Манящая корона

Хольг ласково обнял ребенка, прильнувшего к нему:

-Спокойной ночи, дорогой. Папе пора идти, у него еще много дел...

-Подожди, папочка! Побудь со мной еще.

-Извини, сынок, не могу.

-Ну, хоть немного!

-В другой раз — обязательно, а сейчас я спешу.

-А куда ты спешишь?

-По делам, сынок, по делам, — ответил граф, осторожно разжимая кольцо детских ручонок, сомкнутое на его шее.

-К той тетеньке, которая кричала, да? А почему она кричала?

У Хольга посерело лицо, задрожали губы. Пожилая гувернантка, взглянув на графа, содрогнулась от ужаса, прижав обе ладони ко рту.

-Кто тебе рассказал об этой тетеньке, сынок? — неестественно спокойным голосом спросил Хольг, отодвигаясь от ребенка.

Если бы слуги и стражники видели своего господина в этот момент, каждый из них горячо взмолился бы богам и всем святым, прося, чтобы сын графа ничего не перепутал по малолетству и не назвал его имени.

-Никто, папочка! Я сам слышал, как она кричала.

Граф перевел взгляд на гувернантку.

-Файна?!...

-Ва... Ваше сиятельство... Это святая правда! Молодой господин гулял в саду, между казармой и мастерскими, и услышал женские крики... Даже глухой, и тот их услышал бы!

-Почему она кричала, папочка? Ей было больно? — продолжал допытываться мальчик.

Хольг стиснул кулаки, пересиливая вспышку гнева. Особенно бесило то, что нельзя было сорвать злость на гувернантке: во-первых, сын испугается и будет расстроен, во-вторых, она здесь не при чем, винить следовало самого себя. Как же он мог забыть, что мальчика перед обедом всегда выводят на прогулку!

-Это была плохая тетенька, сынок, — заговорил граф, лихорадочно подбирая нужные слова. — Очень плохая! Из-за нее нам могли причинить большое горе — и мне, и тебе...

Едва последнее слово сорвалось с его губ, как мальчик резко, будто подброшенный пружиной, выпрямился, сел, судорожно вцепившись в одеяло. В расширенных глазах ребенка застыл ужас.

-Она из тех разбойников, которые убили мамочку?!

-О боги... — не сдержавшись, чуть слышно простонала гувернантка.

Хольг готов был откусить свой язык. Пытаясь успокоить сына, он невольно разбередил едва начавшую затягиваться рану.

-Нет, нет, что ты!

-Папочка, не обманывай меня, — внезапно с недетской серьезностью сказал мальчик, глядя прямо в глаза отцу.

Невидимая ледяная рука сдавила сердце Хольга, и озноб пробежал по коже.

Сын был как две капли воды похож на покойную жену. Особенно глазами — большими, завораживающими, слегка печальными...

Когда он семь лет назад заглянул в точно такие же глаза, у него пересохло во рту и внезапно ослабли ноги. Любовь поразила его мгновенно, пронзила сердце, как стрела, выпущенная искусным лучником. И он, граф Хольг, известный на всю Империю дамский угодник, давно потерявший счет своим победам над прекрасным полом, вдруг почувствовал себя неопытным мальчишкой, ощутил неизвестную прежде робость и благоговейное смирение при виде столь безупречной, ангельской красоты.

А может быть, эта девушка и была ангелом, перевоплотившимся в человеческий облик, чтобы принести в наш грубый мир гармонию и добрые нравы?

-Разве я когда-нибудь обманывал тебя, сынок? — произнес граф, постаравшись, чтобы его голос звучал спокойно и уверенно.

Ох, как непросто это было сделать, когда внутри все дрожало, а на глаза вот-вот могли навернуться предательские слезы...

— — — — — — — — — — — — — — — — — — —

Дворецкий Ральф, покачав головой, втянул носом воздух и сморщился, поспешно зажал ладонью рот: застарелый и неистребимый запах перегара, смешанный с каким-то дешевеньким благовонием, которым стоявшие перед ним мужчины тщетно пытались замаскировать свои дурные привычки, чуть не подействовал, как рвотное. Придя в себя, он окинул помощника садовника и младшего конюха взглядом, полным плохо скрытого гнева и презрения. Те, дружно клацнув зубами и втянув головы в плечи, уставились на дворецкого со столь же плохо скрытым испугом.

