Лунный князь: Беглец (последняя редакция)

Меня передернуло от отвращения.

— Я только предположил, что бы сделал на месте слабых. Но я не на их месте, я — темный дарэйли.

Ринхорт сел на лавку, задумчиво запустил пятерню в смоляные волосы.

— Может быть... Но вернемся к нашей цели. Доберешься ты до замка и что дальше? Сдается мне, ты подходишь к задаче не с того конца, Райтэ. Невозможно выловить и убить всех слуг Эйне. Я тебе уже говорил: среди них много стихийных, живущих вне Сферикала. И знания Гончаров не уничтожить навсегда, жрецы будут появляться снова и снова. Это вечная война. А мы не вечны. Надо взять в плен Гончара и допросить.

Я не успел ответить. В дверь постучали, Ринхорт милостиво разрешил войти, и счастливый толстяк вплыл с полным ароматной еды подносом в руках. Похоже, багровая полоса на щеке от плетки его совсем не огорчила.

— Лучшие куски окорока — вам, сьерр! — провозгласил он, ставя поднос на стол. — И вино за счет заведения. Если б не вы, и щепки бы не осталось от моего двора. А ваш золотой принес мне удачу. Эти разбойники все оплатили и сгинули, лиходеи!

— Когда успели? — поднял бровь Ринхорт.

— А... дык... когда уезжали, — хозяин прикусил язык.

Воздев глаза к потолку, рыцарь устроил сеанс ясновидения:

— Кошель, набитый золотом, ты нашел у самых ворот, когда их запирал. Ремешок оборвался.

Щеки трактирщика побагровели так, что свежий след от плетки потерялся.

— Так, сьерр Гончар. Сейчас принесу золотишко-то, все верну до монеточки. Я ведь сразу понял, что без вас не обошлось, сохранил, чтоб не потерялось. Принесу я.

— Не суетись. Можешь оставить себе.

— Благодарствую, сьерр Гончар! — трактирщик едва не распластался на полу в поклоне.

Ринхорт поморщился:

— Вино выпей сам за мое здоровье, а мне пришли с кем-нибудь кувшин молока. Только не тех двух продажных девок посылай, я брезглив. И еще нужна новая одежда для моего раба. Рубаха, штаны и куртка. И башмаки из хорошей кожи.

— Будет сделано, сьерр! — трактирщик попятился к двери, низко кланяясь, но был остановлен.

— Куда это ты? А как же выпить за мое здоровье? — прищурился Ринхорт и протянул забытый на столе кувшин.

Пухлые руки мгновенно побледневшего толстяка юркнули за спину.

— Дык, потом я, пренепременно! Дела у меня еще.

— Пей сейчас! — Ринхорт схватил его за шкирку и поднес кувшин к трясущимся губам трактирщика. — Какие могут быть дела? У тебя, кроме нас, постояльцев не осталось.

Колени человека подогнулись, глаза выкатились от ужаса, он кулем повис в крепкой руке, хрипя:

— Пощадите, сьерр Гончар! Приказали мне, не хотел я! Зелье там сонное подмешано. Заставили меня, сьерр... сказали — шкуру сдерут, сгноят всю семью, детишек... Пощадите!

Ринхорт разжал руку, и трясущаяся туша с грохотом упала, поползла к его ногам. Отпихнув причитавшего трактирщика ногой, рыцарь спросил:

— Какая тебе разница, кто сдерет с тебя шкуру? Когда они вернутся?

— Утром, после восхода. За вами и новобранцами. С подмогой придут, я слышал.

— Значит, их лагерь совсем близко?

— В десяти верстах к западу, сьерр Гончар.

— Вели конюху держать наших коней наготове. Кроме того, нам понадобится еще одна лошадь, — черные глаза сверкнули. — Еда тоже отравлена?

— Нет, сьерр, только вино!

Ринхорт, отхватив кинжалом полосу от куска мяса и подцепив его острием, протянул трактирщику:

— Ешь!

Толстяк, схватив угощение, запихал его в рот, разжевал, давясь, и проглотил.

— Видете, сьерр Гончар, чистое оно, клянусь!

Отпустив трактирщика, не помнящего себя от счастья, что остался жив, рыцарь рухнул на лавку.

