Легенда о свободе 1. Крылья

Ата не закричала, и не закрыла глаза: она — Ташани, смелая, мудрая Ташани... Ташани без племени.

Он посмотрел не нее глазами из льда, в глубине которых появились красные сгустки, вроде зрачков, дотронулся легко, почти с нежностью длинным ногтем до ее щеки, проводя по ней и оставляя истекающий кровью порез, и сказал голосом сладким, как шепот любимого мужчины:

— Расскажи им, что мы пробудились!

Глава 7 ЭЛИНАЭЛЬ Элинаэль Кисам — И снова используем Силу! — громкий с нотками военной строгости голос Мастера Кодонака. Он редко преподавал у первогодков, но в деле выработки у них самодисциплины равных ему нет. Еще бы! Мастер Стратег Кодонак был членом Большого Совета и Командующим Золотым Корпусом, корпусом Одаренных, имеющих боевой Дар. Тария всегда избегала использования Силы в целях войны, но Золотой Корпус — это резерв, могучее оружие на случай настоящей опасности. Мастер Кодонак был высоким — а прямая, как струна, спина делала его еще выше — худощавым, но широкоплечим, с длинными, ниже бедер волосами, отращиваемыми по обычаю Одаренных и мужчинами и женщинами после первого проявления Дара. Копна густых черных с проседью волос небрежно стянута кожаным ремешком на спине. Он двигался плавно и легко, без лишних движений. Первое, что бросалось в глаза при взгляде на лицо Кодонака — это выдающийся орлиный нос, но большие светло-карие глаза, окруженные мелкими, едва заметными морщинками, и открытая улыбка смягчали впечатление. А без улыбки, то и дело сейчас затрагивающей кончики его губ, со сдвинутыми бровями, с мечом в руке на поле боя, и с этим длинным загнутым крючком носом, он, наверное, выглядел бы зловеще. — Держим! Держим!.. Отпускаем! Элинаэль выдохнула; Дар судорожно свернулся в ней и голова закружилась. Она делала это уже пятый раз за последний час. Это был урок, обучающий справляться с отливами Силы. Настоящий Одаренный должен уметь контролировать Дар. У большинства, и в том числе у Элинаэль, уже неплохо получалось — слабость длилась теперь меньше минуты, но вот голод... Чувство голода захлестнуло ее. Казалось, что чем лучше она справляется со слабостью и чем меньше та длится, тем сильнее приходящий на смену слабости голод. Она мельком взглянула на соседей — в их глазах читалось то же желание съесть лошадь. Одного из юношей-студентов вырвало. Мастер Кодонак только хмыкнул, а вот его ассистент Мастер Бордо — постоянный учитель, полноватый, темноволосый, флегматичный человек, брезгливо скривился. — Через полчаса продолжим занятия в Саду! — скомандовал Кодонак. — А если кто не явится вовремя, тот будет все здесь мыть. Студенты одобрительно загудели, они как один подумали о кухне, куда можно было успеть за эти полчаса. Элинаэль судорожно сглотнула при мысли о свежем хлебе. — Полчаса? — услышала она удивленный голос Мастера Бордо, когда выходила. — Кухню ждут разбой и побоище! Мастер Кодонак ничего не ответил, но девушка подумала, что он сейчас улыбается. Элинаэль, легкая и шустрая, сбежала по лестнице на нижний этаж на одном дыхании и одной из первых оказалась на месте. Там действительно не ожидали внезапного набега — занятие первогодков по контролю Силы должно было закончиться только через час. А к концу этого урока обычно кухня, видевшая не одно поколение студентов, готовилась держать настоящую осаду — прятали продукты, закрывали двери, брали в руки тяжелые поварешки. Сейчас здесь ничего не подозревающие о надвигающемся бедствии повара жарили пирожки, которые пахли так, что Элинаэль не успевала сглатывать слюнки. Она быстро схватила четыре пирожка из широкой корзины на столе, запихивая один себе в рот, и выскочила в заднюю дверь еще до того, как в кухне началось настоящее сражение, которое она видела в приоткрытую створку. Студенты мгновенно опустошили корзины, некоторые изловчались выхватывать горячие пирожки прямо со сковороды; те, кому не досталось пирожков, рассыпались по кухне, заглядывая в кастрюли и под полотенца, уворачиваясь при этом от щедрых поварских оплеух. Один особо хваткий налетчик умудрился где-то выудить огромный окорок, и сейчас боролся за снедь с крепким усатым кухонным служащим не на жизнь, а на смерть — в конце концов, он прямо зубами вырвал из окорока немалый кусок мяса и скрылся, оставив усатого охать и возмущаться. Главная повариха кричала во все горло и изрекала такую отборную брань, что некоторые, заслушавшись, потеряли бдительность и упускали добычу. Студентов охаживали скалками и грозили доложить о них Ректору. Но те, даже самые совестливые и ответственные из них, ушли лишь получив хотя бы корочку хлеба — голод после этих занятий был нестерпимым. Элинаэль, поглощая на ходу добытые пирожки, стала подниматься на самый верх Академии Силы, где под куполом здания располагался зимний сад. Занятия здесь, среди экзотических растений, нравились ей больше, чем где-либо еще. Здание Академии Силы было построено в форме сужающейся кверху пирамиды из кругов-этажей. И если на первом этаже размещались сто семьдесят аудиторий и четыре зала площадью более двухсот квадратных ярдов каждый, то на последнем — был только этот Сад, по площади не превосходивший ни один из залов. На каждом этаже имелся выход на широкую террасу — крышу предыдущего яруса, огражденную по краю кованой балюстрадой. С террасы верхнего этажа открывался потрясающий вид на реку Тасию-Тар и Кружевной мост. На расположенные вокруг Академии Силы здания Пятилистника. Вдали, поверх крыш домов, можно было также увидеть Дворец Огней и Здание Совета, Башни Огней и Дворец Короля-Наместника за рекой. Не найти лучшего места, если желаешь полюбоваться Городом Семи Огней. Элинаэль могла бы проводить здесь часы и целые дни, но свободный доступ на верхний этаж в любое время имели только студенты последнего года обучения и Мастера. До первых ей было далеко, а до вторых... еще дальше. Когда истекли отведенные на перерыв полчаса, минута в минуту, заговорил Мастер Кодонак: — Ну что? Вы извлекли урок? — Из перерыва? — спросил веселый кудрявый парень по имени Мах с заднего ряда, тот самый, который отхватил кусок окорока. Сейчас он выглядел как сытый большой кот. — Напомните мне, — продолжил Кодонак, не обращая внимания на его реплику, — каково это: быть дикарями? Студенты переглянулись. — Вы брали то, что брать вам не позволялось, то, что принадлежало другим, и эти другие отдавать вам этого не хотели. Но все же отдали. Почему? — Вы о еде? — снова ответил за всех Мах. — Мы просто взяли. Мастер Кодонак кивнул: — Вы убедили поваров отдать вам это? Студенты молчали на этот раз. — Так значит, вы взяли это силой? Как дикари. Просто физической силой: ловкостью, количеством или мышцами. А почему? — Мы хотели есть... — робко попытался оправдаться невысокий с пухлыми щечками скромный юноша по имени Тико; он больше всех переживал о том, чтобы хорошо учиться. Он-то, скорее всего, не взял ничего больше сухой корки хлеба, которая и так валялась под столом, забытая всеми. — Да, Тико, ты хотел есть. И ты, Мах, хотел есть. Вы все были очень голодны. Я это знаю. Так, значит, вы применили силу против других людей, потому что хотели есть? И снова молчание в ответ. — Вот если бы в той кухне дежурил Золотой Корпус, вы взяли бы оттуда что-нибудь? — Это вряд ли... — пробормотал Мах, который уже не выглядел таким довольным. — Так, значит, вы взяли еду только потому, что люди на кухне были слабее вас? Он чуть наклонился к студентам, проверяя, все ли глаза смотрят на него, и медленно произнес, чеканя каждое слово: — Вы применили силу против тех, кто слабее вас! В этот раз молчание воцарилось воистину гробовое. — А если учесть, что вы — Одаренные, то большинство людей всегда окажутся слабее вас в чем-то. И вы сможете взять, что хотите. — Но применять так Дар против людей запрещено, — пролепетал Тико. — Да! Но не в законе дело. Ты боишься закона, потому что он сильнее тебя, Тико. Потому что если ты нарушишь закон, то за тобой придут сильные и заставят тебя покориться. А если ты окажешься сильнее закона? — Сильнее закона?.. — прошептал кто-то из задних рядов, уже не Тико и не Мах. — Да.Если ты настолько силен, что никто не может навязать тебе никакие законы? Ты сам себе закон! Что тогда? Тишина. — Отток Силы — это обратная сторона Дара. Чем сильнее Дар, тем сильнее отток. Отток — это часть Дара, неотъемлемая часть. И если вы пошли на преступление для того, чтобы удовлетворить свой голод, рожденный из применения Дара, то это значит, что ваш Дар заставил вас это сделать. А когда Дар ЗАСТАВЛЯЕТ вас делать что-либо, то он владеет вами, а не вы им! Мастер Кодонак молчал несколько минут, прохаживаясь взад и вперед. — Дар не может мыслить, Дар не может выбирать, Дар не может любить, прощать, сочувствовать. Он — это сила! А кто из вас доверил бы управление своим домом, страной или жизнью кому-то сильному, но не умеющему думать? Никто? Контроль оттока Силы позволяет вам управлять своим Даром, это как вожжи для жеребца. Вы заметили, что со слабостью вам легче справиться, чем с голодом? Слабость не выгодна Дару, вы лишаетесь возможности что-либо предпринять в таком состоянии, а Дар любит действие. Он заставляет вас восстанавливать силы как можно скорее, любым способом — отсюда голод. То, что вы должны научиться контролировать в первую очередь — это именно голод. Никакая потребность Одаренного не должна толкать его на применение Силы против того, кто слабее. Иначе мы, Одаренные, превратимся в животных, в зверей, наделенных необычайным могуществом, мы в безумии станем править всем миром и погубим его таким правлением! Элинаэль слушала, затаив дыхание. Так откровенно о Даре с ними еще не говорили. Он снова помолчал, потряхивая в задумчивости своей черной с проседью шевелюрой. — Здесь вам дают знания и умения... Вы изучаете все дисциплины, известные Тарии, но не для этого вы в Академии Силы. В Пятилистнике такие же молодые люди, только лишенные Дара, обучаются какому-либо определенному делу, десять лет они перенимают мастерство от учителей, штудируют книги, оттачивают навык. Вы же не нуждаетесь в этом. Если, к примеру, кто-либо из вас, здесь сидящих, имеет склонность Дара к владению луком, то может поразить любую цель хоть прямо сейчас, не держа до этого лук в руках, без каких-либо тренировок; то же и с музыкой, со строительством, с управлением погодой, с Даром Стихий. У каждого из вас своя Сила. Неодаренные приходят в Пятилистник, имея лишь желание стать кем-то, а выходят Мастерами. Они, как бы... сами выковывают свое оружие, в течение этих десяти лет узнают, что выковывают, как им пользоваться, какие изъяны оно имеет. Вы же приходите с готовым оружием, владение им — в ваших инстинктах (так тигр применяет зубы и когти), и то, чему вам нужно научиться — контролировать его. Мы — Одаренные, лишены этого — самому выковывать свой меч! Мы и есть — меч, и вы должны научитьсяповелевать мечом, точно знать, кого разить, а кого нет... Мастер Кодонак постукивал худощавым пальцем по длинному своему носу, собираясь с мыслями. — Очень важно, чтобы ваш Дар слушал вас, и не менее важно, чтобы вы слушали свой Дар. Вы — не рабы своей Силы, но вы есть и будете Одаренными — людьми, которых никто не сможет научить, как проявлять себя; вы должны извлечь эти умения и знания из глубины Дара. — Кому не известен Мастер Архитектор Тотиль? Он не первый, кто начал использовать Силу в строительстве, но первый, чье имя, как величайшего Архитектора, записано в истории. Когда его Дар стал прокладывать себе путь в направлении создания строений, Тотиль не находил подходящего места, чтобы возвести нечто достаточно масштабное. И Мастера Преподаватели, видя его мучения, выторговали у Совета место для его экспериментов на другом берегу Тасии-Тар, там в то время было достаточно подходящего материала — залежи камня. Тогда за рекою был пустырь, никто еще не селился на том берегу, а фермы начинались чуть дальше на север. Тотиль переправился через Тасию-Тар и сотворил первую из Башен Огней. Мастер Кодонак кивнул головой в сторону, где сквозь прозрачный купол сада можно было, даже не вставая, увидеть шпиль Башни Тотиля, стоящей на другом берегу. — Когда он сделал это, на место поспешили все неодаренные Мастера Строители, сколько их тогда было в Городе Огней. Увидев башню, а вы знаете, что там есть на что посмотреть, они принялись расспрашивать Тотиля о подробностях и тонкостях технологии: каким раствором скреплены камни, как выполнено основание и тому подобное. И они очень обиделись на Тотиля за то, что он ничего им не ответил. Тотиль же, управляемый Даром в процессе строительства, забыл даже о том, что такой башне необходимо хорошее основание. Он скреплял нескрепляемое, возводил невозводимое. Кто-то из Большого Совета заинтересовался башней и попросил Мастеров Строителей провести экспертизу — можно ли селиться в ней. Следует заметить, что в те времена Дар Строителя, а уж тем более Архитектора Силы — был большой редкостью, как сейчас Дар Огней. Поэтому неодаренные из Пятилистника, вооруженные знаниями, передаваемыми из поколения в поколение, решали все дела в Тарии, касающиеся возведения сооружений. Строители проверили все и выдали заключение: башня не пригодна для проживания и опасна для находящегося внутри нее или поблизости, так как не имеет основания, создана из непригодных материалов, ее крепления вызывают сомнения и вообще, в любой момент она может рухнуть. Еще несколько лет, Пятилистник ожидал, когда же башня рассыплется прахом, а Тотиль, смущенный их выводами, посещал занятия в Академии Естественных Наук на факультете строительства. Он прочел все книги, написанные по архитектуре и строительству, он изучил все законы природы, благодаря которым камни держатся друг на друге, и все правила, по которым действуют каменщики. И он построил здания по всем этим правилам, соблюдая все предписания: Конюшни Пятилистника! Да-да! То самое серое и неприметное прямоугольное строение за рекой. Среди студентов пробежал изумленный шепоток. — Вы не знали, что его создал Тотиль? Когда он закончил, то пришел к Мастерам Строителям и сказал, что приносит его в дар Академии в благодарность за науку и ознакомление его с естественными законами и правилами. Он также сказал, что ученые мужи могут проверить здание и убедиться, что оно полностью безопасно, имеет основание, вряд ли рухнет в ближайшее время и вообще, его вряд ли можно разрушить. Мастера Строители, конечно, проверили и убедились, что здание надежнее надежного. Они приспособили его под конюшни, из-за непрезентабельного вида. — Через много лет, когда тот же Тотиль создал Кружевной мост, и на том берегу стали селиться не самые бедные граждане, Академия пыталась снести конюшни, как не соответствующие общей композиции, но так и не смогла повредить ни одного кирпича. Так что, если, не доведи Мастер Судеб, в Тарии случится война — вы теперь знаете, где самое безопасное строение в Городе. Оно не горит и выдержит любой таран или даже удар катапульты. — По своему обычаю, Мастер Кодонак снова все перевел на тему войны. — Это было единственное здание, которое Тотиль построил по всем правилам, опираясь лишь на знания. При создании его он не позволил Дару внести что-то новое и недоступное пониманию человека, не позволил Силе действовать по вдохновению. Спустя триста лет, другой Строитель Силы, не столь изящный, но принесший не меньше пользы Тарии, следуя технологии Тотиля при построении Конюшен, создал городскую стену Города Семи Огней. Считается, что такая технология дает наибольшую прочность, но Башня Тотиля ведь тоже стоит уже восемьсот лет, не имея основания. А на Кружевной мост те, кто впервые видит его, и вовсе боятся ступать, ожидая, что он рухнет под ногами. Но ему семьсот пятьдесят лет, и он выдерживает груженые повозки и марширующие по нему отряды солдат. Зачем я говорю все это? А затем, чтобы вы поняли — Дар сам поведет вас. Вы должны будете предоставить Дару первенство при любом творении, вы должны будете отдаться ему, он выберет Путь, он даст вам понимание, как и что нужно делать; но вы, а не ваш Дар, решаете, когда и во имя чего действовать или бездействовать. Впоследствии вы сможете тщательно изучить тот предмет и ту сферу, в которой действует ваш личный Дар. Многие из наших студентов посещают время от времени занятия в Академиях Пятилистника. Книги и опыт Мастеров — к вашим услугам. Но в Академии Силы все эти десять лет вас будут учить иному — ому, чем мы занимались сегодня — контролю Силы и Дара. Мы... — Его перебило легкое покашливание вошедшего незаметно в Сад невысокого человека в синем плаще. Мастер Кодонак обернулся, прервавшись на полуслове, и, разглядев вошедшего, сразу же направился к нему. Они перекинулись парой слов, Мастер кивнул ассистенту и вышел с посланником. Учитель Бордо призвал к тишине и объявил, что занятия на сегодня закончены. Среди всезнающих студентов прошел шепоток, что Кодонака вызвали в Совет, и что Совет собрался по поводу вторжения Ары в Доржену. Мастер Бордо слышал все эти разговоры и неодобрительно косился на воспитанников, но ничего не сказал. Элинаэль не хотелось уходить из Сада. Она, как и еще несколько студентов, выпорхнула на террасу и приникла к завиткам кованого ограждения, вглядываясь вдаль — за реку Тасию-Тар, любуясь на Башни Огней, на шпиль Башни Тотиля. Остальные четырнадцать построены позже, тоже студентами Академии Силы, замысловатые, не похожие одна на другую, как деревья разных пород, но все же прекрасные, изящные, вызывающие восхищение. В Башнях никто не жил, там располагались по давнему обычаю лаборатории для студентов Академии Силы. Здесь юноши и девушки пробовали творить при помощи Силы; творить то, чего требовал их Дар. А некоторым, как когда-то Тотилю, для раскрытия Дара требовалось очень много места. Поэтому вся площадь, где как гигантские грибы беспорядочно выросли пятнадцать Башен Огней, стала огромной лабораторией. И время от времени очередной студент, будущий Архитектор Силы, возводил на площади свое строение. Когда-нибудь и она, Элинаэль, отправится туда, за реку. Хотя, может, для выбора ее Пути нужно будет гораздо большее... Обычно Дар раскрывался впервые в Одаренном не раньше пятнадцати лет. Хотя говорили, что некоторые Мастера могут разглядеть Силу в человеке еще в детстве. Узнав о Даре в себе или в ком-то из знакомых, любой должен был сообщить об этом властям. Одаренный отправлялся в столицу, чтобы начать обучение и, получив д'каж Мастера, остаться навсегда на службе у Города Семи Огней и Тарии. Те времена, когда Одаренные сотнями съезжались в Город Огней из самых отдаленных мест Тарии и окрестных стран, давно миновали. Одаренные всегда рождались редко, рождались в семьях, отмеченных однажды Даром. А Город Огней за прошедшие столетия уже собрал под свое крыло не одно поколение людей, имеющих Силу. Поэтому самый большой урожай отмеченных Даром Тария пожинала именно здесь — в столице. Бывало, что за несколько лет три-пять таковых приходили в Город Огней из провинций. В самом же городе в год обнаруживалось около шести новых будущих Мастеров Силы. Бывали и вовсе 'неурожайные' годы, когда Дар не раскрывался ни в одном тарийце... Каждые сын или дочь тех, в чьем роду был Дар, надеялись, что они унаследовали его. Но из десятков только один или два оказывались отмеченными Силой. Обучение новой группы в Академии начиналось не каждый год, а раз в несколько лет, в зависимости от того, как скоро наберется около двадцати юношей и девушек с проявившимся Даром. В группе Элинаэль было девятнадцать человек. Некоторые — например, Тико — ожидали набора уже три года. А другие, как Элинаэль, попали в Академию через несколько месяцев, после того, как в них впервые развернулся Дар. Самым младшим из них был Тоше, мрачный пятнадцатилетний юноша с раскосыми темными как ночь глазами — сын Мастера Пятилистника Гилиоса, который занимался сельским хозяйством где-то на востоке Тарии; Тоше там и родился. Старшей была Эрдал — высокая и строгая девушка двадцати двух лет. В ней Дар проявился поздно, и его проявление, как ни странно, ее мало обрадовало. Кажется, тот факт, что она является Одаренной, помешал ее личным планам — она собиралась выходить замуж. Но ее мать, Мастер Инаси, отправила ее в Академию Силы и сказала, что свадьба возможна лишь после двух-трех лет обучения. Эрдал была уроженкой Города Огней. Ее семья жила на улице Мудрых уже более пятисот лет. В жизни Эрдал все приходило с запозданием. Мастер Инаси родила ее в том возрасте, когда у Одаренных уже перестают появляться дети, несмотря на прекрасный внешний вид и даже отсутствие седины в волосах. Обучение давалось Эрдал плохо, кроме занятий по контролю Силы. Может, потому, что Дар в ней был не очень ярким и отливы — не слишком тяжелыми. Кроме Эрдал и Элинаэль в группе была еще только одна девушка. Красавица Иссима Донах, ее прапрадедушкой был сам Верховный. У Иссимы голубые огромные глаза с длинными ресницами и золотые, почти до пят прекрасные волосы. Обычно Одаренные перестают стричься, когда в них просыпается Дар. Иссима же, казалось, с самого младенчества готовилась стать Мастером Силы. Хотя, может, оно и так. Ведь если кто и умеет распознавать Дар до его раскрытия, то это Верховный. Что до самой Элинаэль, то она была сиротой — явление среди студентов Академии Силы столько же редкое, как сами Одаренные среди простых людей. У многих здесь живы не только родители, но и пра, пра... много раз прадедушки и прабабушки. Очень многие гордятся своей родовой линией. У стольких родственники есть в Совете Большом и даже в Малом! Но Элинаэль этого лишена. Ее отец имел очень сильный Дар, который сжег его. Его убил отлив Силы на третьем году обучения и никто, даже Мастера Целители не смогли его спасти. Его Даром было владение оружием. Будь он сейчас жив, наверняка служил бы в Золотом Корпусе. Сегодня же никто не помнил о нем. Говорили, что те, чей Дар связан с войной, долго не живут, и даже не потому, что могут погибнуть на поле боя. Сама Сила убивает их... Она слышала, что такой Дар требует выхода: крови и смерти, а если его нет, то человек сгорает. Нужно будет спросить у Мастера Кодонака, правда ли это. Мать Элинаэль уехала после смерти отца из Города Огней и поселилась на юге у подножия гор Фа-Нолл. Она умерла, когда Элинаэль исполнилось двенадцать... Заметив, что одногруппники ее стали расходиться, девушка с сожалением оставила Сад и отправилась в свою комнату на нижнем этаже. Спускаясь по мраморным ступеням, она услышала голос Кодонака чуть ниже на лестнице — его не вызвали в Совет, он еще в Академии: — Среди выпускников есть бойцы? — спрашивал он у кого-то. — Ни одного, Мастер Кодонак, — ответил незнакомый сухой голос. Из всех групп их наберется едва больше десятка. Кто-то тяжело с сожалением выдохнул и, кажется, выругался. — Как никогда Тарии нужны бойцы, — сказал Кодонак, — объяви Ректору Исме, чтобы всех с боевым Даром собрали в одной группе... для ускоренного обучения. — Что? — удивленно спросил второй. — Приказ Верховного. Глава 8 БОЙ Вирд Вирду было холодно. Никогда раньше он не чувствовал такого холода... хотя, нет: в тот день, когда его догнал эфф, во время его странной болезни, он вспоминал тогда еще Марза, который был родом из далекой холодной страны. Может, здесь, на перевале, и начинается та страна?.. Как могут люди жить в таком зверском холоде? Караван пересекал Сиодар через перевал Майет уже второй день. Вчера они оставили позади пограничную заставу арайцев. Чем дальше и выше в горы, тем холоднее становилось. О! Спасибо, Ого, пригодились твои штаны! Только они недостаточно теплые. Вирд сидел на камне, и чувствовал его ледяной холод, несмотря на подложенные две подушки из повозки; он был одет во всю одежду, какая у него нашлась, к тому же с головой кутался в одеяло. Рабы еще не успели разжечь костры. Все остальные южане так же, как Вирд, дрожали и кутались кто во что. Наэль насмешливо поглядывал на юношу, лениво потягивая вино из бурдюка. Ого был прав тогда, Мастер Музыкант мог пить не пьянея от рассвета до заката. Почему же в тот раз его так развезло? Гани Наэль спас ему жизнь, и даже больше — скрыл то, что произошло на самом деле; то, что убийца пришел за Вирдом, и то, что у Вирда — ошейник эффа. Он принял его за пояс, но Вирд не думал, что Мастер Наэль впоследствии не догадается: он просто не может не знать, как выглядит ошейник эффа. Если он и не сообразил этого тогда, в темноте, то позже уж точно сложил одно с другим. Вирд был благодарен и проникся к нему доверием, но всю правду рассказать еще не решался. Он поплотнее закутался в шерстяную ткань, так как морозный ветер стал пробирать до костей. — Не хочешь согреться, парень? — услышал Вирд чей-то грубоватый голос, обращенный к нему, и выглянул из складок одеяла как из норы. Это был один из охранников — Харт: широкий, как два Вирда, с разрумянившимся на холоде грубым лицом с большим носом, мясистыми губами и клочковатой бородкой. Он улыбался во все зубы, среди которых поблескивали несколько золотых. Харт держал в руке обнаженный блестящий меч, второй такой же висел у него на поясе в кожаных ножнах. Лицо Вирда вопросительно вытянулось. — Говорю, согреться не хочешь? — сказал Харт. — Я б тебе пару приемчиков показал. А то тебе крепко досталось. А будь у тебя вот это, — он потряс мечом, — может, порешил бы этого, сожри его эфф... проклятого сразу. Вирд невольно дотронулся до рубца на горле от затянувшегося пореза. После того случая охранники с уважением поглядывали на Мастера Наэля, его же ученика всячески опекали. Все думали, что Вирд бросился в атаку, защищая учителя и дав возможность Наэлю покончить с ночным гостем. Вирд нехотя стащил с себя теплое одеяло. Может, и вправду удастся согреться... к тому же насчет меча охранник прав. Он теперь свободный человек, а свободный должен уметь себя защитить. Он взял из руки Харта меч, ощущая его тяжесть, и неловко замахиваясь на пробу. Харт ухмыльнулся. Вокруг стали собираться неразлучные с ним товарищи — другие охранники. — Смотри не урони его себе на ногу, и не направляй острие между ног, а ото оттяпаешь кое-что! — выкрикнул упирающийся на лук утариец, оказавшийся тут как тут при первой же возможности позубоскалить. — Вот! Так его бери! — терпеливо поправил его руку Харт, — А теперь становись в позицию, вот так! Охранник отвел левую руку в сторону, а правую с мечом выставил перед собой, полусогнув ноги в коленях. Вирд повторил движение. — Бей! — выкрикнул Харт. И Вирд неловко стукнул мечом по оружию охранника. Почти одновременно раздались звон металла о металл и дружный хохот зрителей. Вирд почти сожалел, что ввязался во все это и стал посмешищем. Он замахнулся и слова нанес удар, разворачиваясь всем корпусом, меч скользнул по мечу Харта, и оружие последнего оказалось у груди Вирда. Вновь раздались хохот и непристойные комментарии. Вирд скрипнул зубами и закусил губы. — Бей так! — Матерый охранник показывал ему рубящий удар. Вирд повторил. Их мечи очень медленно, из-за неумения юноши, сходились и расходились, звонко стуча друг о друга. Постепенно он стал привыкать, гул голосов, выкрики и смех зрителей ему уже не докучали, да и холод отпустил — на лбу даже выступил пот. — Давай! Давай! — подбадривал его Харт. Вирд наступал, колол и рубил, медленно повторяя движения охранника. Вдруг меч того соскользнул вдоль принимавшего удар клинка юноши, скорее всего — случайно, и задел щеку Вирда. Совсем немного, оставив лишь царапину, из которой выступила кровь. Вирд почувствовал жжение и ясно ощутил, как капля горячей крови стекает по щеке. Что-то произошло... Клинок Харта поднимался... вновь поднимался, но очень-очень медленно — Вирд успел опустить меч острием к земле, закрыть глаза, ощутить, как внутри разворачивается стянутый узел, как разливается океан Силы, как лучи света — огненные змеи, струятся по жилам вместе с кровью, как мышцы наливаются силой, как пальцы начинают чувствовать не только тепло дерева рукояти и упор гарды, но и остроту, холод клинка, его баланс, его острие и его жажду... 'Пить! Пить! Пить!' — повторял клинок вместе с ударами его сердца, вместе с пульсацией крови, смешанной с Силой в жилах. За то время, пока Харт поднимал меч, Вирд успел выпрямиться, сделать шаг вперед и плавно принять удар на среднюю часть клинка. Воин крякнул и отступил. Затем Вирд развернулся, нанося восходящий режущий удар снизу вверх и тут же колющий вперед, отводя мимоходом контратакующий выпад противника. Харт стал двигаться быстрее, не понимая, с чего это малец вдруг овладел техникой боя. А Вирд знал все. Он знал, как нужно уйти от атаки, как повернуться и поднырнуть под меч, как оказаться за спиной Харта, еще до того, как тот закончит выпад. Как отклонить удар, какой частью меча и в какой позиции принять. Как перейти в наступление, звеня сталью о сталь. Он знал, как... убить противника... знал, что может сделать это легко и быстро. И знал... что желает этого... Он ощущал восторженную радость, исходящую от клинка, когда тот врезался в меч Харта. Он словно держал в руках жалящую живую плоть, а не холодный кованый металл. Он едва сдерживал меч от того, чтобы не разрубить, не исполосовать охранника: меч требовал крови, меч взрывался искрящейся радостью, когда ему удавалось разрезать одежду, он раскалился от удовольствия, когда Вирд зацепил плечо воина и рассек вместе с одеждой мягкую плоть, кровь окрасила кончик клинка. Харт отступил, тяжело дыша и опуская меч. Вирд тоже опустил меч, с размаху вбивая его в землю, чтобы заставить замолкнуть. Сейчас среди зрителей их поединка царила мертвая тишина. Когда рука Вирда отпустила рукоять, ему показалось, что часть его плоти осталась воткнутой в землю; часть плоти, отчаянно жаждавшая, но получившая лишь каплю горячей вожделенной крови. Сожаление, как от потери руки, овладело им. А затем он упал, и темнота захлестнула его разум. Гани Наэль О! Это зрелище дорогого стоило. Гани даже готов был приплатить, чтобы увидеть его еще раз. Отвисшая челюсть этого зубоскала-утарийца и его выпученные глаза... а ведь ему сразу перестали в голову лезть похабные шуточки! А рожи остальных?! О! Гани долго еще будет наслаждаться, вспоминая выражение их обомлевших лиц. Хотели посмеяться от души над тем, как парнишка нелепо машет мечом. И вот — получили: теперь подбирайте с земли свои отпавшие челюсти. Они знать не знали, с кем связались — с Одаренным! В Тарии ходила поговорка о деле, проигранном заведомо: 'Сесть играть с Одаренным'. Все знали, что 'отмеченный', даже если и не знает правил игры, в одно мгновение все поймет и обыграет тебя на 'раз-два'. Хотя сам Гани в юности, в бытность его в Пятилистнике, немало общался с Одаренными. И не раз садился играть с ними и в кости, и в камни, и в карты, и даже в такую сложную игру, как Хо-То, привезенную из Ливада, в ней было две дюжины различных фигур, и она требовала от игрока хитрости и ума истинного стратега. И, вопреки поговорке, Гани выигрывал столько же, сколько проигрывал. Наэлю был известно, что Дар — штука капризная, и выбирает обычно одно направление. Если кто был отмечен Даром, то это не означало, что взявшись за любое дело, он будет делать его с помощью Силы лучше, чем обычный человек. Иной раз парень из Академии Силы мог оказаться полностью беспомощным в уличной драке, или в приготовлении ужина, при том, что в одиночку возводил башни до небес. При выбранном Пути (как называли это сами Одаренные) не стоило ждать проявления Силы в чем-либо другом. Если Дар пожелал выращивать Силой цветочки, то будь добр — отправляйся выращивать цветочки, будь ты хоть трижды воином в душе. Понимание этого только и спасало Гани Наэля от черной зависти к Одаренным. Не хотел бы он заниматься чем-то, что не мило сердцу, став рабом своего Дара. Гани и вовсе бы не завидовал, если бы не сталкивался никогда с ними, какая тут зависть к небожителям. Но он кутил, пил, дрался, философствовал со студентами из Академии Силы так же, как и с товарищами из Пятилистника, и Гани знал, что кроме проявления время от времени Дара и долгой жизни, 'отмеченные' — такие же люди, как и все. Наэль слыхал о таких Одаренных, которые склонны были к владению всяким оружием, их после окончания Академии забирали в Золотой Корпус. Но мирные дела им давались с трудом. А ведь парнишка был равно хорош и с мечом и с флейтой... Прав был Гани — мальчик еще загадает загадок не только Мастерам Силы, но и Совету, а может — и самому Верховному. Знает ли сам парень о том, кто он? Брал ли он до этого меч в руки? Вряд ли, судя по первым минутам боя... Бил мечом как обухом и метил не в Харта, а скорее — в его клинок. А потом ему пустили кровь... и он взбесился. Гани стоял достаточно близко, чтобы видеть, какие страшные у него стали глаза. Одно мгновение — и неловкий мальчик превратился в Мастера Смерти... Этот вояка, Харт, чуть в штаны не наложил. А все-таки, одно удовольствие было за всем этим наблюдать! И то, что случилось потом, для Наэля не было тайной — отлив Силы, он слышал, что такая штука и убить может. Будет обидно, если парень умрет после того, как Гани потратил столько усилий, вытягивая его из разных передряг. Теперь Вирд не избегнет усиленного внимания со стороны Фенэ, которая и так задумчиво изучает его хитрющими своими глазами всякий раз, как встречает. Если, конечно, охранники не промолчат. Остальные свидетели — рабы в основном, если что и видели, то ничего особого для себя не поняли: ну постучали мечами друг с другом свободные, ну свалился парень — может, ранен... А вот охранники видели Мастера Мечника, который до этого притворялся полным профаном. Опять нужно вытаскивать этого мальчишку, опять прикрывать... Вряд ли излишняя огласка ему на пользу. Одаренный... с ошейником эффа за пазухой... ничего не знает о Тарии и Городе Огней... сражается с мечом и играет на флейте, используя Силу Дара... Можно побиться об заклад: если бы утариец дал ему подержать свой лук, то малец поразил бы цель за две сотни шагов даже не целясь. А вот убийца — тот чуть не вспорол ему горло, и где тогда были боевые проявления Дара? 