Путешественница во времени

— И что?

— Судя по всему, сэр Реджинальд Барнс имел знакомых среди магов и охотно прибегал к их услугам. Не знаю, действовал ли он с одобрения прочих Искателей или же по собственной инициативе, но это не важно. Важно то, что на подвале дома установлена какая-то странная магическая защита, не пропустившая нас внутрь, — Анабелл задумчиво посмотрела в окно. — Словно подвал окружен невидимой стеной.

— Значит, поездка получилась бесполезной? — известие об очередном магическом фокусе меня даже не особенно удивило, как и то, что отец мисс Барнс общался с магами. У Джека в 21-м веке тоже были свои знакомые среди магов.

— Почему? — искренне удивилась Анабелл. — Совсем наоборот. Теперь мы точно знаем, где спрятана та вещь, которую ищут Искатели и, возможно, ищут маги. Иначе зачем еще сэру Реджинальду ставить эту защиту, если не для того, чтобы что-то надежно спрятать?

Я с умным видом кивнула, мысленно восхитившись хитростью покойного баронета. А он и впрямь хорошо придумал — создать отвлекающий маневр в виде сложной магической защиты, а сам артефакт благополучно спрятать в другом месте, ведь никому и в голову не придет, что это лишь обманка, пустышка...

— В общем, мы попытаемся выяснить, что это за защита и как ее снять, — подытожила Анабелл и оторвалась от задумчивого созерцания окон дома напротив. — А ты пока сосредоточься на театре. У тебя же первое выступление через два дня... Но должна сказать, что через неделю нас пригласили на прием к Саммерсонам. Этот вечер нельзя будет пропустить... Послезавтра к нам придет портниха: у тебя очередная примерка свадебного платья. И последнее — я освобожусь через полчаса. Будем продолжать учиться танцевать кадриль.

С этими словами она вновь склонилась над колонками цифр, давая понять, что ценных указаний больше не последует и аудиенция окончена.

* * *

Я последовала ее совету и сосредоточилась на грядущем выступлении. Рассказывать о "Знаке равных" Анабелл я по-прежнему не собиралась, и меня целиком устраивало, что в ближайшее время Путешественники будут заняты в Корнуолле. Джеймс в театре больше не появлялся, и мои репетиции проходили совершенно спокойно. Но самой себе я врать не могла и честно призналась, что постоянно неосознанно вытягивала голову в сторону дверей, едва на пороге зрительного зала показывалось новое лицо. Да, с чисто рациональной точки зрения было хорошо, что Джеймс не приходил — уменьшалась опасность быть разоблаченной и всё такое... Но в то же время я мечтала снова увидеть его. Мечтала снова заговорить с ним, ощутить это небывалое волнение, снова устроить словесную пикировку...

Зато я видела Майкла — после собственной репетиции, когда спустилась по ступенькам к наемной карете, в которой меня ждала Анабелл, то увидела, как он вышел из театра вместе со своей пассией, громко над чем-то смеясь. На Маргарет было темно-красное пальто, шляпка с перьями и боа, и на фоне бледных светловолосых англичанок она смотрелась яркой экзотичной птицей, по ошибке залетевшей в голубятню. Майкл был так же идеален, как и всегда. Не пара — картинка.

Несмотря на то, что на мне были парик и вуаль, я поспешила сесть в карету. В театре я их теперь носила постоянно, и прочие актеры, хоть и посмеивались над моей эксцентричностью, но привыкли. Надевала я их по пути в театр и снимала только на обратном пути.

Оставшиеся до моего "дебюта" дни пролетели незаметно, и я даже не заметила, как пришло время переодеться в подобранное и подшитое миссис Браун платье и выйти на сцену. Волновалась, конечно, и это мягко сказано. Без устали твердила про себя, что это просто спектакль, в котором я играю определенную роль и должна играть дальше, но помогало слабо. Сердце всё равно грозило выпрыгнуть из груди, и я запоздало вспомнила, что у меня всю жизнь был страх сцены. Соберись! Не забывай, что ты лишь играешь. Если что-то пойдет не так — завтра ты просто исчезнешь из этого театра, вернешься к жизни мисс Барнс, и никто и не узнает, кто ты на самом деле. Был человек — и нету...