-Вы, беспробудные пьянчуги, тунеядцы, лодыри!!! — загремел Ральф во всю силу легких, благо все это происходило в подвале графского особняка и соблюдать приказ о тишине было не обязательно. — Позор своих семейств и всего рода человеческого! Двуногие бараны! Опять напились, несмотря на мой строжайший запрет?!

-Так... Это... Ну... — залепетали перепуганные слуги, трясясь, как хвосты только что упомянутых животных. — Мы ж немного... Боги свидетели, в меру!

-Я вам покажу "в меру"! Я вам такое устрою, пожалеете, что вообще родились на свет божий! Думаете, если господин Ральф добрый, так на его приказы можно класть и в ус не дуть?! Говорил вам, мерзавцам, что надоело прощать, что шкуру спущу, если еще раз напьетесь? Говорил, или нет?

-Го... Говор... Говорили...

-А вы что сделали?!

-Так это... Ну, так ведь... В меру мы, в меру...

-Запорю!!! — дворецкий, топнув, затряс кулаками.

Слуги стали будто ниже ростом, мгновенно взмокнув от панического ужаса.

Допросная камера, где помимо прочего полезного инвентаря была и скамья для порки, находилась рядом, в каких-то тридцати шагах. И известие, что сегодня на этой самой скамье чуть не испустила дух провинившаяся кухарка Вейла, ныне законная жена бывшего сотника, а теперь рядового стражника Монка, с быстротой молнии облетело всю усадьбу...

Ральф, гневно сдвинув брови, умолк, стараясь прикинуть, дошла ли парочка до нужной степени испуга. Пожалуй, да...

-А теперь слушайте внимательно, бараны!

Слуги вытянулись в струнку, демонстрируя готовность слушать со всем усердием, чтобы, упаси боги, не пропустить ни словечка.

-Сейчас вы еще раз нарушите мой приказ, но уже по моему приказу, значит, это не нарушение приказа... Тьфу!!! Заговариваться из-за вас, уродов, начал! Чтоб вам пусто было, кретинам! Чтоб вам до конца жизни одну воду пить!!!

-Господин Ральф!!! — не сговариваясь, одновременно взвыли слуги, потрясенные столь ужасной, хоть и чисто теоретической, перспективой.

-Сорок семь лет уже господин Ральф! На чем я остановился?.. Ах, да... В общем, вот вам отборное, выдержанное вино из личных запасов его сиятельства, мерзавцы, душегубы, сволочи, ненасытные утробы, сатанинские отродья, дегенераты, бараньи лбы, ублюдки дубинноголовые! Держите и возблагодарите богов за такую неслыханную удачу!

Двое мужчин синхронно вздрогнули и одинаково сглотнули слюну, освежая мгновенно пересохшие горла, не в силах поверить своим ушам и глазам. Потом так же синхронно отступили на шаг, замотав головами.

-Да берите же, что уставились, как бараны на новые ворота! Берите, не то хуже будет! Лопнет терпение, проверю, что крепче: бочонок, или ваши тупые черепушки, а он увесистый! — пригрозил дворецкий, протягивая им предмет, вынесенный из кладовой комнаты на глазах слуг.

Младший конюх, дрожа и беззвучно шепча молитвы, протянул руки и осторожно, как раскаленную железку, принял небольшой дубовый бочонок.

Помощник садовника перекрестился, глядя на дворецкого с благоговейным ужасом.

-Нечего на меня так глазеть, я в здравом уме! — взорвался Ральф. — А теперь слушайте мой приказ, дикари, отцеубийцы, людоеды... Ступайте на лужайку перед черным ходом, выберите местечко поудобней, и чтобы до полуночи все выпили! Повторяю, все, до последней капли! Понятно вам, изуверы, безбожники, извращенцы?!

-П...По...Понятно... — еле выдавил помощник садовника, на лице которого огромными буквами было написано, что ему совершенно ничего не понятно.

-Господин Ральф... — плачущим голосом взмолился младший конюх, пытаясь вернуть бочонок явно свихнувшемуся дворецкому. — Может, лучше прикажете нас выпороть, а?..