'Хочешь сломать себе мозги — свяжись с Одаренным!' — эта поговорка не имела распространения среди тарийцев, это личная пословица Гани Наэля, которую он придумал еще в молодости, а теперь вот убеждается в ее исключительной правоте. Мастер Наэль подошел к опешившим охранникам и крикнул командным голосом: — Ну-ка! Берите его и несите в мою повозку! — И никому не слова! — добавил он, понижая голос до загадочного шепота. Он смотрел прямо в глаза долговязому утарийцу, пока тот не наклонился к нему, чтобы лучше слышать, и пока остальные не собрались вокруг тесным кружком. — Никто не должен знать, что произошло! — Но все же видели, — послышался такой же загадочный шепот одного из охранников. — Видели — и видели... — ответил Наэль. — Что они видели? Двое свободных решили согреться. А то, что ВЫ видели — про это никому! Он помолчал, а затем добавил, выделяя каждое слово: — Он очень важная персона. — Он Мастер Мечник? — спросил Харт. — Это ж надо — кровь мне пустил! — Важная персона, — повторил Гани, — на службе Тарии. И если вы, олухи дубовые, проболтаетесь, то Тария пошлет за вами кое-кого пострашнее эффа. Воины — народ сообразительный: не будешь сообразительным, долго не проживешь — сразу смекнули, что к чему, судя по озадаченным суровым лицам. — И если кто из вас думает, что должен рассказывать все подробности Фенэ или Кох-То, потому что они вам платят — то пораскиньте своими бараньими мозгами, что до Ары — две недели плестись по Диким землям, а Тария — вот она, рукой подать. — Отчего ж он свалился? Смарг его дери... — не унимался Харт. Наэль помедлил лишь секунду, придумывая ответ: — Очень. Сильная. Концентрация, — авторитетно заявил он, и воины понимающе закивали. Гани дал им пару минут, чтобы все обмозговать, и снова скомандовал: — Взяли и понесли! На этот раз без промедления, парня подхватили Харт и утариец и потащили по направлению к повозке. Навстречу им спешил, сурово сдвинув брови, один из проводников-караванщиков, который сегодня, похоже, отвечал за организацию стоянки. — Что происходит? — громко спросил он. — Что за драка в лагере? — Какая драка, караванщик, — ответил утариец, — так, показали парню, как меч в руках держать. Вот и Мастер Наэль, — он кивнул головой в сторону Гани, — может все подтвердить. — А что с парнем? — Брови проводника на мгновение разошлись в стороны, он склонился над Вирдом, осматривая его. — Он ранен? — И вновь кустистые брови метнулись одна к другой, едва не наползая друг на друга, как волосатые гусеницы. — Да нет! Сам посмотри! — ответил утариец. — Увидел кровь — и в обморок шмякнулся! Смарг его... Харт оскалился, демонстрируя порез на плече — неглубокая царапина, но крови достаточно. Такие раны — находка для наемника: славы как раненому герою много, а вреда мало. Караванщик вопросительно посмотрел на Наэля, тот кивнул, подтверждая сказанное, и пошел дальше, а Харт и утариец подхватили Вирда и поспешили за ним. Проводник же остался, выкрикивая проклятия остальным, начинавшим медленно расходиться охранникам и обвиняя их в лени и дармоедстве. Наконец Вирда затащили и уложили на скамью повозки, подложив под голову несколько подушек. Наэль укрыл его своим одеялом, затем подумал и, окликнув случайно проходящего мимо раба, приказал ему принести еще одеял. Юноша был бледен как смерть, и почти не дышал. — 'Неужели умер?' — обеспокоился Гани: он попытался нащупать пульс и, наконец, заметил медленно пульсирующую жилку на шее сразу над рубцом. Что можно сделать для него, Гани не знал. Смысла звать лагерного целителя не было, ему были известны случаи, когда при отливе Одаренный умирал прямо в стенах Академии Силы, где полным-полно Мастеров Целителей — не чета здешнему шарлатану, и они ничего не могли сделать. Он попытался влить в рот мальчику пару капель вина, но без толку. В конце концов Гани укрыл его потеплее и оставил в покое. Если он очнется, то разговора уже не избежит, и если будет молчать, то Гани всерьез на него обидится и просто перестанет каждый раз спасать его одаренную задницу. Вирд очнулся только спустя час, который Наэль провел в метаниях, то пытаясь что-то предпринять, то отказываясь от этой идеи. За этот час не появились ни Кох-То (визита которой, впрочем, Гани и не ожидал), ни любопытная Фенэ, а это означало, что охранники все-таки не стали рассказывать ей подробности учебного боя, а рабы, которые его видели, не посчитали, что происходит нечто интересное для их госпожи. Вирд открыл глаза и посмотрел совершенно ясным, хотя и немного озадаченным взглядом на Мастера Наэля. — Пить... — прохрипел он, и Гани протянул ему свой неизменный бурдюк. Парень припал к нему губами и стал жадно, словно воду, большими глотками пить вино. — Ну что? Ответишь на пару вопросов старому музыканту, который в очередной раз тебя вытащил? Вирд лишь недоуменно заморгал, вытирая рот рукавом. — Ты Одаренный? Глаза юноши расширились от удивления, он явно никогда раньше не слышал этого слова. — Хорошо. Начнем с другого. Ты Мастер Мечник? Вирд отрицательно затряс головой, будто испугавшись даже самого такого предположения. — Скажи. Только честно, обещаю, я не выдам тебя. Ведь не выдал же в прошлый раз. И никому не сказал, ЧТО ты носишь за пазухой. Ты раньше держал в руках меч? — Нет... — выдавил из себя Вирд. — Нет! — Ты изучал технику боя? — Нет... — снова прошептал-прохрипел парень. — Тогда, что же случилось? — Наэль помолчал, вспоминая слова, которые использовали его Одаренные товарищи по юности, он припомнил кое-что, совершенно для него самого непонятное, и Гани боялся, что может запутать мальчишку еще больше. — В тебе, — медленно начал он, — развернулась Сила? Вирд быстро взглянул на него, его зрачки расширились — он понял! Юноша утвердительно кивнул в ответ. Он жадно смотрел на Наэля, по-видимому, ожидая, что тот расскажет ему, кто он и что с ним происходит. Гани только вздохнул. — Не знаю, как ты здесь оказался, но, похоже, ты Одаренный, и в твоем роду должны были быть такие же. Кто твои родители? — Я не знаю... Не помню их имен... — Что ж, давай ты расскажешь мне все по порядку, а я пораскину мозгами, как тебе помочь. Может, я что и знаю... Глава 9 СЕВЕРНАЯ ГРАНИЦА Куголь Аб — Я, Куголь Аб, старший смотритель эффов в пятом поколении к'Хаэля Оргона из рода Холо, держателя красных ошейников, желаю видеть Мудрецов Чатана по неотложному делу! — Куголь Аб повторял это прошение уже третий раз за последние три дня, повторял в одно и тоже утреннее время, в одном и том же месте — Обители Мудрецов в Чатане, одному и тому же человеку: низкорослому лысоватому Секретарю Мудрецов. Секретарь, как обычно, окинув его презрительным взглядом, ответил: — Мудрецы услышат твою просьбу, смотритель, и если Создатель позволит, и у них найдется время, то встретятся с тобой, — и посмотрел быстрыми черными глазками за спину Куголя Аба, где ждали своей очереди другие просители. Абу нужно было во что бы то ни стало пробиться к Мудрецам. Ему было что им сказать, и лишь их мудрости он мог доверить свою последнюю надежду. Куголь решился на этот шаг — отправиться к Мудрецам Чатана — после того, как понял, что ему самому с этим делом не справиться. К'Хаиль Фенэ играла по-крупному, играла в игру, в которой он, Куголь Аб, был беспомощен, словно воробей, чирикающий на ветке. Конечно же, она — благородная, обставила его в два счета. И на что надеялся ничтожный смотритель, когда пытался помешать ее планам? Он, темный человек, думал, что госпожа Фенэ желает обойти его хозяина, и стать первой и лучшей среди заводчиков эффов. Но, как оказалось, здесь не о 'войне ошейников' шла речь, а о войне держав. Куголь послал убийц за рабом Рохо, и они настигли караван Фенэ у Перевала Майет, но караван очень хорошо охранялся, да и у самого раба был собственный телохранитель. Люди Аба следили за ним, и один из них все-таки сумел выбрать момент и напасть, но он погиб в схватке, а Рохо остался невредим. Об этих событиях гонец сообщил Абу тогда, когда он был уже на пути в Чатан. За три дня до этого Куголь Аб услышал о войне с Дорженой, и даже он, несведущий в политике, понял, что означает это. Его к'Хаэль и сын хозяина были призваны на войну, и хотя император всегда раньше обходился теми благородными, что посвятили себя военному делу, в этот раз собрал всех под свои знамена. Ведь предстояло не просто захватить маленькую страну у подножья гряды Сиодар, вроде Чифры, а сцепиться в смертельной схватке с самой Тарией. В эти времена, когда Ара и Тария стояли друг против друга, как два оскалившихся тигра, готовясь разодрать противника в клочья, к'Хаиль Фенэ отправилась в Город Семи Огней, отправилась, прихватив с собою беглого раба с ошейником, снятым с живого эффа, и пару своих зверей со смотрителем, которых она якобы собиралась оставить на северной границе. Куголь Аб был уверен, что эти эффы — самец и самка, способные дать потомство. К'Хаиль Фенэ предала свою страну! Предала императора! Предала Мудрецов! Она распродала большую часть земель и треть рабов, и, скорее всего, везла в том караване золото от их продажи. Куголь Аб не медлил ни мгновения, когда все это открылось перед ним, как Книга Ужаса перед сходящим в преисподнюю. Он погрузил клетку с несчастным эффом Угалом в повозку, и со всей возможной скоростью поспешил в Обитель Мудрецов. На их суд он представит свое дело, и если они сочтут его недостойным жизни, то так тому и быть — важнее жизни передать эти сведения Мудрецам. — Но мое дело не терпит отлагательств! — сказал Куголь Аб, глядя прямо в глаза Секретарю. — Оно касается твоего эффа в клетке? — спросил тот, и Аб кивнул. — Наверное, он болен? Мудрецы не станут тратить силы на твоего эффа! Вы, смотрители, должны сами справляться с недугами вверенных вам! А не отлынивать от своих обязанностей, а затем привозить безнадежных животных к Мудрецам. — О! Я — смотритель в пятом поколении! — раздраженно заявил Аб, чувствуя, как кровь отхлынула от лица. — Ни разу в жизни я не избегал своих обязанностей, и исполнял все, что требовала от меня честь! Секретарь презрительно оглядел его. — Иди, человек! Ты услышал мой ответ! — сказал он. Но Куголь решил, что не уйдет сегодня, пока не встретится с Мудрецами. И так слишком много времени было потеряно. И он решился. Нагнувшись к самому уху секретаря, он сказал тихим, примиряющим голосом: — Тот эфф, что в клетке, будет интересен Мудрецам! И не по причине болезни. — Расскажи все мне, и если это так, то Персты Света... возможно, захотят увидеть его. Куголь вздохнул: — Тот эфф — без ошейника! Секретарь отпрянул: — Ты пришел, чтобы лгать здесь — в Обители Мудрецов? — Клянусь своей жизнью и честью, тот ошейник, что на нем — не настоящий, он лишь копия, чтобы не привлекать внимания любопытствующих. Но любой помазанный Мудрецами распознает обман. Секретарь потряс жидкими волосиками, поскрипел зубами, обдумывая услышанное, и наконец махнул Абу, приглашая идти за собой. Служитель Мудрецов провел его длинными коридорами Обители, где стены были покрыты причудливым орнаментом золотых завитков и листьев на красном фоне, под ногами лежали дорогие ковры, изготовленные в Западной провинции, которыми славилась Ара. Они проходили мимо резных дверей из дерева Сот, что росло лишь в лесах Доржены, мимо золотых светильников с сотнями горящих свечей. Перед широкими створками дверей в Зал Мудрецов, Куголь Аб ждал вошедшего внутрь Секретаря лишь четверть часа. Вернувшись, тот пригласил Аба войти. Смотритель задержал дыхание: сейчас он увидит тех, кого далеко не каждый благородный в Аре видел в своей жизни; тех, чья мудрость глубока, как Океан Ветров, в чьих руках судьба Ары и мира; тех, кто решит сейчас и его судьбу. Мудрецы Чатана, Персты Света, Хранители Арайской Кобры. В большом светлом зале восседали на резных креслах, поставленных полукругом, десять Мудрецов. Они были одеты в просторные золоченые одежды, их головы были увенчаны Коронами Мудрости, с которых кобры смотрели на Куголя своими красными глазами. Их руки были исчерчены символами. Куголь Аб ожидал увидеть седовласых старцев, но у четверых из десяти были черные бороды без седины. А один из них, сидящий в центре и оказавшийся ближе всех к Куголю, хоть и имел волосы цвета серебра и белую как снег длинную бороду, но глядел на него молодыми глазами с молодого, без единой морщины, лица. Словно прочтя его мысли, мудрец сказал: — Не думай, что я молод, мне больше лет, чем было бы твоему прадеду, будь он жив сейчас. Я — Хатар Ташив, Глава Мудрецов, Указующий Перст. Куголь Аб согнулся в низком поклоне. — Говори! — сказал один из седовласых старцев, сидящий по правую руку от Мудреца Ташива. И Аб заговорил: — Я, Куголь Аб, старший смотритель эффов в пятом поколении к'Хаэля Оргона из рода Холо, держателя красных ошейников, пришел к Перстам Света, чтобы рассказать о том, что узнал, и вынести на суд Мудрости свое безумие! Смотритель рассказал Мудрецам все без утайки, с того дня как посланный эфф вернулся ни с чем. Лишь то, что к'Хаэль Оргон знал об этом случае, он скрыл. Он взял на себя всю вину, если таковая была, и солгал, что в дни происшествия хозяин отсутствовал по делам и отдал ему Жезл Повелений, назначив распорядителем имения и рабов, что случалось не раз. Тому, у кого был Жезл Повелений, эффы приносили добычу. Он рассказал о снятом ошейнике, о своем расследовании, о том, как тщился раскрыть замысел к'Хаиль Фенэ, как послал убийцу за рабом Рохо, как решился, наконец, вынести все на суд Мудрецов. — Я, Куголь Аб, склоняюсь перед Хранителями Кобры, и ожидаю в смирении их суда. Если они сочтут меня достойным смерти, то я готов принять ее, мой род будет опозорен, и дети мои будут обращены в рабство. Если же сочтут достойным жизни, то я буду жить для того, чтобы служить им, императору и Аре. — Как смеешь ты, червь, — воскликнул тот самый старец, что приказал ему говорить, — обвинять благородную к'Хаиль! Ту, чей отец и муж погибли под знаменем Кобры Ары! Ты бросил тень на древний род, столь благородный, что ты недостоин касаться даже пыли под их ногами! Ты мерзкий безумец! Ты достоин самой бесславной смерти! Уже на рассвете ты будешь повешен! — Не горячись так, юноша! — неожиданно сказал Хатар Ташив и старец, как ни странно звучала эта фраза в устах молодого на вид Мудреца, ответит почтительным кивком и опустил взгляд. Мудрец Ташив обратился к Секретарю: — Мы хотели бы взглянуть на эффа, которого привез этот человек. Вели внести его вместе с клеткой в Зал Мудрецов, но прежде прикрой клетку чем-нибудь, чтобы не вызывать лишних толков! — Но, Мудрец Хатар Ташив! Эфф без ошейника — смертельная опасность! — воскликнул Секретарь, которому не по нраву было такое поручение. — Я — потомок тех, кто создал эффов! — сказал Ташив, его глаза сверкнули. — И я не стану бояться зверя ни в ошейнике, ни без него! Трусливому Секретарю осталось лишь поклониться и отправиться выполнять приказ Мудреца. — Много чего странного поведал ты, Куголь Аб! — сказал Хатар Ташив смотрителю. — Ты, червь, копошась в своей земле, раскопал кое-что интересное и для нас. Твои слова похожи на правду. И если это так, то ты достоин награды. — Он хмыкнул. — Но ты не счел нужным сообщить нам об этом деле раньше. Из-за твоей гордости и небрежности наши враги выиграли время. И это достойно смерти. Ты старший смотритель в пятом поколении, обученный своим отцом и способный обучить своего сына, и как потомок создателей эффов, я не могу отрицать, что такие люди очень важны для нас. Мудрец Ташив вытянул руки перед собой ладонями вверх, и, изображая чаши весов, уравновесил их. — Мы желаем, чтобы ты, Куголь Аб, оставался в Чатане и явился по первому зову Мудрецов. Когда события или новые сведения утяжелят ту или иную чашу весов твоей судьбы — ты получишь свое сполна! Хатар Ташив умолк, и другие Мудрецы стали задавать вопросы смотрителю, расспрашивая о подробностях, которые он упустил. Через некоторое время в комнату вошел Секретарь, а за ним, пыхтя и отдуваясь под тяжестью — двенадцать рабов, несших клетку с эффом. Высокая и широкая клетка без труда вошла в распахнутые створки дверей Зала Мудрости. Рабы удалились, а Секретарь и Куголь Аб принялись развязывать веревки и снимать покрывала. Огромный зверь лежал на полу клетки, не издавая ни звука, а только внимательно глядя на окружающих его людей. Угал вел себя так, словно на нем все еще был ошейник. Иной раз даже Куголь Аб начинал сомневаться в необходимости этих ошейников вообще. Но он знал, что Угал — исключение, все известные ему эффы, с которых были сняты ошейники, разрывали в клочья все живое вокруг. Хатар Ташив встал и подошел к клетке. Золотые одежды ниспадали до самого пола, а сзади по мраморным плитам зала (коврами была устлана только площадка под креслами Мудрецов) волочился тяжелый шлейф. Он был не слишком высок, но величавая осанка и Корона Мудрости делали его на две головы выше Секретаря и самого Аба. Глава Мудрецов долго вглядывался в эффа, будто бы ощупывая его глазами. Затем он, пошатнувшись, как от слабости, сказал: — На этого эффа воздействовали Силой! Старцы ахнули, а молодые лишь согласно закивали головами. Мудрец Ташив посмотрел на Секретаря: — Мы желаем, чтобы императору немедля сообщили, что к'Хаиль Фенэ Хай-Лид ди Курсан вошла в сговор с тарийскими колдунами! Фенэ Хай-Лид ди Курсан Дорога, ведущая через перевал Майет, стала постепенно понижаться к долине Тарии. Еще немного — и они окажутся в великой северной стране. Стране, где нет рабства, где холоднее, чем в Аре (в центральной и северной ее частях даже лежит снег зимой, а их озера замерзают), где, как говорят, самые прекрасные строения, какие только видел свет, где царит мир (Тария уже как триста лет не с кем не воевала), где достаток во всем. И примет ли эта страна Фенэ?.. И примет ли Фенэ эту страну? Она тяжело вздохнула, очнувшись от раздумий. Полог балдахина повозки был приподнят, но ей видны лишь горы, простирающиеся на западе. И только когда повозка, съехав в сторону, развернулась, а затем остановилась — Фенэ увидела стену: северная граница. Пограничная застава тарийцев. Стена преграждала все открытое между горами пространство, упираясь в отвесную скалу и слева и справа. Очень удобное место для обороны: небольшой отряд может удерживать границу сколь угодно долго, а армии нападающих тут не развернуться. У арайцев по ту сторону перевала не было ни стены, ни природных преимуществ, а здесь словно огромный кулак выбил кусок горы специально для того, чтобы Тарии удобно было защищать подходы к себе. Огромные массивные ворота были закрыты. Оборонительная глухая надвратная башня мрачно смотрела на караван глазами-бойницами. Приближение каравана, конечно же, не осталось незамеченным для тарийских стражей. Из боковой калитки вышли несколько воинов, одетых в знаменитые тарийские кольчуги и шлемы, что выглядели слишком тонкими и легкими, но защищали даже от удара тяжелого меча. Повозка Фенэ была умышлено расположена возницей так, чтобы она могла видеть и слышать все происходящее у ворот, не вставая со своего места. Возница Кох-То, а сегодня они ехали порознь, оказался не столь ловким, и ему не хватило места для такого разворота у врат. Кох-То тоже не покидала повозки, но вряд ли слышала, о чем говорили проводники-караванщики со стражами границы. Караванщик Фенэ с зеленым платком, повязанным на правую руку, деловитый и энергичный невысокий мужчина, подошел к воинам первым и сдержанно поклонился. Тут же прибежал, подскакивая на ходу, проводник Кох-То с желтым платком на шее и согнулся чуть ли не пополам в раболепном поклоне. — Благородная к'Хаиль Фенэ и благородная к'Хаиль Кох-То желают путешествовать в Город Семи Огней, — высокопарно растягивая слова, начал караванщик Кох-То, еще не отдышавшийся после быстрого бега; проводник Фенэ неодобрительно поглядывал на него, — дабы взглянуть на великие чудеса славной Тарии, обозреть... — Нечего больше смотреть на великие чудеса славной Тарии, — оборвал его страж — широкий и коренастый, с грубым обветренным лицом, — граница закрыта. — Как? — выпучил глаза караванщик. — Как закрыта? — Тария и Ара — в состоянии войны. Фенэ поежилась. Не ожидала она, что так скоро. Император все-таки двинул войска на Доржену, и Тария не замедлила с ответом. Началась война, и война для Ары губительная. Фенэ не успела... Она не надеялась, что в противостоянии этом Кобра выйдет победителем. Тария сомнет Ару, и вскоре синее знамя с золотым пламенем — знамя Тарии — будет развиваться над землями не только к северу от Хребта Дракона, но и на юге. А она, Фенэ, лишится всего. Лишится, если что-то вообще останется у нее после этой войны. Род Хай-Лид еще столетие назад подписал бумаги, по которым обязался перед императором 'всеми силами содействовать победе' до последнего воина, до последней монеты, до последнего мешка зерна, до последнего раба... Война эта выкачает все, Фенэ знала. Но поздно... ведь все равно граница закрыта, и ей нет пути в Город Огней; даже если она и уговорит стражей пропустить ее, то дороги назад уже не будет. Треть ее земель еще не проданы, почти все рабы остались там — в Южной провинции, не говоря уже об эффах. Да, у нее есть то золото, что она тайно везет с собою, здесь, под сиденьями, но имущества, оставшегося в Аре, гораздо больше. Первоначальный план ее был хорош, и она думала, что имеет в запасе не меньше года, чтобы осуществить его. Но Создатель распорядился иначе. Ей нужно принять решение. Как говорил ее отец: 'Если ты Командующий, то должен принимать быстрые решения и надеяться, что они окажутся правильными — предусмотреть всего нельзя, а медлить в бою хуже, чем бить наудачу'. И вот она сидит в повозке, остановившись на полдороге, оказавшись на границе, не только плотью, но и разумом. Фенэ не обращала внимания на продолжающийся спор у ворот. Вначале человек Кох-То что-то раболепно лепетал о мирных намерениях каравана, затем инициативу перехватил ее караванщик, и тот уже не лебезил, а крыл стражей границы на чем свет стоит, обвиняя в том, что они отнимают его хлеб и хлеб у его детей. Были ли у него дети? Ей нужно покинуть Ару... Что бы сказал ее муж Курсан, узнай он о ее мыслях? Да он просто плюнул бы ей в лицо... А ее отец? Фенэ не могла представить отца плюющим на нее. Он сказал бы ровным и спокойным голосом, как всегда говорил: 'Для меня такие мысли были бы преступлением, изменой императору, но я солдат, а ты — нет'... Фенэ увидела краем глаза приближавшегося к спорящим Мастера Наэля. Он шел решительно, и едва заметно улыбался. 'Как мотылек на свет летит, Лечу к нему и я, Там Семь Огней горят в ночи, Там родина моя' — вспомнила Фенэ. А где ее родина? Где горит свет для нее? В Аре? В садах имения ее отца, где она проводила детство, срывая спелые краснощекие персики и яркие апельсины с ветвей? Или в Чатане, где каждое утро начиналось с протяжного пения Мудрецов, когда-то она жила там с мужем? Или в ее собственном доме с широкими мансардами, в окружении ее рабов и слуг? В Аре Фенэ — госпожа, благородная к'Хаиль, дочь героя и вдова героя, наследница древнего рода. А в Тарии она будет ниже, чем какой-то музыкантишка. Но ведь Гани Наэль все же возвращался в Тарию, где у него нет, как он признался, ни земель, ни других владений. Здесь он мог бы стать кем-то больше, чем просто странствующий певец. Фенэ знала не менее двух благородных вдов, которые хотели выйти замуж за Наэля. Но он упорно стремился на север; может, и вправду дело в мотыльках и огнях? Гани Наэль подошел к стражам и громко, уверенно произнес: — Но гражданина Города Огней вы же не можете не пропустить? — он показал стражникам свой браслет на руке, видно, имевший для тарийцев какое-то значение, Фенэ и раньше примечала у него этот браслет, кажется, серебряный. На нем выгравированы птицы, чередующиеся с непонятными для нее символами. — Это ты, Мастер Гани Наэль? — послышался скорее гром, нежели человеческий голос откуда-то сверху. Наэль задрал голову, пытаясь разглядеть говорившего, и крикнул: — Это ты, Седдик? — А кто ж еще? — ответил голос. — Твои ребята не желают вернуть в лоно Тарии истинного тарийца! Неужто за год я всеми забыт? — Тебя забыть сложно, Гани! — Так вели меня пропустить! Со мной еще ученик! — Заходи вовнутрь — потолкуем, договоримся и о тебе и об ученике! Давно не слышал хорошей песни, а то от пения моих ребят горы дрожат, и я опасаюсь лавины! — Из башни над воротами послышался раскатистый смех. Стражи внизу тоже не сдержали улыбок, выглядевших чужими на их суровых лицах. — Лавина скорее сойдет от твоего хохота! — выкрикнул Гани в ответ и направился к калитке. Путь его шел мимо повозки Фенэ, он сделал небольшой крюк, чтобы подойти к ней и, заглянув под балдахин, спросить: — О вас тоже договариваться, к'Хаиль Фенэ? Она отчего-то... утвердительно кивнула. Когда Гани Наэль вошел за стену, Фенэ через раба передала караванщикам, чтобы они прекратили спорить и становились лагерем. В любом случае — придется ли им поворачивать назад, или Наэлю удастся уговорить стражей пропустить их — отдохнуть перед дорогой хотя бы день не помешает. Люди, рабы и свободные, засуетились, и уже через полчаса у обочины широкой дороги — лучшего места здесь не нашлось — вырос ее зеленый шатер. Она послала раба к Кох-То — пригласить ее под свой временный кров. Общества глупой и напыщенной подруги не хотелось — нужно было поразмыслить в одиночестве, но не пошли она приглашения — и Кох-То обидится. Появился Ого. В последние дни путешествия он слишком много времени проводил с учеником Наэля, с этим странным мальчиком... Да, Фенэ сама поручила своему рабу следить за ним, но добытые Ого сведения пока никакой ценности не представляли. А убивать часы, болтая с Вирдом, Ого, похоже, нравится — она слишком мягка с ним, дала ему слишком много свободы, она забыла, что Ого — раб. Рыжеволосый парень, широко улыбаясь, заглянул под балдахин и предложил руку для того, чтобы она вышла. Она взглянула на него, вздохнула: реши она идти в Тарию, ей придется обходиться без рабов. А Ого? Ого нужно будет либо отпустить, либо подарить Кох-То — та давно мечтает его заполучить; может, даже купит. — Узнал что-то новое? — строго спросила Фенэ, выходя из повозки и направляясь к своему шатру. Ого пожал плечами. — Что рассказывает он о Тарии? — вновь спросила Фенэ и заметила легкое недоумение, проскользнувшее на лице парня. Ему было поручено выяснить у этого Вирда, кто он такой и откуда. А они, скорее всего, обсуждают прелести рабынь! — То, что он рассказывает, я плохо понимаю... — ответил он. — Тарийские обычаи — такие странные... — Он тоже стремится туда, как Мастер Наэль? — Намного больше! — ответил Ого, кажется, искренне. — Что же его так тянет? Ого вновь пожал плечами: — Он хочет... учиться... в этих... как их там — Академиях! Да. Это похоже на правду. Но ей, Фенэ, в Академиях уже не учиться, и если она желает стать гражданкой Города Огней, то ей нужно найти другой способ. — Скажи мне, Ого, а о чем мечтаешь ты? — Фенэ остановилась и внимательно посмотрела в его чистые, как безоблачное утреннее небо, голубые глаза. Ого отвел взгляд и закусил губу, но тут же взял себя в руки и, как обычно широко улыбаясь, ответил: — Следовать за тобой, моя к'Хаиль! Фенэ хмыкнула: — Скажи мне правду. О чем ты мечтал бы, будучи свободным? — Такие мысли губительны для рабов, я стараюсь не думать об этом. — Но все же? — настаивала Фенэ. — О чем? Улыбка Ого опять спряталась, как солнце за тучей. Он был высок — на две головы выше нее, у него широкие плечи и сильные мускулы; сейчас, возвышаясь над ней, он не казался Фенэ рабом — с этим сосредоточенным выражением на лице, с этим шрамом, пересекающим щеку — сейчас он был похож на воина не меньше этих вон стражей границы, что патрулировали, прохаживаясь по стене. Кутийская кровь даже в рабстве не превращается в воду. Фенэ уже знала ответ, когда Ого, наконец, произнес: — Любой кутиец мечтает взять в руки оружие... — он встрепенулся, бросил на нее косой взгляд и поспешил добавить. — Но я... я — твой! Фенэ кивнула: 'Конечно же — мой!' и продолжила путь. В шатре еще не было Кох-То — та, как обычно, собиралась очень долго. Фенэ села на разложенные на коврах подушки, махнула рабу: — Иди, Ого, мне нужно побыть одной. Но если увидишь, что Мастер Наэль возвращается — тут же сообщи мне. 'Я пришла к самой границе... Мое прошлое и мое будущее готовы сразиться сегодня друг с другом, как и Ара с Тарией... Что я оставила позади? Рабов? Имя? Славу? Имения? Все, что могу потерять, когда начнется война... А что впереди? По ту сторону стены? Неизвестность... Неизвестность... И пустой риск... Я даже не знаю, пропустят ли меня!' Она смахнула слезу, встала, подошла к одному из больших сундуков, стоящих в ее шатре, открыла, небрежно отбросила платья, лежавшие сверху, и взяла в руки небольшую коробочку с именем Ого на крышке — Права. Она сказала Гани Наэлю неправду о том, что оставила Права в Буроне. Здесь, в сундуке, спрятанные под одеждой, хранились Права на всех рабов, что были с ней в караване — ровно девяносто четыре. Нет и десятой части от числа тех, кем владела Фенэ. Права Ого всегда лежат сверху. Она открыла коробку: вот локон его рыжих как огонь волос, вот его кутийская кровь... неужели когда-нибудь Фенэ смогла бы отдать это эффу? Кто она? Арайская госпожа или уже нет? Права тех, кого она решит отпустить, нужно будет прилюдно сжечь. Но до этого ведь еще не дошло? Может ли до этого дойти? Если бы отец ее был жив... он дал бы совет, он перевел бы ее через эту границу, на которой сейчас мечется ее сердце. Фенэ спрятала Права Ого в расшитый кошель на поясе, а остальные прикрыла платьями и захлопнула сундук. Гани Наэль Вместе с тогда еще будущим Мастером Мечником Пятилистника Халом Седдиком Гани в былые времена выпил не одну кружку доброго пива и не одну чашу отменного вина, то и дело влипая в разные приключения во время своей учебы в Пятилистнике, хотя они и были из разных Академий. Этот высоченный и широченный громила, двуручный меч в руке которого казался детской игрушкой, а его громкий смех, да и просто голос могли и вправду вызвать лавину, был на самом деле добрейшей души человеком. Хотя, было дело, он избил Гани до полусмерти — с этого, собственно, и началась их крепкая дружба. Он хлебосольно принимал Наэля, накрыв стол всеми деликатесами, что нашлись в его пограничной башне: жаренная на вертеле баранина, огненные соусы, приготовленные местными горцами, козьи сыры, тонкие лепешки — тоже горские, множество сортов винограда и, конечно же, его хмельная кровь — вино! Здешнее вино на вкус иное, нежели фа-нолльское или арайское. Кровь Дракона, добытая с его Хребта... Где-то с год назад Гани вот так же хлебосольно принимался Седдиком за этим столом, правда, следуя не в Тарию, а из нее. Как давно он не сидел на нормальном стуле... В этом путешествии Гани стер свою пятую точку о пни и камни, на которых по большей части приходилось сидеть. Сиденья в повозке, крытые коврами — не в счет, так как они только и делали, что подбрасывали его на кочках и норовили превратить в отбивную, поэтому даже когда повозка стояла, Гани испытывал к ним отвращение. Он с блаженством потягивал вино, поглощал баранину и слушал Мастера Седдика. Гани узнал, что Ара вторглась в Доржену две недели назад — как раз тогда, когда они были еще в Диких землях. Тария отреагировала и первым делом закрыла границы. Со стороны нескольких имеющихся в гряде Сиодар перевалов, как естественных, так и искусственно созданных Одаренными, Тарии нечего было опасаться нападения, каждая пограничная застава имела такое же удобное расположение и стену, укрепленную Мастерами Силы, имеющими к тому расположение Дара. Войска Тарии подтягивались к границам Доржены, но не так быстро, как хотелось бы. — Что еще за ученик? — спросил Седдик, откинувшись на спинку стула. Он хорошо поработал челюстями, уничтожая свои же угощения, но Хал всегда славился своим аппетитом. В Пятилистнике даже посмеивались, мол, у него аппетит, как у Одаренного во время отлива Силы, только никогда не отпускает его. Но ведь такой махине мышц нужно поддерживать себя... — Его ведь с тобой не было, когда ты проходил здесь в прошлый раз. Нашел в Аре достойного приемника? — Интересный парень, — ответил Гани откровенно, тоже откидываясь на спинку и выпрямляя ноги. — Похоже — Одаренный. К тому же бывший раб. — Здесь, за стеной, уже можно было не таясь говорить такие вещи. У Седдика расширились глаза: — Раб?! И Одаренный?! — Ты же знаешь, Хал, этих арайцев. Им плевать, Одаренный ты или нет. Пошлют за тобой эффа — и тот разберется, что почем. — И что, послали за ним эффа? Говорить о случае с эффом, о котором парень поведал Гани, не стоило даже здесь, даже Седдику. Пусть об этому вначале узнают Мастера Силы. — Да нет. Не послали. Послали пару убийц. Наверное, у хозяина его не было денег на эффа. — Странно. — Хал потер подбородок поросший щетиной. — Ты стал вызволять рабов? И брать в ученики Одаренных? Или хочешь отвести его к Мастерам Силы? На награду надеешься? — Ну не бросать же мне его здесь, — пожал плечами Наэль. — Город Семи Огней — родина всех Одаренных. — И то правда. — Надеюсь, не ты устроил ему побег? — Нет, не я. Я лишь немного его прикрыл, и когда ты его увидишь, сразу поймешь, почему. — Скажи сейчас! Ты же знаешь, я не отличаюсь терпением! Гани усмехнулся — что правда, то правда. — Мальчишка внешностью больше похож на тарийца, чем ты или я! Седдик хохотнул: — Ты, Гани, — междуморец! Седые волосы при черных глазах выдают твое происхождение так же ясно, как если бы у тебя на лбу было написано название города, в которым ты родился! — Они не седые! Совершенно не седые! У тебя седины больше, чем у меня! — Ладно... ладно, ты знаешь, о чем я! Так, значит, тариец? В арайском рабстве? Не думал, что эти дикари так обнаглели! Седдик помолчал, обдумывая услышанное. Он не был недалеким, как большинство знакомых Гани людей, наделенных большой физической силой, даже наоборот, обладал острым пытливым умом, поэтому и стал командиром пограничной заставы. — А эти к'Хаиль? Ты, Гани, всегда отличался умением извлечь выгоду из любой ситуации. Это ж надо, в такое время, и умудриться не просто добраться до границы, а доехать с комфортом в окружении дам и слуг! И за их счет, конечно? — А как же! — хмыкнул Наэль. — Кстати, Седдик, попрошу тебя еще об одной услуге. — Что? Хочешь еще кого-то перетянуть через границу? Парочку хорошеньких рабынь, которые скрашивали долгие ночи путешествия? Понимаю! До Города Огней еще не близкий путь. А на дворе осень, чем севернее, тем холоднее ночи... — Нет, не парочку рабынь. А где-то с сотню, в том числе и рабов. Ну и еще одну к'Хаиль в придачу. Седдик расхохотался так, что стены башни задрожали: — Гани Наэль! Он, видишь ли, не желает путешествовать по Тарии в одиночку — ему подавай целый караван! Ох, и изнежился ты в Аре! Что, возомнил себя к'Хаэлем? Небось, приедешь в столицу и будешь требовать себе рабов в собственность? Наэль усмехнулся: — Ты не поверишь, Седдик, но если б я захотел, то имел бы уже и рабов и имение, правда, в Аре. Но цену нужно было за это уплатить непомерную. — Какую же? — заинтересовался Хал. Гани склонился над столом и сказал доверительно: — Жениться! Вот какую! Мастер Седдик захохотал еще громче — наверное, лавина все-таки сойдет... — Ты знаешь, кто такая к'Хаиль Фенэ? — спросил он, когда гром утих. — Нет. — Так вот, она — одна из восьми заводчиков эффов, держательница зеленых ошейников. И она мечтает переселиться в Тарию. И еще — два ее живых эффа здесь неподалеку — на арайской заставе. Как ты думаешь, Седдик, захочет ли Совет познакомиться с ней? Хал Седдик задумался, почесывая свой выступающий вперед квадратный подбородок. — Вторая к'Хаиль — Кох-То, это просто арайская благородная клуша, — продолжал Гани. — Ее можешь не пропускать, а вот Фенэ... — В твоих словах есть смысл, Мастер Наэль. Но ты же не думаешь, что я пропущу рабов через границу? — Отчего же? Ведь раньше благородные беспрепятственно путешествовали из Ары в Тарию со своими рабами. А дама — это тебе не бродячий Мастер Музыкант, который может обойтись и без комфорта. — То — раньше, — Седдик обратил на него задумчивый взгляд, — тогда благородные были просто гостями. А эта к'Хаиль если пройдет, то назад до окончания войны уже не вернется. Хочет стать тарийкой, говоришь? Пусть становится! Только рабов у тарийцев нет! А когда война эта закончится — то не будет их и у арайцев! Наэль пожал плечами: — Что ж, я передам ей твои слова. Как я понял, чтобы пройти, ей нужно освободить всех рабов, путешествующих с ней? И ты откроешь врата перед всеми, в том числе и бывшими рабами, которые пожелают пройти? — Да! — ответил Седдик на оба вопроса сразу. — И еще. Ты говоришь, она оставила эффов на границе? Гани кивнул. — Пусть напишет своей рукой письмо смотрителю, чтобы он подчинился нашим приказам, когда мы придем этих эффов вызволять. И чтоб эти его твари по отношению к нам были не опаснее овечки! Наэль не знал, как отреагирует на эти требования Фенэ, но это ее дело, а он свою миссию уже выполнил. Они сидели в башне почти до вечера, попивая пиво и вспоминая молодость в Пятилистнике. Когда солнце стало скрываться за западными пиками Сиодар, Мастер Наэль вышел из боковой калитки пограничной стены и увидел, что караван уже разбил лагерь вдоль дороги. Среди шатров горели походные костры, и доносились запахи готовящегося ужина. Наэль отправился прямиком к шатру Фенэ. Ого Ого размашисто шагал по лагерю, пришедшему в движение с самого утра. Он изловчился и ущипнул за мягкое место пробегающую мимо хорошенькую девушку, та пискнула, отскочила и побежала дальше — рабыня Кох-То, — девушка Фенэ убегала бы в два раза быстрее, зная, что ей хорошо может достаться от госпожи за внимание к ней Ого. Конечно, к'Хаиль и на него может рассердиться не на шутку, но как можно удержаться и не задеть такую красотку? Его золотая мамочка — Инал всегда говорила, что женщины не доведут его до добра. Конечно, она была права; кутийская мама всегда права! Ого не понимал, что происходит, хотя обычно был в курсе событий и узнавал обо всем раньше других. Люди Фенэ и люди Кох-То, успевшие перемешаться между собой во время долгого путешествия, и начавшие вместе ставить шатры и располагаться на отдых, вместе петь у походных костров по вечерам и хлебать кашу из котелков, теперь стали суетливо разделяться, отгоняя каждый в свою сторону повозки и переходя в свой лагерь, собрав пожитки. Кох-То тоже вечером поспешно покинула обиталище его к'Хаиль, и на другой стороне дороги в мгновение ока вырос ее желтый шатер, куда она и переехала вместе с несчетным множеством сундуков. Может Кох-То и Фенэ рассорились? Похоже на то. Кох-То шипела на хозяйку, как гусыня на кошку. А Фенэ была какой-то грустной и задумчивой. В Тарию их не пускали; скорее всего, еще до вечера они повернут назад. Но, похоже, Рохо (Ого до сих пор про себя частенько называл его так) все-таки выберется — Наэль договорился и о себе и о нем. За друга Ого был рад. А за себя — не очень. Но что ж поделаешь, просто он слишком размечтался, глядя на Вирда. Вирд всегда был особенным, даже в рабстве, кода его все называли Рохо. 