— Ты был прав, Райтэ. Ну что, уйдем сейчас или дождемся утра и продолжим переговоры?

— Подождем. А лошадь еще одна тебе зачем? — полюбопытствовал я, сняв пояс с мечом и с наслаждением растянувшись на жестком топчане, прикрытом соломенным тюфяком и покрывалом из мешковины. В просторной комнате стояла еще кровать, но я же здесь вроде как раб, мне полагается быть скромным.

— Пригодится, — загадочно ухмыльнулся дарэйли. — Садись к столу, поешь.

— Я лучше лежа.

— И кто учил тебя этикету, бывший принц? — скорбно вздохнул железный рыцарь, щелчком пальцев отправляя мне медный поднос с едой. Сам же, сняв перевязь с мечом и положив его на лавку вместе со жреческим знаком, приник к окну, что-то там высматривая.

— Бывшему можно и без этикета, — парировал я, водрузив поднос на живот и разделывая кинжалом сочный кусок мяса. — А ты не присоединишься к трапезе?

— Я не голоден.

— Боишься, что окорок все-таки отравлен?

— Парами железа надышался, — хохотнул Ринхорт и решительно направился к выходу, но остановился посреди комнаты, воззрившись на плотно сколоченные дверные доски. Щеколда под его взглядом ожила и беззвучно поползла в сторону. Указательным палецем дарэйли нацелился на скобу дверной ручки и поманил ее к себе.

Дверь распахнулась. Служанка, стоявшая за ней с занесенным для стука кулачком, пискнула от неожиданности и отшатнулась, расплескав жидкость из прижатого к груди кувшина. На блузе растеклось пятно.

— Заходи, девушка, — сказал Ринхорт.

Я едва узнал тощую конопатую Щепку: перемены были разительными и не в лучшую сторону. Простое платье сменилось на юбку и блузу с низким вырезом, поверх которой был надет корсет со шнуровкой, только подчеркивавший выпирающие ключицы и худобу нескладной фигуры с распущенными русыми волосами, окутавшими плечи. Брови девушки были неумело подведены угольком, щеки подрумянены. Но на левой щеке румянец алел куда ярче, чем на правой, и явно напоминал след от пощечины. А на ресницах дрожали слезы.

Ступив несколько робких шагов внутрь комнаты, служанка споткнулась и не упала лишь потому, что Ринхорт успел ее подхватить. Объемный сверток, с трудом удерживаемый локтем девушки, выпал, а остатки молока из кувшина оказались на плаще Ринхорта.

— Простите, сьерр! — задрожал тонкий голосок и умоляюще заломились брови. — Я нечаянно, я постираю!

— Разумеется, — лицо рыцаря стало каменным. — Как твое имя?

— Ханна. Я прямо сейчас постираю. К утру высохнет, сьерр.

— Не сомневаюсь. Ты не против, если я помогу тебе... высушить? — Ринхорт, приподняв ее голову за подбородок, заглянул девушке в глаза, и мне сразу стало ясно, почему темных дарэйли в народе считают демонами-искусителями. Еще бы кто-то из девиц сопротивлялся, когда на них смотрят такими жгучими, парализующими всякие возражения очами.

— Не против, — прошептала несчастная жертва.

Уходя вместе с девицей, Ринхорт оглянулся и подмигнул, распорядившись:

— Запри дверь и никому не открывай.

Я поднял сверток, развернул: там были полотняные штаны, рубаха и стеганая куртка. Не дойдя до двери, я споткнулся на том же месте, что и служанка, и едва не въехал лбом в стену. Дьявол! Из половицы торчал толстенный гвоздь. На моих глазах, пока я потирал ушибленный палец, гвоздь втянулся в доску. Ну, Ринхорт! Убить бы этого железного шутника!

'И зачем ему приспичило сушить этот дурацкий плащ? Как будто без него не высохнет! — проворчал я про себя, заперев дверь и принимаясь за прерванную трапезу. — Все-таки он — беспечный сумасшедший! Тут за нами с одной стороны жрецы гонятся, с другой — королевская армия придет нас убивать, а ему чистенький плащ понадобился!'

В глазах сыто поплыло, а в желудке возникла немыслимая тяжесть, придавившая тело к топчану так, что и пошевелиться казалось невозможным. Кажется, я пожадничал, слопав весь окорок. Глаза слипались.

