дал мне за финики полную меру ячменя? Из нее получилось всего-
то шестьдесят лепешек!
— Да ты что надумал, брадобрей? — кусок рыбы выпал из рук
Мебурагеши, его мощная грудь гневно заколыхалась, глаза метали
молнии. Оружейник вскочил и сжал в запальчивости кулаки. — Да
покинет душа твое тщедушное тело за такое оскорбление. Нечисты слова твои!
— Остынь, друг мой, уймись. Не бросай души своей в водоворот
ненужной тяжбы! Подумай о детях своих, — ухватился за его ногу
Мешда.
Оружейник с заметным усилием сдержал пробудившийся гнев,
скрепил сердце и медленно уселся обратно. — Да будет сказанное
тобою злое слово несказанным! — примирительно произнес он. —
Что же я могу поделать, сосед, если твоя жена печет лепешки
величиной с колесо повозки.
Рассерженный гончар довольно сильно толкнул подобравшегося,
готового к отпору брадобрея:
— И ты угомонись! Ну что ты, Агга, за человек! Каждое слово
твое — разрушение, и оборачивается оно то змеей, то скорпионом!
Ведь сказано: не злословь — да не постигнет беда.
— Не учи рыбу плавать, — огрызнулся брадобрей.
— Рана, причиненная словом, — наставительно произнес ткач, —
заживает медленнее, чем рана от копья! — Туге, быстро поглощавший
одну рыбу за другой, привстал и нагнулся, чтобы дотянуться до
следующей.
— Тоже мне, умник нашелся, — поморщился озлобившийся Агга.
— Не вмешивайся, не твое это дело! Смотрите, смотрите! — вдруг
возмутился брадобрей, — он один съел половину рыбы! На, жри в
два рта! — закричал Агга. Он быстро схватил горячую рыбину и, приподняв ткачу юбку, воткнул ее тому в тощий зад. Ткач, не
разгибаясь, всхлипнул и тонко завизжал от боли. Глядя на торчащий
из-под его юбки рыбий хвост, все дружно захохотали. Оружейник,
задыхаясь от смеха, вытащил и отбросил рыбину:
— Ты в своем уме, Агга? Лучшего ты ничего не мог придумать?
Ткач выпрямился, широко расставил ноги и, ощупывая зад,
осыпал брадобрея отборной бранью.
— У тебя разве рук нет, один язык, что ли? — надоумил его
старшина. Туге послушно схватил толстый сук и бросился на
брадобрея, но никак не мог нагнать ловкого и увертливого Аггу,
который, дразня его, прыгал через пепел кострища и вертелся
между развеселившимися общинниками. Наконец, Туге устал,
бросил сук и, готовый заплакать от обиды, заковылял к реке.
В воде боль от ожога несколько поутихла, и ткач бесшумно
вылез из реки и спрятался в прибрежном кустарнике. Сидеть он
не мог и вынужден был стоять на четвереньках. Ему не хотелось
никого видеть из осмеявших его соседей, и он не откликнулся, когда
перед уходом старшина дважды позвал его. Мебурагеши крикнул
ткачу, что он захватит с собой его хворост, и пусть Туге зайдет за
ним.
"Чем я провинился перед ними, — уныло думал ткач, — что сделал
плохого, за что Агга меня так опозорил"? Перед ткачом явственно,
осязаемо всплыло злое, наглое, довольное лицо Агги. Откуда
брадобрею было знать, что он третью неделю сидит без работы,
и в его доме вот уже второй день нет еды, а печень его горит от
тоски по хлебу. "Бедность проклятая одолела! Но это — от бога, но
пред тобой, брадобрей, я чист и безвинен. Беззаконное дело ты
сотворил: зло свое ты сорвал на мне! — все более ожесточаясь,
думал ткач. — А работать-то как я теперь смогу, если даже судьба
и пошлет мне заказчика? Кто из них станет ожидать, пока я
поправлюсь? Последних заказчиков потеряю"!
Мрачные, преступные мысли вошли в его ищущее мести
очерствевшее сердце. "Доколе врагу моему возноситься надо
мной"? Дождавшись сумерек, Туге вышел из укрытия.
