Metanoia

Но меня уже занимало следующее.

Член мой все еще был напряжен и требователен и потому я, уделив еще мгновение поцелуя, скорее благодарного, чем страстного, ее губам, каждому из сосков и увядающей плоти, опустился на нее, сжимая себя пальцам и направляя вглубь породившего меня лона. Я видел, как другие сыновья и двуполые ее дети удостаивались того и не считал себя хуже. В ней было сколько, тепло и влажно, но я чувствовал странную, недоверчивую опасность во всем том, тщедушную, лишившуюся былых сил и способную ныне только пугать, но никак не причинять гибель. Мне легко, со второго раза, удалось войти в нее, что несколько расстроило меня. Я полагал, это будет труднее и даже сонное, ее тело будет противодействовать мне. Но оно впустило меня так, как будто в этом не было ничего особенного. Возможно, узнав и сочтя старое знакомство поводом для того.

Стоило мне натолкнуться на ее девственную плеву, как я немедля осознал все свои ошибки и в испуге осмотрелся, пытаясь понять, как можно устранить все следы произошедшего и обвинить в обмороке солнечный удар, которого, как я полагал, никогда не может быть у подобного Золотой Матери существа. Ощутив силу, с которой мне не справиться, я запаниковал, я выскочил из ее тела, отбросил себя к изножью, прижался к его теплому гладкому дереву и едва не заплакал. Слезы собрались в моих глазах, но, глядя на красоту лежавшей передо мной, на ее ровные линии и гладкие формы, я ощутил недостойным отступить лишь по вине внутреннего чувства. Мой член снова оказался в ней, напряженный больше, чем прежде, но теперь я уже не думал об удовольствии. Оно было лишь заурядным дополнением, невыносимым атрибутом, скучным и нелепым придатком к тому великому подвигу, невероятному деянию, которое я собирался совершить.

Снова и снова, прилагая все напряжение сил я поднимал и опускал бедра, вонзаясь в неодолимую преграду, чувствуя под собой упругие и скользкие от нашего смешавшегося пота груди, но все было безуспешно и я только причинял боль самому себе. Я начинал подозревать, что существует некий трюк, секретное движение, только с помощью чьей способно преодолеть сопротивление девственности, передающееся в сокровенном шепоте сыну отцом, которого я никогда не знал уже только потому, что одарен был честью иметь в качестве родившей меня Золотую Матерь. Сокрушаясь о потере столь важного знания, недостижимого для меня теперь, ибо я сомневался, что чужой отец поведает мне его, как не отдал бы мне он наследства, я продолжал настаивать, напирать на раздражающую преграду, сжимая зубы, стискивая подушки, снова и снова, не чувствуя в ней ослабления, как будто сила ее была бесконечна, не зная заклинания для того, чтобы обмануть или отвлечь ее.

Она поддалась неожиданно для меня, возможно, уже только потому, что ей наскучило мое неумелое трепыхание. Я так и не понял, что именно и как я сделал, но мой ноющий член скользнул вглубь, прорвался, освобождаясь от болезненного столкновения и я замер в восторженном оцепенении. А затем некое странное буйство охватило меня, я разъярился и ощутил злость, какой не знал ранее, обращенную на все условности и состояния мироздания, вынудившие меня находиться в мужском теле и переживать все связанные с ним процессы, придавшие ей форму женщины со всеми особенностями ее. Все это виделось мне величайшей несправедливостью и я сражался с нею, погружая свой член в горячее влагалище своей Золотой Матери, понимая всю бессмысленность и тщетность подобной борьбы. Если не победить, то хотя бы продемонстрировать свои намерения, если не одолеть, то проявить себя как противника яростного и открытого, ненавидящего и готового к вечному сопротивлению.

Мгновение собственного оргазма оказалось неожиданным для меня. Я замер, задыхаясь и выгнувшись, соски Золотой Матери едва касались моей кожи, глаза мои закрылись, а семя мое вырывалось в нее в то время как ее собственное продолжало вытекать из меня. Удовольствие виделось мне плоским и гибким, оно извивалось волшебной мембраной, оно вбирало в себя все мои отвлеченности и опасения, усиливало их от отбрасывало ко мне дурманящим блеском, растягивало их по всей поверхности моих мечтаний, чтобы превратить трепет и волнение, тревогу и неуверенность в единое всемогущее ликование, воспользовавшись непостоянством их для подпитки взрыва, уничтожившего в одно мгновение все мое будущее, отняв его у онирофагов и заоблачных хищников.

