Георг Брюно, все еще ошарашено поглядывая в мою сторону, кланяется и уходит. Бояре вполголоса обсуждают увиденное, видимо пытаясь понять, что же все-таки случилось. Тут со скамьи поднялся боярин князь Сицкий и вопросительно глядя попытался привлечь мое внимание.

— Сказать чего хочешь, Алексей Юрьевич?

— Так это, государь... ты, что же с царицей Катериной развестись желаешь?

Так, не понял, ты что же это немецкий знаешь или еще как догадался? Князь говорит с неподдельным интересом и так наивно лупает при этом глазами, что невольно хочется улыбнуться. Интерес его, кстати, понятен — у боярина почти взрослая дочь, в которой он по слухам души не чает. А почему бы и не подразнить его?

— Не отпускает король свою сестру, — отвечаю ему со скорбным видом. — А я еще молод, мне без жены скучно.

— И то верно, — с готовностью подхватывает Сицкий, — не годится одному жить. Грех это! Надо тебе, государь новую жену подыскать.

— Да где же ее сыщешь?

— Как где? Да мало ли девиц на Руси красивых да благонравных и хорошего при том рода! Взять хоть мою Аграфену...

— Погоди, Алексей Юрьевич, — перебивает шустрого боярина Долгоруков, — на твоей Аграфене свет клином не сошелся! Есть девицы и повыше родом!

— Это что ты такое говоришь, князь Василий, — изумляется боярин, — какие такие девицы повыше Сицких родом? Уж, не про свою ли ты Марью разговор завел...

— Верно толкует Долгоруков, — кричит кто-то из задних рядов вскочивших разом думцев, — мало ли девок красных по всей Руси. Вот пусть государь смотр невест объявит, да нем будущую царицу и выберет!

Выкрик поддерживается одобрительным гулом присутствующих, но тут перекрывает стук посоха по выложенному каменной плиткой полу.

— Цыть вы, — трубно восклицает митрополит Исидор, — разгалделись точно сороки!

Шум понемногу стихает и Владыко выходит вперед, обжигая повыскакивавших вперед бояр и окольничих пронзительным взглядом. Те невольно склоняются перед местоблюстителем патриаршего престола, и настает тишина.

— Государь, — кланяется мне церковный иерарх, — правильно ли мы тебя поняли, что ты желаешь развестись со своей венчаной женой царицей Катериной Свейской?

— Владыко, — отвечаю я ему, стараясь как можно осторожнее подбирать слова, чтобы не сболтнуть лишнего, — все, что я хочу, это чтобы в моей душе, моей семье и моей стране воцарился мир! И пока моя жена, и мои дети находятся вдали от меня, нет мне покоя.

Богом клянусь, что если моя супруга, не прекословя мне более, приедет в Москву и примет святое крещение, не стану и помышлять о другой жене!

— И крест в том поцелуешь? — подозрительно глядя на меня вопрошает митрополит.

Делать нечего, быстрым шагом подхожу к Исидору и, опустившись на колено, прикладываюсь к большому наперсному кресту. Тот в ответ осеняет меня крестным знамением и, наклонившись тихонько спрашивает:

— И в Кукуй на блуд ездить перестанешь?

Едва не поперхнувшись, поднимаюсь на ноги и задумчиво смотрю на него, размышляя, как лучше ответить.

— Поверь Владыко, — так же тихо отвечаю я ему, — если Катерина Карловна приедет, то мне точно не до блуда станет.

По одухотворенному лицу митрополита точно видно, что он не слишком-то мне верит. Однако возражать он не стал и снова громко провозгласил:

— Быть посему, а мы будем смиренно молить господа, чтобы он вразумил царицу Катерину и она поскорее приехала!

Церковь, в его лице, ясно и недвусмысленно высказала свою точку зрения, но, похоже, у некоторых думцев на этот счет появились свои мысли. Князь Сицкий, очевидно, уже представил себя моим тестем и немного ошалел от открывающихся перспектив.