Время, которое я мечтала остановить, наоборот, бежало этим вечером особенно стремительно. Пролетели первые два акта, актеры за сценой уходили и возвращались. Гровер и Маргарет были на высоте — даже я, не видя их, а лишь слыша за сценой голоса, прониклась их игрой до глубины души. Но вот раздались очередные аплодисменты, и я обнаружила, что рядом со мной за кулисами стояли все актеры. Значит, начался антракт. Мои ноги словно налились свинцом, и кто-то заботливый ощутимо ткнул меня пальцем между лопаток. Кажется, это была Маргарет. Чувствуя себя еще хуже, чем на защите диссертации, я поплелась на сцену.

Дальнейшее отложилось в памяти урывками. Я выступала без объявления (это было инициативой Хогарта, который решил, что в этом случае эффект от моего выступления будет еще ярче. Даже в афише был лишь указан мой псевдоним), и помню, как в зале снова потух свет, а затем точно упала тишина — такого поворота никто из зрителей не ожидал. К счастью, я не видела лиц — газовые рожки, установленный полукругом по краю сцены, освещали меня, но затеняли весь зал, за что я была сейчас безмерно благодарна. Но я буквально кожей ощущала пространство зала, который теперь казался мне размером с Гранд-Опера в Париже, и чувствовала себя так, словно стояла на краю бездны, могла ощутить ее дыхание. Что там Ницше говорил про вглядывание в бездну, которая, в свою очередь, начнет вглядываться в тебя?..

Но затем заиграл оркестр — и это спасло меня от позорного обморока или нервного срыва. Не было такого, чтобы я забыла обо всем на свете, но я смогла отвлечься и сосредоточиться на песне. В памяти я старательно воссоздавала героиню Маргарет, пыталась прочувствовать всё то, что испытывала она, ее страдания, любовь, безысходность, и старалась передать это в собственном голосе.

Я не имела ни малейшего представления, как мне это удалось. Когда песня закончилась и оркестр замолчал, тишина рухнула на меня бетонной плитой и показалась такой оглушающей, что в ушах зазвенело. На негнущихся ногах, словно до сих пор чувствуя тяжесть этой плиты, я шагнула вперед, слегка поклонилась, и пошла назад, неестественно выпрямив спину. До спасительных кулис оставалось всего несколько шагов, и я видела, с каким огромным изумлением, растерянностью на меня смотрели Маргарет, Сара и другие. Даже Гровер выглядел так, будто его стукнули по голове. И лишь в этот момент тишина в зале пропала, сменившись нарастающим шумом. За кулисами я обессиленно рухнула на софу и наконец-то сообразила, что это было — аплодисменты.

— Энни, воды, — коротко распорядилась миссис Браун, и ее помощница скрылась с глаз.

— Отличное выступление, — одобрительно заметил МакКинли и громко икнул.

— Это было великолепно! — совершенно искренне сказала Маргарет, прислушиваясь к аплодисментам. — Такого никто не ожидал. Теперь... Кажется, теперь я знаю, как играть в заключительной сцене.

Гровер резко вскинул голову.

— Нельзя менять концепцию выступления в самый последний момент! — резко возразил он, но Маргарет лишь отмахнулась от него, как от назойливой мухи.

Вернулась девушка со стаканом, и сразу за ней вбежал Хогарт, на ходу утирая круглое лицо платком.

— Бетси, это было потрясающе! Вы покорили всех! К завтрашнему утру о вас будет говорить весь Лондон! Господа, не расходитесь сразу после спектакля! Всем шампанского!

Сара недовольно наморщила носик, но остальные актеры смотрели вполне доброжелательно. В ушах продолжало звенеть, и я залпом выпила предложенный стакан.

