М. Г. Мещеряков и его время

В начале 90-х он взялся за воспоминания о Хлопине. Он относился к этому очень серьёзно. Он говорил: это мой долг. Я остался один. Если я не напишу, уже не напишет никто. Он подводил итоги. Что мне осталось? Мне осталась тяжёлая работа: выбирать слова... Он всю жизнь выбирал слова. Отпечаток эпохи. Жизнь приучала его к сдержанности. Печатное слово — это документ, а устное — это воробей, которого ещё надо поймать. Статья "Академик Хлопин: восхождение на последнюю вершину" была опубликована в 1993 году в журнале "Природа". При всей традиционности жанра, тёплые человеческие нотки, которые в ней прорывались, вызывали какое-то щемящее чувство...

Он рассказал о своих встречах с известными физиками нашей страны. Сохранилась видеокассета с его устными воспоминаниями. У него было очень выразительная мимика. Прогоняя плёнку в покадровом режиме, видишь, как кадр за кадром меняется его лицо.

В центре его воспоминаний, конечно, был Курчатов.

Он не один раз рассказывал о своей последней встрече с Курчатовым, но один раз он сделал это особенно хорошо. За несколько дней до удара Курчатов пригласил МГ к себе. Воображение рисует картину: это была встреча примирения. Как бы не так!

Самый конец января. Звонок Курчатова. Слушай, завтра пятница, приезжай ко мне в коттедж после шести. Пропуск на тебя будет.

Пройдя через охрану, МГ появляется в кабинете Курчатова.

Он сидит за столом и разговаривает по телефону. На столе у него пять или шесть телефонов разного цвета, и он говорит по ним практически одновременно (в режиме разделения времени).

"Я говорю: Игорь Васильевич, а что происходит, что случилось? Он говорит: Никита Сергеевич пригласил меня с собой во Францию. В 1956 году он ездил с Булганиным в Англию, а вот теперь... Токомаки и всё такое прочее. Он мне говорит: Мишель! Что же ты, ё. т. м., делаешь!.. Он был большим мастером матерного сквернословия. Я с таким трудом пробивал эту идею, а ты даёшь советы х. знает какие!

Оказалось, у Курчатова родилась идея: передать в Киев макет дубненского синхрофазотрона, который до сих пор лежал без дела в Ленинграде на заводе "Электросила". Он мог бы давать 800 МэВ, надо было только переправить его в Киев, привести его в чувство и тем самым положить начало физике высоких энергий на Украине.

И тут МГ вспомнил, что недели за три до Курчатова ему позвонили с Украины, чтобы проконсультироваться: стоит ли затевать такую бодягу? И МГ с присущей ему в некоторых случаях прямотой так и сказал: какой там ускоритель, какая физика высоких энергий, какая модель ускорителя, когда сам ускоритель даёт один пи-мезон в сезон!

МГ начал спорить. Курчатов сказал: ты не веришь в советскую науку.

"Он уже мыслил как Хрущёв...". Чувствуете скрытую иронию? Я бы даже сказал, сарказм. Не только над Курчатовым. Для МГ это было бы слишком мелко. Конечно, он был обижен на Курчатова, но надо брать шире. Над человеком вообще. Над Курчатовым МГ подтрунивал не раз. Курчатов и сам любил подтрунивать над подчинёнными. "Переверзев, ты в баню давно ходил? — На прошлой неделе, Игорь Васильевич. — Небось, с дружком своим? — Угу. — То-то я вижу, ты с трудом сидишь. Сознавайся, после бани здорово поддали?".

Но Игорь Васильевич был просто весёлый человек, и юмор у него был простой — он, например, на вечеринке однажды прибил гвоздями к полу калоши генерала Ванникова, и все смеялись, в том числе генерал, потому что обижаться было не принято.

Ты не понимаешь!.. Лицо красное, глаза горят, борода в сторону... МГ им невольно залюбовался. "Курчатов был ведь красивый мужчина... Пошумели мы так минут сорок, — продолжал МГ. — Вошла Марина Алексеевна, принесла чай. Посмотрела на Игоря Васильевича и произнесла изумительную по своей проницательности фразу: "Игорёк! Побереги сердце".