-Вон!!!

Яростный вопль, многократно усиленный эхом, отразившимся от стен и свода подвала, произвел должное действие. Слуг как ветром сдуло, вместе с бочонком.

Ральф откашлялся, осторожно потирая горло. Да, пожалуй, не стоило кричать с такой силой, голосовые связки-то свои, не чужие... Но эта парочка бестолковых олухов вывела бы из себя даже святого!

Хотя их недоумение и опасение вполне понятно: он на их месте тоже попятился бы, как праведник от искушающего его демона... И с чего это вдруг, позвольте спросить, граф так расщедрился? Более чем странно, необъяснимо...

Хуже нет, когда смысл приказов господина непонятен! Это всегда нервирует и лишает покоя... В подобных случаях чувствуешь себя глупцом, недостойным быть рядом с таким великим человеком, как его сиятельство.

Вот, к примеру, почему граф приказал задержать в усадьбе святого отца, совершавшего обряд бракосочетания — яснее ясного. Чтобы не начал болтать лишнего и случайно не спугнул разбойников, у них-то всюду свои глаза и уши... Пусть посидит под "домашним арестом" до завтра, ничего страшного, ради благого дела можно взять на душу этот небольшой грех.

Конечно, священник сначала громко возмущался и требовал выпустить его, ссылаясь на прихожан, ждущих пастырского слова, и на домочадцев, которые с ума сойдут от волнения, не зная, куда подевался их муж и отец. Но граф, которому некогда было вникать в такие тонкости, быстро прервал фонтан его красноречия, коротко и убедительно объяснив, что святому отцу предоставляется выбор: провести это вынужденное заточение либо в одной из гостевых комнат особняка, либо в подвальной клетушке с железной дверью. Само собой, в первом случае ему подадут ту же пищу, которая предназначена для господского стола, и вдобавок с хорошим вином, а во втором случае придется удовольствоваться ломтем серого хлеба с кружкой воды. Отец Нор оказался человеком разумным и думал недолго...

В самом деле, когда еще простому священнику выпадет такая возможность: пожить подобно графу! Пусть всего лишь неполные сутки.

А вот теперь приказ господина абсолютно неясен, хоть плачь!

Преподнести бочонок дорогого вина в дар достойному человеку — в том ничего удивительного нет. Ему, Ральфу, господин тоже несколько раз делал подобные подарки, в знак своего особого расположения. Но он-то графский дворецкий, более того, его доверенное лицо... А эти?!

Ладно, незачем забивать голову ненужными мыслями. Графу виднее! Раз приказал, значит, так надо. Пусть пьют, ненасытные утробы, пусть хоть лопнут!

И все-таки странно, очень странно...

— — — — — — — — — — — — — — — — —

Лейб-медику Араду стоило большого труда сохранять спокойствие: настолько смешно выглядел Ригун, смущенный донельзя, растерянный и покрасневший, будто мальчишка, застигнутый за каким-то нехорошим поступком.

-Осмелюсь напомнить, я настоятельно рекомендовал... э-э-э... не допускать столь долгого воздержания, заботясь о вашем драгоценном здоровье, но вам, пресветлый Правитель, было угодно не прислушаться к моим словам. Я даже имел несчастье навлечь на себя ваш гнев...

-Ох, к чему вспоминать это! Что было, то было... Лучше скажите, что же теперь делать?

-Должен признаться: после ваших ответов, пресветлый Правитель, я уже не столь уверен в быстром и легком излечении. Знаете ли, репродуктивная функция — такая тонкая вещь...

-Репро... что? — дрожащим голосом переспросил Ригун.

Арад, героическим усилием одолевший смех, так и просившийся наружу, склонился к уху Правителя и что-то прошептал.

-А-а-ааа, вот о чем речь... Продолжайте, пожалуйста!

-Так вот, пресветлый Правитель, чем старше человек — а вы, к сожалению, уже далеко не юноша, как, впрочем, и я! — тем опаснее для этой самой функции слишком долгие перерывы. Дело может дойти даже... ну, вы понимаете...

-Святые угодники!!! — простонал Ригун, закатив глаза, полные панического ужаса.

