Слуги Зла

В этот раз речь Задиры показалась Инглориону понятнее, хотя он все так же похрюкивал и взвизгивал в фонетически сложных местах. Одного из них звали Красавчиком, подумал эльф более печально, чем удивленно, и этот орк был Задире товарищем. Я оказался прав. Они способны скорбеть по своим мертвым.

А я даже не знаю, как его утешить.

— Задира, — сказал Инглорион, — я сожалею. Если бы я знал некоторые вещи раньше, возможно, все пошло бы по-другому. Но судьба распорядилась так, ничего изменить нельзя...

— Что ты с ним сделал? — спросил седой Паука. — Он теперь другой. Вроде как действительно думать начал.

— Теперь у нас есть первый на свете думающий эльф, — хихикнула Крыса. — А правда, как это делается?

— Да не знаю, — сказал Паук. — Он просто купался в ручье, Клык. Я же говорил, что он не эльф — это правда. Я теперь уверен точно.

— А я не уверен, — заметил Инглорион. — Ты мне не доказал.

— Ты хотел досказать свою историю, — сказал Пырей. — Ту, помнишь, про последний бой Фирна... Про эльфийскую королеву...

— До которой ты все добраться не можешь, — усмехнулся Клык. — Тут некоторые уже от любопытства подыхают.

— Паук, что ты можешь знать о Государыне? — Инглорион мотнул головой. — Мне кажется...

— Ладно, — Паук положил на стол расколотую кость, облизал ладони и взялся за шнурок. — Если хотите, слушайте сейчас.

Орки навострили уши; Инглорион, скрывая улыбку, подумал, что к ним это обиходное выражение подходит куда больше, чем к людям — их подвижные ушные раковины и вправду настораживаются и поворачиваются на звук. Эльф не мог принимать всерьез то, что они говорили о Государыне — это нарушило бы хрупкое, только что народившееся равновесие, чудом превратившее его из пленника в почти гостя — но был морально готов слушать и понимать слова.

Инглориона по-настоящему занимало то, что Паук может сказать на эту тему. Его вообще странным образом интересовала личность Паука: время от времени этот орк вел себя на удивление разумно.

— Я, кажется, остановился на том, как кто-то из людей в рог затрубил, — сказал Паук тем временем, растянув свой шнурок в человеческую руну "давно". — Да?

— Вроде, — сказал седой Клык. — И как все люди ломанулись на звук.

— Вот-вот, — сказал Паук. — Они все побросали и понеслись туда, на меня никто не обратил внимания. Да они же, знаете, вообще не рассматривают мертвых аршей, и живых тоже не слишком... В общем, я порадовался. Думаю, они чем-то там жутко заняты, а я сейчас под шумок смоюсь с концами.

Орк замолчал, возясь с веревочкой. Инглорион, с отстраненным любопытством следивший за его руками, увидел, как Паук сбросил петлю с одного пальца на другой, и руна "давно" превратилась в "риск".

— Ну?! — Задира нетерпеливо пнул Паука в спину, а тот даже не отмахнулся.

— Я просто думаю, как сказать... я не слишком-то хорошо рассказываю, до Хорька мне далеко... Ну вот, голова у меня просто раскалывалась, и все вокруг плыло, так что я особенно быстро двигаться не мог. Полз, в общем. Но там в шатре и рядом еще валялось столько трупов, что между ними можно было хорошо укрыться, а в случае чего просто зажмуриться и замереть. Я же был весь в кровище, кто не принюхивается, точно бы спутал с мертвым, — продолжал Паук. — И я изрядно продвинулся. Там, шагах в ста восьмидесяти от шатра, был узкий такой овражек, весь заросший папоротником, будто и не овраг вовсе — я думал, сейчас доползу до него и в папоротнике отлежусь до темноты, а ночью уйду, потому что люди-то ничего вообще не разглядят ночью...

— А люди? — спросил Пырей. — Ты их видел?

— Сначала не столько видел, сколько слышал, — сказал Паук. — А потом учуял этот запах... Пахло кошмарно просто, даже сравнить не с чем. Гораздо хуже, чем любые человеческие духи воняют. Такая приторная вонища... ветром ее как раз прямо ко мне несло. И стало мне любопытно узнать, чем это так шмонит — я тогда еще не чуял этот запах никогда и здорово впечатлился.

