| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
— Боец! — засмеялся Горька. Во дворе раздавался голос Сашки — он командовал, приказывая обыскать все помещения.
Застонала самка — картечь угодила ей в плечо и руку. Дик обогнул стол, бросив по пути себе в рот какую-то конфету, прицелился ей в голову. Самка что-то забормотала, торопясь и вращая глазами, но Дик выстрелил, присел, стал освобождать волчат. Словно в ответ, очередь прогремела во дворе, кто-то закричал, снова грохнули выстрелы...
— Вон оттуда выскочила!
— Проверь, кто там ещё, скорей! Бранка, с ним!
— Да ну! — изумился Сашка, входя. — У них тут стол накрыт! А кто половину еды расстрелял?
— Моя вина, — вздохнул Горька. Вошедшая следом Галя подняла щенка с обожжённым носом, стала его гладить. Следом сунулась одна из волчиц — чутко поводя носом. Волчата завизжали, стали перебираться ближе к ней, кутёнок на руках у девушки задёргался, стараясь убраться от знакомого, но всё-таки чужого запаха к запаху, похожему на запах матери — Галя спустила его на пол:
— Беги, малыш.
Снаружи послышалась ругань, Мирко пинками вогнал внутрь ещё одну самку и солдата-джаго — без штанов.
— Развлекались, когда мы их застали, — сообщил он. — Там пункт связи был, мы его раскурочили... Так что с ними делать?
— Подарим волкам, — спокойно сказал Сашка. — Отпусти. Пусть бегут.
И сплюнул...
...Мальчишка, сидевший на ветках дуба совсем недалеко от джагганского поста, был совершенно неподвижен и даже не дышал — лишь зелёные внимательные глаза скользили по тропе вслед за бесшумно уходящими землянами. Глаза, расширившиеся от ненависти — что эта ненависть запредельна, лучше всего подтверждали белые пальцы на рукояти небольшого курносого бластера. Но выстрелить вслед мальчишка не решился. Нет, он не боялся, но знал, что лишь он сможет рассказать точно о том, что враг здесь и что у него — всё то, что ищет группа Императорских Рук.
Мальчик подождал, пока последний из землян скроется за кустами на дальнем конце прогалины. Потом — приподнялся, встал на ветке и издал низкий мурлыкающий звук, тихий и в то же время мощный. Подождал, глядя вверх — и улыбнулся, различив приближающийся еле слышный свист крыльев.
25.
Лесными Псами они назвались после одной сумасшедшей охоты, когда перебили кучу зверья — просто потому, что никак не могли остановиться.
Потом они ещё долго вспоминали ту охоту — да и было, что!..
...Волки подняли людей ночью. В мыслях у них был полный сумбур — ясно становилось лишь одно: неподалёку, вдоль оврага, идут олени — большое стадо солнцерогих оленей отправлялось на водопой.
Они тогда ночевали в ветвях огромного дуба, уютно устроившись в семи метрах над землёй, и сейчас ссыпались оттуда, а внизу прыгали и в нетерпении скулили волки. Стояла великолепная звёздная ночь, в прохладном воздухе было разлито что-то пьянящее и острое, как хорошее вино.
— Горька, Дик, Галька, Маш, Нин, — распоряжался Сашка, пробуя меч, — отрежьте им путь отхода! Остальные — за мной!
И они понеслись через лес — сумасшедшая гонка рядом с волками, через полосы тьмы и света, сквозь кусты и мимо деревьев, по траве и осыпям, через ручьи и полянки...
Казалось, что бежишь один, а рядом — лишь волки. Друзья мелькали в отдалении, как летучие тени, и ликующее, немного горьковатое, чувство одинокого бега переполняло каждого. Огнестрельного оружия никто не взял — только холодное, в большем они не нуждались, как не нуждается волк в каком-то оружии кроме своих клыков...