— Господа, готовимся! — напомнил Хогарт, и веселые разговоры между актерами стихли. Особенно довольным выглядел МакКинли, на которого часть с шампанским произвела самое благоприятное впечатление. — Через пятнадцать минут начало!

Он вышел. Я осталась сидеть, понемногу приходя в себя. Так я досидела до середины второго действия, не замечая суеты актеров за сценой, и только после этого обнаружила в себе силы подняться. Пожалуй, дожидаться окончания спектакля мне всё же не стоило — предполагалось, что сэр Перси сейчас находится в театре, но домой я явно должна была вернуться до его возвращения. Хогарт поймет, почему я не осталась на шампанское, и не обидится.

Ноги всё еще звенели, как если бы я пробежала марафон, а выпитая вода тяжело бултыхалась в желудке. Впрочем, это я переживу. Если всё и в самом деле прошло удачно, и я буду выступать снова, в следующий раз будет уже полегче...

В служебных помещениях театра сейчас было совсем пусто, хотя перед выступлением тут царил настоящий хаос. В последний момент у актрис обязательно рвались оборки на платьях, у актеров отклеивались накладные бороды и усы, реквизит ломался, и выяснялось, что заменить его нечем, у портнихи заканчивались нитки и ленты нужных цветов, газовые светильники на сцене переставали работать, механизмы, поднимавшие и опускавшие декорации, заклинивало, кто-то из актеров уходил в запой (чаще всего, тот самый МакКинли, которого Маргарет, похоже, справедливо упрекала в пьянстве), папки с нотами для музыкантов оказывались перепутаны местами, грим ложился неудачно, и черты лица выходили неестественными, гротескными. Хогарт носился туда-сюда, Маргарет закатывала очередной скандал, Гровер лениво восклицал из своей гримерной, как ему надоели бездари и идиоты, ничего не понимающие в театральном искусстве, МакКинли бодро храпел на диване, миссис Браун с помощницей сбивались с ног, рабочие торопливо чинили механизмы и освещение, дирижер Скотт ругался с музыкантами, выясняя, где чья папка с нотами, Сара кричала на девушку, укладывавшую ей волосы.

В общем, всем было весело.

Зато сейчас здесь царила такая же тишина, как в зрительном зале сразу после моего выступления. Радуясь возможности незаметно ускользнуть, я хотела отправиться на поиски помощницы миссис Браун, чтобы она помогла мне переодеться, но вместо этого вдруг столкнулась с молодым человеком, прислонившимся к стене у гримерной. Он был во фраке, и его рубашка выделялась ярким пятном на черном фоне.

— Сэр, вы заблудились? — вежливо спросила я, подумав, что это вполне мог быть очередной воздыхатель Маргарет. — Проводить вас в зал?

— Нет, я ждал вас, — он встрепенулся, заметив меня, и уставился на меня восторженным взглядом мальчишки, встретившего лицом к лицу Железного Человека или Джека Воробья. — Вы ведь мисс Бетси? Я слышал ваше пение. Это было самое прекрасное, что я когда-либо слышал!

— Б-благодарю, — ошарашенно выдавила я. Встречи с пораженным поклонником я как-то не ожидала.

— Я восхищен вами, — горячо продолжил он. — Позвольте представиться — меня зовут Артур Рассел...

А ведь я знаю, вдруг подумала я, присматриваясь повнимательнее. Ведь я уже встречала этого порывистого юношу — на музыкальном вечере у Вейлоров. Он тогда еще сбежал ото всех и читал в гостиной "Графа Монте-Кристо", и его имя почему-то показалось мне знакомым. Но меня, как и маги, он явно не узнавал.

— Мистер Рассел...

— Я готов служить вам, как рыцарь служит Прекрасной Даме! Одно ваше слово... — он всё пытался схватить меня за руки, а я старательно уворачивалась.

— Мистер Рассел... — этого пылкого молодого человека следовало привести в чувство как можно скорее.