'Слишком умный для раба' — частенько шутя говорила про него золотая мамочка Ого. Еще она шутила, что Рохо украли у благородных и продали на рынке рабов. Сегодня это не казалось Ого шуткой: скорее всего, так оно и было, иначе откуда в нем все это... Ого хотел найти Вирда и спросить, не известно ли ему, что происходит. Мастер Гани Наэль в последний день крутился возле Фенэ, как кот вокруг кухарки, режущей мясо, несмотря на то, что это к'Хаиль Кох-То взяла его в караван, и в повозке, принадлежащей именно Кох-То, он ехал вместе с Вирдом все это время. Может, из-за Мастера Музыканта они и поссорились? Да какая теперь разница? Он все равно уже завтра отправится в Тарию, тогда как они повернут в Ару. А вдруг он решил остаться с Фенэ? Ого задела эта мысль. Не то чтобы он ревновал, раб не может ревновать госпожу, но все-таки Фенэ была с ним добра, а если она выйдет замуж, то ее благородный муж отправит раба, бывшего ее любимца, куда-нибудь на самые дальние и самые жаркие поля, если и вовсе не продаст или не скормит эффу. А он, Ого, эффов, в отличие от Вирда, останавливать не умеет. Может, убежать, пока не поздно? Он на границе. До Тарии рукой подать, там эфф его не догонит. Проскользнуть вместе с Вирдом по ту сторону... Эх! Ого тяжко вздохнул. В лагере была такая неразбериха, что найти Рохо оказалось трудно. Повозку Кох-То они с Наэлем освободили еще вчера. Вещи Мастера Музыканта, за исключением, конечно, той сумки, что он всегда держит при себе, уже отнесли куда-то: то ли в башню, то ли в один из шатров. Ого бродил от одной повозки к другой, они постоянно перемещались, и трудно было понять где он уже был, а где нет. Цветных поясов, по которым можно определить, кто чей, не видно под теплыми плащами, в которые кутаются рабы из-за прохладной погоды. Кое-где мелькали желтые и зеленые платки на вольных. Кого-то Ого узнавал в лицо, познакомившись за время путешествия. Наконец стала вырисовываться схема расположения: люди и повозки Кох-То — по правую сторону дороги, а Фенэ — по левую. Каждый уверен, что на противоположной стороне дороги более удобное место. Ого бил ноги уже больше часа. А Вирда-Рохо не видно. Куда ж он запропастился? — Вирда, ученика Мастера Наэля, не видала? — Рохо ухватил за рукав шествующую с достоинством госпожи пожилую рабыню Фенэ, Мирсу. — Ого? — Она посмотрела на него пристально, обвиняюще, и хотя он не знал причины ее недовольства, тут же пожалел, что затронул эту ведьму. — Неужто таким сильным рукам и крепким плечам не нашлось в лагере работы? — К'Хаиль распоряжается моими руками и плечами, Мирса! — Да уж, — поджала губы рабыня, — распоряжается. Избаловала она тебя! Так ты отвыкнешь от всякой работы, возомнишь себя благородным, начнешь мечтать о свободе. И пропадешь! — Тьфу на тебя, с твоими предсказаниями! Лучше скажи, видела Вирда или нет?! — И моду взял — со свободными дружить... Эх, жаль, пропадешь. Ого отмахнулся от Мирсы и пошел дальше. Он уже видел последнюю в ряду повозку, около которой рабы Кох-То разводили костер, дальше за их спинами начиналась пустынная каменистая местность. Мог ли Вирд уже перейти по ту сторону стены, не попрощавшись с ним? У Ого защемило в груди... Он присел на камень, угрюмо разглядывая свои ноги в грубых ботинках. Раб должен быть босым, но здесь — на перевале, босой отморозит ноги. Раб должен быть голодным и уставшим, чтобы его мысли были только о еде и сне, а то... всякое начинает лезть в голову. Мирса права, Фенэ избаловала Ого, он ни в чем не нуждается и в последнее время все чаще и чаще думает о свободе. Глупости... Были б тут эффы Фенэ, он бы пошел и полюбовался на тех, кто непременно отгрызет ему голову, если он эти глупые мысли из нее не выкинет. Но звери остались на арайской заставе. Ого услышал бой барабанов. Грохот нарастал, отзываясь эхом в горах. Он вскочил и со всех ног побежал обратно — узнать, по какому поводу этот шум. Бег давался ему легко, как любому кутийцу, и он, почти не запыхавшись, уже через пару минут стоял между шатрами Фенэ и Кох-То посреди дороги. На открытом пространстве, ближе к стене, что-то происходило. В ряд стояли бьющие в барабаны вольнонаемные слуги Фенэ. Легкие эти барабаны Ого и раньше видел у некоторых слуг возле костров, когда те затягивали свои песни. Сейчас они исполняли какой-то не знакомый ему ритм. Тут же стояли стражи границы — ровной, сверкающей доспехами линией с поднятыми мечами наголо. Музыканты, бьющие в барабаны, — справа, воины-тарийцы — слева... красиво! Тут были и охранники, и караванщики. Рабы тоже начинали сбегаться сюда. Посередине разводили большой костер. Ого увидел Вирда, стоящего рядом с Наэлем. Он задумчиво смотрел в огонь, как и Мастер Музыкант. К'Хаиль Кох-То, окруженная приближенными слугами и рабами, стояла в первых рядах, и Ого узнал ее по излюбленному высокому головному убору в виде свернувшейся кобры. Очень быстро площадь наполнялась людьми, как долина — водой во время наводнения. Кто-то негромко переговаривался, но в основном все молчали, ожидая, что будет. Полог зеленого шатра приподнялся, и оттуда вышла Фенэ. Она была прекрасна. Одета, несмотря на холод, чувствительный для любого южанина, в тонкое шелковое платье, обтягивающее фигуру, зеленое, как большинство одежд Фенэ, с распущенными золотистыми волосами и непокрытой головой. На шее и в ушах — золото, но не слишком много, украшения были самими скромными из имеющихся у нее. Она плавно шла под ритм барабанов, неся в руках перед собой какой-то небольшой предмет. За ней из шатра появилась пара рабов, тащивших сундук. Ого догадался, что здесь начинается какая-то церемония. Но вот какая? 'Свадьба!' — вспыхнула в его в голове мысль, словно молния. Он никогда не видел свадеб благородных. Ну, конечно, он прав! Фенэ выходит замуж за Мастера Наэля — вон он стоит, разодетый, в центре. Зачем только так спешить? Ого стало горько. Теперь ему не спать на мягких перинах Фенэ и не есть хорошей еды. Да и... он думал, что Фенэ его любит... А она даже не сказала, что выходит за Наэля, конечно, это не дело раба, за кого выходит его к'Хаиль... Но почему ж тогда так горько?.. Фенэ подошла не к Наэлю. Она стала возле костра, спиной к огню, так близко, что Ого опасался за ее распущенные волосы, которые могли вспыхнуть. К'Хаиль заговорила. Громким, торжественным голосом. Ого и не думал, что ему так нравится этот голос. — Я, к'Хаиль Фенэ Хай-Лид ди Курсан, объявляю свою волю, и всякий, кто принадлежит мне, должен исполнить ее! Кто же не принадлежит, раб или свободный — должен уважать мою волю! В присутствии вольных и благородных свидетелей я объявляю свое желание! Раб Ого, выйди ко мне! Ого вздрогнул. Он оглянулся по сторонам, словно ища другого Ого, который должен был выйти, затем, опомнившись, поспешил к к'Хаиль Фенэ. — Раб Ого! — сказала она, когда он подошел. — Я объявляю тебя свободным, и никто никогда не смеет обращать тебя в рабство! Кто сделает это, тот посягнет на честь рода Хай-Лид! Я предаю огню Права на тебя! Ого едва не упал от неожиданности. Его глаза сейчас, наверное, были как два блюдца. Он даже перестал дышать. А Фенэ тем временем бросила маленькую коробочку — это ее она держала все это время в руках — в огонь. Послышался треск — и костер выплюнул несколько искр. Права на Ого сгорели... Он свободен... Он... свободен!!! — Ты, человек, — сказала она холодно и торжественно, обращаясь к нему, — должен выбрать себе имя и объявить перед всеми! Сделай это! Ого задумался лишь на мгновение, не в его характере долго размышлять и медлить. — Мое имя — Ого, что значит 'лис' по-кутийски, Ого Ки-Ти — так звали моего отца! — Ты — Ого Ки-Ти! Ты свободен! — завершила Фенэ и Ого, не чувствуя ног, побрел в толпу. Вирд оказался возле него через пару минут. Он крепко обнял друга, а тот не мог поверить в произошедшее. К'Хаиль Фенэ называла имена своих рабов из каравана одно за другим, люди выходили к костру и смотрели, как Права на них, вместе с их рабством, пожирает пламя. Они называли свои новые имена и возвращались, пританцовывая, к друзьям. Для выходивших к костру последними это уже не было таким шоком, как для первых. По лагерю Фенэ распространялась волна безудержного веселья. Когда последнее имя было названо, а сундук с Правами опустел, Фенэ объявила, что те, кто захотят, могут отправиться с ней в Тарию. Рабы, оставшиеся в Аре, переходили во владение к'Хаиль Кох-То. Для некоторых здесь радость освобождения была омрачена тем, что в Аре остались их дети, родители, братья и сестры... остались в рабстве. Как и золотая мамочка Ого... Лагерь шумел, как лес в ветреный день. Кто-то смеялся, кто-то плакал, кто-то возносил молитвы Создателю за здравие к'Хаиль Фенэ, кто-то уже начинал напевать. Теперь рабов Кох-То можно было сразу отличить от тех, кто еще утром принадлежал Фенэ — по их угрюмым лицам. Разнесся слух, что тарийцы-пограничники пожаловали освобожденным несколько бочек с пивом и вином, а благословенная к'Хаиль Фенэ послала охотников в горы, чтобы те добыли вдоволь мяса — здесь в избытке водились горные козы. А вечером началось празднество. Горели, весело потрескивая, костры, жарились туши коз, лились рекой вино и пиво. Праздновали и те, кто обрел свободу, и те, кто никогда не был рабом, и даже рабы Кох-То, забыв о своем горе и зависти. И все до единого, включая тех, кто собирался утром поворачивать в Ару, пели песню, которой научил их Мастер Гани Наэль. Пели от всего сердца, вкладываясь в слова всем своим существом. Песня подхватывалась ветром, повторялась эхом, неслась, отраженная, от одной горы к другой, наполняла перевал... Как мотылек на свет летит, Лечу к нему и я, Там Семь Огней горят в ночи, Там Родина моя. Сияет Город мой во тьме, Оставил сердце там, Иду к тебе, лечу к тебе, Прильну к твоим стенам. Ты для меня мой мир и жизнь, И сердце не молчит. Горят огни, горят огни, И с ними мой горит. Свободы Город золотой Мне крылья подарил, Летал по свету долго я, Но только ты мне мил. И если на огонь летя, Сожгу себя дотла, То знай — не сожалею я, Ведь смерть моя светла. Глава 10 МАСТЕР ОГНЕЙ Хатин Кодонак Хатин Кодонак — Мастер Стратег, Командующий Золотым Корпусом — не отличался большим терпением, несмотря на сто шестьдесят два прожитых года. Да и Ректор Профессор Киель Исма своим упрямством мог вывести из себя кого угодно, не говоря уже об имеющем боевой Дар. Не будь он его хорошим другом, Хатин сейчас отрезал бы с досады его седеющую косу, которую тот растит по обычаю Одаренных с семнадцати лет. Уж битый час Хатин пытается втолковать упрямцу, что создание группы для отмеченных боевым Даром просто необходимо. Но старый осел все еще не понимает, и с суровым выражением на лице выискивает причины для того, чтобы не делать этого. Убедить Советы, и Большой и Малый, и самого Верховного оказалось гораздо легче, чем Мастера Ректора. Но в Тарии Ректору Академии Силы в его владениях предоставлялась почти неограниченная власть. — Бойцы нужны Тарии, Киель! И так их слишком мало, и учатся они слишком долго! У Исмы расширились глаза от возмущения: — Нет, Хатин, я не понимаю! Зачем брать недоученных ребят? Тебе ведь как никому другому известно, что у всех имеющих боевой Дар сложности с обучением контролю Силы! Они не готовы! Вам, кровожадным солдафонам, только бы разрушать да убивать! Хатин усмехнулся, Киель частенько применял этот эпитет по отношению к его Золотому Корпусу, да и лично к нему самому. — Вот и детей хотите к тому же пристрастить, да еще раньше времени! Твоих головорезов распирает от желания подраться. И, думаешь, я не догадываюсь, что когда ты посылаешь их в помощь Строителям, чтобы очистить участки в горах Сиодар для будущих дорог, ты делаешь это вовсе не из благих побуждений, а для того... — Чтобы они выпустили пар! — закончил за него Кодонак. — Да, Мастер Ректор, ваше Профессорство, контролировать силу нам с боевым Даром не так просто, как мирным баранам на лугу, вроде тебя! А Сила требует выхода в каждом Одаренном — и в том, кто играет на арфе для скучающих барышень, и в том, кто рожден разрушать! Но мы справляемся. Ты знаешь, что мой боевой Дар — далеко не последний по Силе даже среди Совета, и что мне порой трудно контролировать его, но почему-то я не вижу здесь очереди из жалобщиков — мол, я пооткусывал им головы! Да и ты споришь со мной битый час и, как ни странно, все еще жив! Исма вдруг хихикнул, как мальчишка (представив, вероятно, эту толпу безголовых жалобщиков, пытающихся жестами выразить свои претензии к Кодонаку), но сразу же нацепил на себя маску невозмутимого и непробиваемого Профессора. — Да и эти стены, — Кодонак обвел взглядом сводчатый потолок кабинета Мастера Ректора, — не без греха! Сколько Одаренных за последние триста лет погибли в Академии Силы от оттока, и все они, до единого — были с боевым Даром! — Ты суешь свой длинный нос, Кодонак, куда не просят... — ворчливо произнес Исма. — А ведь во времена, когда Тария воевала, такого не было! — Просто тогда убивали всех подряд, и никто не разбирался, кто от чего умер! — парировал упрямый Ректор. — Просто таким как я давали выход для Силы! Попробуй-ка ты не использовать свой Дар — да тебя разорвет на куски уже через месяц! И я знаю, что с боевым Даром обычные занятия по контролю Силы — что мертвому припарка! Исма хмыкнул. — В мирное время, во дни рассвета Тарии, ты требуешь от меня прервать обучение студентов! — Ну почему же прервать? Ты что, не слышал ни одного моего слова? — О! Настоящий его Дар — это упрямство, так упрямиться можно только при помощи Силы. — Я хочу лишь, чтобы они обучались отдельно от других, и чтобы я мог обучить их тому, что нужно только имеющим боевой Дар! А что до мирного времени, то тебе ли не знать поговорку: в урожайный год запасайся на случай голода, а во время мира готовься к войне? И не такие уж и мирные сейчас времена! — Ты о той заварушке с Арой? — Киель презрительно поджал губы. — Да Тария выбьет этого, как его там... Хокой-То — императора! Выбьет из Доржены за пару месяцев! А если не выбьет, то пошлет твоих рубак. Признай, ты надеешься, что во всей этой так называемой войне твоим бандитам таки удастся поразмять кости? — Он заговорщически подмигнул Хатину, и тут же, во мгновение ока, вновь стал занудным до ломоты в костях Профессором с кислым лицом. — Не знаю... не знаю... — протянул Кодонак. — Война с Арой не так проста, как кажется на первый взгляд. Я чую, что Ара не пошла бы на это, не имей она кое-что в запасе... И это 'кое-что' — далеко не безобидное. Хокой-То — может, и безумец, но все последние двадцать пять лет, что он ведет войны, он лишь подбирает и так никому не нужные мелкие государства вокруг. Да, он оттяпал добрый кусок Утариса, но в этом Утарисе львов больше, чем жителей, и те, кого эти львы еще не доели, наверняка даже не заметили, что граница изменилась. И вот — он бросает вызов самой Тарии! Взгляни, как он вторгся в Доржену: быстро, организовано и неожиданно для нас. Никто не предполагал таких решительных действий от императора. А ведь всего два месяца назад послы уверяли Совет, что убедили Хокой-То оставить Доржену в покое. Да и речь тогда шла лишь о куске леса в пограничье (между Чифрой и Северной провинцией). Лес с деревьями Сот — лакомый кусочек. Император утверждал, что какой-то далекий его предок имел там угодья, а Доржена незаконно провела межу. Я бы понял, если бы император захватил этот кусок леса и укрепился на нем. Но нет, он неожиданно вторгся со стороны Восточной провинции и маршем вдоль берега Горного моря следует сейчас к сердцу Доржены. Доржену он поглотит за считанные дни, выйдет к Межигорью между горами Фа-Нолл и грядой Сиодар, и там будет удерживать линию фронта. Он призвал всех своих благородных, он стягивает немалую армию, и не для того, чтобы просто пережевать Доржену — для того, чтобы противостоять Тарии. И пока Тария подтянет свои войска к границе, он хорошо там закрепится. — О! Кодонак! Я знаю, что ты Мастер Стратег, — устало отмахнулся Ректор, — но Тария ведь — не Утарис, в котором, как ты там сказал... всех пожрали львы? Если твои кровопийцы и не находят выхода Силе, то уж Мастера Оружейники все это время не сидели без дела. Скольких воинов они одели в доспехи, созданные при помощи Дара, сколько арбалетов изготовили? Я не говорю о мечах, слышал, что такими мечами не каждый может владеть, но боевые метатели Мастера Угулиса одним своим видом могут повергнуть армию противника в бегство... Хотя, кому я это рассказываю? Оружейники же подчиняются тебе! Кодонак недобро ухмыльнулся: да, метатели Угулиса — это гордость Оружейников Золотого Корпуса. А вот мечами, сотворенными Силой, действительно могут пользоваться только Одаренные. У самого Хатина на поясе в ножнах висел такой, созданный еще в древности, но как раз под его руку. Лишь в упражнениях с ним — 'Разрывающим круг' — таково было начертанное древними символами на клинке название меча, — его Дар находил выход. И этот меч, надо сказать, пел о крови не так, как другие. Да, он жаждал, как и всякое оружие, которое Кодонак слышал, исполняясь Силой. Но это было не столько жаждой крови и смерти, сколько желанием боевого танца. Точность движений, красота удара, равновесие, свобода — вот о чем пел его меч, и о чем-то еще, великом и недоступном его разуму. — Знаю, что Ара задумала недоброе, Киель, знаю, ты уж поверь. Не знаю, правда, что именно. Грядут далеко не мирные времена, и если мы с тобою позволим людям с боевым Даром метаться от избытка Силы в стенах Академии и гибнуть от отливов, но наделенным мирными талантами придется брать в руки мечи. Киель Исма даже вскочил от негодования: — Брать в руки мечи? Да о чем ты? Посмотри вокруг: нужны Строители, нужны Садовники, нужны Целители — благодаря им Тария стала великой! Глупо заставлять Архитектора сражаться, он погубит себя и свой ценный Дар заодно! А боевой Дар — просто разрушение!.. — Киель! — Кодонак устал от этих пустых споров... Как он устал... — Киель! Ты же знаешь, что построить ничего нового нельзя, пока не разрушишь старое. Вспомни хотя бы Целителей. Когда Целитель Созидатель, чистый Созидатель, ничего не может сделать? Да, его Дар позволяет сращивать кости, и даже творить новую плоть, но иногда его Сила бесполезна, потому, что в человеке есть что-то, что нужно удалить. Приходит Целитель Отсекатель и устраняет вредоносную опухоль. Он разрушает, и дает дорогу созиданию. Так и те, кого я посылаю расчищать место в горах: их Дар — разрушение, но направленный в верное русло, он дает место для Строителей. Даже о самом Создателе — Мастере Судеб говорят, что его орудия — созидающий свет и разрушающий меч. Есть времена, когда нужно разрушать... Исма набрал полную грудь воздуха, готовясь выплеснуть свои возражения: — Ты хочешь сказать... — он умолк на полуслове. Похоже, упрямство, наконец, отступило на шаг: воистину величайшая победа для Кодонака. — Ну ладно... Я и, правда, не понимаю много в таких, как ты. Может, в самом деле, боевой Дар настолько отличен от мирного? Можешь собрать своих студентов — но хорошенько растолкуй им, что они еще далеко не Мастера и получат д'каж, только когда пройдет время, отведенное для обучения. И ты будешь отчитываться мне об их успехах! Каждый месяц! — Каждые полгода! — поторговался Кодонак. — Каждые три месяца! — Что-то, да выторговал. — И если кто-то из них умрет при оттоке Силы, то ты признаешь, что методы твои не лучше моих! Еще ты признаешь, что был самоуверенным бараном, тупоголовым идиотом и... — Хватит, хватит... Я понял тебя, — скривился Кодонак и поспешил перевести разговор в другое русло. — Кстати, изучая имена погибших при отливах, я наткнулся на знакомое. Среди первогодков обучается девушка по имени Элинаэль Кисам — это не родственница Хино Кисама, который погиб лет пятнадцать назад? — Да, она его дочь, — подтвердил Исма. — Не могу распознать, что у нее за Дар. Она исполняется Силой, и я чувствую ее яркость, но что за Путь у нее? Может, еще слишком рано и Дар не до конца развернулся? А может, она из этих... твоих... Я никогда не чувствовал хорошо боевого Дара. — Что ж, позволь, я поговорю с ней. Боевой Путь чаще передается по наследству, чем определенный Путь мирного. — Поговори, если желаешь. Хотя я все же надеюсь, что у нее мирный Дар, и Мастер Судеб не приготовил ее для разрушений. — Она в Академии? — Ты что, собираешься беседовать с ней прямо сейчас? — удивился Киель. — Терпение — не самая сильная твоя сторона. — А о чем мы тут говорим с тобой битый час? — засмеялся Кодонак. Он в Академии Силы и, не растрачивая зря времени, можно сделать за раз несколько дел. — Хватит упрямиться, Мастер Осел — посылай за девчонкой, сейчас выясним, что она за фрукт. На этот раз Киель Исма не стал корчить и себя строгого и серьезного Профессора, а засмеялся от души. С Элинаэль Кисам Мастер Ректор позволил Хатину говорить наедине, что его и удивило и обрадовало. Исма отправился на какое-то из занятий, оставив Кодонака в своем кабинете. Конечно, уходя, он сдвинул брови и совершенно серьезно попросил не разносить все здесь, а если уж не удастся удержаться, то хотя бы сохранить стол из дерева Сот, этому столу уже семь веков, и за ним сидел легендарный Мастер Обедан. И пока Кодонак вспоминал, кто этот легендарный Обедан, Киель захлопнул за собою дверь, предупреждая Секретаря, что в кабинете остался опасный боевой Одаренный. Кисам появилась через полчаса: вероятно, ее долго искали в необъятных просторах Академии. Девушка склонила голову в приветствии и, ответив на приглашение Кодонака, села в кресло у камина. Сам Кодонак уселся напротив, глядя в огонь и подбирая нужные слова. Может, он зря взялся за это дело? Сложно ему — боевому Мастеру — говорить с таким нежным созданием. — Ты знаешь меня? — Да, Мастер Кодонак, — ответила она, потупив взгляд, — вы иногда проводите занятия у нас. — И как? Девушка удивленно посмотрела на него, будто спрашивая: 'Что 'как?' — Как я провожу занятия? — уточнил Хатин, чувствуя себя отчего-то неловко. — Всем очень нравится, — робко ответила она. — Что ж, это хорошо. — Пора переходить к делу, он не любитель долгих разговоров ни о чем. Только бы не испугать чем-нибудь эту девушку. — Расскажи мне, Элинаэль, в чем твой Дар? — спросил он прямо. Она, не глядя на него, пожала плечами: — Пока не знаю... Возможно, это связано с погодой. — С погодой? — Такой Дар — не редкость, и Исма — Мастер Видящий — сразу же распознал бы его. — Когда... Сила проявилась во второй раз... — негромко заговорила девушка, — я... вызвала дождь. Дождь? Неужто и вправду Киель утратил нюх и не распознал обычного 'погодника'? — Вернее, не совсем дождь... Грозу... Дождь пошел намного позже, когда появились облака. Вот это уже интересно. — Ты сказала, что это было во второй раз. Что случилось в первый? Когда Дар развернулся? Девушка посмотрела ему в глаза, затем вздохнула, отвернулась и уставилась в пламя. Она не была такой робкой, как показалась ему вначале. А еще, когда Элинаэль вошла через эту дверь, она показалась ему очень красивой, и сейчас он осознавал это все более ясно. Несмотря на свой далеко не мирный Дар, Кодонак считал себя эстетом. Она обладала какой-то изысканной, благородной красотой. Правильные черты лица, идеальные пропорции, ровный нос, не маленький и курносый, как у большинства известных красавиц, а точеный, как у древней статуи. Красиво изогнутые темные брови, губы небольшие, словно очерченные твердой рукой Мастера Художника (что не любил Кодонак в женщинах, перед красотой которых преклонялись другие — это излишне полные губы), будто дама только и думает, что о поцелуях. Ее глаза были темно-синими, в них, как на знамени Тарии, плясало отраженное пламя камина. Черные густые ресницы трепетали. В профиль она еще больше походила на прекрасное творение древних Мастеров Скульпторов... Кодонак одернул себя. Что это на него нашло? Он здесь не для того, чтобы любоваться на этого ребенка, а чтобы узнать, какой у нее Дар. И он узнает; если Дар, конечно, из боевых. — Я... — она никак не могла правильно подобрать слова, этим и вызвано было ее смущение в первые минуты, — я никому не говорила об этом. Даже Мастеру Ректору. Я просто описала ему, что почувствовала тогда, но что произошло, не сказала. Мне стыдно говорить об этом. Что значит — стыдно? Кодонак слышал о том, как развернулся Дар в одном будущем Мастере Целителе, и он стал вдруг видеть людей без одежды, в том числе и женщин. Вот ему было стыдно говорить об этом... — Мне можешь сказать, — как можно мягче заметил Хатин. — Просто расскажи все по порядку, не упускай подробностей. Я пойму тебя в любом случае и не стану осуждать, что бы ни случилось. — Даже если люди пострадали? — вдруг спросила она. Кодонак опешил, но быстро нашелся: — Один из Мастеров моего Золотого Корпуса, когда развернулся его Дар, убил человека. Он влез в драку, не зная, что он Одаренный, да еще и Мастер Оружия. Это было в одном из городов Южной Тарии лет семьдесят назад. Он сцепился по какому-то поводу с местным дворянином, а тот признавал выяснение отношений только на мечах. И когда будущему Мастеру вложили в руки чужой клинок, чтобы он защищался на дуэли с этим дворянинчиком, он услышал песню меча... Тебе вряд ли отец успел что-то рассказать об этом: так бывает у всех, у кого боевой Дар, еще и Дар Оружия — мы слышим голос оружия, особенно если оно раньше убивало, мы слышим, как оружие просит крови... — Кодонак мельком взглянул на Элинаэль, он слишком увлекся и мог испугать девушку, ведь вряд ли это знакомо ей. Но та слушала внимательно, без тени смущения или страха. — Так вот. Он вдруг понял, как нужно действовать; понял, как убить обидчика — и убил уже через пару секунд. Потому что сдержать боевой Дар при первом проявлении, сжимая в руках злой клинок — меч, которым часто убивали, — практически невозможно. Он сбежал из города, и только спустя три года, когда приехал в Город Огней, осознал, что тогда произошло на самом деле, и пошел в Академию Силы. А об этом случае стал рассказывать только когда получил д'каж. Рассказанный им случай был далеко не единственным, да и, пожалуй, самым мягким из всех. Очень многие бойцы, в которых впервые развернулся Дар, особенно лет семьдесят — сто назад, когда оружие было в ходу, а дуэли — в моде, начинали свой Путь с пролития крови одного, а то и нескольких противников. Сам Хатин, взяв впервые в руки меч и услышав его песню — убил... Но девушке незачем знать об этом. — Хорошо, — решительно кивнула Элинаэль, — я все расскажу, хотя это и не связано с оружием. И еще... Ответьте мне прежде на один вопрос. — Какой? — Это Дар убил моего отца? Он умер, потому что Дар требовал крови? Крови и смерти? Кодонак не ожидал от нее этого вопроса. Это то, что порой мучит и его. И удовлетворяющего его полностью ответа для себя он пока не нашел. — У каждого Одаренного, — начал он медленно объяснять, как объяснял бы Киелю Исме на ее месте, — Сила требует выхода. С каждым годом Сила становится больше, и если выхода для нее нет, то Дар сжигает носителя: ему стоит просто исполниться Силой, а отток будет таким мощным, что тело не выдержит. А в наши мирные времена у боевых Одаренных, каким был и твой отец, очень мало возможностей для применения Дара, особенно в стенах Академии. В Золотом Корпусе мои Мастера много времени проводят с оружием, и Сила выплескивается... отчасти... — Спасибо... что пояснили. — Голос девушки дрожал. — Я расскажу. Она вздохнула и начала: — Тогда, в первый раз, я была очень расстроена. После смерти отца, моя мать отказалась от всех привилегий, что предлагал ей Город Семи Огней в связи со смертью мужа, и уехала на юг. У подножия Фа-Нолл у нее был небольшой виноградник, но жили мы с того, что она умела шить, а виноградник обрабатывать не успевали. Когда она умерла, на него позарился наш сосед, у него было множество земли и виноградников, но наш приглянулся ему из-за расположения на склоне. Он предлагал мне купить его, но цену давал столь малую, что за эти деньги можно было приобрести разве что пень в поле. Тогда он понял, что я не просто глупая маленькая девочка, а умею считать, и предложил сдать ему виноградник в аренду, а через каждые пять лет получать от него деньги — семьдесят пламеней. Он дал небольшой задаток, на который я кое-как жила полгода, затем нашла работу у госпожи Гилисы, помогала ей с детьми. Когда прошло пять лет, я отправилась к соседу, чтобы получить обещанную плату, но он сказал, что эти годы были неурожайными, и что он терпел от виноградника одни убытки, поэтому следующие пять лет собирается их покрывать; если случится чудо — и у него выйдет прибыль, то он заплатит мне часть. Хотя я видела, что это не так, и он не одну бочку вина сделал из моего винограда. Я очень рассердилась на него. У него был богатый красивый дом, множество слуг, земли, вдоволь еды и денег, ему не приходилось считать каждую искру, как мне. Он увеличивал свое богатство, пользуясь моим виноградником, а я не могла ничего сделать... Я вышла тогда из его дома, вернее — он меня выставил, стала на холме и смотрела на его постройки, смотрела и представляла, что они рушатся, исчезают в пламени... Потом я почувствовала, как внутри что-то раскрывается, течет по моим жилам... Мои руки задрожали, сами протянулись к его дому — и я увидела, что с пальцев слетают огни; когда они достигли его сарая, то он загорелся, а я потеряла сознание. Кодонак обомлел. Она же Мастер Огней! Дар столь редкий и столь ценный!.. Когда-то такие как она заложили основание Городу Огней. Тогда их было много, в честь этих Мастеров город и был назван. Потом они появлялись все реже и реже. И последний Огненосец умер полвека назад. Так вот что она приняла за Дар Погодника — она вызвала не дождь и не грозу — молнию! В первый раз — огонь, во второй — молнию! Кодонак едва не подпрыгивал в кресле от возбуждения, а девушка, не замечая его реакции и глядя в огонь, продолжала: — Когда я очнулась, мне сказали, что у соседа сгорело почти все, но, слава Мастеру Судеб, никто не погиб. Все думали, что это пьяный слуга уронил свечу в сарае. А я промолчала... Я много думала о том, что произошло. Я мало знала об Одаренных, мать вовсе не хотела об этом говорить, а госпожа Гилиса иногда рассказывала о Городе Семи Огней и об Академии Силы. Она любила всякие истории. Второй раз я уже ни на кого не сердилась, а просто думала: что тогда было со мной? Как это было? И что-то во мне откликнулось. Я почувствовало то же, что и на холме: как разгорается внутри пламя, как сила наполняет руки; потом за окном ударила молния, а дождь пошел лишь часа два спустя... Я поняла, что все это как-то связано с Силой. Поговорила с госпожой Гилисой, и та посоветовала мне ехать в Академию. И вот... я здесь... Огонь и молнии!!! Мастер Огней! Эта девочка должна быть в его группе! Должна быть! Хотя Одаренные часто спорили между собой, к боевому или мирному Пути принадлежит Мастер Огней. Но какой мирный Путь у того, кто, разозлившись, сжигает строения обидчика; у того, кто вызывает молнию?! Нет, Кодонак ее не упустит, он будет за нее драться хоть с Киелем Исмой, хоть с самим Верховным! Вот и найдется выход его боевому Дару: драться! Теперь она казалась Хатину не просто красивой, а восхитительно прекрасной — живое воплощение такого редкого Дара, она символ Города Семи Огней, она — словно отображение самой Тарии. Да, хоть Кодонак и не Мастер Художник, но если бы его спросили, как изобразить Тарию, то он видел ее этой девушкой с синими глазами, в которых пляшет пламя. Глава 11 СОВЕТ Ото Эниль Женщина брела по белому искрящемуся снегу. Замызганная, жалкая, одетая в грубо сшитые шкуры. Шерсть на ее меховых одеждах слиплась из-за засохшей крови. Всклокоченные черные волосы паклей выбивались из-под мехового капюшона, низко надвинутого на лоб. На щеке женщины воспаленный алый порез — видно, не свежий. Она волоком тянула по снегу какой-то полупустой мешок . В другой, одетой в рукавицу, она держала украшение, сделанное из бисера, которое искрилось на солнце и переливалось; украшение это также перепачкано в засохшей крови. Одинокий след в снегу тянулся за ней длинной цепочкой по пустынной тундре. Не смотря на то, что от нее пахло кровью, звери обходили ее стороной. Впереди простиралась бесконечная белая равнина. Ее потрескавшиеся губы повторяли: 'Пробудились. Они пробудились. Пробудились'. Ото Эниль открыл глаза и заморгал, часто и отрывисто хватая воздух. Он пошатнулся и упал бы со стула, если бы старые сморщенные руки Кими не подхватили его. К горлу подступила тошнота. Отлив был очень сильным, и Ото чувствовал, как дрожат руки и наползает тьма. Сердце неровно колотилось, то норовя выпрыгнуть из груди, то замирая слишком надолго. Он судорожно хватался за край стола, но его руки почему-то соскальзывали. Через пару минут все прошло. И тело одолела слабость. Советник Эниль не мог ни встать, ни пошевелиться, и если бы не Кими, то он валялся бы сейчас на полу. Cтарый и скрюченный слуга поднял его, выглядевшего сильным мужчиной в самом рассвете сил, и почти без труда перенес на стоящий у стены диван. Кими, несмотря на почтенный возраст — настоящий силач. Ото Эниль, беспомощно растянувшись, смотрел, как суетится Кими, подкладывая ему под голову подушки, накрывая теплыми одеялами и подбрасывая поленья в камин. Старый друг как никто другой знал, что делать. Ото надеялся, что он не переживет Кими и не останется в одиночестве в последние годы своей жизни. Все-таки ему уже двести семьдесят три года... Пора заката и для Одаренного. Хотя Верховный старше его на пятьдесят лет — столько Кими, увы, не протянет. Но долгий век Верховного — скорее исключение, чем правило: если кто из Одаренных и заживался на свете дольше отпущенных ему трехсот, лет на двадцать-тридцать, это было то же, что для обычного человека прожить больше ста двадцати. Существовала, правда, легенда, что Мастер Путей может прожить в два раз больше, но сам Мастер Путей — Одаренный, владеющий всеми возможными и невозможными проявлениями Дара, — не более чем сказка. Кто-то всерьез изучал сказания и редкие записи пятитысячелетней давности об Астри Масэнэссе, о его подвигах Силы. Но такими же реальными могли оказаться и страшилки о монстре в Тасии-Тар, который во время парада планет выходит из реки и пожирает неосторожных прохожих. Ото Эниль в это не верил. А он — Мастер Толкователь, и вероятнее всего — то, во что он не верит, правдой не является. Эниль прикрыл глаза, размышляя о видении женщины в снегах. Что означало его видение? Кто эта женщина? Откуда она идет и куда? Что за странные слова она повторяет? Было ли это на самом деле или символизировало что-то, было ли это настоящее, прошлое или будущее — Ото не знал. Он попытался сопоставить увиденное с языком символов. Что означает снег? Чистоту? Мех, покрытый кровью — охотящийся зверь? Полупустой мешок — незавершенное дело? Украшение из бисера... Чушь!.. Да кто он — какой-то гадающий шаман из Мата-Сон или Мастер Толкователь, использующий Силу?! Ото постепенно стал приходить в себя, он уже мог шевелить руками и говорить, хотя еще только шепотом. 