Дейтрос-1. Не бойся, девочка!

Ивик наложила толстую восьмиобразную повязку, закрепила конец бинта. Полюбовалась, как у неё получилось — аккуратно и плотненько. Снова натянула на эту повязку носок и ботинок, зашнуровала.

Где-то далеко впереди первые отряды уже выходили на дорогу.

— Пойдём и мы потихоньку, — сказала Ивик. Уцепившись за неё, Чен поднялся.

— Ну как, можешь ковылять? Держись за меня.

— Я сам пойду, — хмуро отказался он. Заковылял, чуть прихрамывая, рядом с Ивик.

Во главе колонны шли самые старшие, выпускники, затем первый курс, второй, и замыкал всё это дело третий. Ивик с Ченом брели по обочине, дорога здесь была накатанная, для грузовиков, а отряды один за другим обгоняли их, и это было забавно. То гремела удалая песня — у старших мальчишки забивали всё своими басами, у младших у всех голоса были одинаковые, звонко-детские. То кто-нибудь один читал молитвы по чёткам, и отряд бормотал продолжение. Одни громко хохотали, другие шагали молча.

Наконец Ивик и Чен остались одни на дороге. Идти казалось Ивик на удивление легко — наверное, потому, что не надо было спешить. Мешок и автомат, конечно, давили, но с этой тяжестью она давно сроднилась. У Чена весь груз забрали. Ивик начала замечать лес вокруг, природу — в строю не очень-то по сторонам смотришь, не до того, надо держать темп. А сейчас они будто погулять вышли.

Лес здесь совсем не такой, как дома. Дома — пышный, ярко-ядовитый, непролазно-густой, с широкими листьями, резкими запахами, свисающими лианами. Здесь — суровый и бедный. Тёмные острые верхушки елей, изумрудный мох, серые камни, неяркая листва. Хорошо здесь, только страшновато. Ивик нащупала "Дефф" в кобуре — он-то заряжен, если что. Если, например, медведи. К большой колонне они не подойдут, а на двоих могут и напасть.

Впрочем, медведи не самое худшее, их Ивик и не боялась. Подумаешь. Есть же оружие. Но Медиана везде, и хотя постоянных Врат поблизости нет, кто знает, откуда дарайцы могут внезапно появиться.

— Чен, а тебе хоть "Дефф" оставили?

— Конечно, — мальчик похлопал по кобуре на своём ремне. Ивик кивнула.

— Я так, на всякий случай. Слушай, а ты ведь тоже из северных мест родом?

— Да, я недалеко отсюда вырос. В Шире.

— Мне так непривычно здесь, — призналась Ивик, — у нас всё по-другому дома. Цветы яркие, листья широкие... небо синее.

— У нас всё похоже, — сказал Чен, — но я был на море, знаю, как там. Я бы хотел на юге пожить.

— Я тоже ездила на море, с родителями, — сказала Ивик, — на курорт. Ты тоже с родителями?

— Не. Я в оздоровительный лагерь ездил. Когда маленький был.

— Ты болел?

— Да не то чтобы... — Чен смутился, — я простывал то и дело. И астма была. До того лагеря, а потом всё прошло.

— Я тоже в детстве болела часто, — сказала Ивик, — а как прошло? Что ты там делал?

— Там... знаешь, мы там все были такие... хлюпики. Жили в палатках. Мне было пять лет, когда первый раз туда попал. Утром нас выгоняют рано, в одних трусах, а холодно так. И в воду сразу. А вода такая... это весной было. Ледяная вода. Искупались, потом по берегу бегом километр. В день четыре или пять раз окунались. В ручной мяч играли, тренировка по бегу, по прыжкам, по трайну. Походы вдоль берега раз в три дня. Готовили на кострах. В общем... первые дни я думал, что умру, ревел. Там многие ревели. А потом... как-то хорошо стало. Я туда ещё три раза ездил. И болеть перестал вообще. Ты знаешь, нас так гоняли, и в воду эту холодную запихивали, а ведь никто не простудился, ни один. Даже насморка ни у кого не было. Дома-то мама следила, чтобы я ноги не промочил, от сквозняков прятала.