— Пахло, как всегда эльфами пахнет? — спросил Клык.

— Вот как у него от тряпок разило, — сказал Паук и ткнул пальцем в Инглориона. — Только раз в сто сильнее.

— Как тебя только не вывернуло, — сочувственно сказала Шпилька.

— Я старался думать, что просто след разнюхиваю по воздуху, — сказал Паук. — Не хотелось обозначаться так явно. Мне потом очень худо было, но это в перелеске уже, когда я выбрался. Когда все кончилось. Я слился быстрее, чем думал. Я потом понял, что можно было даже встать и идти — люди другим занимались, меня выслеживать никого не интересовало.

— Они там нюхали эту дрянь? — спросила Крыса. — Ты что, хочешь сказать, они специально для этого туда собрались?

— Ну, отчасти, — сказал Паук. — Хотя, они нюхали, конечно. И вид у них был, как у медвежат, когда они катаются на мертвечине. Одуревший такой, шальной. Никому до меня не было дела — так что я спокойно посмотрел, чем это они так заняты. И увидел эту тварь. Лешачку.

Инглорион вздрогнул. Веревка на пальцах орка натянулась в руну "смерть".

— Откуда ты узнал, что это она? — спросил Клык.

— Люди орали "Виват, Государыня!", — сказал Паук. — Ясное дело, кому. Одна ж Государыня у нас, она, гадина из леса. Я, хоть и был полудохлый, не перепутал бы ее с человеческой королевой, скажем, или принцессой. Потому что она была ни капли не похожа на человека.

Разумеется, невозможно сравнить Государыню с человеческой женщиной, думал Инглорион, сжимая кулаки и пытаясь унять нервную дрожь. Все-таки они — Зло. Они не могут смотреть на чистый Свет. И я не могу тут оставаться, если я не предатель.

— Как этот, не похожа? — Шпилька мотнула головой в сторону эльфа.

— А разве этот не похож? — Паук осклабился. — Он же совсем как человек. Я его без одежды видел. Он человек на все сто, что бы он там о себе ни вообразил. А тут... даже описать сложно.

— Дива, — вырвалось у Инглориона, и все орки на него посмотрели.

— Дива, — неожиданно кивнул Паук. — Она сидела верхом на белесой твари... но не на лошади, не думайте. Это было не как зверь, а как... как тень зверя в мире теней. Шерсть на нем так колыхалась... туманно... башка — просто голый череп, без зубов, но с глазами, а изо лба росла такая штуковина... Не как рог у коровы, а вроде крученой пики, и тускло блестела. Костяным таким блеском...

Ничего себе, пораженно подумал Инглорион, но промолчал.

— А сама... Она была вся закутана в зеленое и серое, но не в ткань, а... — Паук обвел орков взглядом, скинув веревку с пальцев. — Я не умею описать. Оно дымно так клубилось вокруг, понимаете? А из этого дыма виднелись только голова и руки. Бледные, сероватые... Я голову не рассмотрел особенно, только помню, что глаза у нее были ярко-голубые... цвета неба зимой, в сильный мороз при солнце. Голубые и пустые. И холодные. И огромные. А пальцы длиннющие, сухие, как голая кость, но на самом деле не голая, а... простите, ребята. Совсем я не умею рассказывать. Только смотреть на это было просто жутко...

— Значит, это правда, — не выдержал Инглорион. — Откровенно говоря, я не думал, что это может оказаться правдой. Я разочарован, Паук.

— В лешачке? — спросил Паук, обернувшись к нему.

— В тебе, — сказал Инглорион, чувствуя, как в голос возвращается эльфийская надменность. — Видишь ли, в древних летописях сказано, что рабам Зла не дано видеть Перворожденных в их истинном обличье. Ваша приземленная, низменная природа не позволяет вам проникнуться Светом и Красотой, ваше жалкое сознание оставляет от светлого только страх. Ты видел не Государыню, а собственный ужас перед нею.

Орки переглядывались. Паук усмехнулся.