'Кто пробудился?' Абиль Сет был прав — этот неизвестный пророк очень силен. Он написал всего-то несколько несвязных четверостиший, которые до сих пор не заинтересовали никого из исследователей, и на первый взгляд вовсе не имели смысла. Но при 'проникновении' в пророчества при помощи Силы, перед Мастером Толкователем открывались такие картины, что куда там Кахилю... Он поначалу сомневался в толкованиях Абиля, что 'страна, на которую в полдень Дракона не падает тень' — это Ара. Ведь по южную сторону от гряды Сиодар расположена еще и Доржена, к тому же существует множество стран, на которые тень Сиодар никак и никогда не может упасть, так как они находятся за многие и многие мили от этих гор. Но когда сам Ото попробовал толковать пророчество с помощью Силы, то увидел кобру — символ Ары, обвившую ноги ребенка — мальчика, и не дающую ему ступить ни шагу. Лица его Советник не рассмотрел, но в том, что речь идет об Аре, сомневаться перестал. Он также часто видел 'идущего' из Ары. Он представал перед ним в разных образах, он был то летящим орлом, как и у Абиля, то бегущим волком, то скачущим оленем, то человеком, лица, которого Ото не мог четко рассмотреть и запомнить, но Советник знал, что это один и тот же... Вот только кто? Кого-то следовало ожидать. Теперь Ото изучал второе пророчество. По утверждению Абиля, а его словам Эниль доверял, того же автора. Еще более непонятное. Губы Ото зашевелись, повторяя слова: На белом ковре вышит алый цветок, И Жаждущий встал у порога, Напиться не сможет он, сделав глоток, Ему даже моря не много. Если бы Ото Эниль раньше нашел и прочитал это пророчество, то удивился бы, что подобный свиток вообще хранится в библиотеке Силы — похоже на марание бумаги начинающими поэтами из Академии Искусств. Слава Мастеру Судеб, что Абиль Сет не пропускает ни единой буквы и интересуется всем, что выведено чернилами на бумаге, ну или резцом по дереву, или железом на камне, да хоть кровью на человеческой коже! Прежние видения, по пророчествам Кахиля, тоже говорили о севере. Может, этот Жаждущий и есть тот, кто пробудился? Это толкование, похоже, одобрил его Дар — он почувствовал тепло у солнечного сплетения, но по спине прошел холодок из-за недоброго предчувствия. Ара и север как-то связаны? И этот Жаждущий и тот, кто должен прийти из Ары — они часть чего-то целого? Ошибался ли Ото Эниль, когда так рьяно протестовал против войны с Арой? Сегодня он не знал. Может быть, прав был Советник Ках, который активнее всех выступал за то, чтобы в Ару послали войска? Эниль всегда был готов признать свои ошибки, пересмотреть взгляды. Но сердце его чувствовало, что юг для Тарии не опасен, а север — грозит самому ее существованию. Голод не заставил себя ждать. Сейчас Ото не одергивал себя, противостоя голоду, как во времена обучения, он знал, что в такие годы это не принесет пользы. Когда Кими принес поднос с едой, он предался удовлетворению своего желудка со страстью истинного обжоры. Кими смотрел и одобрительно кивал. Он явно считает себя старше и мудрее. Ото не возражал: не старше, конечно, а вот мудрее... — Ну что, Ото — не складывается твоя головоломка? — спросил Кими, когда Советник уже стал чувствовать себя человеком. Эниль вздохнул: — Не складывается... А ты что думаешь, Ким? — такое обсуждение между ними было обычным делом, Эниль и не пытался ничего утаить от Кими, и он вникал во все, с чем имел дело сам Ото. Старый слуга фыркнул: — Про стишки про эти? Да я вот пойду, выпью пару кружек пива и напишу тебе столько таких стихов — до конца света не разгадаешь! Эниль усмехнулся, представляя, как он на полном серьезе пытается толковать написанные подвыпившим Кими стихи. — А если серьезно, — добавил старик, — то сдается мне, что ждет нас бо-о-ольшая заварушка. А от 'жаждущего' этого, что 'у порога', у меня мурашки по спине... — Кими и в самом деле поежился. Ото усмехнулся. И кто утверждает, что толковать пророчества с помощью Силы более эффективно? Вот Кими пришел к тому же выводу, что и он сам, только без всяких видений и последующих падений в обморок, лихорадки, слабости и прочих прелестей отлива. — Мудро. Мне впору снять и отдать тебе Перстень Советника, Ким. — И на кой он мне? Разве что руку погреть. — Он знал о том, что кольцо излучает тепло. — Так тогда два надо, а то — идешь зимой по городу: на одной руке рукавица, а на другой нет... засмеют. Был бы жив Мастер Фаэль, заказали бы мы у него медальонов и браслетов, обвешались, как барышня на балу, и ходили б почти голышом — нас-то браслеты грели бы! Кими посерьезнел, задумался на несколько минут, а затем добавил: — Да-а-а... Славный был Мастер... И умер-то таким молодым. Ему всего пятьдесят было; и по нашим меркам еще не старик, а уж для Одаренного, так вообще — младенец! — Ну что поделаешь, бывает так: отлив Силы, не выдержало сердце... — вздохнул Ото. — Да какой отлив! Я понимаю, если б какой-то мальчишка из Академии, что еще не научился контролю, или кто-то из этих боевых Мастеров — все у них не как у людей. А то — Мастер Ювелир! Как мог он — и умереть от отлива Силы? Советник Эниль пожал плечами: — Все мы, Одаренные, рано или поздно умрем от этого. И я умру от отлива, когда тело перестанет сопротивляться. Кими раздраженно отмахнулся, мол: 'не то ты говоришь': — Не верю я в это! И жена его куда делась? Мальчонка у него еще был — верткий такой, все в мастерской прятался... Помнишь? Ото Эниль удивлялся, с чего это Кими вспомнил события десятилетней давности. — Кими! Ты ищешь загадки там, где их нет! Советник Ках, лучший из Целителей, лично подтвердил, что Аса Фаэль умер от отлива. А его жена заявила, и это я слышал собственными этими ушами, что не желает иметь дела ни с Советом, ни с кем-либо из Одаренных, и покидает Город Огней. Она уехала и увезла мальчика: кажется, куда-то на Восток. Иной раз супруги Одаренных, гибнущих от отлива, так поступали, злясь на Дар, на Силу, на Город Огней... Ото не видел ничего странного в этих событиях. Конечно, он был хорошим другом Фаэлю и его жене Лисиль, и мальчика их он любил, и ему было неприятно, когда она уехала, не пожелав даже поговорить и не дав попрощаться с сыном друга. Будто он, Ото, был виноват в смерти ее мужа. Он надеялся, что они не бедствовали все эти годы. А может быть, в мальчике тоже откроется Дар, и он снова увидит его... Размышления Эниля прервал настойчивый стук в дверь. Кими, кряхтя и ворча, поднялся на ноги и пошел открывать. Ото только повернул голову в сторону входа, хотя уже чувствовал себя достаточно бодрым, чтобы встать. В вошедшем невысоком человеке с целеустремленным цепким взглядом, одетым в синюю с золотым форму младшего служащего при Совете Семи, Эниль узнал молодого Одаренного Китоса. Если в качестве посыльного используют Мастера Силы, то дело серьезно. Что-то случилось? Служащий поклонился и протянул ему свиток, скрепленный печатью Верховного. Ото заволновался: неурочный час для Совета, созванного Верховным. Что-то случилось. Что-то важное... Только что? Он со вздохом вскрыл печать и прочел: 'Властью, которой вы — Семеро — наделили меня, я, Верховный, хранитель Мудрости Города Семи Огней, представитель пламени Дара и потоков Силы, опора Тарии, повелеваю явиться на Совет Семи для решения дела государственной важности. Прошу вас, достойнейшие из достойных, отложить на время свои дела, сколь бы важными ни были они, и, вняв моему призыву, собраться вместе незамедлительно'. От стиля письма, обычного при созыве Малого Совета самим Верховным, тем не менее веяло тревогой. Он, Мастер Толкователь, не мог не почувствовать какую-то угрозу в этом письме... Нет, не для него лично. Что-то происходило, будто река времени заворачивалась в тугой водоворот, затягивая и Город Огней, и Тарию, и весь мир куда-то в бездну. — Прибуду незамедлительно, да горит пламя Верховного! — тихо произнес Ото стандартный ответ. Мальчик Китос снова кивнул и вышел. Верховный созывает Совет. Скорее всего, в Аре что-то пошло не так. Эниль слышал, что тарийские силы движутся слишком медленно, а Хокой-То, напротив, бодро преодолевает последние мили, отделяющие его от тарийской границы. Он уже захватил столицу Доржены, сметя не только защитников, но и присланные им на помощь еще ранее тарийские части. Неужели дело дошло до того, чтобы ставить на голосование направление туда Золотого Корпуса? Кими тоже выглядел встревоженным; слишком много лет он провел рядом с Энилем, чтобы не понимать, что происходит. Старый слуга, не спрашивая, полез в специальное отделение шкафа, доставая одежды Советника Малого Совета. Он молча облек Ото в синюю мантию с вышитыми по подолу и вдоль манжет золотыми символами: волнистые линии — потоки Силы, вздымающиеся язычки — пламя Дара. Он стянул мантию на талии широким золотым поясом и застегнул пряжку. Эта пряжка тоже работы Мастера Фаэля. Изготовленная из золота и обильно инкрустированная драгоценными камнями, подобранными по цветам, она была выполнена в форме разворачивающегося свитка — символа Мастера Толкователя. Когда в Городе появился Одаренный Ювелир, которые были редки почти так же, как Мастера Огней, Советы, сначала Малый, а потом и Большой, просто завалили его заказами, которые тот, как служитель Тарии, должен был выполнять бесплатно в порядке значимости. Сначала Фаэль сделал перстни для Советников из Семи. Древние радужные камни, обязательный атрибут члена Малого Совета, который тот не снимает почти никогда, обрели новую оправу, и каждый, кто надел на палец новый перстень взамен старого, сразу почувствовал разницу, и не только в том, что оправа Мастера Фаэля излучала тепло; его изделия усиливали яркость Дара. Это несомненно полезное свойство подвигло Советников снова обратится к Ювелиру Силы. Ему были заказаны пряжки на пояса с символами Пути Дара каждого из Семи. Позже он создал еще множество подобных пряжек, для которых пока не нашлось хозяина, как бы на будущее, когда Мастер в Совете с одним направлением Пути сменится другим. Ювелир Фаэль изготовил даже пряжку с пламенем, выложенным яркими рубинами, и сверкающей бриллиантами молнией для Мастера Огней, надеясь, что когда-нибудь такой появится и займет законное свое место в Совете. Под конец он также создал пряжку в виде крылатого человека, с мечом разрушения в одной руке и светом созидания в другой. Работа безусловно была восхитительной. Ото, когда увидел ее, не мог налюбоваться: черты лица из золота — словно живые, вделанные камни — часть одежды, а не просто украшения, меч в несколько дюймов длиной выполнен так точно, что, казалось, Фаэль не сделал его, а уменьшил настоящий; на крыльях можно разглядеть каждое перышко. Эниль преклонялся перед талантом Ювелира, но в пряжке для Мастера Путей не было необходимости, это лишь прихоть художника, или прихоть его Дара. Что-то слишком часто в последнее время он вспоминает Мастера Фаэля... Ото коснулся пряжки и почувствовал тепло и вдохновение Силы, как обычно. Осталось только повязать д'каж. Слуга с молчаливым торжественным почтением вынул синюю налобную повязку из специальной шкатулки. Древние символы Силы Пути Мастера Толкователя переливались мягким золотым светом на синем фоне. Повязка легла на лоб Ото приятной бархатистой замшей, и он прикрыл глаза от радостного ощущения, которое всегда при этом, с того первого дня, как он впервые был назван Мастером Силы и повязал д'каж, наполняло его. Мастер Толкователь Ото Эниль отправился на Совет Семи. Идти ему не далеко, всего лишь подняться на два этажа вверх, покинув сектор, отведенный для проживания Советников с семьями и их слуг. Сам Зал заседаний Малого Совета был не очень велик, но вспомогательные помещения — холлы, комнаты для ожиданий, комнаты для обсуждений и прочие — занимали большую половину этажа, вторая же половина отдана в распоряжение Верховного. Ступая по коридору с аркообразным потолком, ярко освещенным знаменитыми тарийскими негаснущими светильниками, созданными давно Мастерами Огней, Ото не переставал предпринимать попыток привести в порядок свои мысли, связать как-то в единую логическую цепочку, а если и не связать, то разложить по своим полочкам: пророчества неизвестного автора, войну с Арой, видение женщины, бредущей по бесконечным снегам, внезапный созыв Совета... В Зале заседаний Совета Семи все было как обычно. Круглый стол с семью совершенно одинаковыми стульями вокруг, и одним отличающимся от остальных богатством резьбы, украшениями и размерами. Советникам за этим круглым столом не предназначалось какое-то конкретное место, они могли выбирать любое и занимать любой понравившийся свободный стул (кроме отведенного для Верховного, конечно), могли менять свои места на каждом новом заседании. Но за те долгие десятилетия, что каждый из них провел в Совете, они успели привыкнуть к определенным местам, и любой Советник мог с первого взгляда сказать, кому принадлежит тот или иной стул, не отличавшийся от других ничем для человека постороннего. За столько лет привычки въедаются и в кожу и в душу. Верховному отводилось почетное место, как Председателю Совета. Хотя в состав Семи он не входил и многие вопросы могли решаться без его присутствия, поэтому частенько это инкрустированное рубинами и топазами шикарное кресло, с изящной резьбой в духе Одаренных, более походившее на трон, пустовало. Но не сегодня. Сегодня заседание Совета не начнется, пока Верховный не воссядет на свое место, и пока, прежде этого, не соберутся не менее шести членов Малого Совета. Ото не был первым, вошедшим в Зал, Советник Годже Ках уже нервно прохаживался, заложив руки за спину, взад и вперед по свободному пространству за спинками стульев. Невысокий и худощавый, чрезмерно подвижный, с беспокойно бегающими глазами, Ках казался мальчишкой, а не человеком, разменявшим вторую половину трехсотлетней жизни Одаренного. В его светлых волосах, заплетенных в косу, обернутую несколько раз вокруг его шеи, словно шарф, не заметно седины. Он резким движением кивнул вошедшему Ото и продолжил свое хождение. Здесь же, опершись на спинку стула, стоял Советник Годе Майстан, в противоположность Каху — спокойный, как дерево. Его каштановые пополам с серебром волосы заплетены замысловатым способом в очень широкую, но не длинную косу, отросшие локоны для такого плетения предварительно складывались втрое. Мастер Майстан благодушно смотрел перед собой немигающим взглядом голубых водянистых глаз; заметив Эниля, он медленно и изящно поклонился. Майстан держал свою голову, как обычно, высоко поднятой, и Эниль подозревал, что это тяжесть волос тянет вниз его затылок и задирает подбородок. Хорошо растущие волосы — еще одно преимущество Одаренных над простыми людьми. За долгие годы жизни Ото Эниль не встретил ни одного лысого или плешивого, отмеченного Даром. Наверное, обычай этот — отращивать себе волосы всю жизнь со дня первого проявления Силы — еще один способ показать свое превосходство, несмотря на то, что Одаренные должны были посвятить свою жизнь смиренному служению людям. С другой стороны, благодаря необычайно длинным волосам, Одаренного легко узнать в толпе, особенно мужчину. Конечно, многие ограничивались длиной до пояса или чуть пониже бедер, укорачивая время от времени мешавшие комфорту отросшие волосы, Ото Эниль был в их числе, но встречались и такие, кто фанатично не позволял ножницам касаться своей головы, и заботе о волосах посвящал немало свободного времени. Годе Майстан — Мастер Полей — был представителем как раз последних. И Ото надеялся, что пшеница на полях под воздействием его Силы растет так же густо и обильно, как и волосы у него на голове. До начала заседания Советникам не позволялось разговаривать друг с другом, поэтому тишина ожидания в Зале нарушалась лишь звуком шагов, редким покашливанием или шуршанием одежд. Эниль присел на один из стульев, что стояли вдоль стен — места за столом тоже не занимались до начала заседания Совета. Вслед за Энилем в Зале появился Мастер Нихо Торетт или Мастер Медведь, как его называли за глаза. Нечто медвежье в Торетте действительно было: огромная косматая голова — из стянутого тугим ремнем на затылке хвоста всегда умудрялись выбиваться торчащие в разные стороны космы, взгляд небольших глаз исподлобья, чуть косолапая походка, великаний рост, широченные плечи и руки толщиной с голень Ото, гортанный, похожий на рык голос. Человеку с такой внешностью, казалось, на роду написано сражаться в битвах, но Дар сыграл с ним странную шутку: Торетт был Музыкантом. Увидев Нихо издали и при слабом освещении, можно было принять его за дикарского воина или разбойника, спешащего снести всем головы своей огромной дубиной; но дубина оказывалась лютней, которую Торетт носил на плече, держа за гриф, а сам 'лютый разбойник' — безобидным Мастером мирного Пути. Безобидным ли? Он и без Дара одним кулаком мог размозжить кому-нибудь голову, если б захотел, а если дать ему в руки настоящую дубину... Впрочем, Нихо скорее извлек бы из дубины каким-то образом звуки музыки, чем применил ее для боя, — он был весьма добродушным человеком. А музыка Торетта, особенно если не сосредоточиваться на его внешности и не смотреть, как огромные толстые пальцы терзают струны, была так же исполнена Силы, как и музыка любого Мастера этого Пути. Музыка Силы помогает сосредоточится и вдохновляет. В Одаренных она повышает яркость Дара. Созданные ею эмоции влияют на людей и побуждают их совершать воистину великие дела. Эниль читал, что Мастер Архитектор Тотиль, создавая Кружевной мост, попросил своего друга Мастера Музыканта Элини играть для него. И когда Тотиля спросили, как у него вышло такое прекрасное творение, он ответил, что просто облек музыку в плоть: музыка Элини нарисовала для него картину, а он, следуя за ее узором, возвел строение. Музыку Мастера Музыканта Силы нельзя записать, запомнить или повторить, поэтому так мало следов в истории оставляли великие, следовавшие этим Путем, но их Дар позволял другим оставлять такие следы. Несмотря ни на что, Торетта Энилю сложно было представить играющим для Архитектора, когда тот творит, зато дующим в рог или бьющим в барабан перед огромным войском, вдохновляя его на бой, Ото без труда его представлял. Нихо Торетт жарко пожал руку Ото, едва не раздавив ее в кулаке, как обычно, затем сделал то же с конечностями Каха и Майстана. Он с трудом сдерживался, чтобы не разразиться приветственными возгласами — молчание давалось ему с трудом. Не успел Торетт усесться рядом с Энилем, постоянно ерзая на стуле и сдвигая его с громким скрипом с места, как в Зал проскользнул Килей Холд. Погодник в простонародье, или Мастер Облаков официально. Дар столь же распространенный, как редок Дар Мастера Огней. Холд почему-то был неприятен Ото Энилю с самого первого знакомства. И за те семьдесят лет, что они заседали вместе в Совете, это его мнение не изменилось. Ото старался быть беспристрастным, но наблюдая, как заискивает Холд перед теми, кого считает сильнее его, как льстит и извивается, подобно ужу, достигая каких-то понятных лишь для него целей, и так все семьдесят лет, трудно было относиться к нему как-то иначе. И если Мастер Торетт напоминал чем-то медведя, то Холда можно было сравнить с ящерицей — верткой и скользкой, с раздвоенным языком. Трудно понять, когда он говорит правду, а когда лжет в глаза. Килей Холд был ничем не приметен: среднего роста, средней комплекции, со светло-карими глазами, русые волосы аккуратно уложены в подобие хвоста, перегнутого несколько раз, чтобы уменьшить длину; седел он медленно, поэтому серебра в его голове меньше, чем пшеничной желтизны. Холд поприветствовал всех поклоном, слишком низким для Советника, и незаметно присел, замерев, словно слившись со стулом. Пятеро уже собрались, и Ото гадал, кто же появится следующим, Джай Дорр или Карей Абвэн. Джай Дорр — Мастер Оружия — любил дисциплину, поэтому приходил всегда одним из первых, незамедлительно, если, конечно был в Здании Совета; вполне возможно, что у него какие-то дела в Городе, а может, и за пределами его. Мастера Дорра Эниль уважал, несмотря на то, что они очень часто схлестывались в споре, и мнение Дорра — носителя боевого Дара редко совпадало с мнением мирного Мастера Толкователя. Но Джай Дорр был честен, прямолинеен, упрям, решителен и всегда выполнял данное слово, что Энилю импонировало. Не менее одного, но не более трех мест в Совете Семи по закону должно быть отдано кому-то из боевых Мастеров. Последние триста лет — ограничивались одним. С одной стороны, Тария не любила войн, а с другой — Мастера боевого Пути среди Одаренных рождались намного реже, нежели мирного, поэтому одного их представителя в Малом Совете было вполне достаточно. Дорр был моложе Ото лишь на девять лет, — почти ровесник, и в Совет они вошли в один год, поэтому Эниль чувствовал с ним какое-то родство душ, несмотря на постоянные споры. И как ни странно, если учесть направление Дара Джая, он — единственный, кроме самого Эниля, кто засомневался в необходимости войны с Арой, когда об этом заговорили. Жаль, если он не сможет сегодня посетить Совет... Карей Абвэн озарил всех присутствующих своей великолепной улыбкой спустя несколько минут. Он обладал той внешностью, которая не оставляет женщин равнодушными. И внешностью, и манерами. Абвэн был высок, строен, с синими искрящимися весельем глазами; каштановые чуть вьющиеся волосы еще не начали седеть, они ниспадали на его плечи, как плащ поверх мантии. Абвэн улыбался с теплотой при каждом удобном случае и просто лучился доброжелательностью. Он родился и вырос в Городе Семи Огней и был истинным сыном Города: его движения, слова, жесты — сдержанные и в то же время располагающие, были верхом отточенного мастерства, на постижение которого Карей не пожалел ни времени, ни сил. Да, поговорив с ним пару минут, можно проникнуться к нему глубокой симпатией и увериться в том, что сам Абвэн весьма симпатизирует тебе, но Ото чувствовал в нем какую-то фальшь. А может, он попросту завидовал?.. Если и завидовал, то самую малость, и только Дару — не манерам Карея Абвэна, Мастера Перемещений. Эниль мог проникнуть и в прошлое и в будущее, увидеть события будто собственными глазами, но Абвэн мог переместиться в любую местность телом, а не мыслью, попасть в любую страну за считанные мгновения, прихватив с собою еще пару человек: на перемещения отрядов войск, даже небольших, Силы его не хватало, как и у других Мастеров этого Пути. Собрав всех их вместе, можно было бы перемесить отряд человек в пятьсот. Но что это для огромных армий Тарии? Кроме того, им необходимо было длительное время на восстановление. И тем не менее, Дар этот — весьма привлекателен и полезен. Абвэн не успел поздороваться, как отворилась дверь на другой стороне Зала — Дверь Верховного, лишь один он входил и выходил через нее. Советники разом встали, приветствуя Председателя, а тот прошествовал к своему креслу и кивком головы ответил им, лишь достигнув стола. Старейший человек Тарии, а может быть, и мира, Эбонадо Атосааль, двигался как юноша, его совершенно белые волосы плащом струились за ним, покрывая полностью синюю мантию; он подошел к креслу Верховного и обвел взглядом серых пронзительных глаз всех присутствующих здесь. Его красивое, без единой морщины лицо выглядело хмурым. Ото, как и остальные Советники, подошел к своему обычному месту за столом и взялся за спинку стула. Все они ожидали, пока устами Верховного снимется печать молчания и начнется заседание. Но Верховный молчал; молчал и стоял, оглядывая каждого. Не совсем обычное поведение... Эниль почувствовал недоброе. Верховный медленно подошел к пустующему месту Мастера Дорра и положил на стол перед ним какой-то предмет; когда рука его отстранилась, Ото узнал перстень Советника, сияющий радужным камнем — перстень, снятый с руки обладателя... того, кого не было сегодня с ними... — Советник Дорр умер! — произнес Верховный без всяких предисловий. — Я скорблю о нем. Он был честным слугой Тарии многие годы. Но, увы, никто из нас не живет вечно. — От чего он умер? — нарушил молчание Ото, не в силах сдерживаться. Верховный посмотрел, хмурясь, прямо на него и ответил не сразу: — Советник Эниль, тебе ли не знать, от чего умирают, приближаясь к своему трехсотлетию. Да, он был моложе тебя, однако и ты моложе меня, но это значит лишь то, что у нас с тобой более сильные тела, способные сопротивляться дольше. Ненамного дольше... Ото понимал, что все сказанное — правда, но верить не хотелось. Дорр умер... Не может быть этого... Однажды так же положат на стол и его радужный перстень... — Приближаются годы, — продолжил Верховный, обращаясь ко всем, — больших перемен. Многим из вас уже больше двухсот, а я сам живу слишком долго. А это значит, что одного за другим придется сменить всех семерых Советников, придет время и избрать нового Верховного. Вы знаете, что место Дорра должен занять кто-то из боевых Мастеров. Воцарилось молчание. Атосааль сел на свое кресло, подобрав края мантии, расшитой с большей роскошью, нежели у Советников. Он задумчиво вертел в руке висящий на шее медальон — атрибут власти Верховного: овал с пламенем внутри, пересеченный двумя волнистыми линиями. К этому артефакту Мастер Фаэль не приложил свою руку, предмету было несколько тысяч лет, его сотворили еще первые на этой земле Одаренные, а может, и не они... кто знает... Эниль старался отвлечься от мыслей о Дорре и смерти: к старости он становится слишком сентиментальным. Сейчас Мастер Дорр казался ему чуть ли не единственным другом и единомышленником в Совете. Они прошли с ним рука об руку через столь многое... Как странно думать о смерти, когда живешь на свете три человеческих века. Казалось, уже пора насытиться, возжаждать покоя, отпустить все те проблемы, что связаны с этой жизнью. Эниль всегда думал, что Одаренным Мастерам Судеб отпущено больше лишь потому, что они большее способны сделать. Что сделал он сам? Что сделал Дорр? Успел ли? О себе Ото не думал, что уже все успел... Ему еще нужно разгадать загадку 'жаждущего' с севера и 'идущего' с юга. Ему нужно узнать... Ото встрепенулся, заметив, что остальные Советники уже занимают свои места вокруг стола, он тоже отодвинул тяжелый стул и бессильно упал на него, сглатывая отчаяние и боль. Верховный продолжил заседание спокойным ровным голосом, но его рука все еще нервно теребила медальон: — Время скорби о Мастере Дорре наступит завтра, завтра же мы предадим тело его земле, а сегодня нам нужно решить, чьи кандидатуры выдвинуть для голосования на Большом Совете. Медлить мы не можем, слишком важные дела вы решаете, чтобы оставаться только вшестером; если еще с одним членом Совета случится что-нибудь, Совет станет нелегитимным. — Что здесь думать, — отозвался Мастер Торетт; он хмурился из-за смерти Дорра, и оттого еще больше стал походить на медведя, — Мастер Кодонак — наиболее опытный и уравновешенный из всех боевых Мастеров, которых я знаю. Тем более что он не просто Мастер Оружия, а Стратег. Его ум и Дар очень пригодятся и Совету, и Тарии. Да. Мастер Кодонак — наиболее приемлемая кандидатура. Ото Эниль не знал его близко, но все его друзья и люди, которых он уважал, отзывались о Хатине Кодонаке, как о человеке чести. Торетт прав. Здесь и думать не о чем. — Ум и Дар Мастера Кодонака, безусловно, послужат Тарии, Советник Торетт, — ответил Верховный. — Но именно из-за его Дара он нужен сейчас в другом месте. Советники все одновременно посмотрели на Председателя. — В Аре дела идут не очень хорошо, — пояснил он, выдержав паузу, — нам придется посылать туда Золотой Корпус. Ото застонал. — Советник Эниль, — тут же среагировал Атосааль, — я знаю, что ты всегда был против этой войны, но если бы мы не вмешались, то нам пришлось бы защищаться. Как видно сегодня из разворачивающихся событий — император и не планировал ограничиваться Дорженой. Он собрал огромную армию, мобилизовал все силы Ары, он смял войска Доржены, и скоро мы столкнемся с ним на границе, а если бы мы не начали своевременно подтягивать туда свои военные части, то встретились бы с ним на территории Тарии, что недопустимо! Мы должны любой ценой удержать границы. И если тарийским армиям окажет помощь Золотой Корпус, мы сделаем это быстро и без лишней крови. — Но, Верховный, — Эниль не мог промолчать, что-то внутри него упорно сопротивлялось такому развитию событий, — мы слишком сконцентрированы на юге, мы оголяем Тарию с востока, с запада... с севера, в конце концов! Разумно ли это? Если еще и Золотой Корпус отправится на юг... — Я знаю про твои опасения, и знаю, чем они вызваны, — успокаивающим голосом, как ребенку стал объяснять Верховный Энилю. Ото закусил губу от бессилия. — Ты забываешь, Ото, что мой Дар созвучен твоему, и наши Пути пролегают где-то очень близко друг к другу. То, что ты — Мастер Толкователь, видишь в видениях, исследуя пророчества других, то я — Мастер Пророк, вижу в собственных. Я знаю, что опасность придет с севера, знаю, что оттуда нам грозит нечто, с чем мы еще никогда не сталкивались. Я знаю и о Временах Ужаса, и о Падении Мудрых, я видел реки крови, проливаемые тем, кто придет. Но, Эниль, ты ошибся в одном: все, что ты видишь — далекое, очень далекое будущее. Да, Тарии придется столкнуться с этим, все Одаренные должны будут выступить против Ужаса с севера... Но ни ты, ни я уже не поучаствуем в этом, и даже те отмеченные Даром, кто сегодня впервые увидел этот свет, даже они не доживут до того часа. Их детям, а скорее, их правнукам придется сражаться в битве Ужаса. Кого ты изучаешь? Кахиля? Разве ты не видишь, что еще не исполнилось ни одного знамения? Конечно, отдаленность событий не говорит о том, что мы, ответственные за судьбу Тарии, должны оставить разбираться с проблемой нашим потомкам и ничего не предпринимать. Я уже начал разрабатывать план. Я внесу изменения в программу обучения в Академии Силы: новые поколения Мастеров будут готовить к грядущим бедам. Мастера Толкователи займутся всеми пророчествами о Временах Ужаса, чтобы понять, как выстоять и как победить. Но не сейчас! То, что происходит в Аре — это реальная угроза сегодняшнего дня, а не завтрашнего. И мы не можем позволить себе проиграть. Ото вздохнул: не согласиться с Верховным сложно. Действительно, может ли Мастер Пророк ошибаться в определении времен? Неужели все то, что переживал он в своих видениях, изучая труды древних пророков, было лишь отголоском далекого будущего? А может быть, только 'жаждущий' — из будущего, а 'идущий' из Ары означает опасность настоящую? — Ты сказал, что видел того, кто придет с севера, Верховный? — Я сказал, что видел реки крови, которые он прольет. — А видел ли ты того, кто идет с юга? — Ото затаил дыхание, он хотел получить ответ, хотя бы намек, подсказку, какую-то зацепку. Он хотел сейчас этого, как измученный жаждой человек хочет пить. Эниль с надеждой вперился взглядом в серые глаза Верховного. — Идущий с юга?.. — Энилю стало ясно: Верховный не знал... — Ото, мы можем обсудить с тобою пророчества после окончания Совета. Зачем утруждать слух тех, кому это не интересно? — Да! — вступил в разговор Ках, который все это время нетерпеливо выстукивал пальцами по крышке стола. — Достаточно, Эниль! Все это можно обсудить в другой день! Давайте лучше поговорим о том, кто займет место в Совете Семи. Эниль вздохнул и кивнул, соглашаясь. Началось обсуждение. Торетт выглядел обескураженным, он не понимал, почему Кодонак не может быть избран, и не видел другой кандидатуры, Ото Эниль был вполне с ним согласен. Говорили о многих. Перечислялись имена и деяния, достижения, происхождение, Путь основного Дара... но Ото уже не слушал. Он мало знал боевых Мастеров, и кроме Кодонака ни о ком не мог сказать ничего ни хорошего, ни плохого. Все его мысли восстали, как мятежный народ, который не желает выплачивать очередной налог. Они выкрикивали свои запоздалые возражения в ответ на слова Верховного. Искали доводы, вспоминали знамения в пророчествах Кахиля... Эниль очнулся от своих размышлений лишь когда его попросили проголосовать за Мастера Стихий Митана Эбана; этого имени Ото не знал, потому воздержался, но и четырех голосов (Торетт голосовал против, он настаивал на Кодонаке) при поддержке Верховного вполне хватило для того, чтобы вынести кандидатуру этого неизвестного Эбана на голосование Большого Совета. Глава 12 ОБУЧЕНИЕ Элинаэль Кисам Огромное пустое помещение. Пол услан коврами, но какими-то серыми и невзрачными, и, похоже, не слишком чистыми, совсем не для красоты — ковры здесь служат другим целям. Эхо разносится от каждого звука. В дальнем конце зала стоят деревянные фигуры с множеством торчащих во все стороны палок вместо рук и ног. На цепях свисают с потолка мешки с песком. Зал ярко освещен дневным светом через огромные окна, которые начинаются где-то выше человеческого роста. Вдоль стен висит и лежит на специальных полках всяческое оружие: копья, топоры, мечи... Мечей больше всего, они здесь разных форм и размеров. Видов оружия здесь было очень много, но Элинаэль смогла бы назвать лишь несколько предметов, и то не уверена, что правильно. Она оглянулась на тех, кто был с нею в этой новой группе: у них блестели глаза, а Элинаэль закусила губу — оружие не привлекало ее так, как всех, у кого был боевой Дар. Среди первогодков, как ни странно, нашлось больше всего носителей этого Дара: здесь вместе с нею оказались и мрачный Тоше Гилиос, и весельчак Мах Ковса и даже пухленький Тико Талад. Представить себе Тико с мечом она не могла, как ни старалась... А Маху оружие в руки вообще не следовало давать — он совершенно себя не контролирует... А Тоше еще только пятнадцать... А что она сама здесь делает? Когда Мастер Кодонак сказал, что у нее Дар Огней, редчайший из всех проявлений, Элинаэль не знала, что с этим делать, точно так же, как когда узнала, что она Одаренная. В их группе была еще одна девушка, она обучалась уже пятый год. Высокая, стройная и красивая. Черные волосы, заплетенные в две толстых косы; чуть прищуренные, как будто всегда смеющиеся, большие глаза. Лючин Агни. Девушка держалась уверенно и непринужденно, вот и сейчас она весело смеется и болтает теми, с кем только познакомилась. Одевалась она как парень, так и должна выглядеть девушка с боевым Даром. Говорили, что настоящая страсть Лючин — это не меч, а лук. Ее Дар тоже был в чем-то особенным — даже боевые Мастера далеко не всегда владели луком, он как-то отличался от других видов оружия, которые давали непосредственный контакт с плотью противника. Говорили, что Лючин также хорошо метает дротики и ножи. Еще девять не знакомых Элинаэль парней (некоторые были старше ее лет на десять) казались ей почти Мастерами Силы: свободная легкая походка, уверенный твердый взгляд, сдержанность в словах и жестах. Они очень отличались от ее неловких одногруппников-первогодков. Мастер Кодонак привел их в здание Академии Воинств. Это был тренировочный зал для студентов Пятилистника, избравших военное дело. Их обучение началось совсем недавно. И они сразу же покинули душные аудитории, и каждый новый урок проводили в новом месте. За это непоседливая Элинаэль была благодарна Кодонаку. Командующий Золотым Корпусом был одет в темно-зеленый кам, с оконтуренными алыми нитями разрезами от бедра, узкими рукавами и длинными полами. На боку висел его неизменный меч, выкованный, как говорили, в древности. Стянутые в конский хвост длинные волосы с серебряными нитями свисали ниже бедер. Его орлиный профиль выглядел сейчас немного зловеще на фоне полок со сверкающим оружием. Мастер Кодонак — сильный, спокойный... Может, таким же был и ее отец? — Сейчас каждый из вас подойдет сюда, — сказал зычным голосом Кодонак, — и выберет себе оружие. Позвольте выбирать своему Дару. Я знаю, что во всех вас Дар уже развернулся, и некоторые четко знают свой Путь. Что ж, таким будет легче! Давай, Хабар! Хабар, крепыш ростом не выше пяти с половиной футов, но с мощными руками, похожими на два бревна, вышел из нестройного рядя студентов и направился к Кодонаку. Он совершенно не медлил с выбором и вытащил из груды оружия большой двуручный меч, взялся за его рукоять привычно и уверенно, как опытный солдат, и стал в стойку возле Мастера. Кодонак одобрительно кивнул. Он жестом попросил освободить для них пространство, и все попятились назад. Мастер обнажил меч, наклонил на мгновение голову и прикрыл глаза. То же сделал и Хабар. И вот они затанцевали. Звенело, сталкиваясь, оружие, а искры, похоже, сыпались из глаз учеников — от радостного возбуждения. Элинаэль смотрела, как бойцы переступают с ноги на ногу, как легко меняют позиции, как быстро двигаются их клинки. Через какое-то время скорость боя так возросла, что оружие трудно было разглядеть — лишь смазанный, сверкающий иногда на солнце след. И хотя Элинаэль в этом мало разбиралась, она знала — каждый новый удар превосходил по мастерству предел возможностей неодаренного мечника и отбивался противником с изысканным изяществом. Хабар сейчас не выглядел неповоротливым громилой: девушка никогда не думала, что он может быть таким легким и гибким. Бой длился недолго — всего пару минут. Похоже, Мастер Кодонак будет сегодня сражаться с каждым из группы, и надолго с одним он затягивать не хотел. Кодонак резко остановился, и глаза всех студентов на мгновение опоздали, следя за полетом его клинка, который он приставил к горлу Хабара. Тот резко отбросил меч, закусил губы и, кажется, зарычал. — Отдохни, — сказал ему Кодонак. Парень плюхнулся на одну из лавок, что стояли вдоль стен, и сжал голову руками — начался отлив. Сам Кодонак, похоже, совершенно не чувствовал какого-то дискомфорта, связанного с оттоком Силы. — Когда сражаются два Мастера Оружия, — сказал он совершенно ровным, без сбившегося дыхания голосом, словно не он дрался сейчас здесь, — побеждает тот, чей Дар лучше расположен к его оружию. Меня вам сегодня не победить, потому что вы будете брать чужие мечи, а я — свой собственный, который хорошо знаком моему Дару. Пусть это не огорчает вас. В Золотом Корпусе каждый имеет свое собственное оружие, и вы будете его иметь, но сначала научитесь владеть чужим. Важно, чтобы оружие не овладело вами. Слушайте его песню, но