Призрачный свет луны, едва пробиваясь сквозь плотные тучи,
разбросал по земле причудливые, изменчивые, пугающие блики. Невольно приобщенный к темным таинствам глубокой ночи, ткач,
дрожа от страха, как болотный тростник на ветру, возвел взор к
небу и вознес молитву ночным богам и призракам — духам умерших,
выходящим по ночам к людям из беспросветной тьмы Страны
без возврата, сделать для него эту ночь доброй и пощадить его. В
пугающем полумраке он подошел к кострищу, дабы отыскать на
том месте, где сидел брадобрей, остатки недоеденной им пищи.
Ткач знал, что до тех пор, пока пища не переварится в желудке,
между нею и несъеденными остатками, через душу пищи,
сохраняется тесная, неразрывная связь. Нанесение вреда остаткам
передастся пище в желудке и принесет мучения едоку. С твердой
верой в справедливость, богоугодность возмездия за содеянное,
он без труда нашел кусок рыбы и остатки лепешки, брошенные
убегавшим от него брадобреем.
"Пусть, Агга, животу твоему эта пища причинит такой же вред,
какой ты нанес моему заду, — решил ткач. — Сейчас я разведу огонь".
Он собрал остатки хвороста, лежащие около, и, разворошив палкой
потухший костер, извлек из-под пепла тлеющие угольки. И тут
ткач на остывшей золе неожиданно обнаружил след маленькой
ступни брадобрея. "Какая удача! Благой жребий выпал мне! Боги
одобряют умысел!" Сердце Туге взыграло, печень наполнилась
дикой, дьявольской радостью. "Сейчас ты у меня охромеешь на
одну ногу! Жаль, что не на обе". Нервно вздрагивая от возбуждения,
ткач воткнул в след Агги подобранную здесь же острую рыбью
кость. "Ну как, сосед, очень болит ноженька? Погоди, это только
начало!" Воодушевленный успехом, ткач задумал совсем извести
брадобрея, ибо пока Агга жив, он не перестанет глумиться и
унижать его.
Пока Туге раздувал костер, подбрасывая сухие ветки, тучи
ошалелой от света ночной мошкары подлетели к огню и облепили
освещенное мерцающим пламенем лицо ткача. "Дурной знак", —
сказал он в сердце своем, набирая охапку сухой травы и листьев.
Ткач еще подбросил хвороста в потрескивающий, искрящийся
костер, и он окутался клубами дыма. Небо, безоблачное днем,
заволокло серыми, непроницаемыми тучами, приплывшими с
великой горы. Лунный свет померк и все окружающее: и кустарник, и канал, и лес — погрузилось в непроглядную, застывшую тьму,
наполненную бесчисленными шорохами, писком, легким топотом
и фырканьем. Хрупкий, ненадежный свет костра терялся в
кромешной тьме бездны безбрежной ночи.
Пугливо озираясь по сторонам и трепеща от каждого шороха,
ткач сделал из сильной, зеленой травы кольца на шею и каждый из
пальцев рук и ног, дабы демоны не смогли проникнуть в его тело.
Немного успокоившись, он выкопал неглубокую яму, разрыхляя
землю палкой; подкатил к ее краю большой валун — ночной
жертвенник; и уложил вокруг него охапку сухих листьев и травы,
символы разрушения и распада. Перенося костер в яму, ткач
очистился от мирской, будничной скверны огнем, опалив себя в
семи местах. Проколов средний палец левой руки, Туге окропил
жертвенник и принес в дар подземным богам остатки рыбы и часть
лепешки Агги, раскрошив их над огнем.
"О Эрешкигаль, владычица мертвых! О всесильный Нергал,
господин Страны без возврата! О, могучие Аннунаки, боги
подземные! — громко воззвал он над ямой. — Внемлите мольбе
смертного, чья тень вскоре предстанет пред судом вашим! О,
Великие боги, смирите свой гнев и обратите взоры свои на
лежащего ниц у ваших ног. — Туге прижался лбом к камню и закрыл
глаза. — Заклинаю вас душой преисподней, — Судьбу врага моего,
брадобрея Агги, беспричинно надо мной надругавшегося,
прокляните. Определите ему дни краткие. Пусть праведный Ут
исключит его из живых, и душа его вытечет, подобно воде.
