Черный, черным, по-черному

Кодла? У меня? Интересно, чего это он имел ввиду?

Покидая поле боя, я двигался плавно и размеренно, с гордо поднятой головой. Типа, — сделал его без проблем, посек, как мальчишку с грязной попкой. На то, чтобы в этом стиле уйти долой с глаз противной стороны, меня еще хватило, а теперь мне становилось все хуже буквально с каждым шагом. То есть, еще на проходной я переоделся в заботливо захваченную "сменку", а рваные тряпки с намертво втертой в них цементной и кирпичной пылью, в которые превратилась мой одежда, увязал в узел и сунул в "авоську": может быть, удастся отстирать и реставрировать. Еще я, шипя от боли, с явственным треском, расчесал столь же заботливо приготовленной расческой кошму, которой обернулась в ходе боевых действий моя шевелюра. Только толку от всех этих маскировочных мер оказалось чуть: левая щека имела роскошную багрово-синюю окраску, левый глаз закрылся процентов на семьдесят, превратившись в узкую щелку, а на левой же скуле виднелась неглубокая, длиной сантиметра три, но совершенно явственная "сечка".

То, что находилось на виду, представляло собой только малую часть общей картины. На левой половине груди у меня виднелся роскошный черно-синий кровоподтек площадью побольше ладони, а боль была такая, что я не мог вздохнуть полной грудью и даже испытывал определенные сомнения, целы ли у меня ребра? На спине, которой я так, вроде бы, мимолетно приложился к куче битого кирпича, виднелась целая коллекция разнокалиберных синяков и ссадин, некоторые из которых начало порядком жечь, мозжила и не позволяла нормально ступать опухшая ягодица. На плечах, за которые так мимолетно подержался Гена, опять-таки наливались здоровенные синяки. Похоже, у этого типа не руки, а какой-то кузнечный инвентарь: молоток, клещи, и молот-балда, потому что поставить даже один синяк на мое непрерывно битое, ежедневно катанное тело, — это еще надо умудриться. Проще сказать, где у меня не было синяков, и я даже под угрозой расстрела не смог бы вспомнить, где получил такую впечатляющую коллекцию. Все-таки боевой адреналин — сильнейший наркотик, куда там какому-то морфию. Это как же я искалечил, изломал, измотал Боца, если он даже и под этим коктейлем не смог подняться? И, соответственно, каково ему теперь?

А теперь я шел, и мне с каждым шагом становилось все хуже. Опухало колено, ногу простреливала боль, и она как-то немела, превращаясь в некий протез, вроде деревянной ноги Джона Сильвера, но при этом все равно болела... И вообще ноги подгибались. Не знаю, как и дошел бы, если б не ребята. До квартиры меня вообще чуть ли не несли.

Дома все произошло так, как положено. Бабка ахала, причитала, оказывала первую помощь, и норовила поассистировать мне в процессе помывки, но я, по целому комплексу причин, от этой чести отказался. Ссадины в горячей воде щиплет, ушибы в горячей воде сильнее опухают и болят, но мышцам после сегодняшнего сильно теплая вода необходима, и я отмокал, пока она не стала чуть теплой.

Дед вел себя, как и положено себя вести правильному мужчине: жив, кости целы, глаза не выбиты, пришел собственными ногами, — значит, все нормально! А баба Таня все допытывалась, кто это меня так избил, и даже порывалась идти в милицию. Я долго пытался где — отмолчаться, где — отделаться односложными ответами, а потом не выдержал.

— Ба, если ты пойдешь в милицию, меня посадят. Этого парня вообще унесли...

Больше всего скорому восстановлению мешало то обстоятельство, что бабка несколько препятствовала моему доступу к моим травам, хотя всерьез помешать, разумеется, не смогла. На улицу я вышел через пару дней, а последние следы сражения сошли у меня где-то через недельку. А вообще после этого поединка что-то во мне изменилось. Не с точки зрения психики, понятно, а как-то вообще. Словно именно этот эпизод стал гранью, за которой начался другой возраст.

Я глянул на себя в зеркало, чтобы оценить, как выглядит моя физиономия. Выглядела она уже более-менее прилично, хотя на щеке еще виднелись остатки желтого "загара". "Сечку" я собственноручно зашил косметическим швом, который к этому времени успешно снял, и теперь там практически ничего не было заметно.

Кстати, пока шил, баба Таня металась вокруг, как птица вокруг разоряемого гнезда, и говорила о возможности страшных осложнений, а я на это сказал, что коновалам из здешней поликлиники даже носки не доверил бы штопать. Вообще с определенного момента ее начала порядочно смущать и даже пугать неожиданная крепость нервов и жесткость позиции любимого внука. Мать, к примеру, воспринимала все то же самое, как так и надо. Радовалась, что не доставляю особых хлопот.