— Мы все государевы холопы и чтобы он не повелел, его царскую волю выполним! Однако чего ты Владыко Катерину Свейскую царицей именуешь? Ты ее не крестил, государя с ней не венчал, какая она царица!

— Тихо, князь Алексей Юрьевич, — останавливаю я его пыл, — как Владыко сказал, так и будет. Такова моя воля!

Только что снова начавшие галдеть бояре стихают и дружно кланяются, а я разворачиваюсь и ухожу, дав понять, что прения окончены. Но думцы проводив меня и рынд взглядами, остаются при своем мнении. Князь Василий Тимофеевич Долгоруков, хитро прищурившись, первым выражает его:

— Сколь годов не ехала, а теперь приедет?

Выйдя из палаты, я оборачиваюсь на идущего следом Никиту и с удивлением отмечаю его мрачный вид.

— Ты чего?

— Да так... — неопределенно отвечает он, — неожиданно как-то!

— Это верно, — хмыкаю я, — вон глянь хоть на Сицкого с Долгоруким, сам говорил, что они заодно с Лыковым воду мутят. А теперь, смотри-ка, едва не подрались, кто свою дочь мне отдаст.

— Так ты не всерьез? — изумленно смотрит на меня Вельяминов.

— Нет, конечно.

— Тьфу ты, а я уж думал... погоди, а зачем?

— Да чтобы Густава и сестрицу его немного в чувство привести, а то взяли моду умничать!

— А коли обидятся?

— А коли я обижусь?

Мой верный друг некоторое время озадачено молчит, а затем довольно хмыкает:

— Вот ты боярам нашим задачу подкинул, будут теперь думать да шушукаться между собой!

— Это, да, а ты как пошлешь людей фон Гершова кликнуть, так не сочти за труд, подойди к Романову, да скажи Ивану Никитичу, чтобы верных людей послал посмотреть, кто куда поедет и кого в гости позовет... Он, конечно, и сам должен догадаться, а все же...

— Ага, — кивает окольничий, — а только чего за Каролем посылать, когда он рядом. Сегодня от его полка караулы.

Через несколько минут Лелик уже стоял передо мной, сверкая парадными доспехами, надетыми по случаю караула в Кремле.

— Чем я могу быть вам полезен, мой кайзер? — спросил он, прижимая к груди шлем с пышным плюмажем.

— У меня есть для тебя дело, дружище.

— Счастлив служить вам, ваше величество!

— Слушай, хорош хвостом вилять, дело серьезное!

— Я слушаю, — подобрался полковник.

— Ты едешь в Мекленбург!

— Слушаюсь, а как скоро?

— Вчера! Возьмешь с собой самых верных людей, причем столько сколько нужно. Оденетесь в простые камзолы, чтобы глядя на вас никому и в голову не пришло, что вы служите мне.

— Что-то случилось?

— Да, и очень давно. Я очень крепко сел в лужу лет пять тому назад и понял это только теперь.

— Я вас не понимаю!

— Да что тут не понятного, — горько усмехнулся я, — я был уверен что самый умный, а оказалось, что и вовсе дурак. Сначала беспокоился как там в Мекленбурге дела без хозяйского пригляда, потом думал сначала тут жизнь налажу, а уж потом семью перевезу... ладно, чего уж теперь!

— Вы много трудились... — попытался возразить фон Гершов, но я его перебил.

— К черту мои труды! Слушай и по возможности не перебивай. Ты поедешь в Мекленбург, как мой законный представитель. Официальная версия — вербовать наемников, ну и поглядеть как дела. Я снабжу тебя письмами к герцогине Софии, обер-камергеру фон Радлову, бургомистру Ростока, кто бы он сейчас ни был и прочим влиятельным людям, а так же доверенностью на получение всех причитающихся мне доходов за последнее время. Именно на эти средства ты и будешь нанимать солдат. Разумеется, будет и письмо к принцессе Катарине, в котором я, помимо всего прочего, снова попрошу ее приехать, а формируемое тобой войско гарантирует безопасность этого путешествия.

— А если она не согласится? — Деловито спросил Кароль.

