли? Или наоборот, пожалел? Может, ей участия не хватало? А сам он вскоре вновь заявился к нам с головной болью. Я еще удивился — чего это его так часто скручивает. Молодой, вроде, парень, здоровый. И не с похмелья.

Но это сейчас все складно получается. А тогда — кто же знал? Хотя Баланчи знал, я уверен. Догадывался уж наверняка. Поди, нарочно оставлял парня с больными наедине — понаблюдать, как тот руки будет налагать. Показания с приборов снимал. Чтобы потом в один прекрасный день с умным видом заявить Буно: "Да ты, мой мальчик, чудотворец!". А значит, ждет тебя сначала коронная присяга, а после, глядишь, и жреческий сан.

И все бы, казалось, замечательно, если б не расстроенный вид Баланчи. Что ж это он — переживает, что будет ему от начальства большой нагоняй? За то, что о своих подозрениях на площадь Ликомбо не докладывал. А ведь он, судя по всему, не докладывал. Страсть исследователя взыграла? Хотел сам, лично, все проверить? Вот и допроверялся.

Но если я хоть что-нибудь понимаю, мастер Талгано нынче не о себе беспокоится. Да, богат этот год на странности в Первой Ларбарской. Наставники, взрослые мужики, все как с ума посходили из-за своих учеников. Что Чангаданг, что Баланчи. Стареем, должно быть...

— Его, Буно, когда взяли, он в каком виде был?

— Да в неважном. Он не умеет с этим справляться. Вот Вы, Тава, говорите — божья милость. Что это? Семибожие? Единобожие? Барр и Пардви, в конце концов? И почему вдруг — Буно? Он ведь славный парень, хоть с виду этого и не скажешь.

— Он — что, совсем плох, раз все еще там?

— Уже в порядке, но дело не в этом. Впервые мне показалось в самом начале лета. Разумеется, я стал выяснять. Друзьями мальчик в Ларбаре так и не обзавелся. В храмы тоже не ходит. Только в зверинец. Откуда?

— Да мало ли. Чем он в своих Раках-то занимался, не знаете?

— Обряды имеете в виду? Нет, не творил. И за годы учебы здесь — тоже ничего. Во всяком случае, не отмечено никем и нигде. И я тоже решил не торопиться. Знаете, Ваттава, я даже обрадовался.

— Что нашли чудотворца?

Баланчи все-таки закуривает. И опять не трубку, а папиросы. Не "Сноброд", что давеча на лестнице, а вполне приличный "Багардаггад". И безнадежно качает головой:

— Ученика. Преемника. Ты же понимаешь.

Я понимаю. Нету у нас, кажется, жрецов без присяги. Были у мастера Баланчи ученики-лекари. Есть кого наставлять и в делах Безопасности. А вот так, чтобы и то, и другое разом...

— А он — понимал?

— Он? Я пытался с ним поговорить. Чтобы счетчик, например, носил. Вроде бы и мне в помощь, и за ним смотреть проще. Так ни в какую. Видишь ли, "тово"... Как он меня поначалу этими своими "тово" изводил!.. У тебя, кстати, нет чего-нибудь выпить?

— Сливовая пойдет?

Ох ты, блин, сплошные неожиданности! Значит, Мумлачи нам теперь не указ? Крепко же тебя зацепило, мастер Талгано. И я тоже хорош! Сначала брякнул, потом подумал. А делать нечего — наливай да пей.

— Мне казалось, мальчик мне доверяет. И вот теперь...

Забрали Буно сразу же, прям над телом, пока он еще от чуда своего очухаться не успел. Когда пришел в себя, попросили предъявить разрешение на такого рода вмешательства. Парень, ничего не понимая, заявил, что он школяр-лекарь, бумаги университетские стал показывать. На площади Ликомбо от его гильдейских корочек лишь отмахнулись. Ты, мужик, лучше про чудеса. Какого обряда, где обеты давал, кому отчитываешься? А он ни сном, ни духом. Не знаю я никаких чудес, и "тово".

Сотник, что делами религий там занимается, сделал стойку. Как же — видного целителя нашел. Нигде еще не учтенного! Тут награда светит или повышение. Как это, говорит, не знаешь, когда ты на глазах у трех дюжин кабацких посетителей рану от ножа зарастил? Я, отвечает Буно, недужному помогал, и ничего не заращивал. А сотник еще больше воспарил: как же — молчит, значит, целитель-то, поди, не из разрешенного храма, а из тайного, Короне доселе неизвестного.

Такая находка. Задержали Буно на полный срок, и стали везде бумаги рассылать — не числится ли где такой чудотворец? А сами, не теряя времени, принялись убеждать парня пойти на сотрудничество. Как они там убеждать умеют — это я и сам знаю. Для начала грозились из Университета вышибить и даже из города выслать. Мне, помнится, того хватило. Школяр Валикко оказался не таков.

Долго ли, коротко ли, дошли их запросы и до Первой Ларбарской. Баланчи от Нариканды тогда свое получил за самоуправство и недоносительство. Но свидание с Буно смог выторговать. Думал, поговорит с ним, объяснит все по-хорошему.

Тут-то Талгано и убедился, какой ему достался упрямец. Мало того, что тот уперся, так еще и держит себя с Охранным совершенно по-дурацки. На допросах — дерзит, сотника и других сотрудников не только не боится, но и на полмедяшечки не ценит. Будто и впрямь чувствует за собой великую силу, которая с ним, с Буно, ничегошеньки сделать не позволит.