Разглядывая в зеркало детали, пришлось присматриваться вообще, и поэтому я заметил, что как-то изменился сам. Пригляделся внимательнее: пожалуй, точнее всего будет сказать, что я как-то начал терять субтильность. За неделю отсутствия серьезных, изнурительных тренировок набрал килограмма полтора, — вдруг прорезался такой аппетитик, что дай бог! — но теперь это пришлось как-то кстати. Как будто прежде было рановато, а теперь — в самый раз. Похоже, в кровь уже потекла тонкая покуда струйка тестостерона, постепенно подстегивая синтез белка. Пока еще самое начало процесса, но очень на то похоже. То ли еще будет. Я попробовал вспомнить, когда что-то подобное началось при первой попытке. Да примерно в то же время и началось, только внимания не обратил.

Если вы думаете, что наш конфликт с Боцем имел какое-то серьезное продолжение, то ошибаетесь: это не книга, а реальная жизнь. В реальной жизни люди, слава богу, редко бывают такими последовательными, как книжные герои, и, может быть, именно по этой причине человечество еще существует.

Как я и предполагал, он довольно долго провалялся в больнице, — с тяжелым сотрясением головного мозга, травмой челюсти и поврежденной ногой. Несмотря на то, что кость осталась цела, его даже загипсовали на какое-то время, а хромал он вообще месяца три, если не больше. Сгоряча мы наговорили друг другу отчаянных слов и напринимали отчаянных решений, но горячка прошла, а на деле сильные противники стараются без особой нужды в прямой конфликт не вступать, поскольку тут крайне вероятные потери могут значительно превзойти очень сомнительные выгоды. Похоже, он так же, как и я, относился к людям, скорее, хладнокровным. И, точно так же, предпочел не лезть в мои дела, увидев, что я не лезу в его епархию. Не знаю, жив ли он теперь, но если нет, то это не я. Вот ей-богу.

В какой-то момент даже мелькнула вполне идиотская мысль: война кончилась (а она кончилась, победа осталась за нами), и что я теперь буду делать? Какая замена-то?

Это я понял довольно скоро. Замена нашлась, и, при этом, вполне-вполне адекватная. А до этого, на протяжении примерно года-полутора, пришлось обходиться без войны, и ничего, обошелся.

Разумеется, после достопамятной схватки ко мне начали приставать сверстники, чтобы я "показал приемчики", а я, понятно, всеми путями пытался от этой обязанности увильнуть. Во-первых, я не чувствую в себе ни малейшего призвания к педагогической деятельности, а, главное, — им же в жизни не хватит терпения долго-долго тренировать хват, равновесие и перекаты! Они же после полугода решат, что уже асы, и сам черт им не брат, перейдут к дальним прыжкам, взбеганию по стенке и спуску с девятого этажа, натурально, перекалечатся, а я буду виноват. Через полгода, это, при хороших исходных данных, девять удачных попыток из десяти, а десятая — гипс или гроб. Экспресс-подготовка допустима только не от хорошей жизни, если уж полный зарез, если, например, война, а во всех остальных случаях она откровенно плоха. Недопустима. Поэтому я отказался, точнее, — сделал такую попытку.

Для начала предельно занудливо объяснил, что никаких "приемчиков" не знаю, и они это видели. Просто Боцу не хватило дыхалки, и он так и не смог толком меня достать в неудобном месте. Потому что курить вредно. А удары у меня самые обыкновенные, да еще паршивые, потому что хороший, — это когда с одного раза, а не с шестого. Так что показывать мне нечего, а физкультурой заниматься полезно. Каждый день, подолгу, всю жизнь.

Искренне надеялся, что этого хватит, но оказалось, что "еврейская болезнь" не чужда и мне. Слишком умным себя мнил, и, параллельно, проявил склонность считать окружающих малолеток, по сути, недоумками. Меня выследили, за моими тренировками наблюдали, а оснований мешать, — раз уж тут ничего секретного, — у меня не было.

Разумеется, в результате среди пацанов нашего двора началось повальное увлечение СПП, как они ее поняли из наблюдений за моими тренировками. Что-то среднее между модой и эпидемией. И, как всегда, одних хватило на несколько дней, других — аж на несколько месяцев. Васек начинал, забрасывал, возвращался неоднократно, но у него количество со временем как-то постепенно переросло в качество, и он втянулся в СПП, как втягиваются в образ жизни.

По-моему, поначалу он присоединился ко мне из чистой приверженности, потому что хотел дружить, но не желал навязываться. А потом у него все пошло по-другому, чем у меня, потому что он и начал позже, и сильно отличался по физической конституции, несколько раньше ушел в пубертат и порядочно накачался, не ставя перед собой такой цели: я в самом начале настойчиво, неоднократно разъяснял ему насчет "лишнего мяса". Просто, видимо, это соответствовало его генетике и уже лет в пятнадцать-шестнадцать он стал очень сильным, мощным мужчиной, тогда как я и в семнадцать, вытянувшись почти до полного роста, оставался худым и мосластым, как подросток, хотя уж костяк-то к этому времени приобрел солидный и тяжелый. Серьезная мускулатура начала нарастать на моих бугристых, перевитых жилами костях только лет в двадцать-двадцать один. В этом отношении, как и во всех прочих, я не относился к числу скороспелок.