Склонив голову, я тяжело дышал, нависая над грудью моей Золотой Матери. Осторожно я выбрался из нее и покинул ту комнату, спустился и ушел в город, а когда вернулся, она пыталась заставить меня есть фралонги, была приветлива, ласкова и весела и никогда и ничем не напомнила мне о произошедшем.

Я вышла на узкую улицу между двух стен, почти не изменившихся за пять лет. Все также облеплены были афишами, листовками и объявлениями белесые, раскаленные кирпичи, лежали в угловатой тени облепленные насекомыми мертвые ящерицы, птицы и крысы, тугим обвинением звенели похотливые трели цикад. Но не было слышно лая или смеха, отсутствовали голоса и крики и я заподозрила, что город стал еще более пустынным, что Мубразар ушел слишком далеко от тех мест, где случайные путники могли потерпеть крушение над ним, быть сбитыми его защитными системами, привлечены возможностью скрыться на его беззаконном теле. Мне доводилось встречать здесь мятежников, ставших философами и потому избежавшими кары, ученых, чьи идеи были отвержены, тем самым вынудив их обратиться на путь насилия и разбоя. Говорили, что где-то в его подвижных глубинах, в его постоянно и бесшумно меняющих очертания горах прячутся инопланетяне, отказавшиеся от своих враждебных намерений, что древние могущественные твари скрываются здесь от бывших своих последователей и все это нравилось мне. Еще до того, как я стала рыцарем, меня обучали владению оружием те, о ком я читала в книгах как о сомнительных героях войн, прошедших сотни тысяч лет назад. Именно это и было причиной того, что моя Золотая Мать отказывалась платила им сущие гроши. Убежище для всех обреченных, Мубразар был лучшим местом для того, чтобы незаметно вырастить убийцу, каким я полагал свое будущее назначение.

Дойдя до перекрестка, я услышала голоса и, прижавшись к стене, осторожно заглянула за угол.

Толстая девочка, немного старше меня, совершенно обнаженная, сиреневый шелковый шарф повязавшая вокруг необхватной шеи, стояла над опустившимся на колени перед ней мальчиком, мои ровесником, по щекам чьим текли слезы. Другая девочка, в неровно обрезанных, выцветших синих джинсах, возвышалась позади него, тонкая и презрительно ухмыляющаяся, сложившая руки на загорелой груди, немедля восхитившая меня.

Я не слышала, что они говорили, но голова мальчика опускалась все ниже и я чувствовала его отчаяние, я восторгалась низостью его проступка, позволившей ему столь превосходное унижение.

Толстуха что-то выкрикнула, но он не ответил ей и тогда она ударила его по лицу. Ее пухлая ладонь обрушилась на левую щеку мальчика и он упал, успев, впрочем, подставить правую руку, он с изумлением воззрился на нее, медленно поднимая пальцы к покрасневшей коже.

Подруга ее усмехнулась и покачала головой, в движении том изменив видимое и заметив меня, несмотря на то, что я, присев, старалась быть как можно менее заметной. Она бросила слово толстухе и та, резко повернувшись, посмотрела в мою сторону. Мгновение она покачивалась, размышляя, а затем махнула мне той самой рукой, которая только что повергла наземь несчастного преступника.

Уделив некоторое время нерешительности, понимая, что любая из них была сильнее, а одна и быстрее меня, я все же вышла к ним, держа руки сжатыми в кулаки. Я приближалась к ним и они пристально рассматривали меня, подозревая во мне все, что могло угрожать им, нарушить предполагаемую ими последовательность событий, изменить их результат.

-Ты живешь в доме ящериц? — голос толстухи был немного хриплым и визгливым одновременно, складки ее живота смущали меня и казались непристойными.