— Классно, — сказала Ивик, — меня тоже в школе на оздоровительную программу записали. В группу общефизической подготовки. И холодной водой заставляли обливаться. Хотя я не так уж сильно болела.

— Я сильно, — признался Чен, — мне таблетки давали, гормоны, я от них толстый был. А после лагеря перестал принимать.

— Ты? Толстый? — Ивик взглянула на Чена, такого худенького, похожего на воробья. Он был пониже Ивик, вообще, наверное, самый маленький в сене из мальчишек. Тёмно-русые волосы мягкие и всегда чуть встрёпаны, за причёску ему часто делали замечания.

— Я потом похудел. Это от таблеток было, — объяснил Чен.

Он тоже посмотрел на Ивик, и на мгновение девочка задохнулась, разглядев глаза Чена. У него, оказывается, очень красивые глаза. Большие, серые, в тёмных ресницах. Скеро бы, наверное, сказала "как у девчонки", но Скеро просто дура. И взгляд у него такой, как будто он всё-всё понимает. Ивик поспешно отвернулась.

Вдруг ей пришло в голову, что Чен — всё-таки мальчик. Конечно, он не такой... не такой, как Верт или Марро. Или там Дэйм. Не "настоящий мужчина". Но всё равно — мальчик. И они с Ивик похожи во многом. И могли бы, наверное, дружить... Ивик слегка покраснела. Только он ведь никогда не скажет ей "давай дружить". И записочку не напишет, как вот Ашен пишут некоторые. Потому что она — некрасивая. И не настоящая женщина. И никому она не нужна... А ну их, эти мысли... Ивик сказала:

— Я тоже болела часто и не думала, что меня возьмут в гэйны. Я так удивилась...

— И я, — признался Чен. — Но, говорят, берут тех, кто что-нибудь сочиняет. Я сочинял стихи. Не настоящие, конечно. Я и не думал, что из-за них в квенсен попаду. Это всё Медиана. Сама знаешь, на Тверди мы плохие бойцы. На Тверди вон гэйн-вэлар. А мы должны в Медиане... А там фантазия нужна.

— А ты обрадовался, когда тебя взяли в квенсен?

— Я-то? Конечно.

— Я тоже обрадовалась, — сказала Ивик. Чен споткнулся, схватился за её плечо.

— Ты устал? Давай посидим немножко.

— Давай, — согласился Чен. Они уселись на камень, заросший белёсым мхом. Лес тихо шумел. Голосов больше не было слышно, только слабый шорох ветра в верхушках елей. Покой, так хорошо знакомый Ивик по родным лесам, снова сладко обволакивал сердце. Внезапно протяжный, душу раздирающий звук, похожий на полёт фугаса, раздался в лесу. Ивик невольно схватилась за кобуру.

— Это вайш, — засмеялся Чен, — ты не знаешь, что ли? Вайш, птица такая. Не бойся.

— Тьфу ты, — пробормотала Ивик.

Тот же протяжный таинственный голос мелко закудахтал: у-ху... у-ху...

— Вайш, он гадает. Вайш, скажи, сколько лет я проживу? — спросил Чен. Птица внезапно замолчала.

— Глупости, — сказала Ивик.

— Конечно, глупости, — согласился Чен, — в прошлом году как-то накудахтал мне восемьдесят шесть лет. Пошли дальше?

Часть третья

Бунт

Кто здесь есть богатый — ответь,

Как серебро превращают в медь,

Как выворачивают нутро по дороге в рай,

Как добро превращают в плеть.

Как наутро легко смотреть

На то, как изящно танцует смерть

На горячей дороге, ведущей в рай,

И даже пытается что-то петь.

О. Арефьева

Музыка прекратилась. И только теперь Дана с удивлением поняла, что у неё устали руки.

Положила скрипку и смычок на мох, встряхнула кистями, тонкими длинными пальцами.

Пока играешь, не помнишь, где ты, почему. Дана импровизировала. Это было состояние, сравнимое со сном. Так во сне бывает — что-то видишь, а что именно, неизвестно, остаётся лишь впечатление, настроение. А однажды в детстве она играла и внезапно очутилась в незнакомом месте, под серым небом, среди серых камней. Она очень испугалась тогда. Но ей было уже лет семь, и про Медиану она знала. И смогла как-то вернуться.

