| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Взяв в руки гауссовку, я внимательно осмотрел ее со всех сторон. Нет, производство не американское, а какого-то Max Juncker Werke. В конце тетради с техническим описанием обнаружилось что-то вроде рекламного буклета этого предприятия, расположенного в городе Хаген, Европейский Союз. "Подлинный вызов нашему мастерству...", "уникальный опыт...", "наш вклад в звездную экспедицию...", "настоящее космическое оружие для нового космического века..." и прочие "бла-бла-бла"...
В отличие от вымершей прямой рекламы, всяческие акции, спонсорство, продакт плейсмент и прочие виды косвенного капания на мозги потребителям никуда не делись и в двадцать третьем веке. И что может быть естественнее частной оружейной фабрики, решившей изготовить специально для межзвездной экспедиции безумно дорогие, но понтовые гауссовки, чтобы прославиться и получить новые заказы?! Я был уверен, что, задав вопрос, получу именно такой ответ.
Вот только задавать вопросы мне совершенно не хотелось. Находка произвела на меня самое гнетущее впечатление. Получив часть личности Константина, я не перенял у него вкус к приключениям, а меня от них навсегда отвратили кое-какие события, участником которых я вынужденно оказался в середине 90-х. И мысль о том, что в конце пути нам может повстречаться враг, в которого придется стрелять из космических гауссовок, изрядно испортила мне настроение.
Все это произошло позавчера, первого ноября. А вчерашний день начался для всех нас с новой порции тревожных новостей, имевших на этот раз сугубо земное происхождение. В Эфиопии — государстве, дружественном Евразийскому Союзу, произошел государственный переворот.
Судя по всему, ситуация возникла очень острая. Информагентства передавали сюжеты об охвативших Аддис-Абебу и другие крупные города страны демонстрациях, беспорядках и уличных боях, о мощном взрыве на крупнейшей в стране водородной электростанции и диверсиях на железнодорожном транспорте. Как подчеркивали все без исключения комментаторы, за переворотом торчали уши Панафриканской Гегемонии, которая не только заявила о своей полной поддержке путчистам, но и привела в боевую готовность войска, стоящие на эфиопской границе.
Весь день Лагос, Москва, Вашингтон, Берлин, Рим и Лондон обменивались заявлениями и дипломатическими нотами, тон которых становился все более напряженным и угрожающим. На евразийской базе на острове Сокотра и на американской "Диего-Гарсия" объявили боевую тревогу. На демаркационной линии между Верхним и Нижним Египтом начались перестрелки, перешедшие в обмен артиллерийскими и ракетными ударами. Из Момбасы в океан вышла британская авианосная группа в сопровождении тучи беспилотников. Гиперзвуковые стратегические бомбардировщики прогревали моторы, космические станции на низких орбитах совершали маневры уклонения.
К вечеру британское имперское правительство выступило фактически с ультиматумом, потребовав невмешательства великих держав в события в Эфиопии. Так как к тому времени было уже точно известно, что путчисты получают обширную военную и информационную помощь от Панафриканской Гегемонии, данное заявление выглядело чистым издевательством. В ответ Грэхем Бак заявил, что Штаты и их союзники будут действовать так, как считают нужным, и намекнул, что они там парни простые, могут и шарахнуть сверху чем-нибудь тяжелым.
Это было уже не 080808. Мир на моих глазах вкатывался в большую войну, которая вполне могла стать ядерной. От этого на душе становилось тягостно и тревожно.
Да что там говорить, страшно было. Что мы увидим на Земле через три с половиной года, когда вернемся домой из космических далей? Не дай бог, это будут свежие воронки и радиоактивные развалины на месте цветущих городов! В такие минуты я был готов согласиться с тем, чтобы у землян где-то в космосе появился общий враг, лишь бы они перестали постоянно грызться между собой...
Тем тревожным вечером я буквально столкнулся в освещенном редкими лампами техническом коридоре с Дэвидом Джонсом.