не поддавайтесь; когда не сможете сдерживаться — резко отбросьте меч. Не бойтесь — я успею остановиться. Он назвал имя Билита, который выбрал секиру и тоже сражался с ним несколько минут. Билит нашел в себе силы спокойно положить оружие обратно на полку и Мастер Кодонак похвалил его. Потом были Бано, Гиек, Доро, Шос, Миштон, Марил, Гайд. Элинаэль поняла, что Мастер вызывает сначала более опытных, а затем — новичков. Все они выбирали быстро, почти не думая, выбирали мечи, широкие или узкие, изогнутые или прямые, только Доро взял не меч, а короткое копье с лезвием-острием: кто-то рядом с Элинаэль назвал это оружие глефой. Одни дрались очень хорошо, другие похуже. Но это 'похуже' могло вызвать зависть у любого Мастера Мечника, вышедшего из стен этой Академии Пятилистника, где они проводили урок, поэтому никто ни из учителей, ни из студентов не присутствовал на их занятии, и даже не смел входить сюда сейчас. У Шоса, белокурого курносого парня, был Дар Стихий. Дар Оружия для него лишь сопутствующий, поэтому Кодонак дрался с ним совсем недолго и в конце сказал, что Шос продолжит снаружи. Что он должен был продолжить, Элинаэль не поняла. Марил, когда сражался, не смог остановиться, он стал, словно безумный, кидаться на Кодонака так, будто тот повинен в смерти его единственной любви. Кодонаку пришлось выбить меч из его руки и только когда оружие отлетело и упало с глухим стуком на серый ковер, Марил пришел в себя, опомнился, а потом у него начался отлив, и он забился в конвульсиях. Кодонак уложил его в дальней части зала, удерживая за плечи, пока того трясло как в лихорадке, но это продлилось всего пару минут, затем он затих и задышал ровно, а Кодонак вернулся к остальным. — Бросайте оружие, если теряете контроль, — повторил он. Мах выбирал меч очень долго, примерялся то одной, то другой рукой, то обеими сразу, и только когда он взял в руки изогнутую саблю, его глаза загорелись: — Что, ответила? — негромко сказал ему Кодонак, улыбаясь кончиками губ. Мах кивнул, шумно выдохнул и бросился в бой. С ним Мастер тоже дрался не долго, но выглядело это красиво. Мах превратился в кого-то другого. Прирожденного воина, владевшего этой саблей чуть ли не с рождения. Казалось, что он сейчас отрубит Кодонаку голову, но тот уклонялся и подныривал под саблю со сверхъестественной гибкостью. В один момент, когда Кодонак изящно уклонился от удара, рассекающего воздух в том месте, где долю мгновения назад была его шея, его длинные волосы взметнулись вверх и самые их кончики отсекло лезвие клинка. Мах с восторгом взревел, замахнулся для удара, но тут же судорожно отбросил оружие, будто ядовитую змею. Кодонак усмехался, осматривая свой остриженный на несколько дюймов хвост. — Спасибо, Мах: похоже, мне не придется идти сегодня к парикмахеру — ловко стрижешь. И молодец, что бросил. — Мах и остальные, кто уже дрался, хорошо понимали, за что хвалит его Кодонак — похвала заслуженная. Видно, не так просто отпустить оружие людям с этим Даром в горячке боя. Следующим был Тоше. Он тоже примерялся долго и вытянул из груды сразу два чуть изогнутых парных меча с округлыми гардами, взяв по одному в каждую руку. Этот бой высокого широкоплечего Мастера с маленьким стройным до худобы мрачным мальчиком был еще красивее, чем с саблей. Тоше не дрался — он танцевал, взлетая в воздух, нанося удары не только оружием, но и ногами, локтями, подсекая Кодонака грациозными выпадами. Когда один его меч наносил удар — второй, описывая замысловатую траекторию, уже готов был его сменить, потом второй меч атаковал, а первый, как бы мимоходом, отбивал удары. Мечи Тоше не отбросил, когда Кодонак остановил свой клинок у его груди — на этот раз, похоже, Мастер просто запыхался. Тоше, как обычно, без улыбки и вообще без эмоций на лице, коротко обозначил поклон лишь кивком головы и положил оружие. Юноша с достоинством отошел к стене, и Элинаэль заметила, как он, побледневший от оттока, держится за полку, только когда все остальные уже на него не смотрели. Остались только Тико, Лючин и Элинаэль. Когда Тико пошел выбирать оружие, а все стали посмеиваться над ним (нелепо выглядел этот полноватый испуганный парень с мечом в руке), Кодонак сказал: — Тико — будущий Мастер Стихий, как и Шос. Поэтому с оружием он не будет очень хорош. Но вы зря смеетесь. Тико — опасный Разрушитель, и в бою он сможет сделать гораздо больше, чем многие из вас со своим мечом. Сейчас он только немного разомнется, а потом мы пойдем с вами и посмотрим, как он сносит одно строение. Смешки проглотились, но тут же стали лезть обратно. Тико выбрал маленький короткий меч, похожий больше на длинный кинжал. Пробудить Силу для его использования у него не получилось, и Мастер Кодонак быстро прекратил этот позор. О Лючин же Кодонак сказал, что она покажет свое искусство на поле-стрельбище, куда они отправятся сразу же, когда закончат здесь. А не дерется он с ней не потому, что она не владеет и мечом, а поскольку опасается, что Лючин побреет ему голову наголо, не ограничившись, как Мах, самыми кончиками волос. Все рассмеялись, а Лючин подхватила шутку: — Да, Мастер Кодонак, не люблю, когда у мужчины длинные волосы! — Значит, придется тебе выйти замуж за неодаренного, — парировал Кодонак. — Только если он превзойдет меня в стрельбе! Ну, или хотя бы победит на мечах. — Тогда ты либо вообще не выйдешь замуж, либо, что более вероятно, отловишь какого-нибудь Мастера Силы и отрежешь ему косу. Все снова засмеялись. А Кодонак тем временем обратился к Элинаэль, подойдя и наклонившись к ней: — Ты чувствуешь что-нибудь к этому оружию? Элинаэль с сожалением покачала головой, а Кодонак кивнул: — Так и должно быть. Не огорчайся. На стрельбище чудеса меткости показывала Лючин. Она стреляла так далеко, что Элиаэль с трудом различала круги на мишени, и только когда потом подошла ближе, разглядела, что в одну точку всажены под разным углом пять стрел. А центральная расщеплена другой, попавшей в нее стрелой. Лючин чувствовала мишень и направляла стрелу из любой возможной и невозможной позиции, с открытыми или закрытыми глазами. Наблюдать за ее стрельбой было одним удовольствием, особенно если учесть, что другие таким Даром не обладали. Кодонак улыбался, заложив руки за спину и одобрительно покачивая головой. Он стоял на небольшом возвышении, как командующий, который ведет в бой отряд, ветер трепал его немного пострадавшую сегодня шевелюру, как знамя за спиной, шевелил полы кама. Элинаэль пошла бы за ним в бой. Вся группа изрядно устала и проголодалась, особенно с учетом того, что почти все недавно использовали Силу. И Кодонак не был бы Мастером Стратегом, если бы не мог предусмотреть таких вещей. Он привел их в большую беседку в одном из садов Пятилистника, где ждал накрытый на свежем воздухе стол. Элинаэль еще не использовала сегодня Силу, но есть хотела очень. Она с благодарностью принимала такие прекрасные мгновения своей жизни, словно плату за то, что ей приходилось терпеть в прошлом. Здесь заботились о ней, а о ней никто не заботился кроме нее самой уже с двенадцати лет, когда умерла мама. Здесь были ей рады, хотя поначалу Элинаэль насторожено относилась ко всем. Здесь был Кодонак, и она хотела, чтобы это был ее отец — живой и невредимый. Да, ей определенно нравится среди этих людей, отмеченных боевым Даром. А может, дело в Мастере Кодонаке, который знает, как увлечь за собой людей. Элинаэль понимала, что сегодня и ей придется показать свой Дар, и она не знала, получится ли. Больше всего она сейчас боялась, что Кодонак ошибся, что она никакая не будущая Мастер Огней, что те два раза были каким-то совпадением, неправильно истолкованным и ею самою и Мастером. Ведь больше она не вызывала ни огней, ни молний. Она наполнялась Силой, когда это требовалось на тренировках, но не давала ей выхода, а просто сворачивала обратно, как небрежно скомканное и запихнутое в шкаф платье. От этого было неприятно и тянуло под ложечкой, словно Дар сердился на нее. Но выпустить Силу она боялась; боялась со дня пожара. А сейчас боится, что выпустит, а у нее ничего не получится. Она думала над этим в течение всего обеда, пропуская мимо ушей, как перешучиваются Мах и Лючин, как вставляет умные фразы Тико, как цитирует чьи-то стихи Марил. Не слушала она даже рассказов Мастера Кодонака. 'Кто я? — вновь и вновь задавала она себе этот вопрос. — На что гожусь? Мастер Огней или пустой звук...' Размышления ее прервали, так как пришла очередь Шоса и Тико. Для демонстрации того, на что они способны, Мастер Кодонак повел их за реку через Кружевной мост. Они увидели справа Башни Огней, возвышающиеся немыслимыми изгибами стен. Но Кодонак не вел их к Башням, а свернул в небольшую рощу, где среди деревьев стояло некрасивое, серое, прямоугольное невысокое здание. Здесь, похоже, никто не обитал, но стены стояли крепко, как будто возведены были только вчера. — Кто знает, что это за здание? — спросил Кодонак у учеников. — Конюшни Тотиля! — ответил Гиек. — Правильно! Вернее — Конюшни Пятилистника, но построил их действительно Мастер Тотиль, как я, всем вам, наверное, рассказывал; а кому не рассказывал, так тем другие поведали. Недавно я встретился с Мастерами Ректорами Пятилистника и они слезно просили меня снести эти проклятые конюшни. Я возражал: я говорил, что, во-первых, это здание непременно нужно сохранить на случай войны, а во-вторых, если его снесут, то мне нечего будет рассказывать о Тотиле студентам-первогодкам. Но Мастера не захотели внять моим словам. Королю-Наместнику давно не нравится, что здесь стоит это здание и портит собой весь вид на Кружевной мост. Его уже обсадили деревьями, но прямо возле его стен деревья не растут, и Король, выходя поутру на балкон своего Дворца и глядя на Тасию-Тар, видит прежде нелепую серую крышу между кронами, а потом уже реку, Кружевной мост, Здания Академий, Здание Совета и Дворец Огней вдалеке. Он желает разбить на этом месте прекрасный парк. Обещает назвать парк в честь Тотиля. Король даже договорился с Советом, что ему выделят несколько Мастеров Садовников Силы и Мастеров Архитекторов, тоже из Одаренных. Но вот беда: здание никто не смог разрушить. Конечно, они только сейчас догадались обратиться ко мне, зная, что у меня есть подходящие Мастера — Мастера Стихий. Но ребята мои заняты более полезным делом в горах Сиодар, они обрушивают часть скал, чтобы можно было проложить удобную для нас дорогу между пограничными заставами на перевалах: святое дело для военного человека — обустраивать границы. А вот Тико и Шосу сейчас заняться особо нечем, поэтому они продемонстрируют, на что способны настоящие Разрушители! Элинаэль смотрела с большим интересом, Дар Стихий был близок ее Дару, только они не владели огнем, а она — водой, ветром и землей. Тико смешно хмурил брови, пытаясь сконцентрироваться. Шос был спокоен. Он принялся за дело незамедлительно — поднял руки и выбросил их вперед; здание чуть задрожало, но ни один камешек не упал. — Шос, — сказал Кодонак, — Мастер Стихий должен думать. Позволь Дару подсказать тебе. Шос покраснел от напряжения, принялся хлестать воздух руками, как плетьми, притопывал ногами, но здание только дрожало — и больше ничего. Он громко выдохнул и отступил, тяжело дыша. Кодонак положил руку ему на плечо, отчасти утешая, а отчасти удерживая его на ногах в отливе: — Не расстраивайся: все-таки Тотиль строил — очень злой Тотиль! Это тебе не горы рушить. Но попробовать стоило. — Давай, Тико! Тико надулся как пузырь, который вот-вот лопнет; казалось, что он сейчас не будет использовать ветер, воду или обвалы для разрушения, а сам лично начнет дуть на здание. Он делал какие-то непонятные движение кистями рук, а иногда — одними пальцами. Со зданием ничего не происходило. Оно стояло, как стоит уже восемьсот лет. А Тико все пыхтел и водил руками, и шевелил пальцами, как в воображении Элинаэль делал бы это какой-нибудь дикарский шаман. Парни посмеивались над ним в открытую, а Лючин отвернулась, криво усмехаясь. Элинаэль взглянула на Кодонака: тот едва заметно улыбался, но совсем не в насмешку. Вдруг со стороны здания раздалось какое-то потрескивание, пылью посыпался раствор. Здание пошло мелкой дрожью, как и у Шоса перед этим, только теперь казалось, что каждый кирпич ходит ходуном отдельно от остальных. Часть стены рухнула наружу, и поднялось облако мелкой пыли. — Молодец! — крикнул сквозь шум Кодонак. — Все! Не могу больше! — простонал Тико, откашлявшись. Он упал, и его подхватили руки стоящих рядом парней. — Продолжишь, Шос? — спросил Кодонак и, когда тот кивнул, пошел к Тико. Теперь работа у Шоса спорилась, он разрушил оставшиеся стены и крышу с громким грохотом, вздымая в небо еще большие серые облака. Остальные уже вдоволь налюбовались и надышались пылью, поэтому, кашляя, спешили удалиться от места разрушения. Беспомощного Тико тащили с собой. Все закончилось, к ним присоединился довольный Шос, а Мастер Кодонак сказал: — Дар Шоса сильнее, а Дар Тико мудрее. Вместе они могут разрушить что угодно! Когда они переходили Кружевной мост, возвращаясь назад к Пятилистнику и Академии Силы, уже начинало смеркаться. Все выглядели довольными и возбужденно переговаривались. Парни дружески хлопали по плечам Тико, а тот сиял от такого внимания. Мах попытался приобнять Лючин, за что получил по рукам. Они все сроднились за этот день, словно побывав в бою. Но Элинаэль все равно чувствовала себя чужой. Она шла последней, размышляя о том, получится ли у нее что-нибудь, или же она с позором уйдет, и этот день будет последним днем с этими ребятами... Мастер Кодонак присоединился к ней. — Ты готова? — спросил он, и она, посмотрев на него большими перепуганными глазами, замотала отрицательно головой. Кодонак вздохнул и объявил: — На сегодня все свободны! Завтра жду вас у входа в Академию Искусств. Ученики выпучили глаза: — А там мы что забыли? Кодонак только хитро улыбался. — А Элинаэль? — спросила Лючин, когда все уже собрались расходиться. — У нее-то что за Дар? Элинаэль закусила губы. Мастер Кодонак положил руку ей на плечо и ответил: — Смотрите сегодня, когда стемнеет, почаще в сторону Тасии-Тар. И если завтра кто-то скажет мне, что у нее за Дар, и скажет правильно, тому я дам один пламень и позволю пропить его в самой отвратной забегаловке Города Огней. А может, даже покажу, где расположена эта отвратная забегаловка... Парни одобрительно зашумели, а Лючин весело отозвалась: — А если я догадаюсь, вы позволите подстричь вам волосы, Мастер Кодонак? — Нет, Лючин; ты что, не знаешь легенд: в волосах моя Сила! Когда у меня выбивают меч — я дерусь своей косой; знаешь, сколько врагов я ею задушил?! Под дружный хохот все, кроме Элинаэль и Кодонака, разошлись. — Спасибо, — выдавила Элинаэль, — я бы не смогла сегодня ничего сделать. — Рано благодаришь, я не оставлю тебя в покое, девочка! Просто убрал лишних зрителей. Сам я ни за что не соглашусь пропустить случай посмотреть на работу Мастера Огней. Они стояли на Кружевном мосту и глядели в протекающую внизу воду. Ночь опускалась на город, и множество огней загорались то тут, то там. — Его следовало бы назвать Городом Тысячи Огней, — задумчиво сказала Элинаэль, завороженная зрелищем. — Может, и следовало, если бы такие как ты рождались почаще. Попробуешь? — Попробую. — И постарайся не поджечь Дворец Короля-Наме... — пошутил было Кодонак, но тут же осекся, испугавшись, что девушку его шутка смутит. Она сердито взглянула на него. Неужели он думает, что она какая-то трусливая мягкая глупышка, без чувства юмора? В конце концов, у нее боевой Дар! Элинаэль откинула голову назад, наполнилась Силой, позволила Дару распуститься, увидела огонь, пылающий внутри — там, где солнечное сплетение, позвала этот огонь, и он побежал жидкими струйками по ее груди, плечам, по сгибам рук — к кистям и пальцам. Она протянула руки над рекой, и с каждого ее пальца сорвался огонек. Десять светлячков полетели куда-то вдаль, но Элинаэль не отпускала их, она чувствовала незримую нить, тянувшуюся к каждому. Она заставляла их двигаться над водой. Она создала еще десять огоньков, потом еще десять. Когда их стало много, она принялась сплетать из них узоры, приказывала им подниматься высоко к облаками и падать огненными птицами к реке. Выстраивала их в образы цветов и деревьев, башен и замков, диковинных птиц и зверей. Она была счастлива сейчас, как никогда ранее. Ее огни танцевали затейливый танец, водили хороводы и рассыпались в разные стороны негаснущими искрами. Элинаэль собрала все пальцы вместе и поднесла к губам: огоньки соединились и превратились в пламя, такое же, как на знамени Тарии. Золотое пламя на синем фоне воды в Тасии-Тар. Затем они рассыпались в стороны, и девушка с сожалением отдала их воде. Огоньки зашипели, погибая, а Элинаэль пошатнулась и упала в руки Кодонака. Он смотрел на нее с искренним восхищением. И что-то еще было в его взгляде... — Это не было похоже на проявления боевого Дара... Так — зрелище, — сказала Элинаэль, когда они с Мастером Кодонаком сидели в уютном заведении на другом берегу реки, куда он привел ее, вызвавшись накормить до отвала после оттока Силы. Мастер пристально смотрел на нее: казалось, он изучает черты ее лица. Ее слова вывели его из задумчивости, и он улыбнулся кончиками губ: — Зрелище? А скажи мне, Элинаэль, чего хотели твои огоньки? Элинаэль удивилась этому вопросу, но ответ она знала: — Просто гореть... Они хотели жить... — Они хотели просто гореть. А если бы ты направила их не в воду, а в то, что может гореть, что бы тогда случилось? — Они подожгли бы это... — выдохнула девушка, — как тогда, когда начался пожар... — Дар чувствует то, с чем работает, неведомым для нас образом узнает его природу, понимает его голос. — Кодонак задумчиво постукивал пальцем по кончику носа. — Мой Дар понимает меч и понимает битву. Когда я беру в руки меч, я слышу его голос, знаю, для чего он существует, чего он желает. Есть мечи, которые не хотят ничего, кроме смерти — такой, наверное, попался сегодня Марилу, а он еще не очень хорошо умеет контролировать Силу; меч становится частью тебя, и ты чувствуешь его желание и страсть так, как будто это твои собственные стремления или эмоции. Когда приходит голод, который так хорошо знаком всем Одаренным, ты думаешь только об одном: как его утолить. Долго жаждущий человек тоже ни о чем другом думать не может — лишь о глотке воды. Бывает, что такое чувство как любовь толкает нас на странные поступки и редко кто может этому противостоять. Есть мечи, которые хотят больше показать себя, нежели напиться крови. Такой меч хорош для учебных поединков, но в бою он почти бесполезен... Но я увлекся. — Кодонак отхлебнул из своей чаши немного вина и продолжил: — Мастер чувствует то, с чем работает. Я — меч, ты — огонь. Я могу услышать голос оружия и направить его туда, куда мне нужно. Меч словно говорит мне: 'Я хочу убивать!', — а я отвечаю: 'Тогда убей вот этого!' — и направляю его на врага. Так же и ты можешь приказать своим огням гореть и зажигать то, что тебе нужно. Огонь не желает отомстить, убить или навредить, он просто желает гореть. Поэтому многие теоретики до сих пор спорят о том, к какому Пути относить Мастера Огней. — Но как же Мастера Стихий? Почему только разрушение? Ведь стихии не желают только разрушать! Элинаэль видела, что ему интересно отвечать на ее вопросы. Его глаза блестели, когда он объяснял, говорил о том, что волновало и его самого, о чем он размышлял многие годы. — Вода желает течь, ветер — дуть, камень — лежать на земле, а если он не на земле, то стремится к ней. Мастера Стихий используют эти стремления. Ветер не желает огибать здания, или скалы, или деревья, когда он дует, он хочет, чтобы его путь был свободен; камням, которые не в самой земле, а, например, в каком-то ряду из кладки стен здания, необходимо упасть. Вода ищет свое русло. Сегодня я сказал, что Мастеру Стихий нужно думать, и это правда: чтобы понять, как использовать то, к чему стремятся вода, ветер и камни. Мастер Стихий освобождает материю, возвращая ее к природному состоянию, Мастер Строитель — наоборот, пленяет ее, изменяет ее природные свойства, он может заставить лед не таять, песок — не рассыпаться, мрамор — плавиться. — Ваш Дар тоже может работать со стихиями? — спросила Элинаэль. — Совсем немного... Я с ними, может, чуть лучше, чем Тико с мечом... — Кодонак засмеялся. Элинаэль смотрела на него и чувствовала себя маленькой девочкой рядом с отцом, защищенной, окруженной его заботой. Никто и никогда больше не обидит ее, и она не останется одна. Глава 13 ТАРИЙСКИЙ ЛЕС Вирд Вирд падал куда-то в темную бездну, он судорожно размахивал руками и ногами, пытаясь ухватиться за что-нибудь, откинул голову и... ударился ею. Вирд застонал и проснулся; он привстал с расстеленного на земле одеяла, потирая ушибленное место. Последнее время ему плохо спалось. Ему снилась кровь, так много крови... лившейся с неба, словно дождь, струившейся ручейками по земле, устланной чем-то белым, похожим на то странное вещество, которое он впервые увидел в горах на перевале: его называли снегом. Снег был холодным и мокрым; когда Вирд брал его в руки, он слипался, а затем превращался в воду... Горячая кровь во сне оставляла в рыхлом снегу алые борозды, и стекалась в большое, похожее на чашу озеро в скале, оно лишь начинало наполняться. Вирд не видел больше ничего, только кровь, снег и озеро-чашу, но чувствовал так много, что трудно описать: страх... нет — ужас, боль, омерзение от сладковатого запаха крови, тоску о чем-то потерянном навсегда, страстное желание сделать что-нибудь и беспомощность, безысходность и снова боль в теле и в душе... Во рту пересохло, и Вирд потянулся за флягой, он открыл крышку и поднес было флягу ко рту, затем остановился, вылил несколько капель себе на ладонь, попытался рассмотреть их при лунном свете, затем принюхался... Нет, это не кровь — это вода... Он сходит с ума? Сон... Только сон. Вирд жадно напился и смочил лоб. Рядом сопели спящие спутники, тускло светились уже затухающие угли в костре, шумел ветер где-то высоко в кронах. Мрачные черные силуэты деревьев стояли словно армия великанов, обступившая полукругом небольшую поляну у Южного тракта, где остановились на ночлег прошедшие через пограничные врата путники. Яркая, хоть и не полная луна освещала поляну. Лагерь спал. Он увидел силуэт постового, подбрасывающего сухие ветви в огонь, поддерживая пламя. Где-то ухнула незнакомым голосом тарийская лесная птица. Вирд был в Тарии. Позади осталось его рабство, остался Оргон с его эффами, словно в другой жизни, о которой напоминал лишь ошейник твари. Его Вирд уже не носил за пазухой, а переложил в вещевой мешок. Здесь он не казался таким важным и опасным сокровищем. Их лагерь представлял из себя меньше четверти того каравана, что, путешествуя через Ару и Дикие земли, дошел до самой тарийской границы. На следующий день после праздника в честь освобождения рабов к'Хаиль Фенэ вместе с потоками хмельного истощилась и решимость многих идти в Тарию. Из почти сотни освобожденных лишь сорок последовали за бывшей хозяйкой в неизвестность. Остальные испугались надвигающейся войны или надеялись выкупить когда-нибудь из рабства своих родственников, вернувшись обратно. Большинство тех, кто были сейчас здесь, служили Фенэ всю свою жизнь, и освобождение мало поменяло их отношение к ней. Они так же кланялись Фенэ, называли ее к'Хаиль и ставили ее шатер, так же готовили для нее еду и ухаживали за ней. 'Они, наверное, никогда и не были рабами, — думал Вирд, — ведь служить госпоже — их свободный выбор'. Были здесь и те, кто искал лучшей жизни, кто хоть раз задумывался о том, что можно сделать со своей свободой. Конечно, здесь был и Ого. Сама Фенэ подарила ему оружие — настоящий кутийский меч из коллекции трофеев ее отца, которые, как ни странно, благородная захватила с собой в путешествие. Ого принял его с трепетом, и хотя не умел им пользоваться, носил так гордо, будто сам добыл оружие в бою. Из вольнонаемных почти все имели семьи и имущество в Аре, поэтому они вернулись вместе с Кох-То. Караван Фенэ лишился проводников, охранников и погонщиков. Через врата прошли лишь несколько наемников, которых ничего в Аре не держало, в том числе и черный утарийский лучник — его, как наконец узнал Вирд, звали Эй-Га, — и Харт, с опаской посматривающий на Вирда с того памятного учебного боя. Главарь их — одноглазый, ушел вместе с остальными. От Гани Наэля Вирд узнал, что условием пропуска госпожи Фенэ со стороны Начальника стражей границы Мастера Седдика, было освобождение ее рабов, но и она поставила условия — не меньше дюжины охранников из числа стражей границы, чтобы провести их до Города Семи Огней. Мастер Седдик дал пятнадцать человек, хотя и утверждал, что Тария — это не Дикие земли, где можно опасаться нападения, а по широкому Южному тракту, который ведет отсюда к самой столице, можно ходить в одиночку пятилетнему ребенку, и с ним ничего не случится. Сразу за водопадом Дев начинался Тарийский лес, что раскинулся по обеим берегам Тасии-Тар и тянулся на восток, север и запад на многие-многие мили. Деревья здесь были такими древними и такими огромными, что Вирд поневоле взирал на этот лес с каким-то благоговейным трепетом. Несмотря на слова Начальника стражей границы, всем арайцам было намного спокойнее с пятнадцатью стражами среди них, особенно в этом лесу. За проведенную ими на Южном тракте неделю Вирд узнал имена их всех. Один из стражей — Дилос — и сидел сейчас у костра на посту. Вирд встал и, понимая, что вряд ли уже сможет уснуть, подошел к нему. Тот кивнул, приглашая его присесть, и предложил выпить согретого в котелке чаю. Ночи в Тарии не были холодными, как на перевале, но и с жаркими душными ночами Ары им не сравниться. Приятная прохлада, свежесть, аромат леса наполняет все вокруг. Под ногами стелется густая ярко-зеленая трава, на которую Вирд и присел, глядя в огонь. В такую ночь приятно посидеть у костра и выпить чаю. Постовой обрадовался неожиданной компании и заговорил: — Ты Одаренный? Вирд пожал плечами. Гани Наэль рассказал ему об Одаренных, о Мастерах Силы, о том, как они используют свой Дар, но Музыкант был знаком со всем этим лишь поверхностно, как сам признался; он мог мало что объяснить Вирду. Хотя до разговора с Мастером Наэлем Вирд вообще ничего не знал о том, что происходит с ним. Для него слова Гани — настоящие открытие. — Я слышал, ты Мастер Оружия? Вирд вспомнил бой с Хартом, как пел меч в его руках, прося крови... человеческой крови, как умолял Вирда дать ему возможность вонзиться в плоть — и содрогнулся. Его едва не вывернуло, кровь снится ему в последнее время слишком часто... Он не желает о ней думать. И он боится брать меч в руки — боится, что в следующий раз поддастся желанию клинка и убьет. Наэль говорил, что, скорее всего, у него боевой Дар, а это значит, что иметь дело с оружием ему все же придется. Но может, когда-нибудь кто-то научит его, как заставить меч замолчать? Вирд ответит не сразу: — Я очень мало об этом знаю... Я ведь из Ары... — А! Я понимаю... — протянул стаж. — Просто Харт такого понарассказывал... Хотелось бы мне взглянуть на тебя в деле. Я ведь никогда не видел, как обращается с оружием Мастер Силы. — Гани Наэль рассказывал мне, что Мастер Силы — это тот, кто десять лет учился контролировать свой Дар. Дилос усмехнулся себе в усы: — А мне говорили, что Одаренному сделать свое дело при помощи Силы — что нос почесать: ни о чем думать не нужно, все как бы само собой. Я ведь не думаю, когда чешу нос, каким образом моя рука согнется, и как мой палец разглядит нужное место, не имея глаз. Вирду забавным показалось такое сравнение, и он улыбнулся. Может, это и правда так? — Что будешь делать, когда придешь в Город Огней? Там есть... — страж не договорил — что-то привлекло его внимание, и он поднялся, схватившись за рукоять меча. Вирд тоже заметил движение в темных кустах со стороны леса. Страж, не опуская головы, наклонился, дотронувшись до плеча спящего рядом товарища — Баса, тот сразу же открыл глаза, и едва взглянув на Дилоса, молча встал, тоже держась за оружие. Они оба, обмениваясь знаками, стали тихо продвигаться к источнику шума. Дилос медленно вынул меч из ножен, то же сделал и Бас. И вдруг Бас заорал во все горло, подняв весь лагерь: — Нападение! Нападение! Подъем! Вскочили на ноги и похватали оружие все охраняющие остатки каравана пятнадцать стражей границы и четверо наемников из Ары. Вирд увидел, как откуда-то из лесной тьмы в свете костра один за другим стали появляться крупные фигуры с оружием наготове. В Дилоса, что стоял неподалеку от Вирда с мечом наголо, полетело, свистя в воздухе, копье. Воина отбросило назад ударом и он, согнувшись пополам, выронив меч и схватившись обеими руками за древко, торчащее из живота, медленно повалился на бок. Под павшим стражем растекалась лужа крови, густой и черной в свете костра. Кровь медленно стекала прямо к ногам Вирда, двигалась, словно живое существо. Его затрясло от отвращения и ужаса — таких же, какие он испытывал в своем сне. Он хотел отстраниться он наползающей кровавой лужи, убежать прочь, в лес... в горы... в Ару... куда угодно... но ноги не слушались его. Вокруг зазвенели мечи. Нападавших, одетых в легкие стальные кирасы, вооруженных изогнутыми клинками, которыми они владели как опытные воины, было очень много, они вдвое, а то и больше превосходили числом защитников каравана, которых сейчас оттесняли в сторону тракта. Бой кипел справа и слева от Вирда. Впереди Бас скрестил оружие с высоким бритоголовым мужчиной, Вирд хорошо видел перекошенное от ярости лицо врага. Бас был далеко не новобранцем, и такая схватка явно происходила для него не впервой, но тот, с кем он сражался и от кого грудью закрывал безоружного Вирда, дрался как бывалый головорез, ловко уклоняясь от ударов и нанося свои с такой силой, что каждый раз, принимая их на свой клинок, Бас кряхтел от натуги — он проигрывал. Взгляд Вирда упал на выпавший из руки мертвого Дилоса меч. Чтобы взять его, нужно было ступить прямо в лужу растекающейся крови. Вирд попытался пересилить отвращение, и волна паники поднялась в нем, он задышал часто, как будто быстро бежал, сердце, казалось, подпрыгивало до самого горла и падало в низ живота. Бас отступал. — Беги, парень! — вымученно крикнул он Вирду. И в это мгновение кривой меч бритоголового с мерзким чавкающим звуком вонзился в открывшийся бок стража, тот застонал и свалился, а поразивший его, повернулся к Вирду с ухмылкой на лице. Он не спешил, зная, что безоружный молодой парень, застывший столбом над мертвым постовым — не воин, что прирезать его — это дело одного взмаха меча. Он не стал двигаться быстрее и тогда, когда Вирд метнулся за мечом Дилоса, наконец-то осознав, что от этого зависит его жизнь, и не обращая внимания на погрузившиеся в густую кровь стопы своих ног. Бритоголовый усмехался. Едва рука Вирда коснулась эфеса, Сила алыми струями огненного света потекла по его крови, через руку она струилась дальше — в меч, и затем возвращалась к сердцу. Тут же Вирд услышал вопль меча, его безумную песню — он требовал, он умолял, он жаждал... 'Кровь! Смерть! Месть!' — кричал меч. 'Пить! Пить! Пить!' — пульсировало в жилах и клинка и Вирда, в единых для них обоих жилах. Вирд не стал сдерживать меч на этот раз, он позволил ему насытиться. Пять ударов сердца с момента, как рука Вирда сжала рукоять — и бритоголовый уже не улыбался, его расширившиеся от удивления глаза начали стекленеть, а Вирд уже вытаскивал поющий от наслаждения, весь алый от крови клинок из груди врага и искал глазами нового — их было достаточно, и это приводило в восторг. Вирд молча накинулся на бьющегося рядом вражеского воина, тот вдвоем с еще одним нападающим уже одолевали Харта. Чтобы отклонить атакующий меч, вывернуться в позицию для нападения и перерезать горло, потребовалось несколько мгновений. Еще несколько мгновений, чтобы подсечь второго, отрубить ему руку с оружием и всадить острие между глаз. Вирд мимоходом заметил кривую улыбку на лице Харта, то ли благодарную, то ли удивленную, то ли испуганную. Но он не останавливался, он слушал ритм боя, песню разгоряченного меча, пульс крови и Силы — музыку битвы. Он находил противников одного за другим, и его Дар показывал каждое слабое место врага. Вирд видел комбинацию движений и ударов, которые позволят ему убить как можно быстрее; еще до того, как скрещивались мечи, он знал, как повернется враг, как будет отбивать его атаку, какие ошибки допустит и как воспользоваться ими. Он не тратил время на предупреждение, на контакт глазами, на слова — ни для врагов, ни для своих. Он просто дал свободу мечу. Он не был человеком с оружием, он сам был оружием: его глаза, уши, руки, ноги, все тело — были предназначены для того, чтобы нести смерть. Найти. Атаковать. Убить. Найти. Атаковать. Убить. И так до тех пор, пока не останется ни одного живого врага. На то, чтобы отыскивать новых противников, уже не нужно было тратить время. Нападавшие, заметив убивающего одного за другим их соратников Мастера Меча, поспешили обезвредить его. Они сгрудились вокруг Вирда, и тот чуть не взвыл от радости предстоящей битвы. Его меч упивался кровью и победой, окружавшие Вирда лица в мгновение ока превращались в смертельную окровавленную маску. Они словно стали в очередь за смертью и подходили только для того, чтобы получить клинок в свою плоть. Вот этот открылся сбоку: укол по косой — и острие клинка касается самого сердца, горячего и живого, разрывает его, останавливает... Другой хочет сбить Вирда подсекающим ударом по ногам, у него не защищена шея — Вирд режет горло противнику, и тот захлебывается кровью, а рука вместо того, чтобы направить меч, отпускает рукоять и тянется в беспомощном жесте к артерии, пытаясь остановить хлещущую кровь. Третий концентрируется, чтобы отбить атаку Вирда, но это ложный выпад — было ошибкой сосредоточиваться на этом, настоящий удар режет ему сухожилия на ногах, а следующий добивает, входя в живот, словно в масло... Вирд видел одновременно все ошибки врагов и все возможности для своего клинка, и он ни одной не упустил... Атака на ночной лагерь захлебнулась. Нападавшие показали спины, и тем, кого не утихомирили посланные вдогонку стрелы утарийца, удалось скрыться в темном ночном лесу. Врагов больше не было, и Вирд стоял посреди мертвых тел с обнаженным мечом, весь, с головы до ног, покрытый кровью. Он слышал, что меч продолжает петь, побуждая его догнать и уничтожить всех, кто выжил. 