Она дёргала то за правое ухо, то за левое. Привычный к подобному обхождению вервр уже не считал его обидным. Послушно поворачивал голову, принюхивался и, приоткрыв рот, ловил на язык вкус ветра. Единственное, что он готов был даже вслух признать толковым в характере Аны — это её страсть к путешествиям.

День пёк макушку и сам был макушкой лета. День пощёлкивал первыми трелями кузнечиков и шуршал крыльями стрекоз. Настой пыльцы колебался, заполнял весь мир, и был так густ, что, наверное, создавал видимую взгляду золотисто-зелёную дымку.

Слева, днях в трёх пешего пути, грохотали водопады у границы княжеств, чьи названия вервру было скучно вспоминать. Есть ли смысл уродовать настроение людскими условностями?

Справа, за перекатами пологих горных спин, за седловинами бесснежных перевалов, росли в небо действительно крупные горы, они держали северный ветер, искрящийся изморозью больших высот...

Впереди, днях в десяти бодрого хода, рыбьей чешуёй волн трепетало море. Западное, которое они с Аной навестили по весне и сочли достойным ещё одного взгляда. А ведь есть и море на юге, там город Корф и там...

Маленькая рука дёрнула верёвку, зашуршала кольцами и нащупала самое широкое синее, с небольшим сколом на месте заполированного сучка.

— Море? Ты решил? То или то?

— Мо-оре, — вервр потянул слово, сомневаясь, стоит ли его отпускать с губ. — Пусть будет море.

— Синее! — Ана победно потрясла кольцом.

Вервр мотнул головой и прижал уши. Отчего малявка всегда знает, к какому решению склоняются мысли? Как угадывает раньше, чем сам он? Ведь это он выбрал идти к тому морю? Он сам? Или его, как глупую лошадь, дёрнули за верёвку и направили?

В затылок ударила боль.

— А-ах...

Вервр прикусил язык, подавился солёным и замер, напрягшись, как струна. Он только что злился на свою тёмную память, способную сделать слепоту вдвое мрачнее? И вот — боль. Настоящая, древняя. Боль вспыхнула — и продолжает вламываться в череп боевой стрелой, норовя прорвать пелену забвения.

— Держись, — приказал вервр, подчиняясь указанию боли и разворачиваясь на восток. — Так быстро мы ещё не бегали. Упадёшь, не стану подбирать. Поняла?

— Не упаду, не бойся, — пообещала Ана, обняла за шею и свела ладони в двойной замок.

Вервр вытряхнул заплечный мешок, быстро отгрёб в сторону лишнее, оставив только флягу, нож и хлеб. Ещё раз принюхался, прислушался к далёкому чужому страху, совсем свежему — и невесть с чего всколыхнувшему древнюю боль в его душе. Руки тем временем споро упаковывали ничтожные остатки имущества, проверяли пояс, замок пальцев Аны. Всё готово? Всё надежно?

— Держись, — ещё раз велел вервр.

Он до сих пор сидел на краю глубокого ущелья, в тени роскошной сосны-одиночки. Ана пожелала низать кольца не абы где, а в красивом месте, и непременно с таким видом, чтоб дух захватывало. Сейчас у неё и правда захватило дух: вервр рушился со скалы, отсылая писк и собирая эхо, чтобы определить путь. Пальцы напружинены когтями, пыльные волосы вмиг обрели глянец, их кончики уже наверняка тлеют багряными искорками азарта.

— А-аа! — восторженно заверещала Ана.

Эхо сделалось ещё богаче, щедрее вернуло подробности дороги. Вервр рассмеялся, поправил падение коротким толчком о скалу — дотянулся до первой ветки, спружинил, превратив себя в стрелу, а дерево — в тугой лук. Тело сорвалось с гудящей тетивы, прянуло вперёд и вниз. Удар о новую ветку под нужным углом, отскок — и рывок с возросшей скоростью, и снова отскок, и опять...

Горная река — одно касание о камень на перекате. Прыжок на склон, руки-лапы крошат камень, оставляя отметину в четыре борозды.

Удобная ветка, рывок — и опять он мчится по лесу, рыча и улыбаясь. Оставляя позади долгую суматоху встревоженных птиц, шелест опадающих хвойных игл, стук летящей во все стороны смолистой сосновой щепы.