Будучи другим, он начал и тренироваться несколько по-другому, на ином делая акцент. А бить его со временем стало занятием совершенно безнадежным, даже кодлой и с применением вспомогательных средств. Колья, будучи всего-навсего деревом, соскальзывали, ломались, щепились о его каменное тело или переходили в его руки, в зависимости от желания Васька, ножи вываливались из жестоко переломанных рук, а от его ударов падали на месте и уж, по крайней мере, в этой драке участия больше не принимали.

Вторым случаем, выделяющимся из прочих, стал Андрюха Шустов. Его преданность была такова, что даже стесняла. По какой-то причине, из-за дрожжей прежнего "приличного" воспитания мне все-таки неудобным казалось, когда человек смотрит на меня, как на бога, заглядывает в рот, а любое "еб твою мать" в моем исполнении воспринимает как истину в последней инстанции. Единственное, что он не воспринимал и чему не подчинялся, так это попытки его разогнать, такой вот оказался непослушный мальчик. Пришлось смириться, а для того, чтобы поправить ситуацию, совместные тренировки пришлось дополнить уроками на тему критического подхода к реальности, включая меня, грешного. Сторонники, понятно, не помешают, но вот наличие верных адептов в то время мне казалось совершенно излишним.

Вот где была генетика. С ним природа не сэкономила буквально ни на чем. По части самой по себе СПП он меня, безусловно, обошел по всем статьям, хотя, справедливости ради, следует заметить, что при его физических данных это не кажется таким уж достижением. Из совестливого губошлепа вырос могучий атлет с внешностью античного бога, но это только присловье такое, потому как, — если судить по статуям, — то куда им, убогим. С трезвым умом без цинизма, с твердым характером без садизма, добрый без мягкотелости, деятельный, обладающий совершенно невероятным обаянием... Да что говорить. Думаю, среди тех, кто читает эти строки, нет ни одного человека, который не знал бы его, хотя имя я, понятно, изменил. Говорят, что любимцы богов долго не живут, но к нему это, слава богу, не относится. Он даже созревал как-то гармонично, без прыщей, подростковой неказистости и прочих радостей переходного возраста. Будь возможно организовать такой поединок, пятнадцатилетний Андрюха зашиб бы пятнадцатилетнего Гену Боца в одну минуту, без особых уверток, простой сшибкой "на слом".

Помню, как его после окончания университета загребли в армию, "двухгодичником": восемьдесят второй год, Афган, можно сказать, в разгаре, родители, понятно, в панике. И они имели достаточно влияния, чтобы отмазать сыночка, и мы, его друзья, уже имели на тот момент вполне достаточные возможности, так что никаких проблем. Щазз!!! Сдвинул нечеловечески красивые брови над огромными, прозрачными, серо-голубыми, как холодное горное озеро, глазами, покрутил головой, сказал:

— Я разобраться хочу...

И ушел на войну.

Этого мало. Ребят с его факультета военная кафедра готовила артиллеристами, если точнее, то ИПТА, — так нет.

Блестящее знание четырех европейских языков, штабы дерутся за лейтенанта Шустова, — куда там.

В армии, как известно, особо не спрашивают, но он — сумел. Сумел найти человека, которому раскрыл глаза на истинное свое военное предназначение. И, главное, показал. И стрелковую подготовку, и горную, и специальные навыки. Знающие люди утверждают, что через какие-то месяцы он превратился в лучшего командира тактического звена в СА того времени. Думаю, примерно так оно и есть. С ним связывают уничтожение целого ряда самых влиятельных полевых командиров, а попытки мстить кончились так печально, такой показательной, позорной расправой, что отступились даже ребята из "Аль-Каиды". Отслужил два года, согласился остаться еще на год, — не знаю уж, каким образом они этакое оформили, — а потом безоговорочно ушел, невзирая ни на какие уговоры. Вернувшись, сказал только, все в том же стиле:

— На данный момент я убил достаточно...

Вот "достаточно", — и все!!! Если еще одного, то перебор выйдет. На данный момент. При этом, судя по всему, никакого "мальчики кровавые в глазах", никаких запоев. Женился, дети, карьера, все, как положено.

Потом, много лет спустя, выяснилось, что ни ангелом, ни святым все-таки не был: прорезалось аж четверо внебрачных детей по разным городам и весям, — это только тех, про которых узнали. Похоже, во время затянувшегося возвращения домой он старался охватить как можно больше мало-мальски подходящих дев, честных вдовиц, и даже мужних жен, ради такого случая вполне резонно решивших позабыть про супружескую верность. Наверное, именно по этой причине и не угодил на Небеса до времени.

Матери-то претензий не предъявляли, нарыли материал те, кто хотел подрезать крылья стремительно набирающему популярность Андрюхе, но толку у них вышло чуть. Жена, возможно, делая хорошую мину при плохой игре, сказала только:

— От такого мужчины надо столько детей, сколько мне одной сроду не родить. А эти бабы были до меня...

Впоследствии, за рюмкой коньяку, он пытался объяснить свое неблаговидное поведение и мне:

— Я ж после войны был. После всех этих смертей, крови... Я ж никого не охмурял, даже не пытался, только смотрел на них, не специально, а просто после армии само так получается... Они ж сами приходили! Веришь?