'Достаточно', — приказал Вирд мечу, и тот умолк, но Вирд продолжал слышать, как пульсирует Сила-кровь в их общих жилах, он знал, что меч готов в любое мгновение продолжить танец. Сила продолжала растекаться и циркулировать по телу Вирда огненными струями, а он застыл, словно вложенный во взведенный арбалет болт, готовый сорваться для смертельного выстрела в любой момент. Защитники лагеря засуетились, оглядывая место схватки, подсчитывая свои потери. Один из стражей границы — невысокий, но крепко сбитый, Клай, проходя мимо Вирда, осветил его факелом, на который сменил вложенный в ножны меч, и присвистнул, оглядывая его с головы до ног. Он подошел к телу Дилоса, нагнулся, щупая пульс. — Помер, — вздохнул Клай, закрывая мертвому глаза. — Эх, Дилос! Какую заваруху пропустил! Страж пробрался между трупами нападавших к Басу, также проверил его, и крикнул остальным: — А этот дышит! Только рана больно паршивая! Вокруг Баса собрались несколько стражей, пытаясь ему помочь. — Да никакой лекарь бы за него не взялся! — услышал Вирд голос Кадена. — А может, этот... Одаренный? — это говорил Гилд, молодой воин, отслуживший на границе лишь пару лет. — Я слышал, они могут... исцелять. — Да, — откликнулся Каден, — нашего Мастера Седдика однажды исцелил Одаренный, у начальника рана на животе огроменная была... — Гилд! — крикнул внезапно появившийся здесь, Гани Наэль. Голос его звучал тревожно и раздраженно — Ты же вырос в Городе Огней! А знаешь об Одаренных как будто только из бабушкиных сказок. Ты что, не заметил, что парень — Мастер Оружия? Куда ты смотрел, когда он резал этих налетчиков, как баранов на бойне? Слышал про исцеление? Да? А про то, чтобы боевой Мастер кого-нибудь когда-нибудь исцелил, хотя бы себя, ты слышал? — Нет... — Гилд пристыженно опустил голову. Мастер Наэль подошел ближе к Вирду и продолжил, уже тише и спокойнее: — Тем более что у него сейчас отлив начнется. Хоть бы сам выжил... — последние слова он прошептал, и их слышали только Вирд и стоящий тут же командир отряда стражей Алот. Вирд посмотрел в сторону лежащего на земле, хорошо освещенного принесенными факелами Баса. Этот человек удерживал врага, он спасал Вирду, чужому для него парню, жизнь. Если бы не этот воин, то неизвестно, успел бы он хоть что-нибудь сделать... Юноша шагнул к раненому, но Гани Наэль тревожно посмотрел на него и положил руку ему на плечо, в его глазах Вирд прочел опасение, что он сейчас вонзит меч в умирающего. Вирд удивился. Хотел ли этого меч? Он позволил оружию ответить. Действительно... хотел... В прошлый раз, когда Вирд отпустил меч, ему показалось, что у него оторвали руку, Сила ушла, а на смену ей телом завладели лихорадка и слабость. Сейчас все было по-другому, Вирд спокойно, без сожаления, вложил свой окровавленный клинок в руки Мастера Наэля и решительно направился к Басу. Пока он шел, потоки Силы внутри него — красные огненные нити — замерцали, меняя цвет и природу. Это уже не был жидкий огонь, наполняющий его плоть, — это была теплая живительная прозрачная вода, оттенки красного сменились лазурью, его тело и душа не пылали в алчущем смерти врага и разрушения пламени, а были наполнены созидающим светом. Когда Вирд опустился перед Басом на колени, то был уже другим человеком. Он видел, как голубые нити тянутся от его пальцев и ладоней к ране, он непостижимым образом знал, что повреждено, где оружие пробило кожу, какие сосуды разорвало, какие органы задело. Вирд почувствовал боль Баса, как собственную, он едва сдержался, чтобы не закричать, а вместо этого с тихим стоном направил теплые потоки к поврежденному месту. Голубоватый свет сшивал, возрождал, создавал то, что было утрачено, он творил основу, чтобы удержать гаснущий огонь этого человека. Вирд был лишь проводником, уже не смерти, а жизни. Рана затягивалась. Стоявшие вокруг воины и сбежавшиеся обитатели лагеря затихли, не веря собственным глазам. Когда кожа на боку Баса под пальцами Вирда стала совершенно гладкой и чистой, и раненый, глубоко вдохнув несколько раз, открыл глаза — пришел, наконец, отлив. Струи Силы свернулись в узел, и Вирд бессильно упал на землю. — Ни искры, ни пламени! Да чтоб тебя смарг скрутил!.. — услышал он странное тарийское ругательство Гани Наэля. Каждая мышца в теле ныла, как после тяжелой работы на поле у Оргона. Он не ощущал ни тошноты, ни лихорадки, как в прошлые разы, только слабость... Он даже не потерял сознание, но приоткрыть глаза или пошевелить губами казалось сейчас непосильным трудом, невыполнимой задачей. Он слышал голоса людей вокруг: удивление Баса, которому объяснили, что случилось, восторженные выкрики Кадена и Гилда, нарастающее перешептывание в толпе бывших рабов, ворчание Гани, громкая ругань Клая. Вирд чувствовал, как его оттягивают куда-то в глубь лагеря, как заботливо укладывают на что-то мягкое у костра, как подмащивают под голову подушки. — Оботри кровь! — отдавал распоряжения кому-то Наэль. — Одежду эту выброси. Укрой его как следует. — Надолго он отрубился? — Голос командира Алота. — Ты у меня спрашиваешь, Алот? — раздраженно бросил Наэль. — Не знаю! В прошлый раз он без сознания был часа полтора, так это после учебного боя, в котором он только поцарапал Харта. — А что бывает после того, как перережешь толпу бандитов и исцелишь смертельно раненого — про это спроси у какого-нибудь Мастера Силы. Хоть бы выжил... — прошептал он под конец. Чьи-то мягкие руки, скорее всего женские, аккуратно разрезали мокрую от крови одежду и заботливо стали оттирать лицо и тело тряпкой, смоченной теплой водой. Сладковатый навязчивый запах крови стал ощущаться не так остро. — Но ты говорил, что боевой Мастер не может исцелять, — не унимался Алот, — да и я такое слышал не раз. — Я что, похож на Советника из Семи? — фыркнул Гани Наэль. — Или я уже смахиваю на Верховного? Не знаю я! Все, что я раньше знал об Одаренных, сегодня как ножом отрезало. Либо мои закадычные друзья из Академии Силы за кружкой пива на самом деле не откровенничали со мной, а издевались и потешались над лишенным Дара дураком, когда рассказывали о себе, либо сами ничего тогда не знали — студенты ведь не Мастера... Либо, — голос Наэля сник и стал звучать озадаченно и напряженно, — либо он не совсем тот, кого мы называем Одаренным... Он кто-то другой... Наэль и Алот замолчали на какое-то время. Те же заботливые руки укрывали обнаженного и беспомощного Вирда теплым одеялом. — Сколько их было? — Вновь твердый голос Алота. — Много, командир: с полсотни — точно, — ему ответил кто-то из стражников, чьего голоса Вирд не узнал, — двадцать девять мертвых, один только парень не меньше дюжины положил. Многие сбежали. Вирд застонал бы, если бы мог: он лишил сегодня жизни не меньше двенадцати человек... и спас... одного. — Кто они такие? — Женский голос — госпожа Фенэ. — Арайцы или тарийцы? — Все смуглые, — отвечал все тот же солдат; кажется, это Галда, Вирд вспомнил его — худой и жилистый пожилой страж, бывалый разведчик, — не похожи на тарийцев. Я бы сказал, что это разбойники из Диких земель, да только откуда им здесь взяться, когда перевалы закрыты, и еще... разбойники так не дерутся — это очень хорошие бойцы. Если бы не этот парень... Одаренный, мы все бы тут валялись сейчас, раздери меня Древний...Простите, госпожа Фенэ... — Я знала! — к'Хаиль была раздосадована. — Знала, что будет нападение! Я едва не осталась без охраны. Вирд наконец смог приоткрыть глаза. Вокруг уже занимался рассвет. Из-под опущенных век он разглядел шатер госпожи Фенэ, возле которого его и положили; фигуры Гани Наэля, Алота, Фенэ и Галды, стоящих неподалеку. Некоторые стражи границы деловито обыскивали мертвецов в той части лагеря, где происходило основное сражение, но обыскивали вовсе не для добычи. Они сносили найденные у нападающих вещи и складывали в кучу у ног Алота, здесь же рядом выросла и груда оружия. К'Хаиль подошла к ней, и, пнув что-то ногой, сказала: — У них кривые годжийские сабли. Это наемники императора! Им нужна я! — Госпожа разбирается в оружии? — с сомнением спросил командир Алот. — Разбирается!.. — зашипела Фенэ. — Я дочь Предводителя войск Южной провинции. У моего отца была самая большая в Аре коллекция оружия. — Император нанимает годжийцев? — вновь засомневался Алот. — Нет! — Фенэ выглядела взбешенной. — Годжийцы делают оружие для него! Такие сабли носят специальные элитные отряды. Император послал один из них за мной! Алот лишь пожал плечами, а Мастер Наэль подошел к госпоже Фенэ и успокаивающе взял ее за руку. — Мы потеряли лишь одного Дилоса, — продолжил свой доклад Галда, — есть пять раненных, но не тяжело, нападавшие вовремя отвлеклись на парня. На меня наседало в тот момент сразу трое, и я уже думал, что все — отжил свое на свете. Баса... я и не знаю к кому причислять: к раненым, не раненым... или ожившим мертвецам... — Оттяните мертвых к лесу, похороните Дилоса, и готовьтесь отправляться, — приказал Алот, и Галда, отсалютовав, отправился выполнять свои обязанности. Силы потихоньку начали возвращаться к Вирду: он, тяжело дыша, смог повернуть голову и увидел, что рядом с ним на корточках сидит Ого, с тревогой наблюдая за всем происходящим. Друг заметил движение Вирда: — Очнулся? Держись, брат! Пить хочешь? Губы Вирда едва зашевелились, а Ого уже достал флягу и попытался напоить его. Только когда вода коснулась его губ, юноша понял, как сильно жаждет. Он опустошил флягу и с каждым глотком воды силы возвращались к нему. При последнем глотке он уже самостоятельно удерживал сосуд, из которого пил. Вместе со способностью двигаться к Вирду вернулись ужас, тревога и отвращение к крови... Но уже не к той, что приснилась ему, а к той, что пролил он. Он чувствовал ее у себя на руках, ощущал ее вкус у себя во рту. Он сел на земле и уставился перед собой, наблюдая, как под лучами восходящего солнца стражи оттаскивают трупы нападавших к лесу. Вирд задрожал: — Я... убил... всех этих людей... — произнес он срывающимся голосом. Командир Алот, который подошел к Вирду, когда заметил, что тот встает, присел и заглянул ему в глаза. Большие мозолистые руки воина легли парню на плечи, он развернул того в сторону дороги так, чтобы Вирд увидел суетящихся людей, бывших рабов, которые складывали свои вещи, готовили еду, тревожно озирались на стражей, переговаривались. Алот сказал тихо, но уверенно, тоном, не допускающим сомнений: — Ты спас всех ЭТИХ людей! Глава 14 МЫС СЕВЕРНЫЙ Алсая Ихани Алсая вернулась в свою комнату, взобравшись по ступеням на самый верх башни Та-Мали. Она с раздражением захлопнула дверь и упала в обитое бархатом кресло. В комнате царил полумрак, тяжелые занавески на широком окне плотно задвинуты — она не хотела видеть то, что было за окном. Ее раздражало здесь все: и уродливые строения, в которых жили эти люди, и грязные разбитые дороги, и постоянный снег и холод, и сами обитатели небольшого поселения на Северном мысе — в основном охотники за пушниной и их семьи: грубые, грязные, бесполезные люди, чуждые всему прекрасному и изысканному. Комендант башни — неодаренный Мастер Мечник Даржи Марто, и его гарнизон тоже не отличаются галантностью. Экономка Марто, худая и бледная, с постоянно немытыми волосами и запавшими глазами, готова была общаться с Алсаей день и ночь, но сама Алсая избегала ее скучного общества. С каждым проведенным здесь днем ее терпение истончалось все больше и больше. Почему именно она должна быть здесь? Терпеть всю эту вонь, грязь, грубость? Пока все остальные, кому это нужно, наслаждаются прекрасными видами Города Семи Огней и всеми его удобствами... И все это даже не ради какой-то великой цели. Просто Карей попросил ее. Конечно... великая цель была: служба Тарии, сопричастность тайне, участие в том, чего еще никто и никогда не делал, вместе с величайшими людьми этой эпохи. Но она приняла это лишь как дополнение. Может, она еще недостаточно долго живет? Ей ведь всего тридцать восемь... Она только десять лет как оставила стены Академии Силы. Для Одаренной — Алсая Ихани еще очень юна и неопытна. Ее не привлекает так то великое, о чем говорит Карей, как привлекает он сам. Увидеть удовлетворение и одобрение в его глазах — вот настоящая награда для нее. Алсая вздохнула: она — Мастер Перемещений, чувствовала себя словно запертая в клетке птица. Как ей хотелось, и как это было просто — перенестись сейчас в Город Огней, припасть к губам Карея, обнять его, поговорить... Они бы гуляли вдоль набережной Тасии-Тар, смотрели на воду с Кружевного моста, а может, отправились бы встречать рассвет на склонах Фа-Нолл... Перед двумя Мастерами Перемещений весь мир — как на ладони. Но Абвэн попросил, чтобы она не появлялась в Городе Огней и не оставляла своего поста здесь. 'Пожалуйста, Алсая! Ты должна понимать, как много зависит от тебя! Я сам был бы здесь, если бы мог. Ты — это я. Ты можешь сделать то, на что меня не хватит' — говорил Карей тогда, год назад, оставляя ее здесь. Она должна была следить за тем, не происходит ли чего необычного по ту сторону Северного залива. Время от времени Алсая посещала немногочисленные селения рыбаков, охотников и торговцев на всем тарийском побережье Северного залива, иногда она даже перемещалась на ту сторону, узнавая, что происходит в стойбищах дикарей, когда те приходили обменивать рыбу, жир и шкуры на ткани, хлеб, оружие, огнива и украшения. Алсая испытывала отвращение: эти люди жили так, как она еще год назад и представить не могла, особенно северные племена. Как можно всю жизнь бродить по этой снежной пустыне, словно не люди, а стадо животных, не имея нормального дома, не согреваясь и не наедаясь никогда до конца? Как можно было растить детей в таких условиях? Иногда она подолгу с состраданием смотрела на их ребятишек, перепачканных, играющих на жутком морозе среди жалких временных лачуг... Тарийские охотники на побережье жили ненамного лучше, но все же... Тария велика, очень велика, здесь можно увидеть все что угодно, и место находится всему: и бедности и роскоши, и мудрости и непроходимой глупости, и величественной архитектуре и разрухе... Но все же прекрасного и великого в Тарии больше, а по ту сторону Северного залива — уже не Тария. Комната Алсаи обставлена в стиле Города Огней, и если не открывать занавесок на окне, то можно представить, что ты никуда и не уезжала: резной письменный стол из дерева Сот, стул, обитый дорогой тканью дорогим сукном, и украшенный той же резьбой высокая кровать, большое зеркало с прозрачными узорами, выполненными Мастерами Художниками, выпускниками Пятилистника, шкаф с лакированными панелями, где изображены на фоне горных склонов деревья Мицами в цвету, произрастающие только в горах Фа-Нолл да на аллеях Города, выращенные там Садовниками Силы. Гобелен на стене, а на нем — Тасия-Тар и Кружевной мост... Алсая вздохнула. Все равно, ей себя не обмануть, воздух здесь другой, совсем другой, и этот холод... Слуга уже растопил камин в ее комнате, но ледяные стены башни мгновенно поглощали жар огня, как Северные племена — проданный им тарийский хлеб, и тепло от потрескивающих дров чувствовалось только, если подсесть к самому огню. Если бы Карей не навещал ее иногда, она бы не выдержала и сбежала. Если бы не он просил ее остаться здесь, то никакой долг не удержал бы ее. Карей Абвэн. Это имя — словно сладкий мед на устах. Алсая помнила, как мечтала о нем еще в юности. Она впервые увидела его, когда он с другими Советниками посещал Академию Силы. Высокий, темноволосый, со смеющимися темно-голубыми глазами. Тогда она видела его лишь мельком, но запомнила навсегда. Она гордилась, что в Совете Семи есть такой же, как она, Мастер Перемещений. Несколько лет спустя Советник Карей Абвэн лично повязывал ей д'каж на церемонии посвящения во Дворце Огней. Он выглядел тогда торжественным и серьезным, но его глаза смеялись, как обычно. У нее подкосились ноги от счастья, а Карей поддержал ее и не дал упасть... Когда началось ее взрослая жизнь Мастера Силы, Алсая не была счастлива. У нее были только долг и одиночество, сама же она — со своими чувствами, надеждами и мечтами, будто бы растворилась в Даре, в необходимости отдавать его для служения Тарии. Она искала в каждом встретившемся ей мужчине синие смеющиеся глаза, темные в крупных волнах волосы... И только несколько лет назад, наконец, нашла... Вернее, это сам Карей нашел ее. Она выполняла поручения Совета, обеспечивая связь между послами в Аре и Советом Семи, когда Мастер Абвэн пришел к ней. Однажды он просто появился посреди ее комнаты, улыбнулся ей так, будто они были знакомы много лет. — Мастер Ихани, — сказал он, — я здесь, чтобы выразить вам почтение Совета; ваша служба способствует рассвету Тарии. Его смеющие глаза... Как сладко тогда ей было смотреть в них... Он передавал ей поручения Семи и Верховного, и ее служение наполнилось новым смыслом, оно уже не было пустым постылым долгом, но тем, за что дарили улыбку возлюбленного. Карей всегда хвалил ее за выполненную работу, всегда замечал, как хорошо справляется она, не оставлял без внимания те трудности, что ей приходилось преодолевать. Он давал ей советы, в которых она нуждалась. Он рассказывал ей секреты, как лучше слышать свой Дар. Он брал ее в путешествие в края столь дальние, что даже их карт не существовало. Алсая вместе с ним видела горы, моря и реки, леса и пустыни, чужие удивительные города, в которых жили черные как уголь люди, побережья океанов с волнами выше дома, поля, полностью покрытые цветами, водопады, которые шумели так, что впору было оглохнуть. Карей был нежен и осторожен с ней, будто с сокровищем. Он смотрел на нее, как на королеву. Он знал, что нравится ей, что восхищает ее, а что ей неприятно; о чем она мечтает и чего боится. Он утешал ее в печали, и самую большую радость она испытывала только рядом с ним. Он приносил ей экзотические цветы, каких не росло ни в Тарии, ни в окрестных странах. Он впервые поцеловал ее посреди цветущего сада Мицами. Золотые лепестки осыпали их головы, и она растворилась в его смеющихся глазах... Это были самые счастливые дни в ее жизни, и Алсая верила, что они вернутся. Вернутся, как только дело будет закончено. Она стала не просто возлюбленной Карея, она стала его частью, его помощницей. У них общая тайна. Всего, конечно, она не знает, Абвэн говорит, что быть посвященным в подробности этого дела — нелегкая ноша, которая пока не для ее хрупких плеч. Он целовал ее, умоляя хранить тайну и позволить ему самому нести этот груз. И она позволила; она все бы позволила за то лишь, чтобы видеть смеющиеся глаза... В дверь комнаты постучали, и Алсая очнулась от мечтаний. — Войдите, — нехотя ответила она: никого видеть не хотелось, кроме Карея, конечно. На пороге появилась невысокая, плотно сбитая фигура Даджи Марто: светлые волосы и брови, чуть крючковатый нос, настороженные холодные глаза — и никаких манер: ни приветствия, ни поклона... будто и не в Пятилистнике его обучали. Теплые воспоминания о Карее сразу же смыла волна раздражения. — Ихани, — мрачно сказал Марто, — не стал бы тебя ни за что беспокоить, но ты сама просила меня сообщить, если я отправлюсь на встречу с охотниками Северных племен. — Я просила сообщить, — прошипела Алсая, — когда охотники появятся на побережье. — Если я отправляюсь на встречу с ними — значит, они появились на побережье. — Тон Марто подчеркнуто холоден. Он считает себя хозяином этой башни, а может, и всего побережья. Но Алсая здесь не по своей прихоти, у нее документ с печатью Верховного, и этот человек -Даджи Марто — или поймет это и начнет обращаться с нею соответствующим образом, или отправится бродить по заснеженным северным равнинам вместе с этими своими дикарями. Алсая испепеляюще посмотрела на него, но Марто глаз не отвел. Заглядывать ему в глаза — то же, что бросать камни в покрытое толстым слоем льда озеро — никаких колебаний, никаких эмоций. Глаза у Марто голубые, чуть светлее, чем у Карея, но разница — как между льдом и чистым летним небом. Алсая почувствовала острый приступ тоски по Городу Огней, по лету и по Карею, конечно. Она с трудом совладала с собой, чтобы не показать слез этому холодному человеку. К сожалению, Марто был ей нужен. Он хорошо знал здешние порядки, а, самое главное, его хорошо знали вожди Северных племен и те охотники, что приходили на побережье из самых отдаленных земель. Женщины, дети и старики из кочующих племен с дальнего севера никогда не появлялись здесь, их мужчины на санях, загруженных шкурами, приезжали торговать с тарийцами и другими Северными племенами, жившими ближе к заливу. С середины осени и почти до самого лета Северный залив сковывал толстый слой льда, и по нему можно было передвигаться так же безопасно, как по твердой земле. В эти месяцы процветала торговля, и некоторые из племен располагали свои сооруженные из шкур жилища прямо на льду. Алсаи необходимо было узнать новости из уст охотников. Она не могла самостоятельно переместиться в места, которых никогда не видела, поэтому земли далеко на Севере у Ледяных морей, у северной части Океана Ветров были так же недоступны для Мастера Перемещений, как и для любого неодаренного. — Я подожду, пока ты оденешься, у Северных ворот. Сани уже готовы. Поторопись. — Марто вышел и закрыл за собой дверь, совершенно не обращая внимания на то, что Алсая вскипает от его тона. Она накинула меховой плащ, плотно завязывая ремешки, надвигая капюшон и пряча руки в рукавицы. Сапоги с толстой подошвой, из оленьей шкуры мехом наверх, она еще не успела снять с прошлого своего выхода на улицу. Покидать помещение не хотелось, ехать по льду залива, который, несмотря ни на что, не казался ей таким уж надежным, в санях, запряженных парой северных лохматых лошадок, разглядывать товары северных охотников и даже покупать, чтобы не оскорбить их... И все для того, чтобы узнать... Но что узнать? 'Что-нибудь необычное, о чем говорят на самом краю земли. Что-то, что занимает их мысли' — так говорил Карей, когда объяснял Алсае, что требуется от нее. Но мысли этих охотников занимали шкуры, которые можно продать, и оружие, которое можно купить. Что в этом необычного? Алсая повесила на плечо холщевую сумку с побрякушками из стекляшек: они пользовались популярностью среди охотников, и те с удовольствием обменивали на них меха. Марто стоял у Северных ворот, отдавая распоряжения солдатам своего гарнизона. Он одет в меховую куртку, меховую шапку со свисающим набок лисьим хвостом, на поясе висит тарийский меч, которым, как надеялась Алсая, Марто умел пользоваться. Сопровождающие их двое солдат выглядели безоружными, но Алсая знала, что у них под куртками длинные кинжалы, без которых они никуда не выходят. В санях лежат товары для обмена, укрытые шкурами, поверх этих шкур должны были расположиться она и Марто... слишком близко друг к другу. Алсая направилась прямо к саням и сразу же заняла свое место, еще больше укутавшись в плащ и прикрыв ноги специально предназначенной для этого оленьей шкурой. Марто легко запрыгнул в упряжку, сел рядом, так близко, что она почувствовала его тепло. Алсая вновь подумала о Карее, и о том, сколько бы она дала за то, чтобы ехать сейчас вот так, рядом, не с Марто, а с ним. Ее бросило в жар. Дыхание превращалось в пар, а щеки щипал мороз, не самый сильный для этих мест, но чувствительный для женщины, выросшей в значительно более теплом климате. Алсая нырнула носом в меховой воротник, превратившись в нахохлившуюся большую птицу, сидящую на ветке. Сани тронулись, и лошади, понукаемые возницей, резво побежали по утоптанному снегу на север. — Мало охотников в этот раз. Совсем мало, — мрачно процедил Марто, когда они приблизились к небольшому лагерю, раскинувшемуся на снежной равнине. Конусообразные жилища, которых Алсая насчитала всего двенадцать, выделялись темными пятнами на светлом фоне. В прошлом сезоне, когда приходили охотники с дальнего севера, все поле было занято их хижинами, санями, оленями, товарами и снующими туда-сюда людьми. Действительно, мало. Когда сани приблизились к лагерю, охотники засуетились, они спешно выносили свои товары, разлаживая их прямо на снегу. Затем сгрудились у хижин и призывно замахали руками, одетыми в толстые рукавицы. — Меха! Волк! Белый волк! — кричит кто-то. — Хочешь лисицу? У меня есть любой товар, — выводит другой с тягучим акцентом. — Подходи, тариец! Для твоей жены есть меха! Алсая вспыхнула, когда ее назвали женой Марто. Хорошо, что он этого не заметил. Когда сани остановились, она поняла, что с трудом может разогнуться и встать. Замерзшие и затекшие конечности не хотели двигаться на таком морозе. А Марто так же легко, как и запрыгивал в сани, выскочил наружу. Хвост белой лисицы на его шапке всколыхнулся от этого движения, как живой. — Хорошая шапка! — похвалил один из охотников. — Но у меня есть лучше! — Я посмотрю, — мягко ответил Марто — с этими дикарями он более приветлив, чем с ней, а Алсае даже руку не подал, чтобы помочь встать. Она наконец заставила свое тело покинуть сани. Как же хочется тепла! Унылая однообразная местность вокруг. Белый снег, темные хижины, неопрятные люди, шкуры мертвых животных на земле. Да, некоторые меха очень красивы, но лучше бы ей не видеть их и не носить, а жить подальше отсюда, на юге, где меха ни к чему. Но холод все же заставлял Алсаю невольно приглядываться к белым мягким шкуркам на снегу, и размышлять, какой можно пошить из них плащ. Охотники обращали больше внимания на Марто, чем на нее, они по-деловому обсуждали с ним качество и цены, Алсаю же упорно принимали за его жену. Их бесконечное нахваливание своего товара и преуменьшение ценности того, что предлагал им в обмен Марто, она пропускала мимо ушей, но когда комендант спросил о том, почему их так мало в этом году, подошла поближе и прислушалась. — Все, кто хотел, пришли, — уклончиво ответил высокий седой охотник, одетый в серые меха из волка, он сам чем-то напоминает волка: выступающие скулы, черные внимательные глаза, мягкие движения (тяжелая грубая одежда и висящий на поясе боевой топор нисколько их не стесняют). — А почему же другие не захотели? — не отставал Марто; он говорит как бы мимоходом, разглядывая шитые из оленьей кожи сапоги. — Или только у вас охота была удачной этим летом? Охотники отчего-то рассмеялись. И, как ни странно, слова Марто подтолкнули их на некоторую откровенность: — Неудачный год для торговли. Мы тоже будем здесь не долго. Духи велят вернуться к скалам Рих до дня зимнего солнцестояния. Марто пожал плечами, словно ему все равно; скорее всего, ему действительно было все равно, перед ним ведь не стояла задача узнать, что занимает мысли этих дикарей. — Там ваш дом? — Алсая решила сама задать несколько вопросов. — Твоя жена разве Ташани, что говорит с охотниками без стеснения? — спросил тот же седой старик-волк. Алсая закусила губы от досады. Кто такая эта Ташани, и почему это ей можно говорить с охотниками, а Одаренной — Мастеру Перемещений — нельзя? — Она не моя жена, — сухо ответил Марто. Он не потрудился объяснить, кто такая Алсая и почему она имеет здесь право задавать вопросы. Неужели ей самой придется сделать это? Она уже было открыла рот, подавляя в себе злость и негодование, как услышала новый вопрос Марто — нужный вопрос: — Давно уже скалы Рих не слышали ваших барабанов, и имена духов не призывались там уже много лет. Что же взволновало так детей снегов? Алсая напряглась, ожидая ответа. — Ты мудрый и смелый охотник, хозяин башни, — вымолвил после некоторого молчания человек с худощавым лицом и впавшими глазами, его борода, заплетенная в косички, покрылась изморозью от дыхания. — Сколько ты хочешь за твой длинный нож? — указывает он рукой на меч Марто. — Каждый год ты, Бай-Ни, предлагаешь мне продать мой меч, — Алсая впервые видела улыбку на лице Марто, настоящую улыбку — для дикаря... — И каждый год я говорю тебе, что не продам его. Как видишь, ничего не меняется в этом мире. — Ташани-без-племени говорит, что меняется... — ответил Бай-Ни, дергая себя за бороду. Старик-'волк' сердито зыркнул на Бай-Ни, а тот лишь махнул рукой и сказал: — Им тоже нужно собрать племена и вопрошать своих духов, если правда то, что она говорит. Остальные охотники в разговоре не участвовали: похоже, эти двое — старик-'волк' и Бай-Ни — были старшими среди них. — Это дело детей снегов, — зашипел старик. — духи и так разгневаны... — Восставшие никого не пощадят, Хлай! — ответил Бай-Ни. — Ташани-без-племени сказала, что все должны узнать, что они пробудились! — Ташани эта... могла и... из ума выжить. Пусть вожди скажут! Дождись совета у Рих! Спор разгорелся между двумя старшими охотниками, остальные потихоньку отходили от них, стараясь делать вид, что не слышат их слов. Лицо Марто как всегда непроницаемо, а Алсая ничегошеньки не понимает. Ташани-без-племени? Восставшие? Совет у Рих? Ей оставалось лишь запоминать незнакомые слова. Может, комендант ей объяснит их значение? Хотя, меньше всего хочется обращаться к нему за помощью. Бай-Ни и Хлай — так звали старика-'волка', постояли некоторое время молча и глядя друг другу в глаза, потом разом отвернулись и, как ни в чем не бывало, принялись предлагать Марто шкуры горной кошки и куницы. Комендант тоже вел себя так, будто ничего и не происходило. Он покупал то, что было ему нужно, солдаты деловито подтягивали приобретения к саням, предварительно выгрузив привезенное для обмена добро. Алсаю никто и не замечал. Она была для этих дикарей уже даже не женой 'хозяина башни', в ней волнами поднимались возмущение, обида, желание высказать все, но она понимала, что это бесполезно. Вряд ли эти охотники, помешанные на своих обычаях, станут отвечать на ее вопросы. Алсая надеялась, что это не последний визит к охотникам, и если она подготовится как следует, то сможет в следующий раз узнать больше. А может, придут другие охотники, более разговорчивые. В конце концов, она не дознаватель... По дороге обратно Марто молчал, а Алсая боролась сама с собой. То она хотела засыпать его вопросами, то молчанием желала выразить свое холодное презрение. Коменданту было все равно. Алсая тоже делала вид, что ей все равно. Белая равнина, скрип снега под санями и копытами лошадей, редкие выкрики возницы, дыхание Марто... слишком близко — все это почему-то не давало ей сосредоточиться. Она повторяла про себя, чтобы не забыть странные названия и имена, и пыталась решить, достаточно ли важны эти новости, чтобы у нее был повод срочно найти Карея. Мороз пробрал до костей, он все-таки проник сквозь слои меха и ткани, в которые была укутана Алсая, пальцы заледенели и на руках и на ногах, и она ни о чем так сейчас не мечтала, как о теплом камине и чашке горячего чая или подогретого вина. Едва сани миновали Северные ворота, и возница натянул поводья с громким: 'Пр-р-р!', как Алсая вылезла, не раньше Марто, конечно, и поспешила в башню. Марто проводил ее взглядом, таким же холодным, как и все здесь... Башня, после мороза на улице, показалось жаркой, серые стены без всяких украшений сейчас радовали глаз Алсаи больше, чем сверкающий снег, опостылевший ей своим белым однообразием. Добраться до комнаты — и сесть у камина. Там она сможет спокойно поразмышлять, она запишет то, что услышала, а потом решит, как передать весточку Карею. Алсая открыла дверь своей комнаты, шагнула через порог и тут же застыла, не веря своим глазам. В кресле у камина, наклонившись к огню, сидел он. Его темно-каштановые волнистые длинные волосы рассыпались по плечам, и ей не нужно видеть ни лица, ни глаз, чтобы узнать Карея — ее Карея. Алсая плотно прикрыла дверь, и бросилась к нему на подгибающихся ногах. Она упала на колени перед креслом и спрятала лицо в его ладонях. — Алсая! — шепчет он. Как долго! Как долго они не виделись! Алсая подняла лицо, заглядывая в смеющиеся глаза. Весь ее мир был в них. — Карей! Ты пришел! Он обнял и поцеловал ее: — Конечно... Я скучал по тебе. Алсая прижалась к его груди, вдыхая его аромат. От него пахнет осенней листвой, которая сейчас опадает с деревьев там, в Городе Огней, пахнет травами, в которых он моет свои волосы... Ее руки жадно обнимают его, ей кажется, что стоит разомкнуть объятья — и видение исчезнет. Как долго... То время, пока они просто, без слов, наслаждались присутствием друг друга, тянулось, как густой мед и одновременно летело, как выпущенная из лука стрела. Сколько мгновений, или минут, или часов Алсая гладила его волосы и смотрела в глаза, а он нежно водил пальцами по ее щеке, улыбаясь и любуясь ею? Может быть, время остановилось? Сейчас для нее ничего более важного, чем радость его присутствия. Но у нее есть задание, она должна рассказать ему. — Я кое-что узнала, — произнесла Алсая, сидя у него на коленях и перебирая длинные красивые пальцы на его руке, — не знаю, правда, насколько важно это. — Расскажи. — Он повернул ее лицо к себе и смотрел, поглаживая ее щеку. Алсая наклонила голову и прикрыла глаза, отвечая на прикосновение. — Я только что с залива. Охотники с дальнего севера пришли торговать. — Ты говорила с ними? — Он заинтересовался. — Я немного узнала и еще меньше поняла. Они говорили о каком-то совете у скалы Рих. Глаза Карея стали серьезными, огонек веселья похолодел и спрятался, от чего Алсае стало немного не по себе. Она вопросительно смотрела на него, и Карей счел необходимым пояснить: — Там проходят самые важные советы северного народа. Они собирают вместе все племена и вопрошают своих духов. Охотники не сказали, по какому поводу совет? — Они не очень хотели говорить, — Алсае было жаль, что она так мало узнала, ей все-таки нужно было наступить на свою гордость и расспросить Марто, он-то понял больше... — Один из них проговорился о какой-то Ташани... да, Ташани-без-племени. Кто такая Ташани? — Это их мудрая женщина, знахарка, предсказательница; та, кто говорит с духами. — Она Одаренная? Карей пожал плечами. — Кто знает... — Так вот, эта их Ташани-без-племени говорила о каких-то 'восставших'... говорила, что 'все должны знать, что они пробудились'. Глаза Карея сузились, челюсти сжались. Он неподвижно смотрел в одну точку, о чем-то напряженно размышляя, и только когда встревоженная его реакцией Алсая дотронулась до его плеча, он взглянул на нее, улыбнулся одними губами и сказал: — Ты молодец. Ты узнала то, что было нужно. — О чем они говорили? Кто такие 'восставшие'? Почему они никого не пощадят? — Алсая, девочка, — Карей... самый нежный человек на земле, и самый прекрасный, — это та ноша, о которой я говорил тебе, я не могу возлагать ее на твои плечи. Но не волнуйся, Совет и Верховный понесут ее. Возможно, события начнут разворачиваться очень быстро; возможно, то, что будет происходить, испугает тебя, но ты должна будешь просто наблюдать и говорить обо всем мне. Ты помнишь, что никому, никому больше не следует рассказывать о том, зачем ты здесь? Алсая кивнула: — Конечно, помню. Но почему? Вдруг я узнаю что-то важное, а тебя не будет в Городе Огней? Может, мне нужно будет рассказать об этом кому-нибудь из Совета? — Нет, Алсая, нет! Только мне! Это слишком секретно, чтобы другие знали об этом. Это тайна, важная тайна. — Я понимаю... — Ты будешь появляться в условленном месте раз в неделю. Я же буду ожидать тебя там, а если я не смогу переместиться туда в нужное время, или у тебя появится срочное сообщение, то ты напишешь его на бумаге, запечатаешь и оставишь там. Помнишь домик в рощах Ухта? Алсая зарделась — она помнила... — Раз в неделю, — повторил Карей. — Мы будем видеться чаще? — Это радовало Алсаю. — Да, пожалуй. Ты нужна мне. — Он привлек ее к себе. — Давай переместимся отсюда! — Она посмотрела на Карея с надеждой. — Это место угнетает, я выдерживаю с трудом. — Можно. Если ненадолго. И не в Город Огней, — отвечал он, целуя Алсаю в лоб. — Куда, моя милая? Алсая повернулась к рисунку на дверце ее шкафа: — Туда, в рощу Мицами. — Мицами не цветут в эту пору года, — произнес Карей с легкой грустью в голосе, — но я знаю, где сейчас цветут деревья... Его глаза вновь смеялись, и Алсая была самой счастливой на свете, когда он взял ее за руки, и комната вокруг них пропала в искрящемся тумане. Глава 15 МЕЖИГОРЬЕ Хатин Кодонак Ветер свободно развивает знамя Тарии на флагштоке, установленном сразу за фонтаном Огней. Пламя на синем фоне трепещет, словно живое. Камни, которым вымощена площадь перед Зданием Совета, только что подметенные, уже покрылись слоем золотых листьев, сорванных осенним ветром с росших неподалеку деревьев. Посреди площади стройными рядами стоят воины Золотого Корпуса. У них не было стандартной военной формы, как у других воинских частей. Они не выстраивались по росту и все были разного телосложения. Но осанка всегда выдаст человека, умеющего держать оружие, а длинные волосы, заплетенные у большинства для удобства в косу, всегда выкажут Одаренного мужчину. Здесь есть и женщины, но немного — все-таки мирный Путь выбирает их чаще, чем боевой. Толпы зевак собрались поглазеть на Одаренных боевого Пути, на Совет Семи и Короля-Наместника, которые должны были появиться, на церемонию, и на самого Кодонака. Он — довольно известная личность среди простого народа, его побаиваются, но уважают, словно лишь на его плечах лежат безопасность их домов и мир в Тарии. Отчасти так и есть. Кодонак надеялся, что его именем матери не пугают своих детей. Все же простые жители Города Огней не смотрят на него и на его Золотой Корпус с такой откровенной опаской, как мирные Мастера Силы. Последние сторонятся всего, что связано с боевым Даром, так, будто бойцы Золотого Корпуса начнут пить у них кровь, как только представится удобный случай. Хатин Кодонак смотрел на своих ребят с гордостью. Он доверял им, все здесь — не просто Мастера Силы, а люди, владеющие собой и своим Даром, как никто другой. Мастер боевого Пути, который не может управлять Силой — безумец, убийца и мертвец. В этом порядке: вначале безумец... а в конце — однозначно мертвец... Никому из Одаренных не приходилось столько сражаться с самим собой, как им. Здесь все — победители самого страшного врага: самого себя. И только таких людей Кодонак повел бы в бой. Он изучал их лица: решительно сжатые челюсти, сверкающие глаза, сдвинутые брови. Они жаждут боя. Внутри них кипит Сила, требующая выхода. Сам Хатин чувствовал радостное возбуждение. Он не сражался по-настоящему уже лет двадцать. Все серьезные битвы в его жизни можно пересчитать на пальцах: в молодости он утихомиривал годжийских пиратов в море Моа, затем сражался с таширскими войсками, когда они напали на восточный Ливад, а Тария оказала соседу свою поддержку, немного повоевал с бандами, терроризирующими юго-запад Тарии из пустыни Листан. Остальное и вспоминать нечего. Война