Он действительно ночью ловил воров, охранял территорию. Я это точно знаю потому, что не раз и не два ходил к нему на дежурство, приносил горячее к ужину. Пару раз ночевал в сторожке, на широкой скамье, под его теплой фуфайкой.
Такие интересные люди населяли мое детство. Вот честное слово, они были не такими, как мы. А может быть, дело не в людях, а в общественном строе? Одно дело, работать на свое государство, и совершенно другое — на чужого частного собственника, которого ты ни разу в глаза не видел? Чтобы "встрять" в городские электросети, мне тоже с полгода пришлось "дубачить". И деньги смешные, и работа смешная: "Уважай труд товарища — не буди сторожа!"
После второй папиросы, дед окончательно отогрелся и перебрался к столу. Вареники были в самом соку. Их розовые бока исходили дурманящим паром. Такая вкуснятина! Я уплетал вторую тарелку, когда у калитки зауркал мой корефан. Что-то он рановато сегодня, наверное, дело есть.
— Сейчас, — сказал я, выплюнув косточку и проглотил последний вареник. — Только переоденусь.
— Новость слыхал? — Витька цепко ухватил меня за руку. — У Раздабариных пацанёнок утоп!
— Да ты че?! — как рыба, хлебнувшая воздуху, я вынырнул из двора и шлепнулся на бревно. — И когда?
— Вчера, после обеда. Они в огороде гуляли. Мамка в хату пошла за бутылочкой с молоком, а калитка на речку...
— Ладно, потом расскажешь!
Я пулей сорвался с места и полетел на кухню.
— Дед! — заорал с порога. — Дед, ты лекарство пил?!
Он чуть вареником не подавился.
— Пил, — подтвердила бабушка, — как в хату зашел, так и хлебанул для сугреву. Насилу его заставила выпить стакан молока.
— Ты это, — вымолвил дед, отдышавшись, — в школу не опоздай! Учительница пожалуется в дневнике, будет тебе хворостина! И никогда больше так не ори!
Как говорил гаишник из анекдота, "хоть дома все хорошо!" От души чуть отлегло. Я поплелся в комнату одеваться, зная, что делаю это в последний раз.
Рубашка была чистой и свежевыглаженной. Бабушка как будто предчувствовала. Настроение тут же скатилось до нулевой отметки. Из головы не шел маленький пацаненок, что вчера утонул по моему недосмотру. Хотел же предупредить, чтобы глаз с него не спускали, ан нет, поленился, отвлекли другие дела. Теперь его смерть на моей совести. Черт бы подрал эту тротуарную плитку!
Проклиная себя матерными словами, я подхватил портфель и вышел на улицу. Из-за легкого облачка щурилось щербатое солнце. Ласточки над травой скользили на бреющем. Витька на бревнышке лузгал конопляные семечки. Не знали ни он, ни его бабушка, что за коноплю в своем огороде, скоро будут давать срок, а лет через пять в нашем городе появятся первые анашисты. Да, много чего в моем детстве не было: телевизионной рекламы, амброзии, колорадского жука, наркоманов...
— Калитка, говорю, что к речке ведет, открыта была, — Витька продолжил свой скорбный рассказ, поплевывая семечной шелухой, — а пацан...
Что было потом, я знаю и без него. Поэтому опять перебил:
— Погнали, а то опоздаем. Есть разговор.
И он зашагал рядом, поминутно заглядывая в глаза, пиная коленками железнодорожную сумку, что служила ему вместо портфеля.
Я молчал, подбирая слова. Витька терял терпение.
— Так чё, — не выдержал он, нырнув под последний вагон, — ты сказать-то хотел?
— А то! — я схватил его за ворот мятой рубашки, приблизил к себе и спросил, глядя в круглые вишневые зенки. — Ты мне друг?
— Я тебя когда-нибудь обманул?! — обиделся он.
— Ну, тогда обещай мне, как другу, что, когда станешь взрослым, ты не будешь пить ни водку, ни самогон, ни прочую дрянь!
— А че так? — он одернул рубашку и заправил ее в штаны. — Че так, говорю?