— Костя?! — остановил меня Дэвид, обратившись ко мне по-русски. — Хорошо, что я тебя встретил! Ты можешь... э-э-э... посвятить мне несколько минут?
— Думаю, смогу, Дэв, — я слабо улыбнулся. — Только, пожалуйста, не о политике!
— Эта тема для тебя неприятна? — Дэвид посмотрел на меня с неожиданным подозрением.
— В данный момент — да. Терпеть не могу такие хреновые ситуации, когда все идет к чертям, а ты ничего не можешь сделать! Это я об Эфиопии, если ты не понял.
— Хреновие? Это значит — очень-очень плохие, да?! — Дэвид, в принципе, свободно говорил по-русски, но иногда проявлял незнание разговорной лексики, причем, в самых неожиданных местах. — Костя, я не буду говорить с тобой об Эфиопии. Ты прав, это очень грустно! Я хочу говорить о тебе!
— Обо мне?! — я хмуро уставился на Дэвида. — Ты думаешь, эта тема сейчас актуальна?! Если вспомнить, что у нас намечено на завтра, что-либо менять уже поздно.
— Менять?! — теперь уже удивился Дэвид. — Костя, может, уже хватит перемен?! Завтра начинается наш путь. И мы должны быть все вместе. Мы из разных стран, но все мы — земляне, мы один экипаж. У нас не должно быть тайн друг от друга!
— Возможно, — проворчал я. — Хотя, как мне видится, нас могут просто не посвящать в некоторые вопросы.
— Э-э-э... не посвящать — это не информировать, да?! Но это же и есть самое важное! Костя, скажи, что ты знаешь об инопланетянах?!
— О ком?!
В моей голове завертелся настоящий вихрь тревожных мыслей. Почему Дэвид спрашивает об этом?! Ему просто интересна эта тема или он сам что-то знает и пытается выяснить, что известно мне?! Может ли он быть посвященным в секреты американского правительства?!
— Об инопланетянах, — терпеливо повторил Дэвид. — Пришельцах из космоса. Ты сам о них говорил. Несколько раз. Рассказывал о Зоне 51, называл какие-то имена, упоминал некие события. Что тебе о них известно? Почему ты остаешь... оставляешь всех нас в неведении?!
Что называется, приплыли! Несколько секунд я просто находился в ступоре, не зная, что сказать.
— Дэв, — наконец, выдавил я из себя. — Я знаю только то, что на месте космодрома, на котором мы находимся, двести с лишним лет тому назад размещалась секретная Зона 51, вокруг которой ходили всякие слухи. Включая и те, что связаны с инопланетянами. Больше я ничего не знаю, и знать не могу! Это секреты американского правительства, Дэв! Твоего правительства, а не моего! И это у вас появились... — я осекся. Может быть, Дэвид и не был связан с американскими спецслужбами, но раскрывать перед ним подозрения Ивана Александровича, пожалуй, не стоило.
Моя заминка, увы, не осталась незамеченной.
— Я понимаю, Костя, ты не можешь говорить, — лицо Дэвида как-то отвердело, из-за чего он стал похож на профессора, распекающего нерадивого студента. — У тебя есть обязательства перед твоим правительством...
— Да нет у меня никаких обязательств! — воскликнул я. — Поверь мне, я не являюсь членом никаких тайных правительственных служб!
— О, да! Ты только добровольный помощник. Как это у вас говорят... woodpecker... дьятель?!
— Черт! Дэвид, да с чего ты это взял?! Из-за этой истории с Зоной 51?! Но ты же сам увлекаешься историей двадцатого века и должен понять...
— Понять что?! У тебя есть какие-то секреты, Костя! Ты спас Марка от террориста, но ты действовал как профи, не как космический пилот. Ты сам говорил, что инопланетяне действуют на Земле! Зона 51 — это не есть общедоступная информация. Я проверял, с нее до сих пор не снят ...э-э-э... знак секретности...