Оскверните дом Агги, не дайте ему имени в потомстве". Когда
Туге произнес последнее, тринадцатое проклятие, костер вдруг
затрещал и выстрелил целым снопом красных искр.
Ткач возрадовался и решил, что это — благое знамение:
подземные боги благоволят мести и жизнь Агги теперь полностью
в его руках. И пожелал он окутать брадобрея чарами, против
которых нельзя бороться. "О Эрешкигаль! О Нергал! Отвратите
бога-хранителя Агги от него! Пусть бог отступится и откроет
дорогу демонам! Пусть нападут злые духи на него, словно
одеянием его покроют. А я, о Великие, отращу волосы и принесу
их вам в дар, как самого себя!"
Из глины, остатков лепешки и части тела брадобрея — золы
следа от его ступни, ткач вылепил фигурку своего врага и возложил
на жертвенник, головой в сторону дома Агги. Стуча зубами от
страха, он вызвал из Страны без возврата злых духов — демонов.
"Семеро вас! Семеро вас в бездне! Семеро вас! Ни мужчины вы,
ни женщины, в недрах подземной бездны взращены вы! Взываю к
вам, о демоны! Войдите в тело брадобрея Агги, поразите его члены
тяжкой болезнью, неисцелимой хворью, вонзите жало смерти в
этого человека!"
Ткач проколол рыбьей костью обе ноги фигурки: "О Удуг,
пронзающий больших и малых, словно рыб в реке, хаос повсюду
рождающий! Заклинают тебя преисподней, землёй и небесами! Вой,
кричи, но порази его ноги!" В тот же миг демон Удуг вошел в обе
ноги Агги и лишил его способности ходить. "Вот теперь, брадобрей,
попробуй заработать на пропитание своим ремеслом! О Шарраби,
всепроникающий, чья душа не знает дрожи, войди в его руки! — И
ткач, испытывая непривычную, острую радость, проколол обе руки
Агги. — Ну что, плохо тебе, сосед, больно? Очень больно? — Глаза
ткача свирепо сузились. — О Ал, повергающий в грудь великих мира
сего, войди в его грудь и сокруши ее! — Торжествуя, ткач проткнул
острой иглой грудь Агги. — О, Ашаг, не внемлющий мольбам богов
и людей, порази его в голову! — И Туге с наслаждением вонзил
кость в ненавистное лицо. — Пусть и голова твоя болит! Стонет он
или кричит? — всполошился ткач. — А если весь квартал сбежался
на его крики? Если кто-нибудь догадался, что порчу навел он, Туге?
Тогда, о ужас! Он будет изгнан из Города!
— Я потушу твое дыхание, Агга, пора кончать. — Ткач нагнулся
над ямой и позвал:
— О могучие, о непобедимые демоны Диммеа и Демме, обескровливающие человека, выпейте кровь врага моего! Да замолчит он навеки! О Намтар, разлучающий людей, порази его горло и унеси его душу, — и ткач поспешно воткнул кость в горло Агги.
В багровом свете костра появилась большая черная ночная
бабочка — воплощение одной из душ, покинувших тело умирающего
брадобрея, и, часто махая крыльями, облетела вокруг пламени. Туге поймал ее и вместе с фигуркой бросил в огонь. "Сгори, черная душа", — прошептал ткач и, удовлетворенный, тяжело опустился на землю, решив завтра же принести искупительную жертву духу Агги, дабы умилостивить его.
Благой, свет зари рассеял дурман темной, таинственной мглы,
и тени умерших исчезли. Ткач, озираясь по сторонам, выгреб несколько горстей золы из ямы, и быстро закопал в ней ночной жертвенник — инструмент его чародейства. Дабы убийцу не преследовала гневная душа Агги, умершего от порчи, необходимо было тайно пройти очистительные обряды и четыре дня пробыть в изоляции от людей.