Можно странствовать с привычной людям скоростью. В конце концов, куда ему спешить, если впереди ещё лет пятнадцать до встречи с врагом Улом и завершения данной им казни? Куда спешить? Вот разве — за болью прошлого, досадно ускользающей, готовой пропасть. Отсюда до места зарождения чужого страха — дней пятнадцать пешего пути. Нынешним ходом он прорвётся туда к полуночи. Если Ана умеет держаться по-настоящему цепко.

Встречный ветер всё туже натягивает кожу лица, рвёт волосы — и не вспомнить, когда прежде было так? Ан привык к миру примитивных людей и разучился спешить... Ведь ни разу не получал шанса вцепиться в столь лакомую дичь. Свежая, кровоточащая память, пахнущая страхом и древностью!

Слепота сейчас в пользу. Зрение отвлекало бы от следа. От боли. От надежды.

Рывок — на пределе допустимого, ствол хрустнул под ударом пружинящих ног и рук. Связки отозвались болью. Кожа на ладонях чешется, едва успевает нарастать и затягивать раны. Рывок... Ана прильнула к уху, пискнула, жалея и желая удачи. Ветер унёс слова, но доброта впиталась в кожу и прижилась.

И вервр Ан обрёл зрение! Не глазами — душой. Он мчался к своей цели здесь, в настоящем, и всё яснее и ярче различал в редеющем тумане памяти иной день, иной мир, иного себя.

Свободный вервр, ещё не опороченный и не униженный выбором карты палача и клеймом раба-рэкста, мчался через лес. Он мог проскользнуть меж слоёв мира и сразу попасть, куда надо — тогда он умел. Но было уже поздно. Он знал о своём опоздании и мчался, чтобы растратить боль и усмирить ярость. Он рвал когтями кору с деревьев, очень похожих на сосны. Рычал — и ощущал соль на прокушенном языке.

Он достиг цели и резко замер.

Поляна. Огромная, по верхушки сосен заполненная горячим настоем сладкой пыльцы и хвойной терпкости. В тени у дальней опушки смеются и гомонят люди. Самый властный спешился, поощрительно хлопнул борзую по изгибу тонкой спины. Нагнулся, в руке блеснул нож — и кровью запахло острее, громче.

Горло взрослого благородного оленя перерезать должен был, конечно, сам хозяин охоты. Он же заберёт главный трофей — рога. И это не важно. Боль вспыхнула раньше: когда вон тот широкий матёрый человек с глазами волка сломал шею детёнышу лани. Боль угасла резко, ударом: когда другой человек вогнал клинок в испуганно трепещущее тело лани-матери, не так давно кормившей на этой поляне своего детёныша...

Вервр стравил сквозь зубы длинный, клокочущий яростью выдох. Отвернулся от жалкой охоты жалких людишек, не умеющих быть хищниками, не понимающих истинного смысла жизни и смерти в лесу. Падальщики. Отребье. Тявкающая стая злобной мелюзги.

Вервр не хотел смотреть туда, где возникла и угасла боль. Но — смотрел. На краю дальней от людской охоты опушки лежали трое. Двое не дышали. Третий еще жил, но уже выбрал свой путь и удалялся, и окликать было поздно, бесполезно...

Худшее произошло и не может быть отменено. Маленький сын вервра-лани увидел, как люди убивают животное, неотличимо похожее на его второй облик. Принял боль и не смог вытерпеть насилия, творимого ради забавы. Шок отождествления себя с жертвой мгновенно выдрал малыша из жизни. Мать осознала, добежала, обняла — и нырнула следом, не думая и не рассуждая. В смерть... А отец ещё жил, по щеке катилась слезинка, губы шептали: 'Лоэн'...

Что в мире может быть страшнее кротости? Что может быть беспросветнее неумения рвать врагов?

Взрослый вервр, подлинный высший хищник, снова покосился на людей, решая: прикончить их или не вмешиваться в дело, которому сам он — чужой? Лес заповедный, закон этого мира запрещает присутствие людей здесь, где рождаются и проживают первые годы кроткие вервры-лани. Закон требует: наказать сразу и жестоко, чтоб другим неповадно было.