Если б я знал, че... пришлось изворачиваться:
— Да приснилось мне ночью, Витек, что ты стал знаменитым гонщиком, а я у тебя прошу показать золотую медаль. Девчата вокруг столпились, толкают друг дружку локтями и спрашивают: "Это тот самый Григорьев?"
У Витьки загорелись глаза. Он быстренько их потушил, чтоб уточнить:
— Где это было?
— Я же сказал, во сне.
— Понятное дело, во сне. Я тебя про место спросил: Москва, или наш город?
В каждом деле, Григорьев любил доскональность. Даже "русский" передирал на контрольных до последней ошибки.
— Кажется, наш, — подумав, сказал я. — На том самом месте, где стоит сейчас хлебный ларёк. Только вместо него большой магазин и еще непонятно, ты, типа того, что уже взрослый, а я еще пацан пацаном. Так и хочется дать тебе в тыкву, чтобы не задавался.
— Ты свою тыкву побереги!
— Так обещаешь?
Мой кореш засунул правую руку в карман и зашагал впереди своим развинченным степом. До самой школы молчал, взвешивал все риски. Возле калитки остановился, повернулся ко мне, чиркнул ногтем большого пальца по верхним зубам и хрипло сказал:
— Без базара!
— Пацан сказал — пацан сделал! — выдал я очередной слоган из лихих девяностых, чтобы услышать в ответ Витькино неизменное "Чё???"
В школьном дворе никого не было. Наверное, все уже на уроке. У дверей нашего класса грозно маячила квадратная фигура Ильи Григорьевича. Витек умудрился прошмыгнуть у него под рукой, а я не успел. Директор схватил меня за плечо, глянул в глаза из-под кустистых бровей, коротко бросил "Пойдем ка, Денисов, со мной!" и зашагал, повернувшись ко мне спиной, в полной уверенности, что никто в этой школе не посмеет его ослушаться. Я семенил позади, стараясь поспеть за его широченным шагом, то отставая, то забегая вперед. И, как Витек пятнадцать минут назад, пытался прочесть в его озабоченном взгляде, насколько серьезная выволочка ожидает меня в директорском кабинете.
— Как бы там ни було, а ты молодец! — строго сказал Небуло, когда мы прошли внутрь. — Сам, наверно, не представляешь, что сотворил, тем не менее, это так. Макаренко нечто подобное называл "эффектом большого взрыва". Ты хоть понял, Денисов, о чем я сейчас говорю?
Он сделал весомую паузу, чтоб прейти к следующей части своего выступления касательно моего опоздания на урок. Я решил промолчать и заранее опустил голову.
— Не понял и слава богу! — усмехнулся Илья Григорьевич. — Да я тебя, собственно и вызывал совсем по другому поводу. Ты про новую школу что-нибудь слышал?
— Как же! — ответил я. — Ходили, записывали. Правда, до нас еще не дошли.
— Вот и я о том говорю. Ваша улица находится на меже. По-моему, к нам даже ближе. Поэтому, как бы там ни було, я имею полное право оставить тебя здесь. Будь на то добрая воля твоих дедушки с бабушкой. Сам-то как думаешь?
— Как по мне, я двумя руками за то, чтобы остаться в своем классе. — Подняв очи горе, я посмотрел на директора. — Только вы лучше вместо меня мамку мою возьмите. Она с Камчатки скоро приедет, будет работу искать.
— Она у тебя учитель? Где работает, кем?
— В вечерней школе. Историю преподает, географию, ну и обществоведение.
— А отец? — Вопросы Ильи Григорьевича были ёмкими, выверенными. Он, как всегда, кратчайшим путем, добирался до сути.
— Развелись они, — со вздохом сказал я. — Списали отца после вынужденной, вот и запил...
— Как, как ты сказал, "после вынужденной"? — оживился директор. — Он что у тебя, летун?
Я, молча, кивнул.
— Что закончил, не знаешь?
— Николаевское военно-морское училище летчиков имени Леваневского.