Потом, на комиссии, говорили, что у неё очень высокое сродство к Медиане. Уникальное. Таких, как она, — один человек на миллион.

Дана взглянула на экранчик наручного келлога — он показывал время. Ничего удивительного, что устали руки, она дольше обычного играет. Без передышки, без единой паузы. Пора домой, обедать. Моника будет ждать. Дана вдруг вспомнила, о чём она думала, пока текла музыка. О чём играла.

Скала и море. И опять она дошла до самой высокой точки отчаяния, до понимания, что так уже не будет НИКОГДА.

Слово "никогда" в её жизнь вошло, когда ей было восемь. До того Дана вообще не задумывалась о смерти.

Девочка положила скрипку в футляр, выбралась на тропинку.

Дома у Ильша и Моники упражняться нельзя. У них соседи: с одной стороны — старушка, с другой — грудной ребёнок и ещё двое малышей бывают на выходных. Они столько музыки не выдержат. Ей-то не надоедает пилить одно и то же. Пилишь, пилишь, повторяешь, пока не добьёшься гладкости, пока пальцы не запомнят все переходы, а в голове в это время скользит что-нибудь — бездумное, лёгкое состояние, словами не передать. Дана вообще редко думала словами.

Но, наверное, слушать её экзерсисы не очень приятно. Дана уходила играть в лес. Здесь она никому не мешала. И ей никто не лез под руку.

Девочка пробиралась по лесной тропинке, бесшумно, издали её невозможно было и разглядеть, в лес Дана всегда надевала рабочую форму — она удобная — и "Дефф" привешивала на пояс. Мало ли что? Тут и лиганы могут встретиться, и гигантские змеи, и курты — они безобидные, но у них бывает бешенство. Детей в лес одних не отпускали. Дану отпускали с оружием.

Она вышла на просёлочную дорогу. Музыкальное состояние вновь овладело ею — ни единой оформленной мысли в голове, лишь бродит то, что нельзя выразить словами. Одновременно Дана видела внутренним взором множество вещей. Ивик — недавно получила от неё письмо, уже хочется увидеться, скорее бы. Квенсен — и по квенсену успела соскучиться, хотя половину каникул там прожила, пока друзья отца не пригласили у них погостить. Дэйм — он часто появлялся в её мыслях. Она не знала, как относится к нему. Дэйм просто БЫЛ. У него крепкие, будто стальные руки, крупные ладони, глаза чёрные и блестящие. Он смущался сильно, когда оказывался рядом с ней. Он брат Ашен... и Ашен ей тоже не хватает. И тут Дана снова вспомнила то, что было в музыке. Скала и море.

Обидно, что об отце так мало чётких воспоминаний. Вот как его не стало — это врезалось в память во всех подробностях. Моника пришла за ней в школу утром и увела к себе. Дана у неё играла. Потом Моника сказала: "Данни, твой папа уехал". Она плакала, недоумевала — куда уехал? Почему ничего ей не сказал? Потом ей объяснили, что папа умер, что его нет. Не будет больше. Дана ещё не могла понять — если он умер, то почему его не хоронят? Похороны бывают с музыкой, торжественные, все идут на кладбище, священник служит над могилой. Потом уже ей объяснили... во дворе кто-то. Дана сначала не поверила, побежала к Монике, но та подтвердила. Да, это страшное слово — правда. Папа не просто умер. "Понимаешь, девочка, — сказала Моника, — в жизни случаются страшные вещи. Трагические ошибки". Моника считала, что это ошибка. Кто-то по ошибке решил, что папа — враг Дейтроса. Поэтому его посадили в тюрьму, а потом убили. "Расстреляли". Дана никогда не произносила мысленно этого слова, оно было ей омерзительно, как скрежет железа по стеклу.

А о папе она очень мало помнила. Но всё — хорошее. Скалу — во всех подробностях, остальное — смутно. Вроде бы они много разговаривали, гуляли. Было чудесно. Кажется, папа с ней играл в какие-то игры. А вот скала — это было на море, а уж как, почему? Они отдыхали там вместе? Или там была папина семинария, и он забрал её на каникулы?