— Люди толпились вокруг, глядели на эту тварь, как голодные на мясо, но не приближались особенно, — сказал он, глядя на эльфа и перебирая веревочку на ощупь. — Они были совершенно ошалевшие, понимаешь? Я думаю, они бы друг друга перерезали, захоти она. Только она... ей не это было надо. Она меня не заметила, хотя могла бы — потому что очень занималась людьми. Чарами. Она их... околдовывала, мне кажется. И на меня у нее не хватило сил — слишком вокруг большая толпа была. Там вся уцелевшая армия собралась, и они все просто в истерику впали, в такой идиотский восторг... Они, наверное, совсем по-другому ее видели.

— Разумеется, они видели иначе, — сказал Инглорион. — Люди несовершенны, но они все же совершеннее вас. Им открыто чуть больше. Они, во всяком случае, не боятся сил Предвечного Добра.

— Да чтоб я сдох! — фыркнул Паук. — То... та дрянь уж точно не была никаким добром!

— Знаешь, Паук, — сказал эльф, — мне тебя почти жаль. Ты не так плох, как мог бы, и ты, я уверен, не виноват в том, что рожден рабом Мрака. Но ты просто не можешь постичь Истины. Владыка Зла заставляет тебя бояться и ненавидеть, когда рядом появляется нечто из Света...

— Ха, — Паук осклабился. — А ты?

— Что — я? — не понял Инглорион.

— Ты, значит, не из Света нечто?

Орки согласно захрюкали. Инглорион негодующе спросил:

— Почему ты так говоришь? Это же нелепо!

— Потому что тебя я мерзкой тварью не вижу. Человек как человек. И запах этот гнусный с тебя смылся.

Вокруг так развеселились, что эльф окончательно вышел из себя.

— Видишь ли, Паук, — сказал он ледяным тоном, который почему-то прибавил общей радости, — я, безусловно, не обладаю той силой Истинно Перворожденных, которая присуща Государыне. Меня огорчает то, что порождения Тьмы готовы принять меня чуть ли не за своего, но я с прискорбием сознаю свое несовершенство. Я вижу, что здесь достаточно боятся Света, чтобы...

— Дурак ты, — сказал Паук с некоторой даже грустью. — Поживем — увидим.

Эта грусть эхом отозвалась у Инглориона в душе.

— Я просто хочу вернуться в Пущу, — сказал он, резко снизив тон и глядя ему в лицо. — Отпустите меня, вам это зачтется.

Орки расфыркались, Паук толкнул его в колено, а Клык сказал:

— Не зачтется. Такие как ты, если у них в руках есть оружие, не разговаривают с аршами. А насчет лешачки... ты — человек, конечно, на тебя вся эта гнусь действует, но я свои выводы сделал.

— Хорошо же, — процедил Инглорион сквозь зубы, в кромешной досаде. — Я надеялся на ваш ум, способный понимать простые слова, и на зачатки доброй воли — и огорчен своей ошибкой. Я пленник, ладно. Я найду возможность вернуться домой, и тогда вы пожалеете о том, что не прислушались ко мне.

Он встал, ушел в тот дальний угол, где проспал предыдущую ночь, и улегся на тюфяк лицом к стене. Видеть и слышать рабов Тьмы больше не было сил. Орки еще болтали, когда Инглорион заснул.

Эльф не учел одну-единственную вещь. Сны.

Он не думал, что кошмар прошлой ночи может не только повториться, но и прогрессировать. Дикий ужас во сне показался Инглориону сбоем, ошибкой, реакцией светлого на отвратительную обстановку вокруг — но уж не долгой болезнью, которая возвращается снова и снова, как болотная лихорадка у людей. Невозможно. Подло, несправедливо!

Он проснулся в холодном поту, судорожно всхлипывая — и почти обрадовался, увидев, что Паук тоже не спит и сидит рядом. Смешно, но близость орка почему-то эльфа успокаивала. Возможно, дело было в собачьем тепле, которое Паук излучал, а может быть — в странном расположении, похожем на дружеское. Как бы там ни было, от присутствия Паука становилось полегче.

Во всяком случае, расхотелось забиться в угол и скулить побитым щенком.

— Сны? — спросил орк так, будто знал.