Ничего он не предчувствовал. Он был полон планов. Он собирался ехать с Хрущёвым во Францию. Он собирался обуздать термоядерную реакцию. Он вынашивал планы посеять физику высоких энергий на Украине. Все почему-то зациклились на "Реквиеме". Всё могло случиться и после "Женитьбы Фигаро".

Ну вот, попили чаю, я вернулся в Дубну. Проходит суббота — мы тогда по субботам работали — это уже в воскресенье. Утро. Я у себя в коттедже; сижу на веранде, завтракаю, пью чай. Мы тогда ещё хорошо жили. Домработница, повар.

Любуюсь картиной за окном. Всё в глубоком снегу, сосны... Звонок. Официальный. Не такой, знаете ли, когда люди между собой разговаривают. По тембру можно сразу отличить.

Звонит дежурный по Министерству среднего машиностроения. Не можем никак дозвониться до Блохинцева. Умер Курчатов.

Пытаюсь сам дозвониться к Блохинцеву — ничего не получается. Делать нечего...

Зная за Дмитрием Ивановичем привычку отключать телефон, МГ отправился к Блохинцеву пешком. Дмитрий Иванович жил в двух-трёх коттеджах от него. Донести ему весть...

Дверь открыла домработница. Точнее, не дверь, а щёлку. И сообщила в неё, то есть, в щёлку, что барин не принимает. Тут МГ, принимая во внимание обстоятельства, решил, что пора продемонстрировать свой крутой нрав. Он умел поставить человека на место. Женщины становились шёлковыми, мужчины вытягивались в струнку. Расчёт оправдался. Его тут же впустили.

Выходит Блохинцев в халате. Недовольный. Сообщаю ему новость. Он: ах-ах-ах! И на этом я ушёл. Потом перезвонил, извинился. Дмитрий Иванович был дипломатичный человек. Мы должны вместе подготовить венок...

Так уходят физики, заключил МГ.

МГ В ВОСПОМИНАНИЯХ

ЭПИГРАФ:

Я отождествлял величие родины с величием науки.

Луи Пастер

Михаил Григорьевич прожил долгую интересную жизнь и готов был прожить по крайней мере ещё одну. Он готов был отдать все награды и звания и снова стать 18-летним юношей, у которого всё впереди, вся жизнь, которая кажется бесконечной. МГ — это целый мир, и этот мир населён множеством людей, и эти люди написали воспоминания о нём. Искусством говорить о других не говоря о себе владеет не каждый. Они рассказали о нём, о себе, о Дубне. Те, кто оценивал МГ позитивно, сообщали ему какую-то свою черту. В психологии это называется проекцией.

В. П. Зрелов: "В моей памяти Михаил Григорьевич Мещеряков остался как незаурядная личность, талантливый русский самородок — учёный, сумевший в труднейших послевоенных условиях, "ab avo" — буквально с яйца, на пустом месте, в глухом заброшенном крае всего за два года построить и запустить крупнейший в мире ускоритель протонов на энергию в 480 МэВ, основать лабораторию, ставшую "alma-mater" ОИЯИ, впоследствии крупнейшего в Европе научного центра, создать научный коллектив, который на этом ускорителе выполнил обширную программу научных исследований в новой области физики — физики высоких энергий элементарных частиц.

Если бы меня кто-либо спросил, как мне работалось с Михаилом Григорьевичем, я бы ответил: по совести, искренне — всяко бывало. Были и большие радости, и большие огорчения. Михаил Григорьевич был, в общем, неровный и непростой человек. Когда что-то не было сделано по его указаниям во время, мы получали нагоняи вплоть до таких изречений:

— Тогда надо ехать работать на Урал на "котлы", или заниматься сельским хозяйством!

На это, в общем, мы надолго не обижались, так как видели, как он ревностно и добросовестно служил науке, а отсюда и такая высокая требовательность и ответственность за порученное ему большое дело.