'А ведь трактирщик солгал, Райтэ!' — сонно пошевелился внутренний голос.

Отшвырнув поднос, я заставил себя встать. Шатаясь, изо всех сил удерживая сознание, не давая ему опрокинуться в сон, дополз до окна и, сломав деревянную раму, высунулся. От ночной прохлады стало полегче. Так. Что там надо делать при отравлении? Два пальца в рот? Нехорошо блевать в окно, но мне не до правил приличия. А еще кто-то говорил, что я — коварный злодей...

И воды бы, воды...

Кажется, я все-таки уснул: мне привиделось, что в лунном свете струится через двор бесконечная серебристо-черная лента.

Глава 7

Я очнулся от кошмара — опять снился предсмертный стон матери, два пронзивших ее изнутри крыла света и ледяные глаза отца, произносившего заклинание: 'Dha'einnera Laurreia'tier'rat! F'iar raiel'le l'erto Lenneri'jaa!'. Смысл слов куда-то уплывал. Я видел себя, лежащего в начертанной кровью рунной вязи. Мир вокруг вращался, как огромный гончарный круг, и звездная спираль из света и тьмы свивалась, ввинчивалась прямо в сердце, раздирая его пылающей болью.

Открыв глаза, я долго пялился в дощатый потолок и не мог сообразить, где нахожусь и почему мне так плохо. Во рту горел пожар, нутро выворачивало. И почему-то острой болью жгло шейную мышцу, словно туда вонзили раскаленную двузубую вилку.

Закашлявшись, я повернулся на бок и едва не грохнулся на пол: привык за неделю путешествия спать на голой земле.

— Осторожно! — чья-то маленькая холодная рука удержала меня за плечо, вытерла мне губы влажной тканью. Голос был женским и откуда-то знакомым.

В полутьме, подсвеченной огарком сальной свечи, стоявшей на столе, алели угольки глаз. Потом я разглядел хищные черты склоненного надо мной лица, заплетенные во множество косичек черные волосы, щекочущие мне кожу. И лишь тогда осознал, что я полностью обнажен. Покрывала поблизости не оказалось. Прикрылся рукой.

— Шойна? Что ты тут делаешь?

— Тссс, тише! — прошипела змеиная дарэйли, обнажив два острых клыка, и я заметил, что ее губы испачканы чем-то багровым. Она слизнула раздвоенным языком капельку, стекавшую по подбородку. Тихо засмеялась: — Надо же, как все удачно!

— Что тут удачного?

— Разве не удача — найти тебя одного, принц, и в таком беспомощном состоянии? Ринхорт тебя предал, променял на первую же попавшуюся шлюшку. Скажи мне спасибо, я высосала яд из твоей крови.

Ее прохладные пальчики коснулись моей шеи в том месте, где я чувствовал жгучую боль, и сразу стало легче, как будто выдернули воткнутую вилку.

— Спасибо, Шойна. Как ты тут оказалась, да еще так вовремя?

— Ничего странного. Я быстро догнала вашу милую компанию и следила издали.

— Зачем?

— За этим, — одним скользящим движением она оказалась лежащей рядом.

Если бы Ринхорт не показал мне в свое время, как дарэйли раздеваются, я был бы окончательно выбит из колеи: серебристо-черные чешуйчатые доспехи словно пошли рябью и всосались в тело Шойны.

Ее кожа разгладилась, стала матово белой и шелковистой. Меня бросило в пот, а обнаженная Шойна тихо рассмеялась грудным смехом, от которого стало еще жарче, и ее раздвоенный язычок замелькал, едва касаясь моего тела.

— Такой свеженький, такой невинный мальчик, не испорченный жрецами, — обдало мое ухо горячим шепотом. — Разве я могла упустить такую добычу? Я буду твоей первой женщиной.

'О, какая смешная добыча! Подари мне этого однокрылого уродца, папа, я хочу такую игрушку!' — вдруг долетел звонкий голосок из другого мира десятилетней давности и тут же растаял, оставив в груди щемящее эхо.