Инглорион свернулся, как мог, прижав колени к груди и обхватив их руками. Нет, думал он, дело не в Пауке и не в орках из его банды. Дело в Темном Властелине, чье ужасное присутствие ощущается тут всеми нервами, как только разум засыпает и перестает защищаться.

Дело во Тьме. Ведь, если подумать, то, что сейчас вспоминается пестрыми клочьями разрозненных, сбивчивых образов, не так уж и страшно само по себе. Непонятно, почему целиком это вызвало такой чудовищный ужас...

Цветущая вишня. Белая кипень, молочная пена цветов — сладкий, медовый запах. Стена из старых, теплых, потрескавшихся бревен. Обиженный детский голос: "Мама, почему Дэни не хочет дать мне котенка?!"

Инглорион проглотил неожиданные слезы. Как такая простая картинка может вызывать такую жуткую боль?! Лучше не вспоминать дальше.

Нет, вспомни.

Мама, почему Дэни... Какой прелестный ребенок, госпожа Лисс... Дэни, не дразни меня!.. Ты будешь всегда меня любить? Всегда-всегда?.. Эльф, взгляни на себя!.. Это ваш старшенький, госпожа Лисс?.. Мамочка, скажи Дэни... ЭЛЬФ, ВЗГЛЯНИ НА СЕБЯ! ЭЛЬФ, ВЗГЛЯНИ НА СЕБЯ!.. Ты будешь всегда меня любить?

Инглорион не выдержал — от режущей боли все внутри просто разрывалось на части — он кинулся вниз лицом на тюфяк, пахнущий сеном и лошадью, и разрыдался. Это тоже было неправильно, эльфы не плачут, но Инглорион, совершенно не в состоянии иначе преодолеть боль, задыхался от слез. Перед глазами все стояли те же лица, что и в первом сне, и самое худшее заключалось в том, что Инглорион по-прежнему не мог вспомнить, чьи это лица...

От слез, вроде бы, стало полегче, но не намного. Вся жизненная сила ушла без остатка, навалилась тошная слабость, а боль в груди была так сильна, что Инглорион едва дышал. Я сейчас умру, думал он. Это нельзя выдержать. Вырвать глаза, сломать спину? Что за смешное дилетантство! Ты ничего не смыслишь в пытках, Паук. Твой господин смыслит больше тебя. Я умру от этой боли — и приму смерть, как лекарство или облегчение...

— Хочешь пить? — спросил Паук.

Инглорион тяжело поднял каменные веки и еле разлепил губы:

— Хочу.

Вода. Неистребимый медный привкус. Инглориона замутило, но дышать стало чуть легче.

— Я не могу спать, — сказал он. — Мне снятся ужасные вещи. Владыка Тьмы убьет меня этими снами.

— Ты сражаешься, что ли, во сне? — спросил Паук.

Инглорион усмехнулся, несмотря на слабость и боль.

— Если бы! Все хуже, гораздо хуже... это такая пытка...

— Ты можешь сказать? — спросил Паук.

Инглорион поборол приступ желания держать его за лапу.

— Ко мне прикасалась человеческая женщина, — сказал он с омерзением. — Противная. С рябым каким-то лицом, с бесцветными глазами, рыжая... Прижималась ко мне и спрашивала, всегда ли я буду ее любить... это так отвратительно... Потом какая-то сморщенная карга меня тискала... и слюнявила... Человеческий ребенок верещал, чтобы я отдал ему котенка... А потом я видел себя в Зеркале. В нашем Лунном Зеркале, понимаешь? Только это был не я, а какой-то деревенский вахлак... белобрысый, с дурацкой ухмылочкой...

— Это воспоминания, да? — спросил Паук. — Твои человеческие воспоминания?

Слова воткнулись в грудь, как гвоздь.

— Нет, нет, нет! — крикнул Инглорион, содрогнувшись. — Не может быть! Нет! Как это могло быть со мной?!

Боль достигла предела. Перед глазами Инглориона расплылся кровавый туман — и лапа орка, протянувшаяся откуда-то издалека, показалась неожиданно надежной, будто эльф снова висел над пропастью, а Паук хотел вытащить его оттуда. На сей раз Инглорион схватился-таки за эту лапу, как за последнюю надежду.