Только это не его мир и не его закон. Это закон брата. А вот и он сам — законодатель. Услышал шёпот умирающего, явился. Белый дракон ворвался в безоблачное небо из ниоткуда, сразу атаковал. И не осталось от охоты ничего, никого... И пеплом развеялась трофейная добыча.

Вервр-гость отступил на полшага. Он не желал смотреть в глаза брата, заявившего невесть как давно свои права на этот мир. Но как раз теперь брат отделился от дракона и встал у его морды — человеком.

Было важно не смотреть и не приближаться. Он не хотел срываться.

— Ты доигрался, — по-прежнему не глядя на мледшего, сказал вервр, который ещё не стал рэкстом. — Вот оно, идеальное общество без хищников и жертв? А ведь я просил начинать подобные игры с себя. Ты у нас в семье что, первая травоядная тварь? Или тебе можно кровушки, а им — нет?

Голос спустился в рычание, дрожью ползущее по траве. Вервр смолк, проглотил ком неразбавленной тугой ярости. Нельзя уродовать покой заповедного леса.

— Я ожидал иного, — шепнул брат, едва имея силы заставить себя смотреть на три трупа вервров-ланей. — Хотел дать им жизнь без страха.

— Ты желал любоваться несравненным собой, о величайший Лоэн, — прошипел вервр.

В один шаг он оказался лицом к лицу с братом. Лапа вскрыла грудину от живота до горла. Сочно хрустнул позвоночник, когда стали выламываться ребро за ребром... белый дракон дёрнулся было вмешаться, спасти своего вервра — и отпрянул. Такая рана не убивает. Лишь взрывает сознание болью, временно выжигает.

— Полегчало, братец Лоэн? — вкрадчиво прошелестел древний вервр, облизнулся и шевельнул ноздрями, обоняя родственную ярость в тонкой и сложной смеси с виной, обидой, жаждой недостижимого превосходства над родичем — и благодарностью за физическую боль, которая чуть ослабляет душевную.

— ... ... — без звука нарисовали ответ белые, дрожащие губы брата, и память не сохранила выражение его лица.

'Да' — было первое слово ответа, вторым шло имя вервра. Увы, лёгкие Лоэна тогда ещё не заросли, он не мог говорить. Жаль... Звук бы уцелел в столь ярком воспоминании. Наверняка.

Боль угасла.

Слепота нынешнего времени навалилась с новой силой. Ночь несколько скрашивала беспросветность жизни.

Вервр замедлил бег.

— Больно? — шепнула в ухо Ана.

Вервр споткнулся и побрел дальше. Стряхнул Ану в траву, спотыкаясь, сделал ещё несколько шагов, всем телом натолкнулся на могучий ствол. Ощупал смолистую кору, стер капли крови с рассечённого лба. В ушах звенело. В горле ядовитым ежом свернулся сухой крик. Он так долго бежал и так часто пользовался эхом, что исчерпал себя. Он пока не мог ответить. И, уцелей глаза, он бы плакал.

В воспоминании брат назвал его имя. Он не смог расслышать, не вернул важнейшее, что почти всплыло из глубин памяти — и снова погрузилось на недосягаемое дно.

— Больно? — Ана догнала и дёрнула за руку.

Вервр нащупал флягу дрожащими пальцами. Открыл, выхлебал почти всю воду. Кое-как убедил себя оставить пару глотков Ане. Вдох, выдох. Горло восстанавливается. Ещё вдох. Сглотнуть... да, всё в порядке. Голос, пожалуй, не будет хрипеть.

— Ты помнишь наше общее решение? Мы обсуждали выбор: опека и контроль — или воля и ответственность.

— Да. Воля.

— Мне надо уйти. Найди годных людей и прилепись к ним на время.

— Ан!

— Это не опасно. Обещаю. Не опасно мне.

— Иди, — едва слышно выдохнула Ана.