Шойна легла сверху и впилась в губы. Ее язык, проникший в рот, казалось, вынимал из меня душу. И это чувство было странно знакомым. 'Это уже было, Райтэ!' — вспомнил я, но невнятный образ той, другой, спугнуло новое ощущение — Шойна склонилась к низу моего живота, и ее губы и язык вытворяли что-то немыслимое. Не желая, чтобы все кончилось так быстро, я потянул девушку к себе, и тут же острые клыки вонзились в мое плечо, и по телу пополз холод. Я не мог пошевелиться. Дарэйли приподнялась, заглянув мне в глаза, недовольно скривила окровавленные губы:

— Ты своевольничаешь, моя добыча! Придется тебя наказать.

Дальнейшее стало медленной пыткой. Перед глазами все расплывалось, сердце лихорадочно стучало в ледяную корку неподвижного тела, а в чреслах полыхал пожар, разгоравшийся от движений Шойны до непереносимой боли и сменявшейся столь же мучительным наслаждением. Тварь! Какая же она тварь! Как же я ненавижу эту ненасытную гадину.

— Ты будешь моим дарэйлином, мой маленький принц, — шептала она. — Дарэйлин — это куда больше, чем любовник. Это заменяющий убитую половину нашей души. О-о-о!

Она замерла, закрыв глаза, из ее спины вырвалось черное и острое, как гребень огромного ерша, крыло.

— Ты подаришь мне империю, Райтэ? — улыбнулась Шойна, и ее коготь прочертил багровую полосу на моей груди. — Корона императрицы — достойный меня свадебный подарок. Как ты считаешь, Ардонский львенок?

Ее змеиные глаза ало светились. Но на мгновенье их затмили глаза другой женщины, сиявшие, как звезды. Той, за чьей спиной струились потоками лунного света два крыла.

'Ты станешь моим консортом, однокрылый, только в том случае, если сумеешь совершить нечто такое, что заткнет пасти моим зубастым лордам, — слышал я иной женский голос, бархатный и глубокий, как ночное небо. — Иначе они тебя разорвут, даже я не смогу удержать их гнев. Как насчет того, чтобы подарить мне небольшой... мир? Твой Подлунный мир в качестве свадебного подарка — вещица, вполне достойная твоей королевы. Ты подаришь мне мир, моя любимая игрушка?'

Кажется, мне крупно не везет с девушками, — осторожно вздохнул я.

Свеча совсем догорела и едва мерцала, умирая, но в комнате не стало темнее. Откуда-то брезжил слабый свет. Я с трудом скосил сухие, словно в них насыпали песок, глаза на окно: еще не рассвело. Странно.

Шойна наклонилась, заслонив подробности окружающего мира водопадом косичек, колыхавшихся, как сотни змей.

— Ты же можешь говорить, Райтэ, не притворяйся. Ты согласен стать моим дарэйлином?

— Разве тебе требуется мое согласие? — слова выдавились с трудом, и я не узнал свой хриплый голос. Горло саднило, язык распух от жажды, и смертельно хотелось раздавить женщину, оседлавшую мои чресла.

— Да или нет? — сверкнули клыки.

— Не представляю, как я в одиночку завоюю империю.

— Нам поможет Сферикал, если ты согласишься, — пальцы Шойны заскользили по моему телу, намереваясь продолжить пытку. — А ты согласишься, милый мой принц.

— Когда они поймали тебя?

— Довольно быстро. Линни удалось сбежать, а я попалась. Зря я не дала тебе вассальную клятву. Впрочем, они обещали оставить тебе относительную свободу и не сильно досаждать мне, если я стану твоей дарэйлиной.

— На каких условиях? — задыхаясь от ее ласк, спросил я. Ненасытная тварь!

— Ты вернешь захваченных дарэйли и поклянешься больше не покушаться на собственность жрецов. Ну, и отдашь им власть в восстановленной Ардонской империи, где ты формально будешь числиться императором.

— А если я не соглашусь?

Она засмеялась, качнув бедрами:

— Твоя смерть будет сладкой, мой принц. И только тогда я позову жрецов. Умереть от любви — что может быть прекраснее?

Лжет. Если бы ей приказали убить меня, она бы не стала высасывать яд. Или ей так хотелось помучить меня перед смертью? Интересно, сколько жрецов ждут ее сигнала? А там и королевские рекрутеры подоспеют, будет весело.