— А то еще, представь, Ваттава, пугать взялся. Сотник видит, что угрозы его на задержанного не действуют, решил с ним по-доброму. Что вы, мол, сейчас там в Университете своем проходите? Заразу? И что? Болезнь Кве? Что за болезнь-то? И этот дуралей не придумал ничего лучшего, чем пуститься в расспросы, какой у сотника стул и бывают ли ознобы или судороги. Ученый вид на себя напустил, умник. Говорил, что цвет лица у "господина начальника" не хорош. Ведь чистое мальчишество. Но ты-то понимаешь, о чем там подумали?

— "Вот сейчас возьму — и прокляну". Раз вы меня в чудотворцы записали, так мор наслать я тоже могу. Да уж!

— Да чего "да уж"? Сотник-то сперва всерьез подумывал в храм бежать насчет порчи. К счастью, все чисто оказалось. Он и обозлился.

Влип ты, мальчик Буно, по самую макушку. Потому что этих господ сердить нельзя. Себе дороже выйдет. И коли я тебя еще увижу — то прям не знаю, что с тобою сделаю. Для начала — по шее надаю. За дурь твою школярскую. И за удаль. А еще из зависти, что сам так не сумел когда-то. Это если, конечно, ты оттуда здоровым выберешься. И вообще — если выберешься.

— Надо ли говорить, что мои увещевания так ни к чему и не привели. Обозвал меня "тоже дерьмом" и больше слушать не захотел. А теперь еще и голодовку объявил. Шестой день сегодня пошел. Точнее, уже седьмой...

Это Баланчи сообразил, что время — далеко заполночь. Вот такой он, мастер Талгано. Его дерьмом величают, а он все беспокоится — как бы деточка в кутузке не отощала.

— Послушайте, а голодовку-то точно он сам объявил?

— Нет, сотник этот, конечно, та еще сука. Но да такого все же не доходит. Я надеюсь...

Все они суки. И мы с ними вместе. Но я не об этом.

— Да не в сотнике дело. Не знаете, Буно в одиночке сидит?

— Один.

— И вот Вы говорите — божий дар? Это же одержимость, да? Целительство, в смысле. Если ему необходимо кого-нибудь целить, а недужного рядом нет, значит, такового недужного надобно добыть. Любой ценой. Это хорошо еще, что он на охрану с кулаками не бросается. Может, он и выделывался лишь для того, чтобы получить покрепче. Нарывался, чтоб было к кому дар применить.

— Хочешь сказать, что истощение это не Буно нужно, а Целительнице или Пардви? Или от кого он там чудесит?

— А что я — жрец? И кстати, хороший вопрос: а от кого он чудесит?

— Да не знаю я. Жрец был, сказал, что именно целительство.

— То есть потоп, по крайней мере, Ведомству Безопасности не грозит?

— Нет, кажется, только мор.

— Ну и как у нас с Вами со стулом? Все в порядке? Значит, нас, хотя бы, Буно еще не проклял.

Все-таки Баланчи усмехнулся. Закашлялся. Потушил папиросу. Пятую, между прочим, по счету. Вон, в пепельнице четыре его окурка лежат. И моих два. За дымом уже и лиц-то почти не видно. И окно не откроешь — холодно.

— Я думал, Тава, может, ты к нему сходишь? Мальчик-то в последнее время к тебе все бегал — я видел. Поговоришь...

Прийти к сотнику Нариканде. Может быть, и просить ничего не придется, Баланчи сам обо всем договорится. Мастер Харрунга расположится в комнате для свиданий. Заранее распишется в бумагах в том, что о недозволенных разговорах и передачах осведомлен. Посмотрит в телячьи глаза школяра Валикко. Начнет его уговаривать быть хорошим мальчиком.

— Ведь если ему нужны недужные, Тава, так пусть подписывает и возвращается сюда. Чем, в конце концов, плохо служить стране, Короне? Не понимаю...

— Я не хочу Вам пока ничего обещать, Талгано. Я подумаю. Поговорю с Нарикандой.

Служить стране, наверное, не плохо. Только стыдно иногда. И гадостно, как сейчас...

Утром одиннадцатого в лечебницу прибыли ученые с дружественной Варамунги. Осмотреть достижения современного мэйанского врачевания. Отворачиваясь в сторонку, чтобы не дышать на Тагуду перегаром, я убедил его пустить меня на наркоз. Это чтоб в отделении не оставаться, когда гости зайдут. И Маято неожиданно легко согласился. Все оттого, что Чангаданг оперировал. Не хотелось ему лишний раз со Змием встречаться. Только рукою мне вслед махнул, словно благословляя. Иди, мол, святой человек, и да воздастся тебе за терпение твое.

Я и пошел, приготовясь мысленно к боярским причудам. Правда, особенно придираться он сегодня не стал. Случилось нечто куда более страшное — господин Чангаданг, кажется, изволил пошутить. Увидел меня вместо Тагуду, проницательно скривился и изрек:

— Варамунгане наступают?

— И их ведет Царица Обезьян! — ответил я словами из оперы. Потому что главной среди гостей оказалась красная жрица Пардви. Ее-то Исполин и обхаживал, всем своим видом давая понять, что очень нуждается в милосердии.