...Несколько мальчишек-мьюри из ближнего поселения ловили рыбу и заночевали на приречном лугу — ели прихваченную из дома скудную, ещё более вкусную на свежем воздухе, еду, хвастались пойманным (рыбу все собирались отнести домой, по карточкам уже давно ничего нельзя было толком получить...) и пугали друг друга жуткими историями. И вдруг сказки обернулись жуткой реальностью. Заунывный звериный вой донёсся, казалось, сразу с нескольких сторон. Но самое страшное — ему откликнулись дикие, и всё-таки человеческие голоса:
— Аоу! Аоу! А-у-аааа!
Прямо через огонь костра — в огненном искристом ореоле — пролетело жуткое существо. Длинные волосы, подсвеченные огнём, казалось, полыхают изнутри. Существо смеялось; красивое лицо было диким, огонь бушевал в глазах. В правой руке кроваво блеснул длинный кинжал; клешёные брюки щёлкнули в прыжке вокруг ног, как сдвоенный выстрел. Перемахнув через костёр, существо подняло голову:
— Аоу! Аоу! А-у-аааа, о-хо-таааа!!!
Оно словно бы и не заметило сжавшихся в комки у огня мальчишек — сорвалось с места и исчезло в темноте...
...Волки впереди подняли весёлый трескучий полулай-полувой, означавший, что дичь загнана. Они прижали оленей к пруду — не меньше десятка самцов, склонив свои грозные короны-солнца рогов, защищали остальных. Волки не нападали, лишь сдерживали добычу до тех пор, пока не появились люди.
Все на какое-то время застыли, сжимая в руках ножи и глядя на оленей. Потом Сашка коротко пролаял:
— Аоу!
Люди и волки бросились на добычу...
...Скользнув под занесёнными копытами, Дик распластался вдоль бока животного и, схватившись левой рукой за основание рога, правой всадил нож в пульсирующую под атласной шкурой артерию — фонтаном брызнула кровь, олень начал заваливаться.
— Берегись! — Олмер повис на рогах оленя, бросившегося на Дика со спины. Используя рога, как упор, мальчишка перескочил на спину животного, обезумевшего от запаха крови и страха. — Йо-х-хуууу!!! — он хохотал.
Восторгом был переполнен воздух. Убивая, они беспричинно смеялись, сверкали белозубые улыбки на окровавленных, азартных лицах; наносили удары, изворачивались, падали, скользя, вскакивали и били снова, увёртывались от ударов, прыгали... Сашка свалил вожака — прыгнув ему навстречу, перехватил за шерсть под горлом, толкнул от себя рогатую голову и на всю длин всадил меч в грудь, в сердце.
— Аоу!
Вскочив на ещё содрогающееся тело зверя, он поднял к небу руку с мечом:
— Убивайте!
Так в пепел всё!
Над пеплом — знамя наше!
Пусть вражьи черепа идёт на чаши!
Прольём на них дыхание вина
И — всё до дна!
Да здравствует война! — и взмахивал окровавленным клинком.
Несколько животных, пытаясь спастись, прыгнули в овраг — волки и люди прыгали следом, не боясь переломать кости, убивали прямо в овраге, не давая сделать и шага к спасению. Красуясь своей ловкостью и подражая Олмеру, и парни, и девушки прыгали на спины оленям, сходившим с ума от тяжести и запаха человека, недосягаемого для рогов и копыт, держались там, направляя бег жёсткими поворотами головы за рога — и потом приканчивали животное рассчитанным ударом. Мирко, схватив за рога напавшего на него большого самца, на какое-то время застыл — на руках и шее рельефами выступили мускулы и жилы, олень хрипел яростно, силясь опрокинуть человека или вывернуться, копыта рыли землю... напрасно!
— А-ах! — коротко вскрикнул Мирко, под восторженные вопли и весёлый лай опрокидывая свою жертву и приканчивая её ударом ножа. Грудь юноши ходила ходуном, он гордо смотрел по сторонам — и подошедшая Бранка поцеловала его окровавленное лицо.
Смертью этого оленя фактически завершилась бойня. Словно опомнившись, все занялись разделкой; волки драли несколько туш, стремясь наесться самим и запасти для детёнышей и подруг побольше (1.). Но к разделке ни у кого особо не лежала душа — запах крови всё ещё будоражил воображение...