-Ну, что вы, пресветлый Правитель, не надо отчаиваться! Скорее всего, это просто досадное стечение обстоятельств: к вышеуказанной причине добавилась усталость, нервное возбуждение... Ведь государственные заботы и хлопоты так утомительны, особенно, для человека уже не первой молодости! Если дело именно в этом, то все поправимо, надо только несколько дней принимать успокоительные и укрепляющие лекарства...

-Уф! — с нескрываемым облегчением выдохнул Правитель, утирая батистовым платком взмокшее лицо.

-Правда, с другой стороны... — скорбным голосом протянул лейб-медик.

-Что?!

-Может быть, это не просто стечение обстоятельств... Может, поражение функции приняло необратимый характер...

-О боги!!!

На Правителя было жалко смотреть. Лейб-медик внезапно ощутил острый укол совести: как можно запугивать нервного, мнительного человека?

Но отступать было некуда. Тому, кто связался с Четырьмя Семействами, выбирать не приходилось. Звание лейб-медика почетно, но жалованье вовсе не так велико, как думают многие. А он уже привык к роскоши и не сможет без нее обходиться...

Впрочем, он-то, может быть, и сумел, но Гемма — ни за что! Хвала богам, он не глуп и не тщеславен, как многие мужчины его возраста, имеющие молодых любовниц. Совершенно ясно: она будет спать с ним лишь до тех пор, пока он в состоянии щедро одаривать ее деньгами, нарядами, украшениями... Надо отдать ей должное, красотка пока ведет себя безупречно, не зарывается, лишнего не просит. Но и оскудения не потерпит, есть уровень, ниже которого опуститься нельзя, иначе Гемма очень быстро найдет другого мужчину, богаче и щедрее.

А это будет слишком тяжело вынести: он уже привык к ней. К ее глазам — бездонным, завораживающим, к ее ласкам — сводящим с ума, делающим его безвольным, послушным, готовым на все... Пусть все это фальшиво, пусть Гемма не любит его (чтобы избавиться от иллюзий, достаточно хорошенько всмотреться в зеркало) — она должна быть рядом, должна принадлежать только ему. А для этого нужны деньги, много денег!

Как тут было устоять? Тем более, человек, предложивший ему сотрудничество от имени Четырех Семейств, вроде бы не требовал ничего дурного, ничего, идущего вразрез с врачебной клятвой: только сообщать обо всем, что касается здоровья Правителя... Главы Семейств — такие же добрые подданные, такие же искренние патриоты Отечества, им не безразлична судьба Империи.

Монеты с профилем его самого важного пациента блестели так заманчиво, были так близки — только протяни руку. Он позволил себя убедить и согласился. А через некоторое время ему стал ясен смысл горькой поговорки: "коготок увяз — всей птичке пропасть"...

-Надо надеяться на лучшее, пресветлый Правитель, — голосом адвоката, утешающего приговоренного к смерти тем, что можно еще подать прошение о помиловании, сказал лейб-медик. — Я приготовлю особую микстуру, она должна помочь.

— — — — — — — — — — — — — — — — —

-Значит, разбойники придут этой ночью?

-Должны прийти, сынок, они ведь не знают, что их лазутчик оказался в плену и все рассказал. Злодеи думают, что наши люди будут спать, сморенные сонным зельем...

-И тогда они убили бы нас? Так же, как мамочку?

Голос малыша, задрожав, прервался.

Граф поспешно обнял сына, прижал к груди.

-Не бойся, дорогой. Мы сами их убьем. Они получат по заслугам!

Хольг никому не смог бы объяснить, почему вдруг открыл ребенку правду. То ли недетские слова сына: "папочка, не обманывай меня" так подействовали, то ли вспомнил, что его шестилетний малыш — будущий граф, ему предстоит соприкоснуться не только со светлыми сторонами жизни, но и с темными, не только награждать, но и карать. А если богам будет угодно, судьба вознесет его еще выше... Как бы там ни было, он сначала велел гувернантке выйти, чтобы не охала и не причитала от страха, а потом откровенно рассказал сыну о готовящемся нападении на усадьбу, умолчав лишь о вещах, запретных для ушей малолетнего наследника. Например, при каких обстоятельствах сонное зелье могло попасть в котел с похлебкой для стражников и слуг...