Вопрос был резонный. Я на секунду задумался, а затем продолжил:

— На этот случай, у тебя будет еще одно письмо. В нем я напишу, что либо она немедленно приедет вместе с детьми в Москву, либо я с ней разведусь.

— Что?!!

— Слушай дальше. Это письмо ты отдашь не раньше, чем закончишь формирование отряда.

— Вы опасаетесь противодействия?

— Скажем так: я допускаю такую возможность. Да чуть не забыл, если встретишь при дворе епископа Глюка, гони этого сукина сына в три шеи, а не уйдет, можешь даже повесить! У тебя будет соответствующий указ от моего имени. Другим указом, я назначаю тебя воспитателем своего сына, принца Карла Густава. Это понятно?

— Вполне, мой кайзер, но все же он епископ...

— Если Глюку не суждено быть повешенным, то я ничего не имею против, чтобы он утонул свалившись пьяным в канаву, или сдох от обжорства или еще чего. В конце концов, пусть просто уедет и не попадается мне на глаза.

— А если... — померанец, явно мучился, подбирая нужное слово.

— Что, если?

— Если ее королевское высочество и в этом случает откажется ехать?

— Тогда пусть ее королевское высочество, идет ко всем чертям! — хрипло выдохнул я, едва не задохнувшись от дикого приступа гнева. Затем немного успокоившись, я взял себя в руки и почти спокойно продолжил: — Впрочем, не думаю что это возможно, друг мой. Катарина разумная женщина и не сделает подобной глупости.

— Что же, будем надеется, что ничего подобного не случится.

— Ты прав, я очень надеюсь на тебя Лелик!

— Давно меня так никто не называл, — улыбнулся померанец, — да и раньше, я слышал это только от матушки, вас и...

— И твоего брата? — понял я его заминку.

— Да, ваше величество.

— Знаешь, если ненароком встретишь Болеслава... скажи, что я простил его.

— Вы добрый человек и справедливый государь, мой кайзер, — покачал головой фон Гершов, — однако лучше нам не встречаться, ибо я его не простил.

— Как знаешь. — Вздохнул я, потом помолчал немного и, повинуясь какому-то наитию, продолжил: — Послушай, если вдруг обстоятельства сложатся таким образом, что ты не сможешь сразу привезти их...

— Что тогда?

— Ты должен будешь остаться с моим сыном. Ты научишь его всему, что должен знать молодой человек его возраста и положения. Владеть оружием, верховой езде и всему прочему. Что касается образования, то в Ростокском университете есть русские студенты. Выберешь среди них лучшего. Я настаиваю, чтобы он знал русский язык, обычаи и все, что может пригодиться царевичу.

— Наверное, я не смогу взять с собой Регину Аделаиду...

— Решай сам дружище, если это не задержит тебя, можешь взять ее с собой. Можешь оставить здесь или отправить к родне в Лифляндию. Ты хочешь что-то спросить?

— Прошу прощения, но как я слышал, принц Владислав идет на вас войной. Могу ли я оставить вас в такой ситуации?

— Пустое, об этом не стоит беспокоиться.

— Вы так думаете?

— Ну, посуди сам, сейм вряд ли выделил много денег на эту войну, и большинство жолнежей и шляхтичей осаждавших Ригу отправится по домам. Хорошо если пять тысяч из них присоединится к его войску. Король Сигизмунд даст сыну тысячи четыре кварцяного войска, не более. Ну и тысяч пять он наберет в Литве... А у нас только в Смоленске восемь тысяч хорошего войска. Пусть осаждает.

— Ходкевич опытный военачальник, — покачал головой фон Гершов, — разбить его будет трудно. У вас не так много сил в Москве, чтобы быстро выступить ему навстречу.

— Давай посчитаем, — согласился я. — Что мы имеем?

— Если позволите, я начну со своего полка. Восемьсот хорошо обученных драгун, это не плохо. Есть еще русский полк, которым командует Федор Панин. Но они обучены гораздо хуже, там много новобранцев и у них просто не было времени. Но полторы тысячи драгун у вас есть. Кстати, а почему Панин до сих пор поручик?