с Арой, еще месяц назад казавшаяся лишь небольшой неприятностью, разгорелась как лесной пожар во время засухи. Император Хокой-То бросил в сражение все силы: казалось, он всю жизнь копил их лишь для того, чтобы плюнуть сейчас Тарии в лицо. Конечно, победа над ним — это лишь вопрос времени даже без привлечения Золотого Корпуса. Но если можно сделать все быстро и красиво, то почему бы и не размять Кодонаку свои старые кости? Единственное, что огорчало Хатина — это оставшиеся без его присмотра студенты Академии Силы — его особая группа... группа, в которой есть Мастер Огней!.. Ему больших трудов стоило убедить Верховного, Совет, а затем и самого упрямого на свете осла — Ректора Исму в том, что специальное обучение этих ребят — будущее Тарии. Только такой же учитель, как и они сами, такой же носитель неуемного пламени внутри, постоянно жаждущего вырваться наружу и уничтожить все вокруг и самого носителя, может направить и помочь. Кодонак столько лет работал с боевыми Мастерами, что лучше кого бы то ни было знал, когда нужно давать выход Дару, а когда необходимо держать его изо всех сил и любой ценой не позволить вырваться. Его студенты здесь, в толпе. Он мельком заметил Маха и Шоса, и знал, что все остальные ни за что не пропустят церемонии. Она тоже должна была быть здесь... Он надеялся, что дело в Аре займет немного времени. Да. Поставить на место Хокой-То и вновь заглянуть в глаза Элинаэль. Он вздохнул и поднял голову, чтобы успокоиться. Небо было завораживающе синим... как ее глаза. Мастер Огней и девушка удивительной красоты!.. Давно его так не волновала женщина, скорее всего, это предстоящая битва разгорячила кровь. Кодонак еще раз глубоко вдохнул и медленно выдохнул. Но лишь появление на площади всех семерых членов Совета помогло ему по-настоящему отвлечься. Семеро, покинувшие Здание Совета через главные врата, прошли мимо собранных здесь же Мастеров Перемещений, готовых доставить Золотой Корпус на границу с Дорженой, где и развернулась, как верно предсказывал Кодонак, линия фронта. Они перебросят четыреста его бойцов за два захода. Есть еще сотня Мастеров Стихий, работающих вместе со Строителями в горах Сиодар. Но Кодонак решил не привлекать их пока, в крайнем случае, они смогут оказать поддержку стражам границы на защите перевалов. Кодонак одернул свой кам, сшитый из темно-зеленого плотного шелка, и положил руку на эфес меча, висевшего у правого бедра — Хатин был левшой. При приближении Советников он церемонно дотронулся в приветственном жесте до изображения меча на д'каже. Правители, одетые по случаю торжества в синие мантии, тоже с повязанными д'кажами, величественно прошествовали к своим местам на помосте перед строем Одаренных бойцов. Они все семеро теперь стоят напротив Кодонака. Ках щурит глаза и закусывает губы: человека столь нервного, будь у него боевой Дар, Хатин не допустил бы к оружию. Майстан с деревянным лицом высоко задирает подбородок и смотрит на них немного снисходительно, заложив руки за спину. Торетт, конечно же, прихватил свою любимую лютню. Этого громилу Кодонак с удовольствием взял бы с собой на границу, несмотря на то, что он мирный Музыкант. Холд криво улыбается тонкими губами и будто бы прячется за спину Торетта. Эниль рассеянно и задумчиво смотрит куда-то вдаль, его седые волосы аккуратно убраны, руки сложены на груди, он немного сутулится. Ото Эниль против этой войны, и он не поддерживает решение направить Золотой Корпус в Ару. Абвэн, как всегда, сияет. Что это запуталось у него в волосах? Лепестки? Советник заметил розовый нежный цвет в своих каштановых локонах и небрежно стряхнул его. И Эбан, Митан Эбан — Мастер Стихий. Еще пару дней назад он был бы по эту сторону, среди бойцов Золотого Корпуса, и вдруг, неожиданно — он в Совете Семи. Кодонак мог быть на его месте, но его кандидатуру даже на вынесли на голосование... Неужели он становится честолюбцем? Чего ему не хватает? Власти? Быть в Совете Семи и командовать Золотым Корпусом — это слишком много для одного человека. Верховный прав, он наверняка знал, что Кодонак ни за что не оставит свой Золотой Корпус и не променяет его на место в Совете. Но все-таки Митан Эбан — не тот человек, кого Кодонак хотел бы видеть среди Семи, несмотря на то, что он из 'своих' — бывший его заместитель, правая рука... правда, Хатин — левша... Церемония не должна быть слишком долгой: благословение Совета, официальная передача Королем-Наместником Мило Вторым командования армиями Тарии на арайской границе Кодонаку, повторение клятвы верности Тарии и перемещение первой части Золотого Корпуса к месту боевых действий. Бойцы Силы уже были поделены на отряды по видам оружия и направлениям Пути. В первую очередь переправят Стратегов, Лучников, Мастеров Стихий, и треть Мечников. Затем остальных Мастеров Оружия. Оружейники оставались в Аре, их присутствие на поле боя не обязательно, их дело — создавать оружие, а не использовать его. Король-Наместник появился на площади Совета с присущей ему помпезностью. Разряженные в цвета королевского дома — синий и алый — герольды, ворвавшиеся на площадь верхом, затрубили в длинные горны, и породистые лошади под ними загарцевали. Мило Второй, невысокий, темноволосый и сероглазый — темные волосы и светлые глаза отличали истинного уроженца центральной Тарии, одетый в сверкающий драгоценными камнями и золотым шитьем кам, в тарийской пламенной короне на гордо поднятой голове, появился верхом на гнедом скакуне в окружении отряда Мечников, выпускников Пятилистника. Его лошадь тарийской породы, выведенной в восточных степях, грациозно ступала легким аллюром по каменной мостовой. Кодонак невольно залюбовался благородным животным. Подъехав к помосту, Король ловко спешился и поднял вихрь из листьев, закидывая широким жестом на руку свой длинный плащ с вышитым на нем гербом — тарийским пламенным львом. На его поясе драгоценными ножнами сверкнул под солнцем фамильный меч. Когда-то Кодонак держал его в руках и слышал его песню: давно, еще при деде Мило второго; меч не отличался доброжелательностью, но неодаренный монарх, не слышащий его голоса, может носить его без опасения. Мило взглянул на Кодонака из-под нахмуренных бровей. Неужели он сам хотел командовать сражением и отдавать приказы Мастерам Силы? Похоже на то: он выглядит, словно ребенок, которому не дали поиграть с отцовским оружием. Впрочем, для сташестидесятидвухлетнего Кодонака и большинства стоящих здесь Одаренных, Мило в свои двадцать восемь и есть настоящий ребенок. Он по-мальчишески легко взошел на помост и кивком головы приветствовал Советников. Семеро ответили, дотронувшись до д'кажей на лбу. Зазвучала мелодия знакомой с детства каждому тарийцу песни: 'Храни, Создатель Тарии, огонь!' Началась церемония. Вначале длинную торжественную речь от имени всего Малого Совета произнес Абвэн. Он умел обращать со словами не хуже имеющего к тому специальный Дар Силы. Кодонак, которого пригласили на помост, и он уже стоял лицом к бойцам Золотого Корпуса — слушал вполуха, он был занят тем, что отыскивал в толпе среди зрителей Элинаэль. Иногда из людского моря выныривало лицо того или другого знакомого ему студента, но будущей Мастера Огней не видно. И когда Кодонак уже стал беспокоиться по этому поводу, он заметил девушку, стоящую совсем близко. Она грустно смотрела прямо на него и, кажется, по щекам ее бежали слезы. Сердце Хатина сжалось. Она плачет из-за него? — Да пылает над нами пламя Тарии вечно! И не погаснут огни, зажженные Мастером Судеб! И да послужат Дары во благо нашего народа, для процветания Тарии! — закончил, наконец, Советник Абвэн. Король-Наместник подошел к Кодонаку и с явной неохотой передал ему обнаженный пламенеющий кинжал с клинком из красной стали — его рукоятка была обильно обсыпана рубинами, с таким преобладанием красного цвета на оружии и кровь не будет заметна — символ власти командующего войсками Тарии, всеми, кроме Золотого Корпуса, который подчинялся только Верховному и Совету Семи. — Властью Короля-Наместника Тарии, Командующего воинствами от Северного залива до гряды Сиодар, от моря Моа на востоке до Океана Ветров на западе, — начал Мило Второй, — передаю тебе, Мастер Силы Хатин Кодонак, право повелевать каждым солдатом и каждым офицером на поле боя. Принеси победу Тарии, да горит вечно ее пламя! Речь Короля была краткой, и произносимые им слова явно не доставляли ему удовольствия. Когда Кодонак принял от Мило кинжал и поднял его над головой в ответ на приветственные одобрительные крики толпы, король совершенно по-детски закусил нижнюю губу и отвернулся. Он слишком молод, чтобы играть в эти игры... Пришла очередь Советников, и они, один за другим подходя к Кодонаку, дотрагивались правой рукой до знака на своем д'каже, затем до меча на д'каже Хатина. — Благословляю тебя, Командующий Кодонак, и Мастеров Золотого Корпуса на славную победу во имя пламени Тарии, — говорил каждый одни и те же слова. И только Советник Эниль добавил тихо, чтобы слышал только он: — Береги себя и своих Мастеров, это не последний бой для вас. Хатин кивнул: дай Мастер Судеб, чтобы не последний. — Клянусь свой Дар посвятить Тарии! — грянул гром голосов сотен Одаренных бойцов Золотого Корпуса. — Клянусь пламя Силы направить против врагов! Клянусь не применять Силы против того, кто не мыслит зла для Тарии! Клянусь отдать жизнь за каждого тарийца! Руки мои — для битвы! Сердце мое — для мира! Жизнь моя и Дар — для Тарии! — Ура-а-а!!! — волнами пронеслось по толпе зевак. Прежде чем к Кодонаку подошел Мастер Перемещений и положил руку ему на плечо, прежде чем площадь Совета растворилась в тумане, он отыскал глазами среди взволнованного моря чужих лиц прекрасные глаза Элинаэль и поднял руку, прощаясь с ней. Она заметила, печально улыбнулась и помахала ему в ответ. Холмистая местность Межигорья, что простиралась от гряды Сиодар на западе до гор Фа-Нолл на востоке, стала полем грядущей битвы между Арой и Тарией. Арайцы уже раскинули свои яркие цветные шатры на холмах Доржены. Они занимали боевые позиции, но нападать не спешили. Не вступала в бой и Тария, подтягивая все прибывающие войска и обустраивая тылы. Мастер Кодонак и часть его Золотого Корпуса появились в тарийском лагере на специально выделенной для этого площадке. Их уже ожидали неодаренные офицеры, готовые передать командование и доложить обстановку. Главным здесь до сих пор был Мастер Академии Воинств, Командующий Сиан-Сит Би Досах. Он был сед, с аккуратно подстриженными усами, переходящими в бородку, широкоплеч, среднего роста, с квадратным подбородком уроженца побережья Океана Ветров и темными быстрыми глазами — суровый опытный боец. Он сразу же направился широким уверенным шагом к Кодонаку, как только заметил его. — Приветствую, Мастер Кодонак! Глаза Би Досаха пробежались по бойцам Золотого Корпуса, по Мастерам Перемещений, по Кодонаку, мгновенно выхватывая все детали, в том числе и пламенеющий кинжал в руке Хатина. — Передаю командование вам по повелению Короля-Наместника и Совета Семи! — Он отсалютовал, приложив правую руку к груди. — Приказывайте, Командующий Кодонак! Кодонак огляделся вокруг. Площадка, на которую они переместились, находилась у пологого склона холма, достаточно высокого, чтобы закрыть собою весь обзор южной части Межигорья. Здесь расположились маркитанты, тарийский тыловой лагерь, обозы с продовольствием. Здесь же, в самом сердце многотысячного войска, защищенный со всех сторон, раскинулся лагерь Мастеров Целителей Силы, которых Совет выделил для оказания неотложной помощи раненым бойцам. Их чистые светло-голубые палатки стояли ровными рядами, а между ними прохаживались неспешным шагом сами Целители с кислыми недовольным лицами. Полевые условия не приносили им радости, но приказ Верховного — не пустые слова. Дальше на юге располагались и строились тарийские солдаты. За этой людской массой трудно было рассмотреть позиции. Хатин оглянулся на прибывших бойцов. Бахим Маштиме уже собирает своих лучников. Отлично. Мастера Разрушители, их меньше двадцати, окружили Кидо Бэла. Вон за головами Мастеров Мечников высится Алей Тан — их командир. Мечники уже успели построиться. Бестолково бродят вокруг Мастера Перемещений, 'прыгунам' недостает военной дисциплины. Но вот, наконец, у них нашелся главный... и хорошо знакомый Хатину Мастер Стойс кричит, забирая их на второй заход в Город Огней. 'Давайте, ребята, и поскорее — думал Кодонак, — чем раньше здесь окажется вторая часть Золотого Корпуса, тем лучше'. Хатин отдал распоряжения своим бойцам обустраиваться в лагере, приказал здешним офицерам предоставить им все необходимое, а затем направился к вершине ближайшего холма, чтобы увидеть собственными глазами, что происходит вокруг. Он взял с собой лишь Би Досаха, и нескольких командиров Золотого Корпуса. Когда перед Хатином Кодонаком раскинулось поле боя, его сердце заколотилось в два раза чаще, он вдруг почувствовал себя мечом, который все это время использовали лишь для нарезки овощей, и вот, наконец, взяли в руку для настоящего поединка. Сейчас он делает то, для чего предназначен. Это его Путь, и он, будто бы проспав все это время и только сейчас проснувшись, с нетерпеливым волнением готов приступить. Сколько лет своей жизни он посвятил не совсем тому, чего требовал от него Дар... Сейчас он мог вздохнуть полной грудью. По всему телу уже растекалась Сила, его глаза уже видели то, чего никто здесь заметить не мог. Стоящие беспорядочными рядами, едва начинающие строиться отряды и части представали сражающимися перед взором Кодонака. Он знал варианты развития событий на несколько ходов вперед. Он уже видел, что делается правильно, а что нет. Он нашел ошибку в том, как располагался конный отряд арайцев на юго-востоке, видел и неверное намерение тарийских арбалетчиков строиться у левого фланга. Он разглядел многочисленный отряд одетых в легкие доспехи арайских пехотинцев на одном из пяти холмов: солдаты-рабы, которых будут бросать на убой, чтобы тарийцы завязли в резне. Нужно будет избежать этого... Там, у холма, — тысяч пять вражеских кавалеристов, вооруженных годжийскими саблями: легкие, быстрые, опасные конники. Они попытаются зайти с тыла, обойдя правый фланг. А вот и конные лучники — арайские осы; эти еще опаснее, будут изматывать их мечников и пикинеров, стреляя из своих коротких, но мощных луков прямо с седла. Их надо бы перебить как можно раньше, жаль, что у него только пятьдесят Мастеров Лучников Силы, зато они стреляют в два, а то и три раза быстрее и дальше, используя луки Мастеров Оружейников. Кодонак обернулся к Маштиме: — Возьмешь на себя их конных лучников. На лице Бахима Маштиме тут же расцвела кривая зловещая ухмылка, точно такая же появилась на устах стоящей чуть позади него Мираи, его сестры. Одно лицо, — думал Кодонак, разве, что черты чуть мягче. Большая редкость — родиться в один день брату и сестре Одаренным, имеющим одинаковые Дар и Путь. Редко можно было увидеть Бахима без Мираи и наоборот. — Осы... — задумчиво протянул Мастер Лучник самому себе, продолжая улыбаться. С восточной стороны за холмом открывалась широкая, не занятая сейчас ничьими войсками равнина, которую арайцы непременно используют для взятия его в тиски. Сюда бы Мастеров Строителей — да возвести стену. — Возьмешь Разрушителей, и по моему сигналу, — обратился он к Мастеру Стихий Бэлу, — проведете расщелину от холма до той рощи, чтобы ее не могла перепрыгнуть лошадь. Он обернулся к Би Досаху: — Сколько арбалетчиков с нашими арбалетами? — Три тысячи. — Разделишь их на три части, расположишь за копейщиками с каждого фланга и по центру. Так же поступишь и с теми, у кого обычные арбалеты. Би Досах молча кивал, его черные глаза метались по полю боя, останавливаясь то на одном, то на другом вражеском построении на несколько мгновений, словно прицеливаясь. Он неплохой командир. Кодонак отметил, что тарийцы построены довольно разумно, и нашел лишь несколько незначительных недостатков, которые и мог бы заметить только Мастер Силы, просчитавший игру на много ходов вперед. Основным Даром Кодонака было именно это. В молодости он иногда злоупотреблял Силой, обыгрывая в карты, камни, Хо-То, да и любую другую игру, где нужно было просчитать сратегию, как других Одаренных, так и простых людей, которые думали, что у него только Дар Оружия. Наверное, поговорка 'не садись с Одаренным играть' произошла именно благодаря ему, или таким, как он. Последние сто лет с ним действительно никто не садился играть, кроме Стратегов из его же Золотого Корпуса. — Вон за той рощицей, — он указал Би Досаху на скопление деревьев на юго-востоке, — засел отряд элитных мечников императора. У Би Досаха расширились глаза: — В той рощице мои резервы, пять сотен! — Не в роще, а за ней. Разведай, но аккуратно, и резерв оттуда не убирай, я пошлю на подмогу двадцать своих бойцов. Алей! Ты слышал? Двадцать Мастеров Мечников пусть переоденутся в доспехи, и смешаются с солдатами в роще. Оставь еще пятьдесят в резерве. Остальных разбей: по полсотни человек направь на правый и левый фланги, семьдесят — за спины арбалетчиков, пусть равномерно распределятся между мечниками Би Досаха. Оставшимися укрепишь строй пикинеров на восточной стороне, где будет расщелина. — Алей Тан дотронулся до д'кажа и сжал рукоять меча. Битва предстояла более интересная, чем предполагал Кодонак, находясь в Городе Огней. Ожидалось, что силы тарийцев будет значительно превосходить имперские войска. Но Хокой-То поднатужился и вывел на поле битвы около ста тысяч, значительная часть — это серьезные бойцы: осы-лучники, годжийские конные сабельники, элитные мечники, копьеносцы. Утарийских лучников не много, их высокие худощавые фигуры в красных длинных туниках и черные лица виднеются на вершине ближайшего юго-западного холма — человек триста. Будь утарийцы едины, их было бы здесь больше или вовсе не было, но Утарис всегда был разобщен. Кутийцев Кодонак не видел. Всегда готовые драться, и с охотой примыкавшие к любому сражению рыжие воины, видно, не простили Хокой-То своего порабощения. Тарийцев вместе с четырехстами Мастерами Силы было девяносто пять тысяч. Еще около тридцати тысяч должны подтянуться со стороны юго-западной Тарии, пройдя вдоль гряды Сиодар. Знай Кодонак обстановку раньше, он бы предложил Совету провести войска через перевалы, а затем через Дикие земли и захватить ослабленный Чатан, пока идет битва на границе. Но от него — того, кто должен был в конце концов принять на себя командование, до последнего держали в тайне все передвижения не только арайской, но и тарийской армии... Кодонака неприятно удивило малое количество арбалетов, созданных с помощью Силы, и то, что тарийские доспехи, достижение их оружейников — Мастеров Силы — только на каждом десятом воине. Не прибыли и боевые метатели Мастера Угулиса. Би Досах сообщил, что их переправляют из Тайрена, но до сих пор не переправили. Кодонак, вдоволь налюбовавшись холмами под голубым безоблачным дорженским небом, на которых словно муравьи суетились воинские части и отряды, направился к штабу, чтобы погрузиться в изучение карт. Би Досах следовал за ним по пятам и отдавал на ходу приказы, приводя в действие план Кодонака. Шатер штаба Командующего был достаточно велик, чтобы вместить стол и человек двадцать офицеров вокруг него. Просто офицеры, без Дара, но все бывалые, опытные, знающие. Для них битва не развлечение, а жизнь. Они побывали в сражениях за свои прожитые сорок-пятьдесят лет больше, чем Кодонак за свои сто шестьдесят два. Короткие волосы, щетина, а то и бороды с усами резко отличали их от Одаренных с холеными длинными косами и тщательно выбритыми подбородками. Хатин невольно дотронулся до своей щеки. 'Отпущу щетину, — решил он, — и стану еще больше пугать бедных мирных Мастеров'. На столе были разложены карты, громоздились небольшие резные фигурки и флажки для обозначения расположения войск. Едва Хатин склонился над картой, как в штаб ворвался гонец. Юноша, стройный, изможденный, одетый в грязный сюртук, весь мокрый от пота, отсалютовав, докладывал Би Досаху, так как не знал, что командование уже принял Кодонак. — Отряды юго-западной армии разбиты в Тарийском лесу, — сообщил гонец. Кодонак не поверил своим ушам; он оторвался от созерцания карт и посмотрел в лицо юноше. Глаза лихорадочно горят, губы пересохли. Он очень устал, а, значит, очень спешил... — Как разбиты?.. — Би Досах побледнел. — Между реками Тасией-Тар и Ланой была засада, — сдавленно ответил гонец, облизав губы, он хотел пить. — Погибли почти четыре тысячи. На них напали арайские мечники. Конодак сглотнул. Как такое могло быть? — Как? — вторил его мыслям Би Досах. — Все перевалы перекрыты! — Не знаю, — юноша смутился, — наверное, прошли по козьим тропам в горах еще до начала войны. — Он явно повторил услышанную от старших фразу. — Да там должен быть целый козий тракт, а не козья тропка! Смарг их сожри! — не выдержал один из офицеров, чем еще больше смутил гонца. Кодонак поправил взмокший от пота д'каж на лбу. Очень не нравится ему это известие. Как могли такие значительные силы арайцев появиться в Тарийском лесу без ведома стражей границы? Как упустили их из виду работающие там в это время его же Мастера Разрушители? Здесь чувствовался продуманный план: Хокой-То знал, что делает, еще до того, как Тария поняла неизбежность войны. Слишком самоуверенные тарийцы упустили из виду все его приготовления. Разведка и дипломатия, руководимая в основном Малым Советом, подвели. Среди Семи был только один боевой Мастер — покойный Дорр, но насколько знал его Кодонак, Советник Дорр не сделал бы такого промаха... или сделал? Быстро и красиво победить — вряд ли получится, но Кодонак эту войну должен выиграть. А затем он выяснит, как случилось, что Совет столько всего упустил из виду. Кодонак отпустил парня: пусть утолит жажду и отдохнет, он молодец. А сам склонился над картами, призывая Дар, и почувствовал его теплый знакомый отклик. — Первая шеренга! Го-о-о-товсь! Целься! Залп! Вторая шеренга! — кричал хрипловатым голосом командир арбалетчиков — высокий и широкоплечий, в сверкающих на солнце тарийских доспехах. Он был далеко отсюда, но несмотря на шум битвы, крики людей и лязг оружия, Кодонак его слышал. Хатина подмывало обнажить меч и броситься в самую гущу сражения. Сейчас, в это мгновение, его Дар Стратега уже сделал свое дело и не был так нужен. С самого высокого центрального холма, дававшего прекрасный обзор, Кодонак просто наблюдал, как осуществляется задуманный план. Все идет гладко. Лучники Маштиме методично отстреливают ос, как только они приближаются с правого фланга, слева им не дает подступиться расщелина Бэла. Он сделал ее в самый подходящий момент, как и было задумано. Арайская конница, заметив слабину с востока — всего триста пикинеров и кучка мечников, — сразу же устремилась туда, чтобы взять в кольцо холм, где закрепился Кодонак. Подвоха они ни заметили, резерв некуда было спрятать на покрытой куцей выжженной травой равнине. И когда конница уже почти обошла защитников — прямо перед ними затряслась и разверзалась земля, поглотив их первые ряды вместе с лошадьми. Расщелина вышла на славу — достаточно глубокая и широкая. Запаниковавших, обескураженных конников тут же обстреляли арбалетчики с холма. Их арбалеты, выполненные с помощь Силы, били дальше чем на пятьсот шагов. А точности, в свалке людских и лошадиных тел, особой не требовалось — болт из этих арбалетов пробивает стальные доспехи всадника и туловище лошади навылет. Внизу под холмом идет самая горячая битва. Арайская пехота пробила брешь в стене копий, сквозь которые не могли пройти всадники. Хокой-То, бросив вперед солдат-рабов и без сожаления вынуждая их нанизываться на копья тарийцев, смел защиту массой тел невольников, сотнями гибнущих в свалке и сминающих настороженные заслоны. В брешь бросились имперские рубаки с кривыми годжийскими саблями. Мечники Би Досаха натасканы были неплохо, в их рядах Кодонак заметил немало неодаренных Мастеров Мечников, выпускников Академии Воинств. И хотя арайцы наседали, прибывая и прибывая бесконечным потоком, им давали достойный отпор. Выступили его Мастера Силы. Вокруг них быстро оголялось свободное пространство, с устланной падшими врагами землей. Алей Тан расположил бойцов Золотого Корпуса равномерно по всему фронту. Теперь они словно острие меча вклинивались в ряды атакующих — за ними в контратаку шли неодаренные мечники. Кодонак снарядил всех своих бойцов, кроме Стратегов, оставшихся в тылу на вершинах холмов, лучшими тарийскими доспехами Мастеров Оружейников Силы. Этим доспехам не страшна случайная стрела, хотя любой из его Мастеров Меча разрубит стрелу на подлете почти незаметным для глаза движением. Но боевых Мастеров слишком мало, чтобы их не беречь с особой скрупулезностью. В рощице, где пряталась засада, битва уже была отыграна. Хотя арайцы вдвое превосходили числом засевших там воинов Тарии, элитные мечники Би Досаха, усиленные Мастерами Кодонака, зарубили имперцев, не покидая рощу. 'Отрезали хвост арайской кобре' — как выразился Би Досах, когда им доложили о победе. Атака под холмом захлебнулась. Тарийцы вогнутым полукругом оттесняли арайцев к югу и одновременно брали в тиски. Конница императора провела еще несколько неудачных атак, но была оттеснена кавалерией Тарии. Арайцы отступали, но Кодонак чувствовал в этом отступлении какую-то фальшь — слишком все гладко шло. Он передал приказ мечникам не преследовать арайцев, а перегруппироваться, занять позиции за щитами и вывести вперед пикинеров, передвинув, таким образом, линию защиты ближе к югу. Арайцы бьются будто бы вполсилы. Они не попытались провести контратаку и упустили с десяток подходящих моментов, которые были очевидны не только для Кодонака. Би Досах, судя по выражению его лица, тоже заметил подозрительную апатичность императорских войск. Хатин думал, что он тоже отступал бы так, если бы за его спиной стояло тысяч двадцать резерва элитных бойцов, готовых кинуться в бой со свежими силами. И словно в ответ на его мысли, арайцы в дальнем конце поля битвы на самом пределе видимости стали расступаться, давая кому-то из своего тыла дорогу. Кодонак увидел белесое движущееся море. Он выхватил подзорную трубу и попытался рассмотреть нового противника. Что это? Из-за дальнего холма в проем между солдатами арайцев хлынул поток тысяч монстров. Бегущие быстрее лошадей, размером со взрослого льва, лишенные шерсти существа, с топорщащимися над головой воротниками — эффы... Да, это могли быть только они! Хокой-То все-таки вывел породу для сражений?! Неужто сбылись самые невероятные опасения?! И ЭТО тоже проморгал Совет?! Твари приближались быстро, слишком быстро. Они пробегали мимо скрывшихся за щитами отрядов неодаренных мечников, с правого и левого фланга, которые подошли ближе всех к имперцам, и, перепрыгивая через щетину копий, бросались в ряды защитников. Эффы рассеялись по всему полю, они бежали по пять-семь вместе, не останавливались, и нападали не на всех, а убивали как бы мимоходом стоящих на пути. Кажется, что они выискивают кого-то в строю, раздирая людей то тут, то там и вновь продолжая бег. Кодонак похолодел, когда понял, кого они выискивают. Они убивали Одаренных! Его Мастеров! Специально находили и убивали их... Тем временем отступающие до этого арайцы перешли в стремительную контратаку и сцепились с силами тарийцев с удвоенным рвением. Одаренные гибли один за другим, а простые воины отбивались тем временем от арайцев. Он заметил в строю под холмом Мастера Валиса, которому зверь просто откусил голову. Он видел, как его лучники нашпиговали стрелами бегущих к ним тварей, а те, не замечая торчащих из тела оперений (стрелы из этих особых луков входили глубоко), все равно прорвались в гущу бойцов Маштиме и рвали незаменимых Одаренных его Золотого Корпуса, имеющих редкие способности к стрельбе... Кодонак бессильно скрежетал зубами, а эффы в это время на его глазах настигли ловкого Мастера Кайта, силача — Мастера Хавла, непревзойденную в фехтовании рапирой Мастера Исину... Он видел, как Алей Тан, один из лучших Мастеров Меча, рубанул по шее это создание, а несколько копий, направленных солдатами Би Досаха, вонзились твари в спину, но эфф еще жил и полз упрямо к Тану; Хатин увидел, как два других зверя набросились на Алея сразу с двух сторон и, несмотря на летающий в его руках со скоростью почти незаметной для человеческого глаза меч, несмотря на подмогу стоявших вокруг него солдат, разивших чудовищ копьями и мечами, разодрали ему горло и живот. Возможно ли их убить? Вокруг умирали его Мастера... Лучшие из лучших... Его Золотой Корпус... Несколько эффов неслись прямо к нему. Кодонак отстегнул пояс, рывком разорвал на себе кам, так что пуговицы разлетелись в разные стороны, и сбросил его, давая свободу движениям; он быстро обмотал вокруг шеи косу и, закусив ее конец, занял выжидающую позицию с обнаженным мечом в руке. Сила струилась по его жилам жидким огнем, таким горячим, как никогда раньше. Он отбросил все заслоны и убрал всякий контроль, он отдался песне своего меча, которая вдруг зазвучала неистово громко и сильно. Сейчас не до красивых выпадов и приемов, сейчас он должен просто убивать... если получится... Краем глаза он увидел, как Сиан-Сит Би Досах готовится встретить монстров плечом к плечу с ним: спокойный, решительный, оценивает ситуацию быстрыми хваткими глазами. 'Не нужно! Они пришли за мной!' — пронеслось в голове у Хатина, но сказать он ничего не успел. Голова первого эффа, который уже через пару мгновений оказался перед ним, была на уровне его груди. Кодонак, поднырнув под тварь, всадил клинок сзади в основание ее черепа. Его меч практически отрезал чудовищу голову... Хатин отскочил от скребущих землю огромных когтей и встретился с другим зверем. Би Досах орудовал тяжелым мечом с мастерством похвальным для неодаренного, но почти не причинял эффам вреда; если бы они не были заняты Кодонаком, то уже разодрали бы его. Хатин погрузил клинок в тело второго зверя, но тот повалил его, врезался огромными как кинжалы зубами в плечо, порвал связки и раздробил кость, его левая рука была полностью оторвана от тела вместе с ключицей, он почувствовал, как ломаются ребра под лапой твари. Если бы Сила сейчас не струилась в нем огненным потоком, он потерял бы сознание от болевого шока, а скорее — просто умер бы. А если бы он не закусил собственную косу, то раздробил бы себе зубы, скрежеща ими от нестерпимой боли. Отвратительная морда твари оказалась прямо перед ним, зловонное дыхание заполнило все вокруг. Эфф раскрыл пасть, чтобы впиться ему в горло. Все... отыграл... Глава 16 ПЕРСТЫ СВЕТА Идай Маизан Ночная тьма медленно отступала, и робкий утренний свет разбавил ее туманной дымкой. Десять мужей, одетых в Золотую парчу, увенчанных Коронами Мудрости, с завитыми бородами и нанесенными на руки и лбы символами, готовились приветствовать рассвет. Мудрецы вышли на широкую лоджию, обратили взоры к востоку и начали свою песнь, что встречала восход солнца в Чатане уже много столетий подряд. Тягучий и мелодичный древнеарайский язык ласкал слух. Первые лучи солнца наполняли светом и теплом улицы Чатана, оживляли блеском золото купола Обители, отсвечивались в рубиновых глазах мозаичной кобры на стенах. Песнь Мудрецов подхватили служители, и она полилась полноводной рекою по площади, между домами, отгоняя тьму и зло. — Да благословит Создатель новый день! — произнес Хатар Ташив, когда солнце взошло, и песнь утра прервалась. Мудрецы поклонились великому светилу и покинули лоджию. Из своих жилищ стали выходить жители Чатана, засуетились рабы и слуги на улицах города, открылись первые лавки, зацокали лошадиные копыта по мостовой. Сегодня собрались все десять Мудрецов — все Персты обеих Рук. Такое случается не часто. Их так мало, а дел у Ары — так много... Особенно сейчас, когда началась война. Конечно, Мудрецы — дети мира, а не войны, для них бесчестие — ввязываться в кровопролитную битву. Ведь битва есть порождение хаоса, а мудрость порождает порядок. Но если Хранители Кобры перестанут поддерживать своими советами правителя, то империя падет в бездну безумия. Хатар Ташив — Правый Указующий, прошествовал впереди всех к Залу Мудрецов. За ним в строгом порядке шли все десять Перстов: Левый Указующий, Правый Поддерживающий, Левый Поддерживающий, Правый, затем Левый Персты Порядка, Правый и Левый персты Исцеления, и только после них Правый Младший брат — он, Идай Маизан, последним был Левый Младший. Мудрец Идай Маизан, чье положение среди Перстов Света соответствовало мизинцу на правой руке, был почти самым меньшим из них. И это при том, что он имеет в себе огонь Создателя. Младшим он оставался слишком долго. Впрочем, влияние и самого главного из Мудрецов в Аре не значительно: не так, как в Тарии, где такие, как он, правят всем. Но придет время — и все изменится: младший станет старшим, и не только над Мудрецами. И время это близко. Больше десяти лет Идай жил одной этой мыслью, каждое утро, начиная рассветную песнь, он ожидал своего часа. Сколько же раз с тех пор всходило солнце?.. Время у Идая было. Он еще молод для того, кого в Аре называют Долгожителями, а в Тарии — Одаренными. Его борода еще черна, мысли свежи, а в жилах течет огонь. Он создан для великих дел. Мудрецы занимали свои места, и Младшие братья ожидали, пока рассядутся старшие. Идай Маизан взглянул на сморщенное от старости, обрамленное серебряной бородой лицо Правого Поддерживающего Кай-Лаха. Лишь один он, кроме самого Идая, знал, как близок день их славы. Хотя Кай-Лах и сделал то, что сделал, по другим причинам, не тем, что руководили Идаем. Кобра Ары заботила Кай-Лаха больше собственной жизни или смерти, он всецело был предан императору. Но ему оставалось недолго, и если бы Идай доживал свои последние дни, он, возможно, тоже размышлял бы подобным образом. Хотя они с Кай-Лахом родились с разницей в один год, седовласый мудрец уже прожил свою жизнь, а жизнь Маизана только начиналась. И теперь, когда исполнено обещание, Маизан чувствовал, что он проживет еще не два раза по столько же, как прочие Долгожители, а много, много сотен лет. Его тело стало другим, никто не заметил этого, но Идай знал. Его сердце, его кожа, его мышцы теперь словно из закаленной стали, готовой служить тысячелетиями. А с каждым днем он становился сильнее. Огонь Создателя в нем тоже разгорается все ярче с каждым днем, а то, что в Тарии называют оттоками, забылось для него, как детские страхи. Он уже не Младший брат, хотя никто из Мудрецов, даже Кай-Лах, об этом не догадывается. Он уже не просто Перст на руке, какой бы то ни было, он — целый кулак. И для этого стоило терпеть десять лет, стоит потерпеть и еще немного, совсем немного. Дать время тому, что должно произойти, и войти в полную силу. Он — Идай Маизан — выше того, что делается здесь, и за пределами стен Обители, того, что происходит сейчас по эту и по ту сторону Сиодар, того, что тревожит сердца арайцев или тарийцев, императора или Мудрецов. Старшие Мудрецы воссели, и он теперь мог также занять свое место. За ним последует Левый Младший брат — Кано-Бод, тоже седовласый и покрытый морщинами; он уже едва передвигается, очень скоро его место освободится. Сейчас просители со всей Ары придут сюда предстать перед судом мудрости. Дела их ничтожны и скучны, все они думают только о своей выгоде; люди никогда не изменятся, они такие же, какими были тысячу лет назад, и останутся такими же через тысячу лет. Им нужны Мудрецы не для справедливого суда, хотя так это называется. Никто не обращается в Обитель, если не уверен в том, что чаша весов именно его правоты перевесит. Зачем приходят они? Чтобы получить исцеление от двух Исцеляющих Перстов — оба наделены Силой. Но за исцеление нужно заплатить полновесным золотом. Здоровье можно купить, но долгой жизни не купишь — все, что отмерено простым людям, пусть даже высокородным — восемьдесят-сто лет, а чаще и того меньше. Но он Долгожитель, а теперь — Долгожитель из Долгожителей. Есть те, кто не могут поделить наследство; те, кто желают услышать толкование сна; те, кто приходят, потому что завидуют другим, и думают, что уничтожат противника, рассказав о его грехах Перстам Света. И, конечно же, дела заводчиков эффов они, Мудрецы, должны решать, как повелось издавна. Тот человек, привезший в Обитель эффа без ошейника... Куголь Аб, смотритель у Оргона. Рассказанное им о бежавшем рабе, о к'Хаиль Фенэ, о том, как вел себя все это время зверь, было очень любопытно. Хатар Ташив распознал, что на эффа воздействовали