— Гриф, — машинально поправил я.
— Да, наверное. Тебе лучше знать. Мы летим с Земли к звездам. Мы не знаем, кого там встретим. Если ты знаешь больше нас, скажи! Завтра старт, мы улетим, и ты ничего не нарушишь. Это все равно останется секретом.
— Дэв! — глубоко вздохнув, я посмотрел в глаза американцу, поймав его взгляд. — Я очень убедительно тебе говорю, я не знаю ничего об инопланетянах! Мне не известно, кого мы встретим на Харе! Я могу только догадываться. И мне кажется, кто-то из наших общих знакомых... или кто-то из твоих знакомых знает об этом больше меня.
Несколько бесконечных секунд Дэвид молча сверлил меня взглядом.
— Я подумаю об этом, — наконец, произнес он бесцветным голосом. — Спасибо, Костя.
И ушел, не оборачиваясь, оставив меня в сомнениях и тревогах. Правильно ли я сделал, что намекнул ему на секреты, связанные с инопланетниками? Ведь фактически я рассказал Дэвиду о своих подозрениях насчет того, что там что-то спрятано. И что вообще вынес Дэвид из нашего разговора? О чем он теперь думает и кем меня считает?...
Эти мысли настолько занимали меня, что во время ужина я был невнимателен и рассеян больше обычного. И, безусловно, ребята — а кто там был? Кажется, Цветан с Кэнджи, Стив, Эрик, Хавьер и еще кто-то — это заметили. Хорошо, если они связали мое смятение с предстартовым мандражем, а если нет?!
После таких встрясок и в самом деле станешь ночью воевать с космическими пришельцами. Впрочем, и других причин для стресса у меня более чем достаточно. Знаете, что самое трудное для попаданца тире вселенца?! Жить той самой простой повседневной обыденной жизнью, в которой ничего особенного не происходит, но которую приходится проживать час за часом и день за днем! Заниматься тем, что раньше было для тебя совершенно чуждо, общаться с почти не знакомыми людьми, которые считают тебя своим старым приятелем, и постоянно — ежечасно, ежеминутно — контролировать себя, чтобы не сказать что-то "не то" или не поступить как-то "не так".
Это действительно очень тяжело, и поэтому так хочется что-то изменить, покинуть колею, сделать что-то свое, от себя, чтобы выйти из тени человека, за которого тебя принимают, и зажить, наконец, своей собственной, настоящей жизнью, пусть и в другом теле! И стать пилотом аэрокосмического истребителя, защищающего Землю от враждебных пришельцев из космоса, — это, согласитесь, не худший вариант!
Ладно, что-то это я совсем разошелся. Так и до срыва недалеко. Дурную голову лучше всего лечат натруженные мышцы. Соскочив с постели, я приступил к утренним упражнениям, благо, места для них хватало.
Традиционно жилые помещения на космических кораблях представляются как очень тесные и до предела заполненные необходимыми вещами. Однако у нас не было необходимости экономить каждый килограмм и каждый кубический дециметр свободного пространства. Поэтому дом, в котором нам предстояло провести ближайшие три с половиной года, был комфортным и уютным.
Моя каюта состояла из двух больших комнат. Первая из них, длинная как трамвайный вагон, на первый взгляд, напоминала кладовку — так много в ней было всяких шкафов и шкафчиков. Однако в ней легко умещались письменный стол с рабочим местом, уютный угловой диванчик, где можно удобно устроиться с книгой или виртом, бытовой блок с компактной стиральной машиной и сушилкой, а также небольшая кухонная ниша с настоящим холодильником, микроволновкой и многофункциональной печкой. У нас не было хранов и линий доставки, но зато имелся самый настоящий камбуз, в котором хозяйничал Ив Рош. Готовил француз великолепно, как настоящий повар, но, помимо этого, каждый имел возможность при желании угоститься сам или угостить друзей чем-то оригинальным, своим.