Кивнув, подозревая в том приятное для меня оскорбление моей матери и Стража, я повернула и опустила голову, посмотрела на мальчика, растерянно потиравшего щеку.

-Не обращай на него внимание. — стройная девочка подошла ко мне и положила руку на мое левое плечо. — Он такой глупый, что даже не может сделать то, что его просят.

-О чем ты просила его? — она была чуть выше меня, мне пришлось поднять голову, чтобы увидеть ее искажающие ревность глаза.

-Просила я. — прорычала толстуха, но я не перевела на нее взор. — Я здесь королева.

Так оно и должно было быть. Самая крупная и достаточно высокая, в этом возрасте она не имела никого среди своих ровесников, кто мог бы противостоять ей. Никто не смог бы справиться с ее подавляющим весом и, вдобавок ко всему, она была настолько уверена в себе, одурманена такой сияющей наглостью, что уже одно только это делало ее правление несомненным.

Я присела, глядя на мальчика, но только на одно мгновение встретились наши глаза, после чего он отвел взор. В его темные взъерошенные волосы вползли травинки и грязь, мертвые насекомые и обрывки бумаги. Он был нагим и его крошечный член, безвольным атавизмом лежал на бедре, вызывая у меня только отвращение прискорбным бессилием своим.

-Он должен был принести нам фралоны! — эти горьковатые фрукты часто бывали на нашем столе, их вяжущий, терпкий вкус казался мне неприятным, но я знала, что они содержат легкое наркотическое вещество и именно поэтому так оберегают их деревья лемуры, отгоняя от них другие семьи собратьев своих, собирая и уничтожая вредоносных гусениц и червей.

-Я не смог! Дерево слишком скользкое! — в его оправдании мне слышалась брезгливая ложь.

Толстуха схватила его за волосы и потянула наверх. У нее было так много жира, что он сложился в большие груди, влагалище терялось между волнистых бедер, а ягодицы уже стали неровными и рыхлыми.

-Раньше у тебя все получалось!..

-Там лемуры... — он всхлипнул и только тогда я заметила кровоточащие царапины на его руках. Опыт предыдущего существования позволял мне многое, я знала, как следует поступать в определенных ситуациях, обладая преимуществом, которое не должна был проявлять.

-Я могу достать их. — их жадное сомнение было понятно мне. Я даже не была одета так, чтобы забраться на дерево, но это не смущало меня.

-Точно? — стройная и более приятная мне, она развернула меня, пытливо всмотрелась в меня.

-Если ты не сможешь, я тебя накажу. — сощурив глаза, с капризной мечтательностью прошептала толстуха, воображая себе то прекрасное будущее.

-Покажите мне дерево. — я опустила на глаза солнцезащитные очки и теперь, скрывшись за этим узким черным зеркалом, чувствовала себя чуть более простой и объяснимой.

-Идем. — стройность взяла меня за руку и мы пошли по горячим улицам, разгоняя спаривающихся кошек и дерущихся черных крыс, мы остановились возле пролома в стене, оставившего разбитыми кирпичи и камни, сваленные друг на друге подобно погибшим в сражении за свободу рабам. Сквозь прореху я видела темные кусты, так плотно переплетшие свои ветви, что солнечные лучи, запутавшись в них, большей частью своей гибли, так и не достигнув земли.

Толстуха кивнула в сторону той муаровой тьмы. Дрожащими руками я стянула с себя белое платье и теперь, нагая, меньше боялась приставучих ветвей. Мальчик удивленно воззрился на меня, взор его метался между моими лицом и промежностью и по тому, как покраснел он, по его приоткрытым губам, было ясно что он никогда не видел ранее избавленной от одежд женщины или же нечасто доводилось ему наслаждаться тем зрелищем. Удивленная, я посмотрела на толстуху, чтобы убедиться в отсутствии на ней одежд, но еще когда поворачивалась моя голова, улыбка понимания уже подкупила собой желавшие быть неподвижными губы. Различие между нами было только в том, что я была красива и потому его действительно возможно было считать никогда не любовавшимся ранее обнаженной женщиной. Впрочем, в наготе моей и другая была причина и когда я, пробравшись через заросли черных папоротников на крошечную поляну перед фралоновым деревом, выпрямилась в игристом солнце, то улыбнулась и собственной правоте.