1.Волк отнюдь не всегда таскает добычу в зубах. Часто он заглатывает её, не жуя, а потом в нужный момент отрыгивает для детёнышей или даже волчицы.
Первым бросил разделку Димка. Он даже нож не вытер — метнул его в землю у ног, глаза юноши блуждали, он то и дело хмурился, словно что-то вспоминал и никак не мог вспомнить.
— Люсь... — негромко сказал он, поднимаясь на колено. Девушка к нему обернулась — словно ждала только этого и — с нетерпением.
— Что? — шевельнулись её губы. Вместо ответа юноша провёл окровавленной ладонью по её лицу и тихонько сказал:
— Пойдём...
...Все разбрелись. Волки исчезли — очевидно, побежали "по домам". Нина невозмутимо продолжала разделку. Сашка, скрестив ноги, уселся на небольшом пригорке и, сложив руки на рукояти меча, немигающе уставился на бледнеющее небо в тускнеющих пятнах звёзд.
Олмер несколько секунд стоял неподвижно, потом диким прыжком сорвался с места и исчез — даже кусты не хрустнули. Тенью мелькнул он на фоне неба в верховье оврага — и пропал...
...Сорвав веточку малины, Дик с улыбкой провёл ею по губам Машки. Не открывая глаз, девушка приоткрыла рот и губами сорвала две ягоды.
— Спасибо, — она потянулась, как кошка, и открыла усталые, счастливые глаза — даже немного пресыщенные.
— Не такая уж большая услуга — ягоды, — лениво сказал юноша. Девушка тихо засмеялась:
— А я тебя благодарю и не за ягоды... Это было великолепно — лучше, чем когда бы то ни было...
— Эй, товарищ Ревякина, — Дик угрожающе сдвинул брови, — не хочешь ли ты...
— Хочу, — быстро перебила Машка, — а ты можешь?
— Я не об этом! — возмутился Дик, и они засмеялись в лад...
... — Скажи, ты никогда не вспоминаешь Ромку?
Устроившись головой на груди Димки, Люська водила ладонью по его плечу и руке. В ответ на вопрос она подняла глаза и тихо спросила:
— А ты? Ты вспоминаешь Мэсси?
Димка смешался. Мэсси Роуз и Люська "боролись за руку и сердце" Димки чуть ли не с восьмилетнего возраста, когда этот вопрос вообще возник в детских головёнках. Мэсси выиграла борьбу, а Люська "утешилась" Ромкой. Но и Коржевой и Роуз погибли — и их смерть, как ни кощунственно это звучит, помогла Люське найти своё счастье.
— Мне хорошо с тобой, — наконец-то сказал Димка. Ничего лучшего ему в голову не пришло, но, судя по всему, эта глупость вполне устроила девушку. Она глубок вздохнула и удобней устроилась рядом со своим парнем, поместив ногу поперёк ног Димки...
...Сидя со скрещёнными ногами, Горька водил ладонью по ступням Гали. Девушка, грациозно изогнувшись, расчёсывала широко расставленными пальцами белокурые волосы Горьки, освобождённые от повязки. Горька вспоминал, как пять лет назад чуть не замёрз зимой, когда ловил рыбу и провалился под лёд — казалось, совершенно неподходящий к ситуации разговор. Но Галя относилась к тем девушкам — их большинство во Вселенной — которым всё равно, о чём говорит их парень, всё им кажется хорошим и умным. А Горька говорил и говорил, словно что-то пытался материализовать воспоминаниями вслух...
...Бранка закричала. Мирко продолжал двигаться — он стоял на коленях, обливаясь потом. Когда два года назад они с Бранкой в первый раз переспали друг с другом — им исполнилось едва по тринадцать — этот крик его до такой степени перепугал, что он едва не стал импотентом. Но с тех пор многое изменилось — и Мирко слышал в крике ликующий восторг...
...Едва ли кто-нибудь из них всех сейчас думал о войне, смерти, боях и крови. Всё вокруг состояло лишь из любви — зримой и весомой. Бывают такие моменты, и они — эти мгновения — не дают миру даже в самые страшные дни превратиться в одну жуткую и бессмысленную бойню. Эти момент — и память о них! — сохраняют в человеке — человека — и надежду на то, что всё ещё будет хорошо в будущем... если не для тебя — то для чудесного существа, тихо дышащего тебе в плечо, девушки, которую ты будешь защищать, пока есть силы.