Напоследок Ана провела по ладони, по новой коже вервра, ещё чувствительной к щекотке. Затем девочка нехотя, но отпустила большую и надёжную руку. Подобрала свёрток с хлебом, флягу. Отвернулась и пошла прочь. Маленькая, сосредоточенная, с прямой спиной и опухшими от слез глазами. Нос сопел и шмыгал. Но Ана уходила, как велено. Она с весны выбрала волю и ответственность. Сложное решение в таком юном возрасте. Оказывается — осознанное. Вервр усмехнулся. Сейчас, коснувшись древней памяти, он сполна осознал, почему предложил такой выбор. Боль души стала теплее и глубже. Рука попыталась нащупать на шее верёвку с цветными кольцами. Судорожно сжалась... Нет веревки! Порвалась во время бега. Могло ли быть иначе?

— Ана! Я потерял твой подарок, прости, — выдавил вервр. — Сделаем заново. Обещаю.

— Другой придумаю, — сообщила Ана, не оборачиваясь.

По голосу понятно: и рыдает, и улыбается во весь рот. Ну что за нелепое создание... Обуза. Такая обуза, что и не отделаться. И не уйти без оглядки.

Вервр постоял, слушая, как удаляются детские шаги. Втянул воздух и направился к источнику страха, щедро изливаемого в ночь. Он был благодарен всем, без разбора: миру атлов, его людям и нелюдям... В четвертом царстве, сегодня, случилось чудо. Лань из породы вервров оказалась достаточно взрослой и сильной, чтобы пережить шок. Она упрямо дышала и пыталась бороться. Пока у неё получалось чуть лучше, чем у выброшенного из лодки котёнка с камнем на шейке. И все же — она жила!

Лес пах смертью и страхом. Зверье расползалось, пряталось по норам и щелям. Большая охота у людей — праздник. Этого не понять не то что лани, это и высшего хищника ставит в тупик. Одно дело найти достойную добычу, загнать и взять, чтобы насытиться и утвердиться в мире. Другое — выследить без разбора всё живое и сделать мёртвым. Не ради пропитания или шкур, а только для того, чтобы перестать быть человеком. На время. Так они думают — двуногие охотники. Мол, кровь одним движением удаляется с кожи, запах запросто отстирывается с одежды, ржавчина легко счищается с оружия... и всё это — бесследно.

— Людишки, — прошелестел вервр.

Он беззвучно тёк, скользил по перепуганному, замершему лесу. Он вдыхал запах смерти. Он ещё не решил, открыть сезон охоты на двуногих — или не тревожить Ану. Малышка близко. Уже нет сомнений, она настолько атл, что без ошибки ощущает кровь, стёртую с рук и отстиранную с одежды...

Вервр-лань дрожала, забившись под корни огромного дерева, в ворох прелых листьев, в гущу спутанного кустарника. Она уже вернула себе облик человека, но пока не смогла восстановить сознание. Она бессильно прикрывала глаза и затыкала уши, не желая знать то, что и так знала. Голая, окончательно беззащитная.

Пришлось заранее стащить рубаху. Подойдя бесшумно, Ан накрыл бедняжку тканью и приобнял, зажимая рот. Лань дёрнулась — и обмякла. Её сердце бешено билось, а тело осталось неподвижным, не годным даже к бегству. Наконец, лань вздохнула и расслабилась. Нащупала рубаху, дрожащими пальцами расправила. Невесть с какой попытки попала руками в рукава. Натянула ткань до колен, одёрнула. Лань не пыталась отодвинуться, наоборот — старалась ощущать кожей тепло, потому что рядом стоял соплеменник. Тот, кого лань вдруг приняла, как защитника.

— Как тебя там? Чиа... Ну и дура ты, — усмехнулся бывший рэкст, баюкая и успокаивая. — Учти на будущее: самые сильные умирают от удара в спину. Кому доверить место за спиной — вот главный выбор в жизни. Ты сейчас согласилась на первого, кто пообещал безопасность. Почему? Потому что от тебя несёт зеленью. Я чую яд второго царства, я опытен и знаю его. Проще всего медленно травить вервров, если у них предсказуемая пища. Тебе подсунули росток, как подарок. Ты сама укоренила его, и это наверняка был вьюн. Альвир бесхребетный, он и растения выбирает подобные. Вьюн давал запах и тень. Запах тревоги и тень сомнений. Ты стала хуже спать и утратила аппетит. Не знаю, кто смог вытащить тебя из отравленного дома. Он великий лекарь. Ещё бы дом сжечь. Как думаешь, догадается?