С первыми лучами солнца ткач вошел в реку, семь раз окунулся
с головой в живую, текучую воду и обсыпал всего себя золой. "О,
великий АН, отец богов, — воззвал он к небу. — Пусть бог реки снимет
с меня скверну чародейства и очистит от соприкосновения с
мерзкими демонами. О Всевидящий, защити меня от мщения души
убиенного мною Агги. Не по своей воле совершил я это! Знать,
судьба моя такая! Жребий себе не выбирают!" — Окунувшись
еще четыре раза и смыв золу, Туге плотно прижал руки к телу,
дабы защитить свою душу от ожесточившейся души брадобрея,
и с трудом переставляя ноги от боли, но в приподнятом настроении
побрел в Город. И это был день его радости.
Дома он завернулся в рваное одеяло, дабы душа убитого месяц
его не узнавала, окропил себя водой и помазал лоб серой. Туге
подозвал жену и, объявив, что болен, спросил, не слыхала ли она
ночью какого-нибудь шума или криков в их квартале. У ткача
отлегло от сердца, когда жена заверила его, что прошедшая ночь
была спокойной. Он рассказал ей, что вынужден был заночевать
у родственников в пригороде, и там его посетил дурной сон о
соседе-брадобрее. И Туге попросил жену проведать, не случилось
ли какого-либо горя в доме Агги. В ожидании ее прихода, ткач,
стоя на коленях, медленно, с удовольствием пил свежую, холодную
воду. Он знал, какие новости принесет жена, но было бы приятно
еще раз узнать о гибели своего врага, хотя его триумф немного и
омрачался жалостью к сиротам — малолетним детям брадобрея.
Туге любил детей: дети никогда его не задирали, а своих бог не
дал.
После того, как жена вернулась от колодца и сообщила, что видела не только жену брадобрея, но и его самого здоровым и веселым, у
ткача перехватило дыхание. Он рухнул лицом на циновку и безутешно, горько, но беззвучно зарыдал, кляня судьбу. Успокоившись вскоре и все обдумав, Туге пришел к выводу, что если Агга спасен, то он не так уж и плох и не настолько грешен, чтобы его личный бог-хранитель отступился от него и утратил желание противостоять демонам. Однако, бог Агги не обладал большей магической силой, чем его личный бог, ибо он не смог вернуть порчу обратно, и с ним, с Туге, пока ничего страшного, непоправимого, не произошло.
Когда, закутанный в одеяло ткач неуклюже поднялся с циновки,
свежий ожог дал себя знать резкой болью. "Ну что же, посмотрим,
как брадобрей и его бог-хранитель устоят против земного суда
эна", — думал он, не простив и не утратив надежду на мщение. Туге
позвал жену.
— Посмотри, старая, какой у меня ожог. — Он отбросил одеяло и
нагнулся. — Иди, позови знатока воды, лекаря.
— Зачем? — остановилась жена, — у нас ведь нечем платить. Я
тебя сама козьим жиром вылечу.
— Зови, зови, поспешай. Лекарь мне нужен как свидетель в
суде.
Недели через три, когда ранки от ожога совсем затянулись, ткач
обратился в храмовую канцелярию как пострадавший, с иском о
возмещении убытков за нанесение оскорбления действием, за лечение и вынужденный простой в работе. Судебный писец зафиксировал на глиняной табличке его претензии, записал заявленных свидетелей и пообещал, что в ближайшее время поданная ткачом жалоба будет рассмотрена на суде старейшин, а его, как и остальных участников разбирательства, о дне суда оповестит храмовый вестник.
Глава 6
СУД
Первым поползновением Агги, разбуженного звенящими ударами медного жезла судебного вестника в ворота его дома, было паническое желание убежать, немедленно где-нибудь спрятаться от суда, но боязнь темницы, куда приволокут его воины, когда отыщут, и где дадут двенадцать ударов палками по пяткам, чтобы впредь не бегал, и будут впроголодь держать до благоприятного дня следующего суда, удержала его. Со злополучного вечера у костра Аггу постоянно не покидало какое-то беспокойство, смутная, необъяснимая тревога. Его охватило