— Недолго осталось, — усмехнулся я, — вот устроим смотр, и награжу Федьку за верную службу. — Считай дальше.

— Следующим я назвал бы полк Вельяминова. Почти две тысячи рейтар, это большая сила, хотя они не слишком хорошо обучены.

— Но-но, — добродушно заворчал стоявший до сих пор тихо Никита, — дойдет до дела, мы еще посмотрим, кто лучше обучен!

— Прости Никита Иванович, но это правда. Большинство из них как было поместной конницей, так и осталось. Они недурно вооружены, безусловно, храбры, и имеют некоторое понятие о дисциплине, но до настоящих рейтар им далеко, кроме, может быть двух-трех эскадронов. С кирасирами та же проблема, мекленбуржцы не плохи, но ваши рынды.... Но, как бы то ни было, две с половиной тысячи тяжелой кавалерии у вас есть. Лучшие из них не слишком уступят королевским гусарам, а остальные, при удаче, смогут поддержать их атаку.

— Продолжай, я слушаю.

— Теперь о пехоте. Первыми я назову полк Гротте. Они опытны и хорошо вооружены. Большинство из них нанято вами еще на родине, остальные присоединились здесь. Полторы тысячи обученных солдат, это конечно не много, но лучше чем ничего. Дальше идут стрельцы. Те, которыми командует Анисим, весьма не дурны. Я бы даже сказал, что они не уступают вашим мекленбуржцам. Остальные хуже, хотя и лучше польских гайдуков. Как бы то ни было, у вас восемь тысяч недурной пехоты.

— Ну что же, почти двенадцать тысяч хорошего войска, — согласился я, — продолжай.

— Если армия вашего величества и превосходит в чем то противника, то это, несомненно, артиллерия. Вы всегда придавали ей большое значение, и это принесло свои плоды. Несмотря на то, что значительную часть имевшихся пушек пришлось отправить для укрепления Смоленска, оставшихся с лихвой хватило для стен Кремля, Белого и Земляного городов. А ваша полевая артиллерия просто выше всяких похвал. Я иногда просто теряюсь, зачем столько легких орудий? Если не ошибаюсь, их уже больше четырех десятков.

— Ошибаешься, — спокойно возразил я, — почти шестьдесят.

— Вот-вот, — согласился Кароль, — и к ним почти две тысячи пушкарей, которые все это время усердно тренировались и исправно получали жалованье. Это чертовски дорого!

— И чертовски действенно!

— Что же, если вы не ошиблись с оценкой польских сил, то беспокоиться и вправду не о чем. Кому мне сдать полк?

— Пожалуй, фон Визену, он из Мекленбурга и солдаты его знают.

* * *

Каждый раз, возвращаясь домой, Никита Вельяминов испытывал нешуточное беспокойство. После памятного происшествия он усилил охрану, поменял сторожей и посулил холопам, что спустит с них три шкуры, если они станут покрывать Алену. Похоже, принятые меры принесли свои плоды и все же окольничий серьезно беспокоился. Впрочем, сестра, в последнее время, вела себя вполне благонравно, не давая поводов для претензий. Спешившись окольничий придирчиво осмотрел двор. Все было чисто, караульные ели его глазами, и так и не найдя к чему придраться он вошел в дом. Алена встретила его поклоном и тут же поднесла ковш с квасом. Брат с удовольствием выпил и решив, что все в порядке улыбнулся сестре.

— Все ли ладно? — примирительно спросил он.

— Слава богу, — отвечала она, так же улыбнувшись.

— Вот и хорошо, — почти успокоился Никита, — чем занималась?

— Приданое шила, — почти проворковала Алена, мгновенно насторожив брата.

— Али надумала? — удивленно спросил он, припомнив о сватовстве Буйносова.

— А чего тут думать, смотр то скоро будет?

— Какой еще смотр?

— А то, ты не ведаешь?

— Да откуда же ты все знаешь? — изумился окольничий, — ведь я не велел никого пускать...

— Слухами земля полнится, — загадочно отвечала сестра.

— Вздорные то слухи!

— Так чего ты тогда взъярился?