— Возможно, вы позволите проводить вас? Сейчас уже вечер... Лондон — небезопасное место для молодой дамы...

— Мистер Рассел, довольно! — обретя твердость голоса, воскликнула я. Он послушно замолчал и теперь смотрел на меня преданно-восхищенным взглядом, которым, кажется, на меня смотрел никто и никогда. Пожалуй, только решительностью сейчас с ним можно было справиться. — Прошу вас, хватит! Я очень признательна вам за высокую оценку моего таланта, но прошу вас!.. У меня был очень тяжелый день, и я бы хотела побыть одна.

У него сделалось виноватое лицо, он опустил голову и немедленно отступил назад.

— Я умоляю вас простить меня, мисс Бетси. Я был непозволительно настойчив. Но я буду лелеять надежду на новую встречу с вами! И я бы отдал полжизни за то, чтобы вы откинули вуаль...

На этом моменте я решительно открыла дверь гримерной и заперла ее за собой на ключ. Затем прижалась к ней ухом, пытаясь расслышать, что происходит в коридоре. Артур Рассел провозгласил еще одно признание в вечной верности, а затем до меня, к счастью, донеслись удаляющиеся шаги.

Я глубоко вздохнула, а затем, не выдержав, рассмеялась. Ну и дела! Такого эффекта от этих выступлений я как-то не ожидала... И что, хотелось бы знать, будет дальше?

Уехать домой в тот вечер мне удалось без приключений — из слов Хогарта на следующий день я поняла, что поступила мудро, сбежав до окончания представления. Зато, когда я приехала в театр снова, сюрпризы посыпались один за одним.

Во-первых, мне немедленно сообщили, что все билеты на следующее представление раскуплены, а весь Лондон только и говорит, что о неизвестной певице с прекрасным голосом. Хогарту уже предлагали немаленькие суммы за то, чтобы он назвал мое настоящее имя.

Во-вторых, вся общая гримерная и полкоридора оказались заставлены корзинами и букетами цветов — так что у меня даже закружилась голова от тяжелого цветочного аромата. В большинство были вложены записки с выражением восхищения и даже предложениями познакомиться поближе. Самую огромную корзину роз — размером с меня — прислал Артур Рассел. Внутри я нашла письмо с пылким признанием в любви.

В-третьих, Хогарт, оценив всё это великолепие, объявил, что мне теперь положена персональная гримерная. В тот же день была отперта закрытая гримерная по соседству с Маргарет, и тонны цветов перекочевали туда. За процессом транспортировки Маргарет наблюдала оценивающе, директор Хогарт — с удовольствием, Гровер — презрительно, а Сара, Лилиан и Анна — с откровенной завистью.

И, в-четвертых, перебирая цветы и читая записки, я наткнулась на букет лохматых пионов. К одному из них был привязан сложенный вчетверо листок: "Как и обещал, я пришел на ваше выступление. И хотя оно длилось всего несколько минут, ради него стоило высидеть остальные три часа представления. Ваш голос действительно прекрасен, мисс Бетси. Дж. Блэквуд".

Я перечитала его несколько раз, а затем спрятало лицо в ароматных бело-розовых цветах, чувствуя, что улыбаюсь.

Глава 12

Театральная жизнь внезапно оказалась настолько увлекательной, что к концу недели я начала жалеть, что не могу переехать в театр и остаться в облике мисс Бетси насовсем, а не возвращаться постоянно в особняк Барнсов и продолжать маскарад перед кузеном и всем высшим светом. Забавно это, ведь, на самом деле, как раз на сцене я носила маску — или, точнее, вуаль — но почему-то именно жизнь актрисы казалась мне более настоящей. Может, это потому, что здесь не действовали аристократические условности и ограничения? Я могла говорить и вести себя, как хочу, и никто и не думал упрекать меня в неподобающем леди поведении. Благодаря этому именно в театре я чувствовала себя... свободной.