Биографии близких родственников я знал по годам и датам, как, впрочем, и любой другой человек, которому доводилось подавать документы на визу в советское время. На нашего Небуло это тоже произвело впечатление.
— Ладно, иди, — коротко бросил он и что-то там, черкнул в своем ежедневнике. — Учителю скажешь, что я вызывал.
Имея такую отмазку, можно было вообще не идти на урок, догулять его до конца. В иные златые годы я так бы и поступил. Только время не позволяло. Мой отсчет в этой реальности пошел на считанные часы и было бы дуростью, потратить их столь нерачительно. Где-то там, в прошлой своей жизни, я уже начал искать очки.
Надежда Ивановна стояла у черной доски, под надписью мелом "Как я провел лето". Обернувшись на шум и увидев меня, стоящего на пороге, кротко произнесла:
— Садись, Саша.
И я зашагал, немея ногами, на зеленый свет Валькиных глаз.
Естественно, все смотрели, шушукались, толкали друг дружку локтями. А какая-то падла подсунула мне под седалище канцелярскую кнопку. Чуть было не сел!
Впрочем, все это мелочи по сравнению с тем, что для бабки Филонихи это было второе действие первого в её жизни, большого, настоящего, бенефиса. Казалось бы, на что там смотреть? Обычное школьное платьице с черным передником, белым воротничком и кружевными манжетами. Даже свои роскошные волосы она решила не распускать, а заплела в одну большую косу. Но всё это смотрелось настолько контрастно по сравнению с её каждодневным видом, что не могло не убить наповал. И было ещё в Валькином облике нечто такое, что настоящий мужчина может увидеть и оценить только с позиции возраста. Она была внутренне озарена ровным, домашним светом, имя которому — счастье. Её вечно ссутуленный позвоночник смотрелся теперь ликующим восклицательным знаком.
Даже я Вальку любил, как любят добротную, красивую вещь, созданную своими руками. Если страна — совокупность людских судеб, ей сегодня привалило немного счастья. Только ради одного этого стоило помирать.
Ни на кого конкретно это чудо, естественно, не смотрело. Равнодушный рассеянный взгляд был направлен вперед и вверх. Он предназначался одновременно для всех, но не было в нём ни тени высокомерия. Интуитивно Валька выбрала верный ход, всем своим видом показывая, что ничего сверхъестественного не произошло, не надо аплодисментов, просто она отыграла скучную роль деревенской Золушки и теперь вживается в новый образ.
Под любопытствующими взглядами одноклассников я чувствовал себя, как рыбка в аквариуме. Особенно усердствовали девчонки. В неофициальном рейтинге школьных красавиц, каждая из них застолбила за собой место в первой пятерке, а раздача началась с аутсайдеров. Ну, как не взглянуть на болвана, ни черта не понимающего в девичьей красоте?
Что касается пацанов, то им наша парта быстро наскучила, так как вовремя подвернулся более интересный объект для созерцания и приложения силы. На пороге возник еще один опоздавший, наш отъявленный второгодник, Женька Полторакипко по кличке Ухастый. Он три года отсидел в третьем классе и первым из нашего коллектива был сегодня с утра вызван в военкомат для прохождения медкомиссии в качестве допризывника. А там для начала стригут налысо, и только потом спрашивают, в каком классе ты учишься.
Не успел Женька приземлиться на свою парту, как был тут же обстрелян всеми наличными средствами, что нашлись под рукой. Ведь хлыснуть по лысой башке бумажною шпулькой, или куском пластилина из полой пластмассовой трубки, все равно, что убить медведя. Редко кто мог себе отказать в таком удовольствии.
Чтобы прекратить это безобразие, Надежда Ивановна вызвала Полторакипку к доске. Он потел в своем коричневом пиджаке, скрипел мозгами и мелом, послушно царапая на черной поверхности то, что мы писали в своих тетрадках: "Сад наполнился шумом, смехом. Голубые глаза смотрели ровно, спокойно. Мария Павловна встала, вышла в другую комнату и вернулась с листом бумаги, чернильницей и пером. Огонь на свечке беспокойно замелькал, ярко вспыхнул и потух".