Но самым интересным, что, казалось бы, никак не соотносилось с космическим кораблем, было окно. Самое настоящее окно с легкой золотистой занавеской, за которым виднелись сочная тропическая зелень, большие яркие красно-оранжевые цветы и красногрудая птаха с блестящим бирюзовым оперением, скачущая по веткам.
Птица была, конечно, видимостью, фантомом, а вот зелень и цветы — самыми настоящими. Жилая палуба представляла собой кольцо, по внешнему краю которого находились склады, различные рабочие и хозяйственные помещения, внутренний образовывали каюты, а в центре располагалась круглая оранжерея, куда выходили все окна. Никакой живности там, естественно, не водилось, но внутри приятно пахло свежей зеленью, глаз радовали многочисленные цветы и росли плоды, приятно разнообразящие наш стол.
Занимался оранжереей биолог Брату Иванов да Силва, у которого это была основная обязанность во время полета. К слову сказать, Сергей Сухина — третий наш космонавт-исследователь, чья работа начиналась только после прибытия в систему Хары, исполнял функции завхоза, каптера и кастеляна, нес ответственность за поддержание в порядке жилой палубы, рециклинг отходов и переработку мусора.
Вторая комната в моей каюте — та, что поменьше, была спальней. Сама постель размещалась в глубокой стенной нише, внутри которой можно было задать любой режим освещенности или вообще изолировать ее от внешнего мира, задернув штору. В этой комнате также находились встроенные шкафы для белья и одежды, спортивные тренажеры и большое мягкое кресло с широченными подлокотниками, которые можно было использовать в качестве столиков, — настоящая мечта лентяя и сибарита.
В спальне тоже наличествовало окно, но на этот раз фальшивое. Изображение за ним (к слову сказать, трехмерное и очень натуральное) задавалось компьютером, который каждый день выбирал один из доброй сотни вариантов. Картинка не была статичной: за окном весь день словно шла настоящая жизнь. Вот и сейчас я видел за стеклом широкий и, по раннему времени, пустынный пляж, едва освещенный пробивающимся сквозь неплотные тучи восходящим солнцем. Низкие волны накатывали на берег, по песку бродили понурые чайки, а по самой кромке воды медленно брел высокий худой человек в полурасстегнутой рубахе и высоко закатанных штанах, несущий на плече большой сложенный мольберт. Возможно, если я снова выгляну в это окно через пару часов, то увижу, как он пишет картину, а к вечеру она будет готова.
Помимо окна, в спальне еще насчитывалось целых пять дверей. Одна вела в длинный кабинет-гостиную, вторая и третья — в душевую кабинку и санузел, четвертая, представлявшая собой запасной выход, — в техническую галерею, опоясывавшую оранжерею, а последняя, пятая — в небольшую комнатку, большую часть которой занимал массивный аппарат, напоминавший помесь солярия с древнеегипетским каменным саркофагом. Этот аппарат назывался sec, от слова "second", "второй", что означало то ли "вторую жизнь", то ли "вторую реальность". На русском он именовался как "цек", а для меня, естественно, стал цаком — без гвоздей и довольно удобным.
Чтобы воспользоваться цаком, надо было раздеться догола, натянуть на себя специальную сбрую, важной частью которой являлась сменная накладка типа памперса, и надеть шлем. После этого достаточно было забраться внутрь, и автоматика сама закрывала цак, заполняла его особым желеобразным веществом и поднимала вертикально — как ни странно, из всех человеческих чувств труднее всего было обмануть вестибулярный аппарат.
Цак создавал полноценную фантомную реальность — настолько натуральную, что ее практически невозможно было отличить от настоящей. Причем, если в кино можно было только наблюдать за разворачивающимся в виртуальном пространстве действом, то внутри цака человек становился его активным участником, получая всю соответствующую гамму ощущений.
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