Папа разбудил её утром, и они шли по дороге. И потом лезли на скалу. Дана пыхтела, спотыкалась, а отец страховал её сзади и поддерживал. И подбадривал: "Давай, ещё немножко! Давай, ты сможешь!"

И в конце концов вылезли наверх, на маленькую такую площадочку. В лицо дохнул ветер, пахнущий солью, во всю ширь раскинулось море, из синей воды взмывал красный, рдеющий диск солнца, и стояло зарево на полнеба. Отец положил руку Дане на плечо. И вдруг начал петь: "Славьте Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его".

И вот этот миг Дане запомнился как небывалое, невероятное счастье, и он как раз был противоположностью "никогда", он был "всегда". Теперь Дана не представляла даже, где её искать, эту скалу. И отца давно не было в живых. Но и рассвет, и море, и тепло отцовской руки, и голос его — всё осталось. Когда Дана думала об этом, ей казалось, она понимает, что такое Вечность.

Ильш и Моника — оба в касте медар. Он работал хирургом в городской больнице. Возвращался поздно. Она была переводчицей, работу всегда брала на дом, ещё преподавала триманские языки в академии. Моника знала пять языков — дарайский и четыре триманских: английский, русский, немецкий, испанский. Четверо их детей давно выросли и разъехались в разные концы. Ильш и Моника были старше отца Даны, но дружили с ним много лет.

Дане нравилось бывать у них дома. Там всё казалось неуловимо особенным. Тонкостенный чёрно-зелёный чайный сервиз, натюрморт на стене, запах как в библиотеке, в гостиной три высоких, от пола до потолка, стеллажа с книгами — половина из них на незнакомых Дане языках. Она к концу первого курса с трудом разбирала дарайские тексты, об остальных пока и речи не было. Хотя откуда Дане знать, как выглядит обычный дом и как — особенный? Своего дома у неё не было с пяти лет, с тех пор как отец перешёл в хойта, и не помнила она о доме совсем ничего. И о маме — ничего... почти. Так, что-то тёплое, щемящее. "Домом" в её понимании был вирсен, потом тоорсен, ряды аккуратно застеленных коек, вышитые руками девчонок покрывала — на каждом свой узор.

Это её не расстраивало. Она привыкла.

А может, дом и правда необычный. Таких, как Моника, ведь немного. Она умная, образованная, столько повидала. Ильш с головой уходил в свою работу, появлялся ненадолго, душой этого жилища была хозяйка. Моника в молодости бывала в Дарайе — она не распространялась, зачем. Но теперь Дана понимала недосказанное, ведь с Дарайей нет никаких отношений, торговли, дипломатических или там научных связей. Дейтрин если и может оказаться в Дарайе — то либо нелегально, либо в плену. В плену Моника, к счастью, не была. Да из плена и не возвращаются.

Моника не жила в Дарайе подолгу, не внедрялась как агент. Выполняла отдельные поручения. И на Триме ей случалось работать, и не в одной стране. Сейчас её никуда уже не посылали. Она сидела на месте и переводила триманскую художественную литературу.

— Послушай только, Дана! — говорила она, оторвавшись от компьютера. — Какой чудесный писатель! — И читала вслух кого-нибудь из тамошних авторов.

Дана с удовольствием копалась в старых альбомах фотографий, в древних книжках, частью на Старом Дейтросе ещё изданных. Однажды из нижнего отделения шкафа выскользнул яркий, глянцевый том, очень толстый, полный красочных картинок. Все надписи — по-дарайски. Дана, помучившись, разобрала заглавие: "Каталог рассылки. Фирма "Источник"".

Она полистала каталог — там были сфотографированы разные предметы, подписаны их названия и какие-то цифры. Спросила Монику, что это такое.

— А-а, это из Дарайи подарочек. Надо же, ты откопала, а я думала, что выкинула его давно. В общем-то, это нехорошая вещь, её нельзя привозить было. Это каталог, по которому они делают покупки. Ну вроде как у нас на Базе берут что-то нужное, только за деньги. Знаешь же, что такое деньги?