Женька писал коряво, но с заданием справлялся вполне. Только в самом последнем предложении допустил сразу две ошибки: вместо "ярко" написал "яро" и после слова "замелькал" пропустил запятую.
— Садитесь, Евгений, три, — вздохнула Надежда Ивановна, — боюсь, что эта оценка будет у вас и за четверть и, естественно, за год.
Насколько я помню, все педагоги нашему Ухастому "выкали", хоть был он из самой обычной семьи: отец комбайнер, мать — зоотехник в колхозе. Мне кажется, дело тут не в семье, не в блате, не в родственных связях, а в нем самом. Насколько беспомощным он выглядел у доски, настолько уверенным в собственных силах казался вне классной аудитории. Да что там казался — был. Начнем хотя бы с того, что во время школьных каникул Женька работал прицепщиком в огородной бригаде, имел карманные деньги и даже вот этот костюм купил себе сам. В прошлой моей жизни он резко ушел из школы, не закончив седьмой класс, вроде бы как женился и к моменту призыва в армию успел настрогать двоих сыновей. Естественно, не служил, а после рождения первенца стал заниматься серьезным мужским делом — строить собственный дом. При встречах Ухастый всегда здоровался, хоть, наверное, и не помнил, что мы с ним учились в одном классе. Разговаривать с ним было безумно скучно. Две вечные темы: о деньгах и о ценах на стройматериалы.
Вальку на перемене окружили девчонки. Она легко и естественно влилась в этот серпентарий, где до начала заскоков была своим человеком. Интересно на них смотреть. Сбились в тесную кучку, как ёжик в клубок. Только вместо иголок "шу-шу-шу, хи-хи-хи". Беда, коли попадешь этому зверю на зуб. Годика через три, когда я опять вернусь в эту школу, после такого вот "шу-шу-шу", они не примут меня в комсомол. Им ведь в кино да на танцы, желательно с мальчиками, а я в футбол да на речку. Получается, не дорос.
— Про тебя говорят, — просветил меня Витька Григорьев. — Я в сортире сидел, слышал. Ты, оказывается, бабку Филониху в центре выгуливал?! Будут тебе неуловимые мстители...
До этой минуты я пребывал в состоянии просветленной печали.
Всех простил, со всеми простился, с Витька вон слупил обещание, что не будет галюзить и тут такая подлянка! Вот тебе и Валюха, все подружкам растренькала! Быстро же у нее, эффектом большого взрыва все извилины укоротило и привело к общему знаменателю!
Последние полчаса моего бытия в этом реале, были безнадежно испорчены.
На следующем уроке, Надежда Ивановна начала диктовать список литературы для внеклассного чтения на период летних каникул. Естественно, я ничего не писал, не до того было. Готовился. Пытался настроить душу на торжественный, всепрощающий лад, отрешиться от суеты. Не получалась. В голову лезла всякая ерунда. С какого-то хрена вспомнилось внутренне расположение банковских помещений первого этажа. Если сделать ретроспективу в будущее, мы с Филонихой торчали сейчас в приёмной, парта Напрея подпирала центральные двери, а Славка Босяра сидел в директорском кресле. Что касается классной доски, то ее вообще вынесли в помещение, куда посторонним вход воспрещен.
Потом меня отвлекли. С левого фланга поступила записка, где почерком Катьки Тарасовой синим по белому было написано: "Саша, пойдем завтра в кино?" Я так разозлился, что написал в ответ фразу из анекдота про попа, посетителя публичного дома: "Больно уж ты страшна, матушка!"
Остальные послания заворачивал, не читая. Сволочи! Помереть спокойно и то не дадут!
За десять минут до конца урока Надежда Ивановна немного дополнила задание на каникулы. Нужно будет еще написать сочинение на вечную тему "Как я провел лето", сочинить аннотацию к самой любимой книге, нарисовать для нее обложку. Потом наша классная начала собирать дневники, чтобы выставить в них годовые оценки. Ничего, в принципе, сверхъестественного, не считая того, что я был еще жив. В смысле, не жив, а при своей старческой памяти.