Иногда он был даже сентиментален. Помню, как-то он, приблизительно за год-полтора до его смещения с директорского поста, сказал мне:

— Валентин Петрович, пойдём посмотрим место, где будут строить новые экспериментальные мастерские.

Пришли на место, и Михаил Григорьевич, посмотрев на участок, заросший лесом, и отметки, сделанные уже строителями, сказал:

— Вот здесь. Только жаль мне вот эту берёзу!

Я с удивлением посмотрел на него, но он повторил:

— Да, действительно, жаль!".

В. П. Дмитриевский: "Его вклад в сооружение первого ускорителя Дубны и самого города Дубна останется навсегда вкладом первопроходца по созданию наукоградов нашей страны".

С. Б. Нурушев: "Он принадлежал к славной плеяде патриотов-учёных, отдавших все свои знания и талант процветанию Родины, укреплению её обороноспособности и росту её научного потенциала".

Г. П. Мещерякова: "Был ли М. Г. "сталинистом"? Конечно нет. Он был слишком умён для такого фанатизма, был крупной, не ординарной личностью, а фанатики всегда ограниченные люди. К тому же дядя достаточно часто бывал за рубежом и мог сравнивать ситуации, что он и делал. Прекрасно знал достоинства и недостатки системы, и, когда мог, умело этим пользовался. Он был, несомненно, авторитарным человеком, как все крупные организаторы науки советского периода, но главное для него всегда было дело и страна, в которой жил и которой служил. Реализовал ли себя М. Г. полостью? Конечно нет. И дело даже не в его опале, причины которой он знал — слегка не осторожное высказывание на совещании у Хрущева обычно предельно осторожного человека. Ему было интересно жить, хотелось знать как можно больше о том, "как это всё устроено". Сама скорость познания была мала для него. Ему не хватило бы и более длинной жизни".

М. Г. Мещеряков: "В суете повседневности от нас ускользают небольшие изменения из года в год, но нас удивляет совокупность перемен за несколько лет. Тем более поразительные изменения произошли за 30 лет вокруг корпусов первого советского большого ускорителя. На болотистом берегу Волги руками советских людей воздвигнут прекрасный город. И даже Волга за это время заметно переместилась вправо, подмыв в районе городского парка берег, на краю которого ещё пятнадцать лет назад была видна линия прерывчатых неглубоких окопов, наспех отрытых в первую военную осень. Но если что и осталось в Дубне от той далёкой весны 1947 г., так это ночные крики птиц на вершинах деревьев, а над ними всё те же совершенно безучастные к делам людей звёзды. Свет их всё чаще обостряет щемящую боль — она от невозможности снова пережить всё: и сопричастность к рождению этого города, и запуск первого ускорителя, и бесконечный поиск неизведанного...".

Вот и подошёл к концу рассказ о Михаиле Григорьевиче Мещерякове, основателе институтской Дубны, жёстком и добром, весёлом и мрачноватом, остроумном и мужественном человеке, который любил жизнь и посвятил её постижению Природы. Скульптор, ваявший его, не сумел ухватить что-то важное в этом человеке, характерное, сразу узнаваемое всеми, кто его знал. Может быть, он недостаточно хорошо знал материал. Да и сам материал во время сеансов вертел головой, отвлекался и вообще позировал из рук вон плохо. Долго и придирчиво изучал то, что получилось, сделал замечание насчёт ушей, потом сказал: "Ладно, пусть таким я и останусь для потомков". Мне остаётся только добавить, что этот рассказ стал возможен благодаря беседам о МГ с множеством людей, которым я искренне благодарен: И. Л. Боголюбскому, Н. Д. Дикусару, Е. Ю. Мазепе, Г. Л. Мазному, Ж. Ж. Мусульманбекову, В. И. Никитиной, В. Ф. Никитину, Н. Г. Симоновой, Г. П. Мещеряковой и многим-многим другим.

Александр Расторгуев