Один за другим лемуры поворачивались и замирали, увидев меня. То была не самая сильная семья и быть может, только это дерево и осталось у них. Красная шерсть их выглядела тусклой, проплешины были видны на ней, мечтательно поблескивавшими язвами инкрустированы были их тощие, изможденные тела. Каждый из них был выше и крупнее меня, но все же осторожно и с опаско й приближались они ко мне, почесываясь, гремя стальными колокольчиками на широких кожаных поясах.

Принюхиваясь, они рассматривали меня своими большими, янтарно-зелеными глазами, сотни мучительных смертей смердели между их гнилыми желтыми зубами. Выпуская и втягивая черные когти, один из них, сутулившийся пузатый самец, встал передо мной, со свистом втягивая воздух. Когда-то они могли говорить, теперь же только некоторые шаманы и колдуны обладали способностью общаться с ними.

Он протянул ко мне лапу и я с трудом сдержалась, чтобы не отступить и не отшатнуться. Мягкие горячие подушечки прикоснулись к моей груди, одна из них прижалась к левому соску и я неловко вздохнула. Двое лемуров отпрыгнули прочь, один оскалил клыки, но стоявший передо мной остался неподвижным. Он не был вожаком этой семьи — я видела сидящую под деревом толстую самку, пронзившую свое тело сотней колец, некоторые из которых не под одному приняли на себя колокольчику. Шерсть на ее надутом животе поредела, обнажив бледную кожу и темный огромный пупок. Окруженная молодыми самцами, бережно вычесывавшими ее шерсть, выбиравшими из нее паразитов и в возбуждавшем блаженстве пожиравшими их, она единственная выглядела здоровой и сильной, во взгляде ее чувствовала я злобное, терпеливое превосходство. Безразлично наблюдая за мной, она лениво терла лапкой воспаленные выпирающие, мясистые губы своего влагалища, царапала острым когтем пурпурный сосок.

Улыбаясь, стараясь двигаться как можно медленнее, я прикоснулась правой ручкой к тонкому, длинному, горячему, прямому и твердому члену лемура, выползавшему из пышных ярких волос, дотронулась до маленькой головки и он приоткрыл пасть, выпустил из нее черный язык. Глаза его сощурились, мутная жидкость выплеснулась в них, затмевая все маслянистое великолепие реальности, сосредоточивая ее в пустобрюхом удовольствии.

Сжав в кулачке его нетерпеливую плоть, я, наклонив голову, всматриваясь в него и чувствуя все возрастающую, удивительно безразличную злость, совершала скользящие движения, чувствуя все неровности и выступы, наслаждаясь подрагиванием и пульсирующим биением. Я ощущала, как становится она все более напряженной, голова моя от одного плеча обратилась к другому, я расставила ноги пошире, утверждаясь в этом состоянии. Волосы упали на глаза мои и я отбросила их, солнце на мгновение ослепило меня, найдя силы для вспышки, пронзившей ленивое затемнение. Сощурившись, я заметила, как, завороженные, лемуры подбирались все ближе ко мне, не отрывая взглядов от возбужденной плоти своего соплеменника, от моей руки, все быстрее скользящей по ней. Окружая меня, они пританцовывали, колокольчики их звенели трепетным любопытством, я видела уже гниющие раны вокруг вонзившихся в их тела колец или же в тех местах, где когда-то были они. Твердь затрепетала в моей руке, лемур сомкнул челюсти и утробно, угрожающе зарычал. Через мгновение член его дернулся, едва не вырвавшись из моей хватки и горячее семя брызнуло на мое правое бедро. Снова и снова он выплескивалось из него, стекая по моей ноге. Опустив взор, я увидела эту желтую вязкую жидкость, подобную блистающей смоле, тысячи искр вместившую в себя. Крошечные темные существа метались в ней и то не были сперматозоиды. Собираясь в лужу возле моей ступни, залив собой слипшиеся пальцы, она не желала исчезать в сухой земле, растекаясь по ней подобно предвестию смерти.