Пока случаются в твоей жизни такие мгновения — смерть бессильна.
26.
Стоя на коленях — воды было по пояс — Горька, насвистывая, отмывался с глиной. Привычку свистеть при мытье он приобрёл сам не помнил когда и почему — кажется, свистел при мытье ещё когда мылся в ванной. Была ванная — сейчас проточная вода и глина. И ничего. Жить можно.
Не в порошок. Только в порох, подумал он, растирая предплечья. А до ванн ещё доживём.
Мокрый, увесистый шлепок едва не обрушил парня физиономией в воду. Он сердито обернулся и увидел улыбающегося Сашку. Тот держал в руках обмылок, а улыбка — улыбка была грустная...
— Держи.
— Это же... — Горька провёл ладонью по воде. — Это же Анюткино мыло... в смысле, я... — он непривычно для себя смешался, хлопнул по плечу, убив ни в чём не повинную мошку.
— Знаю, — Сашка снова улыбнулся. — Ну так что с того? Носить его с собой так же легко, как кусок раскалённого железа. И в конце концов, мыло ведь существует, чтобы мыться.
— Спасибо, — Горька принял на мокрую ладонь кусочек мыла в пять сантиметров длиной. Понюхал его, словно цветочный букет. — Розы...
— Да, розы, — Сашка отвернулся. — Помнишь, мы нашли ящик.
— Спасибо, — повторил Горька. — Я лучше Гале отдам, ладно? — он понял, что эта мысль очень хорошая — и встал.
— Конечно... Везучий ты, Горь. Я бы Анютке не знаю, что отдал, только чтобы она была жива. Я вот всё... я думаю всё, хорошо ли ей было со мной.
Горька, который уже собирался уйти, круто повернулся к другу, взбурлив воду.
— А ты не думай, — резковато сказал он, — а то спятишь! Я за тобой уже давненько странности замечаю...
— Помнишь, как нас зимой по болотам гоняли? Мы нашли сарай, а там — мёрзлая картошка. По три картофелины на каждого. Помнишь, как жрать хотелось? Мы разделили их честно. По три. Помнишь?
— Помню, — тихо, словно зачарованный, ответил Горька. Он и в самом деле вспомнил весь ужас холода — вдвойне более жуткий от того, что негде было укрыться, что нельзя было даже развести огонь.
— В результате девчонки съели по шесть штук, — продолжал Сашка, улыбаясь, — и у них начался понос. Поверят ли люди через два десятка лет, что можно есть мёрзлую картошку?
— А ты верил — восемь лет назад?
— Я не помню. Я, наверное, про это вообще не думал. Родители были рядом, а значит, всё было в порядке....
— А Олмер свою тогда отдал Нине, — вспомнил Горька.
— Кстати, он сбежал. Парня можно понять, — покачал головой Сашка. — Так ему и сдвинуться недолго.
Горька, кажется, хотел что-то ответить, но промолчал, кивнул и отправился на поиски Гали. Сашка присел, окунул голову в воду — держал её там долго, словно решил таким странным образом утопиться. Потом — резко выдернул голову наружу, профырчал, роняя воду с волос:
— Лесные Псы, иначе не скажешь!
ЛИРИЧЕСКОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ:
АНДРЕЙ ЗЕМСКОВ.
ВОЗВРАЩЕНИЕ СКАЗКИ.
Когда писать не с руки и не разводятся краски,
Когда на мачтах паруса — как бельё,
Казалось бы, пустяки — лишь возвращение сказки
Туда, где ждать все позабыли её.
Казалось бы — поднажать на жёлтый тюбик сильнее
И солнце выпустить в небо на год.
Но режет ночь без ножа — её чернила синее,
Чем на холсте твоём ночной небосвод...
Ты — самый старый солдат, и там, где шла твоя рота,
Не оставалось вариантов уже.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