Силой, да и Маизан почувствовал это. Наверняка случай как-то связан с его собственным делом. И надо бы обсудить его... Увы, за последний месяц у Идая не было возможности встретиться хотя бы с кем-нибудь из союзников и поговорить. Кай-Лах взволнован и испуган. А император желает получить объяснения... Хатар Ташив тоже что-то подозревает, иначе зачем он оставил этого человека в городе? Почему не отправил на казнь? Зачем держит здесь его эффа? Указующий Перст не любит перемен, уже почти двести лет он поет рассветную песнь, принимает просителей и судит их ничтожные дела, дает ошейники для новых щенков, и принимает ошейники умерших от старости или от чего-то другого эффов. И менять свой образ жизни Мудрец Ташив не желает. Как солнце, что всходит и заходит, как луна, что растет и убывает, как скала, что стоит веками и не двигается — так и Хатар Ташив постоянен в том, что думает и что делает. И выбор Идая он не одобрит и не поймет. Идай Маизан другой — он ветер, а не камень, а ветру нужна свобода. Слава Создателю, что есть те, кто думает так же. И они будут править этим миром. Пришло время перемен, время для него, для Идая. Когда двадцать лет назад к Идаю пришел один из старших Перстов Света Кай-Лах и поведал ему о мечте императора вывести новую породу эффов, Маизан и не думал, что все обернется так. Он согласился участвовать в деле, и этот путь привел его к славе, власти и долголетию. Кай-Лах и сам император стали лишь ступеньками для него. Указующий, Мудрец Ташив, когда император Хокой-То обратился к нему лично, не только отказал ему в помощи, но и грозил, что будет мешать осуществлению его планов, так как предки его, создавшие эффов, предостерегали против такого их использования. Среди тех, кто считались в Аре создателями эффов, были и предки Маизана, он унаследовал тот же Дар, что и Ташив: чувствовать эффов, приказывать им, лечить их; но думал он по-другому. После, несмотря на запрет Указующего, они с Кай-Лахом в тайне работали, изучая записи древних Мудрецов. Это они отыскали чертежи Доа-Джота, и камень для связывания среди сокровищ Обители тоже нашли они. Тогда еще Маизан не знал, что Доа-Джот — ключ к осуществлению его самых смелых мечтаний. Тогда он лишь хотел угодить императору. Да, им удалось сделать кое-что и для Хокой-То... не совсем то, чего он желал. Зато те, с кем Идай заключил союз, остались довольны. Вышло так, что Маизам искал медь, а нашел золото и алмазы. Десять лет назад Идай Маизан сделал Доа-Джот. Точно такой же, как на чертежах, выполненный Силой Дара. В основе его — алый камень, камень для связывания. Вернее, не сам Маизан сделал инструмент, он лишь проверил достоверность исполнения. Да и найти того, кто выполнит работу, ему помогли, но ни Кай-Лах, ни император не знали об этом. То, что делал он дальше, было частью великого плана, который до сих пор осуществляется, а когда осуществится — Идай станет одним из величайших людей — правителей мира. Еще немного... совсем немного. С помощью Доа-Джот удалось связать эффов с императором, и он получил ту власть над ними, какую хотел. Идай Маизам и Хатар Ташив, как и их предки, могли управлять эффами при помощи Дара и без Доа-Джота. Но еще в древности Мудрецы столкнулись с тем, что эффов трудно направить к нужной цели. Для них все люди делятся лишь на тех, кто управляет ими, тех, кто связан с ними, или с кровью Древних, тех, кто имеет Дар и просто людей. Ошейник и Права позволяют эффу отделять одного человека от другого, но в битве нет Прав на каждого вражеского воина, а если приказать эффам убивать, то они не отличат чужих от своих. Зато эффы, как никто, отличат Одаренного от неодаренного, они найдут даже ребенка с Даром, в котором Сила еще не проявила себя. Отыщут наделенного Силой в толпе и убьют, пусть даже множество людей станут на пути. Доа-Джот вернул псов Древних к их истокам, к тому, для чего они были созданы, что делали от начала, чего так боялись другие Мудрецы, и против чего предостерегали. Но Идаю бояться нечего — особый огонь Создателя в нем дает ему власть над этими тварями. А, кроме того, он связан с силой, которая эффу не по зубам, и зверь покорится ему. Император хотел получить преимущество над обычными воинами противника, а получил оружие против самого опасного своего врага — Мастеров Силы Тарии. Уничтожив Одаренных, можно поставить на колени всю северную державу. Но, если Хокой-То и желал этого, то Идай Маизан и союзники его не планировали дело доводить до конца. Идай может быть спокоен. Теперь, когда исполнено обещание, ему уже не страшен гнев ни императора, ни Указующего Перста. Если все, что он делал, раскроется, то ему придется уходить в Тарию, но запущенный им маховик уже не остановишь. Его план — словно эфф, посланный за беглым рабом: он не повернет назад, пока не добудет голову. Но пока Идай Маизан здесь, он может следить за развитием тех событий, о каких не ведают его союзники. Старый Кай-Лах же вовсе потерял нить происходящего. Его мучают страх и сомнения. Он боится, так как Хатар Ташив очень скоро узнает о том, что было сделано, а когда узнает, то гнев его испепелит Кай-Лаха, а ведь старик верит, что Указующий может сделать это одним своим взглядом — ведь в нем огонь Создателя; старику невдомек, что Дар Ташива — в другом. Тысячи выведенных за десять лет императором эффов не утаишь. И так большое счастье, что Хатар Ташив не узнал о них за эти годы. Император тоже побаивался его, поэтому делал все в большой тайне — разводил эффов, подвластных ему без ошейников, на одиноком острове Коготь в Горном море. Да, Кай-Лах угодил императору, но Указующего предал. Он нашел чертежи и записи о Доа-Джоте, но как Идаю удалось его восстановить — не понимает до сих пор. Прочем обычные люди, не имеющие огня Создателя внутри, не часто задаются вопросом, как именно Долгожители делают то или иное, им не под силу понять, что возможно для них, а что нет, что трудно, а что так же легко, как хождение или речь. Кай-Лах все чаще задается вопросом, где сейчас Доа-Джот. Он даже не подозревает об истинном назначении инструмента. А если бы подозревал, то пришел бы в ужас. Но Доа-Джот не принадлежит ни Идаю Маизану, ни Мудрецам Чатана, ни императору, ни Аре и ни Тарии. И сейчас он в руках знающих, что делать. Маизан увидел исполнение обещанного, поэтому доверяет своим союзникам. Настоящее назначение Доа-Джота требовало от Идая решительных действий, чуть больше года назад он забрал у императора то, что сам же и дал ему. Но у Хокой-То и так уже было больше, чем достаточно связанных с ним эффов... Просителей сегодня немного. Половину из пришедших в Обитель, как всегда, отсеял Секретарь Мудрецов Аладижо. Этот хитрый и пронырливый человек знает свою службу. Зачем беспокоить Хранителей Кобры по пустякам? Зачем выслушивать просьбу об исцелении или о совете от тех, кому все равно нечем заплатить? Аладижо приводил в Зал Мудрецов только тех, чье дело действительно было важным. Сегодня появились двое к'Хаэлей, молящих об исцелении. Цена была полностью уплачена, и Исцеляющий Левый за несколько минут поднял на ноги внесенную на носилках и умирающую от неизвестной болезни взрослую дочь первого просителя. Второй же к'Хаэль был избавлен от незначительной, почти незаметной хромоты. Сон-Тай — богатый рабовладелец из Южной провинции: настолько богатый, что обращался к ним по любому поводу не реже одного раза в полгода. Его лицо Мудрецы знали хорошо. Он как обычно раскланивался до земли, благословляя Персты Света и моля Создателя продлить годы их жизни. 'Создатель услышал тебя' — усмехнулся про себя Идай, удовлетворенно размышляя нам тем, что годы его жизни умножились стократно. Оба к'Хаэля были стары и седовласы, почтенный возраст избавил их от необходимости стоять сейчас во главе своих воинов на границе Тарии и Доржены. А призыв императора избавил Мудрецов от бесконечной череды просителей — большинство были на войне. Просьбы иссякли, как вода, пролитая на песок. Но Мудрецы не спешили расходиться. Хатар Ташив желал обсудить дело старшего смотрителя Куголя Аба. Вспомнив о нем, Идай Маизан еще раз пожалел, что не успел рассказать об этом деле союзникам. Впрочем, он считал дело любопытным — не более. Что такое один эфф без ошейника по сравнению с тысячами эффов императора? Но этот эфф вел себя необычно; если бы он был одним из тех, что родились на острове Коготь, то не стал бы спокойно взирать на Долгожителей в Совете. Да, он не тронул бы Ташива и, конечно, Маизана, но Исцеляющих спасти вряд ли удалось бы, и клетка не удержала бы зверя. Эфф же, к которому не применялся Доа-Джот, и на которого не одет ошейник, не тронет лишь имеющих в себе Дар, подобный Дару Маизана. В записях древних Мудрецов было сказано, что когда-то те, кто считались в Аре создателями эффов, могли повелеть им не трогать других Одаренных, и они слушались, будучи даже без ошейника. Теперь и Идай Маизан мог это, но только теперь, после исполнения обещания, и не из-за огня Создателя в нем. Эфф Куголя Аба — Угал, вел себя так, словно повеление ему отдал имеющий такую же власть, как Маизан. Может быть, кто-то из союзников сделал это? — Я долго размышлял над делом старшего смотрителя эффов к'Хаэля Оргона, — сказал Глава Хатар Ташив, — Куголь Аб поведал нам необычную историю. Я встречался с ним не раз после этого, как и многие из вас, и смотритель рассказал о подробностях дела. Вначале я думал, что произошедшее — лишь совпадение. У беглого раба мог открыться Дар, подобный моему, или скорее — подобный Дару Мудрецов древности — создателей эффов. — Да. Ташив думал о том же, что и он, Идай. — Случалось, что среди рабов появлялись Долгожители, хотя и очень редко. Я мог бы остановиться на таком объяснении, если бы не узнал, что к'Хаиль Фенэ делала весь последний год. Она действительно распродала почти все земли и часть рабов. Во время бегства раба от к'Хаэля Оргона, она находилась в Буроне, что расположен очень близко от его владений. Она действительно приняла в свой караван беглого. Но это тоже могло быть лишь совпадением, если бы она осталась в Аре, как путешествующая с ней к'Хаиль Кох-То. Я узнал, что к'Хаиль Фенэ на тарийской границе дала свободу всем идущим с нею своим рабам и прошла через врата, которые были закрыты для других арайцев. И беглый раб ушел вместе с нею. В этом доказательства ее вины. И другого объяснения я не вижу. Куголь Аб оказался прав. Увы, дочь великого человека, отдавшего жизнь за Кобру Ары, оказалась малодушной предательницей. Она отдала в руки врага то, что веками принадлежало только Аре — знание об эффах. 'Она поступила так, — думал Идай. — Только зачем?' — Но волнует меня другое. — Ташив замолчал. — Что же, Указующий? — спросил Кай-Лах; он слишком волнуется и может выдать их... — К'Хаиль Фенэ — не из Долгожителей. И нет таковых в ее окружении. А без того, кто имеет огонь Создателя, не осуществишь замысла. — Харат Ташив говорил как человек, который уже сделал выводы. А Идай догадывался, какие. — Кроме того, как можно осуществить этот план, не имея знаний? Кто-то из Обители Мудрецов замешан... Как ни горько мне говорить такие слова. — О, Мудрец Ташив! Неужели ты подозреваешь одного из Перстов? — воскликнул Адав — Левый Указующий, не Долгожитель. — Мы жизни свои посвятили служению Кобре Ары! Хатар Ташив молчал. Он поднял голову и погладил задумчиво седую бороду, что ниспадала до самых щиколоток, когда он стоял, а сейчас лежала у него на коленях. — Тогда как же ты, Мудрец Адав, объяснишь мне, — наконец сказал Глава, — откуда у императора четыре тысячи эффов? Мудрецы ахнули в один голос: — Не может такого быть! Тех ошейников, что мы выдали за десять лет всем заводчикам, не наберется и тысячи! — вскричал Адав и замахал руками, словно отгоняя от себя саму мысль о подобном. — Я не говорил, — спокойно ответил Хатар Ташив, — что эффы императора — в ошейниках. Еще раз удивленный возглас пронесся по Залу Мудрецов. — Разве не видите вы связи? — продолжал Мудрец Ташив. — Я, несмотря на свой Дар, не мог бы сделать этого, мне под силу повелевать эффом без ошейника, но дать власть над ними другому... Кто же тогда? Кто обладает подобными знаниями и силой? И кто предал нас? Воцарилась тишина. Идай Маизан понимал, что первый подозреваемый, конечно же, он, из-за того, какой огонь Создателя в нем, но паниковать и спешить не стоит. В Обители есть люди, преданные ему, и он всегда успеет уйти либо к императору, либо в Тарию. — Речь о разных вещах, Хатар Ташив! — не выдержал Кай-Лах. — Ты спутал одно с другим, Указующий! Того, кто помог императору, разве можно приравнивать к тому, кто помогал Тарии? Остальные Мудрецы одобрили слова старца, но не Указующий Ташив: — Мудрецы древности предупреждали нас, их потомков, чтобы эффы оставались в ошейниках. Они создали ошейники, Жезлы повелений и Права. Или, ты думаешь, Кай-Лах, что создатели эффов не знали, что делали? А мы знаем лучше? — Не думаю так, Указующий, — смиренно склонился Кай-Лах. — Но разве стал бы тот, кто помог императору, создать армию эффов против Тарии, затем предавать его и помогать Тарии? — Я вижу лишь то, что вижу! Все ответы есть лишь у Создателя! — Ташив сидел неподвижно и смотрел прямо перед собой, он был сейчас воплощением Указующего перста. — Я вижу эффа Угала без ошейника, и знаю, что император переправляет сейчас или уже переправил на дорженскую границу тысячи зверей, тоже без ошейников. Кто ведает, может, помогая императору и тем самым толкая его на путь нарушения запрета Мудрецов древности, этот не известный нам человек готовит падение Ары? Не повернут ли звери против имперских войск, подчинившись тарийским колдунам? Кай-Лах замолчал, хватая ртом воздух, он был поражен, такая мысль не приходила ему в голову, да и Идай Маизам об этом не думал. Могло ли такое случиться? Кто знает... Но какое ему теперь дело до императора, и до того, кто победит в этой войне — Тария или Ара? Война должна была начаться, но чем она закончится — не так важно. — Я не могу сейчас назвать имя виновного — ибо не знаю. Пусть проклято будет его имя! И да покарает его Создатель! — сказал Ташив после некоторого молчания. — Я отправляюсь к императору! — Послышался удивленный шепот, а Ташив продолжил: — Дело сделано. И я уже не в силах предотвратить беды. Император поступил неразумно, поддавшись соблазну. Но оставить его мне, Хранителю Кобры, в этот трудный час было бы еще более неразумно. Если мне не удастся спасти его войско, то, может быть, удастся спасти его жизнь. Мудрец Адав! — Указующий повернулся к схватившемуся обеими руками за свою белую бороду так, словно ее хотели у него отнять, Адаву. — Теперь ты указываешь путь мудрости, пока я не вернусь! Узнай имя предавшего нас, и если будет на то воля Создателя, его голова на шесте встретит рассвет при моем возвращении! Левый Указующий склонил голову в Короне Мудрости. Адав рьяно брался за выполнение любого повеления, но особым умом не обладал. Он будет копать, как голодный вепрь под дубом, но вряд ли выйдет на Маизана. Можно не беспокоиться. Когда закончилось обычное утреннее бдение Мудрецов, и Хранители Кобры стали расходиться по своим покоям, Идая, идущего по извилистым коридорам Обители, нагнал запыхавшийся от быстрой ходьбы Кай-Лах. Руки старика, сморщенные, покрытые коричневыми пятнами, дрожали мелкой дрожью, его дыхание вырывалось из груди со свистом, выцветшие глаза смотрели с покрытого глубокими морщинами лица, плечи его были согнуты, и он глядел на Идая Маизана снизу вверх, хотя когда-то был выше его. Как же непривлекательна старость, как же отвратителен ее лик... хуже лишь лицо смерти. Маизан не сожалел о том, что сделал — смерть обойдет его стороной. — Куда же пропал Доа-Джот? — спросил старик скрипучим хриплым голосом. — Уже год никто не может найти его. Может, правда то, что говорит Указующий? Может, это тарийские колдуны похитили инструмент? — Успокойся, Кай-Лах! — сказал Идай. — Доа-Джот уже сделал свое дело. И даже если он у тарийцев, он не поможет им. В его словах была правда. Доа-Джот с той стороны, с какой знал его свойства Кай-Лах, смог бы изменить поведение одного эффа, если проткнуть кожу зверя иглой, но четырех тысяч зверей в одночасье одним инструментом не коснешься. Он продолжил вслух, оглядываясь по сторонам — не слышит ли их кто-нибудь: — Императору на то, чтобы осуществить задуманное, даже с эффами, способными к размножению, и Доа-Джотом потребовалось десять лет, а что смогут тарийцы за год? Старик кряхтел и теребил свою жидкую бородку. — Недоброе что-то чует мое сердце... Беда постигнет Кобру Ары... Беда... Тарийские колдуны обманули и меня, и императора... Как мог я быть так глуп... Нужно признаться во всем Указующему... Пока не поздно... Может, я огонь свой спасу, если не жизнь... Старик выжил из ума. — Доа-Джот... Как же его не сохранили... Другой такой связывающий камень нам не найти, даже если бы ты мог сделать еще один инструмент... Да, такой камень единственный. Если бы только знал Кай-Лах, как боялся Идай больше не увидеть камня, когда его отдали Мастеру для того, чтобы сделать Доа-Джот, тогда, десять лет назад. Если бы Кай-Лах знал, на что готов был пойти Идай, чтобы забрать Доа-Джот у императора! Союзники помогли ему оба раза — и десять лет и год назад. Девять долгих лет они готовились. Они — вот кто настоящие Мудрецы! Девять лет — и не одной ошибки, все сделано, как задумано! Обещание исполнено! — Послушай, Кай-Лах, своим признанием ты уже ничего не изменишь. Не думаю, что Хатар Ташив прав — если бы тарийские колдуны все это задумали, то мы с тобой наверняка знали бы об этом. Но — это мы нашли камень, чертежи, создали Доа-Джот, связали императора и зверей. Мы действовали во имя арайской Кобры! И нынче исполняется план императора во славу Ары! Радуйся, Кай-Лах! Когда Указующий вернется из своего похода, он воздаст тебе почести и склонится перед тобой за то, что ты сделал для императора. Маизан с презрением посмотрел на сморщенного, дрожащего, ничтожного старика. Правы были Древние, что не считались с этими людьми, лишенными огня Создателя. Они лишь грязь, что размывается весенней водой, они словно листья, что опадают и сгнивают каждый сезон, а он — как дерево: стоит, то покрываясь листьями, то сбрасывая их. Он видел, как этот старик был сильным и крепким мужем, как поседели его волосы, как выцвели его глаза, как сморщились его руки и утратили силу его мускулы. Зачем он до сих пор топчет эту землю своими слабыми ногами? Идай Маизан содрогнулся, когда подумал, что и он мог бы быть таким же, если бы не огонь Создателя в нем... А если бы не исполнилось обещание, то смерть забрала бы его немногим позже: еще двести лет — и холодная темная могила приняла бы его тело, пусть не иссохшим и сморщенным, а молодым на вид, но все же приняла бы. Он невольно дотронулся до места у сердца, куда вошла игла Доа-Джота, связав его с силой, что отгоняла старость и смерть. Обещание исполнено. Глава 17 КТО ТАКИЕ ДРЕВНИЕ? Вирд После нападения в Тарийском лесу покоя и мира в караване Фенэ уже не было. Стражи границы, проводя разведку окрестностей Южного тракта по пути следования, не раз натыкались на покинутые стоянки, где находили следы ночевки множества вооруженных людей. Следопыты, каким-то непостижимым для Вирда образом, читали отпечатки на стоптанной земле и помятой траве, словно видели наяву оставивших эти следы людей и лошадей. Для Вирда то, что они делали, было таким же чудом, как проявление Дара у самого Вирда для них. И он не переставал восхищаться умением стражей-разведчиков. Напавшие тогда на караван были, по утверждению командира Алота, лишь отставшим от основных сил отрядом. А повсюду вокруг рыскали другие, более многочисленные, более опасные, от которых уже не отбиться. И это волновало командира. Он отослал двоих своих людей на границу, чтобы рассказать о нападении и следах присутствия значительных вражеских сил в Тарийском лесу. К'Хаиль Фенэ рассвирепела, узнав об этом, — боялась остаться без охраны, хоть и не утверждала уже, что воины были посланы императором именно за ней. И так, один человек был убит, пятеро имели ранения, отпускать еще двоих ей очень уж не хотелось. Алот же считал своим долгом предупредить Командующего Седдика, а отправлять кого-то в одиночку очень опасно, — двое хотя бы могут по очереди стоять на посту ночью и прикрывать друг другу спины. С другой стороны, в стане Фенэ добавилось бойцов. Ого со всей серьезностью натаскивали стражи границы в умении обращаться с мечом. Он схватывал все скоро, будучи от природы ловким и сильным, а кутийская кровь, почти как Дар, помогала ему осваивать науку. И некоторые молодые рабы... бывшие рабы, последовали его примеру, учась вместе с ним владению оружием. Но главным пополнением рядов защитников все же считали Вирда. Ему отдали меч погибшего Дилоса, и он носил его на поясе, практически не снимая. Пока меч был в ножнах, Вирд не слышал его песни, а обнаженный клинок он теперь в силах был заставить замолчать — холодная сталь, в бою становившаяся в его руке живой и огненно-страстной, безропотно повиновалась ему. Теперь Вирда никто не звал учеником Музыканта, стражи границы именовали его в глаза и между собой не иначе как Мастер Смерти, бывшие рабы арайцы обращались к нему 'к'Хаэль Долгожитель', что раздражало. Фенэ вообще старалась не говорить с ним, и посматривала с опаской в его сторону. Только Гани Наэль и Ого до сих пор называли его просто Вирдом. Впрочем, Ого — тот частенько оговаривался и, по старой привычке, у него проскальзывало: 'Рохо'. Вирд не обижался: Рохо — и то лучше, чем к'Хаэль Долгожитель. А имя Мастера он еще не заслужил. Алот рвался обратно на границу. В свете произошедших событий охрану каравана Фенэ он не считал такой уж важной задачей. Он поговаривал о том, чтобы довести их до Шеалсона — небольшого городка около Южного тракта, где кончается Тарийский лес, и повернуть назад. В городе этом будет безопасно и Фенэ сможет нанять дополнительную охрану. Но к'Хаиль напомнила ему об уговоре с Седдиком и о том, что обещала дать бумагу для своего смотрителя эффов, чтобы тот позволил захватить его и зверей на арайской заставе только тогда, когда она окажется в Городе Семи Огней. Командир Алот ругался на чем свет стоит, пока Фенэ не слышала, упоминая эффов, смаргов, предков к'Хаиль, императора и какого-то Древнего, который непременно должен был его разодрать (это ругательство Вирд уже слышал в устах Галды), топал ногами, плевался, один раз даже швырнул с досады свою деревянную миску вместе с кашей об дерево, но, в конце концов, смирился. Поскорее добраться до Города Семи Огней Вирду хотелось почти так же, как и Фенэ. Столько событий в его жизни требовали объяснений от мудрых и знающих людей, от тех, кто испытал подобное ему! Что ему делать со своим Даром? Как использовать данную ему Силу? Он может теперь заставить замолчать меч, но как заставить молчать свою совесть? На нем кровь... пусть врагов, но все же людей... Как же он нуждается в совете и обучении, чтобы кто-то рассказал, показал, ободрил... Он запутался... потерялся, не понимает, что происходит с ним. Хотя всякий раз, задумываясь над этим, он вспоминал слова Дилоса, сказанные тогда, у костра: '...для Одаренного действовать Силой — что нос почесать'. Действительно, когда Дар разворачивался, Вирд знал, что и как нужно делать, хотя никто и никогда его этому не учил, были ли то музыка, исцеление или... убийство. Вирд стал чаще обращаться к Силе, он мог сам теперь заставить ее развернуться, ответить ему. Сила струилась по его жилам. Когда он подносил к губам флейту, казалось, что клубок внутри играет сполохами, а затем золотые нити струятся по телу, вырываются наружу и рисуют узор — картины не известных ему мест, городов, портреты незнакомых людей, которые он видел и с закрытыми глазами. Когда обнажал меч — алые огненные струи пульсировали в нем, передавая песню и ощущения стали. Когда исцелял, то с пальцев срывались теплые голубые потоки, и боль исцеляемого становилась его собственной болью, Дар восстанавливал, воссоздавал утраченное и разрушенное в теле. Придя окончательно в себя после нападения в Тарийском лесу, Вирд попробовал исцелить тех, кто был легко ранен тогда в бою — и у него получилось. Вначале Харт, с удивлением и восторженным ругательствами, вновь смог сжимать и разжимать поврежденную левую кисть. Затем сбежались все остальные, имевшие какие-либо раны, и Вирд залатал ногу Битаса, срастил переломленный палец на правой руке у Дага, снял боль в плече Чифны, восстановил зрение правого глаза у Кипэла. Сам Вирд был так счастлив, словно это его избавили от ноющей боли, и неудобства; исцелили. Может так оно и есть — после убийства стольких людей, дарить восстановление и жизнь и видеть радость на лицах было для него прохладной водой в жаркий день. Ничто, конечно же, не дается даром. Использование Силы приводило к тому, что Гани Наэль называл оттоками. Иногда тошнота, боль, головокружение. А слабость он чувствовал после любого действия Дара, так же как и голод. Вскоре он понял, что можно не поддаваться этому, можно оттоки совсем не замечать, понял, что если не давать Дару сворачиваться резко, а делать это спокойно и медленно, словно наматывая нити на клубок, то слабость почти незаметна. То же самое и с голодом. Вирд провел много лет в рабстве, где наедаться до отвала никто ему не позволял, наоборот, постоянное чувство легкого голода было привычно для него так же, как дыхание. Он просто отодвигал его на задний план, чтобы не мешало думать. Мастер Наэль всегда удивлялся, что Вирд не набрасывается на еду после оттока Силы, и утверждал, что так поступают все Одаренные, еще не закончившие Академию Силы, а уж о тех, в ком Дар развернулся недавно, и говорить нечего: от них нужно было, по мнению Наэля, просто прятать все съестное. Так пролетали дни, наполненные суетой, новыми открытиями, новыми пейзажами, представавшими перед взором Вирда за каждым поворотом; новыми возможностями и новыми беспокойными мыслями. Впрочем, беспокойство достигало апогея не при свете дня, а когда лагерь укладывался спать, когда Вирд оставался наедине со своей виной, своими страхами и снами... Он размышлял о Даре, об оттоках, о следопытах и нападении, о пролитой крови и спасенных жизнях, лежа возле костра на мягком ельнике и укрывшись одеялом. Над ним сияли звезды. Вот крупными светящимися точками вырисовывается созвездие Охотника. Вот по разлитой сияющим потоком небесной реке проплывает Лодка, вон созвездие Меча... Когда-то старый Рулк, показывая в небо ссохшимся крючковатым пальцем, называл созвездия и рассказывал истории. — Небесные огни, — говорил он. — Если смотреть вот так сверху на Землю, то тоже увидишь множество огней. Это людские души — огни Создателя. Теплая тарийская ночь окутывала лагерь. Вирд знал, что он не в безопасности — после того нападения, можно было ожидать следующего — но все равно здесь, по эту сторону Сиодар, ему... спокойнее. Ему так хорошо, словно он вернулся домой... Где на самом деле его дом? Откуда он? Лагерь засыпал, костры догорали, только в некоторых еще поддерживали огонь постовые и те, кто привык ложиться поздно: Гани Наэль, например. Вирд видел его сидящим неподалеку и слышал, как он наигрывает грустную мелодию на своей лютне. Фенэ вышла из шатра, приблизилась и села рядом с Музыкантом. Они молчали: Гани, перебирающий струны, и Фенэ, перебирающая волосы в своей золотистой косе. — Теперь я понимаю, почему Тария так велика и могущественна, — произнесла она наконец. — И почему же? — Наэль спросил, не поворачивая головы и не переставая играть. — Если в ней столько Одаренных, таких, как этот твой ученик... и если каждый из них делает все так же, как он... Гани хмыкнул: — Вирд теперь не мой ученик... — Они думали, что он спит. — Да, Фенэ, Тария велика, это бесспорно! И Город Семи Огней — Дом Одаренных. Но не все они такие, как Вирд. Те, кого я знал, имели один Дар: они либо исцеляли, либо играли на музыкальных инструментах, либо владели оружием, но чтобы все и сразу — такого я не слышал. Вирд скорее исключение, не все Одаренные такие... — Так значит, он особенный даже среди них? — Думаю, да... Впрочем, не мне судить. Я не такой уж и знаток. Когда придем в Город Огней, то Мастера Силы, Совет, Верховный, наконец, — они решат, кто он. Голос Гани Наэля стих, а музыка нарастающей волнующей мелодией закружилась над лагерем в легком танце вместе с ночной мглой, с вольным ветром и отблесками звезд. Сон пришел к Вирду. Перед ним представали суровые лица, которые кружили во тьме и выносили ему приговор. — Ты убийца! — сказал седовласый старец, вынырнув из мрака. — Ты великий Мастер! — произнесла женщина с лицом и голосом Фенэ. — Ты — раб! — Это был человек, похожий на Оргона. — Ты недостоин Тарии! — Незнакомое лицо, расплывчатое, невозможно определить черты. — Сын наш! Город Огней ждет тебя! — Множество голосов, но лиц не видно... Вирд стоял на опушке леса. Был день, солнце ярко светило. Вокруг щебетали птицы, ветер колыхал высокую траву под ногами и играл в кронах деревьев над головой. Он увидел молодого мужчину, одетого только в набедренную повязку, бегущего через лес. Тот был измучен, очень худ, его лицо и тело перепачканы и изранены. Мужчина выбежал на опушку и остановился, тяжело дыша. Между деревьями что-то мелькало. Бегущий эфф!.. Да! Это был эфф! Поднятый воротник, топорщащийся шипами, мерзкая пегая лысая кожа, покрытая складками, обнаженные клыки, куцый хвост. Он настигал беглеца. Так же, как Вирда когда-то. Парень хотел броситься на помощь к человеку, но не мог даже пошевелиться. Он закричал, но голоса его не было слышно. Мужчина вытянул вперед руки и сделал резкое движение, словно бросил что-то невидимое. Перед эффом разверзлась земля, и длинная широкая расщелина пролегла вдоль всей опушки. Вирд знал, что сделал человек — он действовал при помощи Силы. Но эфф легко, даже не замедляя бега, перепрыгнул через эту пропасть и оказался перед ним. В прыжке его огромная пасть сомкнулась над головой мужчины, и через мгновение эфф стоял над обезглавленным трупом, положив лапу на его грудь. Опушка, лес, зверь и убитый человек рассеялись в тумане. Теперь Вирд находился в поселении, окруженном лесом. Он стоял между домами, и они не были такими, как в Буроне, и даже не бараками рабов, в каких они жили у Оргона. Эти строения были низкими, маленькими, сколоченными из грубых неотесанных бревен и крытыми ветками. Люди одеты в лохмотья, мужчины в основном только в набедренных повязках, женщины носят грубые неровно сшитые грязные балахоны, дети и вовсе наги. Их лица измождены, глаза запали, у многих детей видны ребра над вздутыми животами. Вирд снова не мог ни двигаться, ни разговаривать. Люди проходили мимо и не видели его. Они занимались своими обычными делами, что-то переносили, что-то шили, что-то толкли в каменных ступках, малыши гоняли копошащихся в земле кур, взрослые шумно разговаривали, одни смеялись, другие ругались. Кто-то крыл ветвями крышу нового дома, одна женщина доила козу, две старухи просто сидели на земле и внимательно наблюдали за соплеменниками, неодобрительно покачивая седыми головами. Внезапно раздался предупреждающий возглас: люди побросали свои занятия — вскочили на ноги, кто сидел, или остановились, кто шел, — и застыли, глядя в сторону леса. Из леса вышел эфф... Тот же самый, что убил мужчину, или другой — Вирд не мог различить. Эфф не бежал, он спокойно шел между людьми, проходил мимо стоящих неподвижно жителей поселения и словно искал кого-то. 'Он пришел за беглым рабом' — подумал Вирд. Когда эфф проходил мимо, Вирд заметил, что на нем нет ошейника. Эфф приблизился к мальчику лет пяти, который смотрел на зверя перепуганными, казавшимися слишком большими на изможденном лице глазами. Вирда затрясло, но прийти на помощь он снова не мог, руки и ноги его застыли, он не владел ими. Неужели этот ребенок — сбежавший раб?! Женщина, стоящая неподалеку, пронзительно взвизгнула и бросилась к малышу, когда поняла, что зверь остановился именно перед ним. Остальные стояли, не двигаясь. Молниеносно клацнули зубы... и эфф унес в лес беспомощно обвисшее тело мальчика. Та женщина кричала и гналась за зверем, вместе с ней беззвучно кричал и Вирд, совершенно беспомощный, обреченный смотреть, не имея возможности даже попытаться помочь. Она упала на колени и зарыдала, царапая землю и вырывая пальцами траву. Ее тихий плач... отчаянный, остро-болезненный, жалобный... лишенный всякой надежды, мало походил на звук, который способно издавать человеческое горло. К ней стали подходить люди... мужчины и женщины. — Атаятан-Сионото-Лос — Древний послал своего пса, — говорили они. — В твоем сыне был Дар... Ты бы не сохранила его.. Смирись! — Будьте прокляты, Древние! — надрывно закричала женщина, посылая свои слова в синее безразличное небо, и растворилась в тумане вместе с утешающими ее людьми и всем поселением. Вирд плакал. Слезы застилали ему глаза, когда он встал посреди другого поселения, похожего на то, первое. Но здесь нет людей, в одном месте, возле которого и стоял он, вся трава перепачкана кровью. Кровь на бревнах в стене расположенного рядом дома, на обрывках одежды, на грубых инструментах, на каменной ступке, валяющейся брошенной в траве, на соломенной кукле, распростершейся маленьким окровавленным трупиком на песчаной земле. Кровь... кровь... кровь... Вирд огляделся. Справа от него громоздилась красно-белая бесформенная груда... окруженная роящимися над нею мухами... Кости!.. Обглоданные человеческие кости... На них еще сохранились ошметки плоти... Вирд судорожно сглотнул, обомлело повел взглядом левее, встретился глазами со стеклянным безразличным взором мертвой головы, запутавшейся волосами в низких ветвях раскидистого вяза. Одну за одной он стал замечать прочие головы, лишенные тела, со всех сторон пялившиеся на него безжизненными глазами. Их было много... десятки... больше сотни... Неприятный запах мертвечины внезапно ударил ему в нос. К горлу подступила тошнота, и Вирда скрутило в приступе жестокой рвоты, он опорожнил желудок, разогнулся, задыхаясь, и только тогда понял, что сидит на своей постели в лагере. Рядом спят его спутники. У соседнего костра Гани Наэль все еще перебирает струны на лютне. Мастер Наэль удивленно посмотрел на него. Эти сны еще хуже, чем те, о крови... — Что-то не то съел на ночь? — спросил Гани. — Да... наверное... — выдохнул Вирд, убеждаясь, что не перепачкал одеяло и свою постель. Он немного прибрался за собой с помощью земли и палых листьев, и вновь улегся, закутавшись в одеяло. Его трясло, как в лихорадке. По судорожно пульсирующему внутри клубку Дара, он понял, что это был отток. Только после чего?.. Он ведь не использовал Силу... Сон не шел, и не помогала даже тихая музыка Гани Наэля. Но выспаться очень было нужно, его тело слишком устало; может, поэтому и снятся эти дурацкие сны. Вирд вспомнил, как успокаивался, наигрывая мелодию на флейте, но вставать и брать флейту сейчас не хотелось. Он просто закрыл глаза и позволил музыке звучать внутри. Дар откликнулся, развернулся, потек золотыми нитями... Стало легче, и Вирд уснул. Он был в Городе Огней: Вирд точно знал, что этот странный город называется именно так. Тот ли это Город Семи Огней, в который они идут уже второй месяц? Над поселением сверкал прозрачный купол. Огромный, сделанный из тонкого льда — Вирд был уверен, что это лед, но он не таял, хотя под куполом было тепло. На самом верху, словно маленькие солнца, зависли светильники. Это не масляные лампы, и не свечи, Вирд не знал, что это, но откуда-то четко знал, как создать подобный. Вирд видел, что город под куполом расположен посреди снежной пустыни: кто-то растопил глубокий слой льда и снега, поместил там дома и строения, а затем накрыл его прозрачной полусферой, не позволяя холоду проникнуть вовнутрь. Среди снегов царила тьма, а в городе было светло как днем. Он не слишком велик, но там есть и мощеные мостовые, и добротные каменные дома жителей, и изящные общественные здания, внутри даже есть поле, засеянное пшеницей. Возле домов разбиты огороды, и растут зеленые плодовые деревья, выглядевшие как чудо среди снегов и холода. Улицы полны людьми, которые разительно отличались от измученных и замызганных жителей тех поселений в лесу. Горожане одеты в длинные разноцветные одежды странного, незнакомого Вирду кроя, волосы уложены в красивые прически. Они не суетясь прохаживаются между домами, обсуждая свои дела, собираются на площади, празднуя что-то. Вирд мог видеть весь город сразу, и это не удивляло, так как теперь он знал, что находится во сне. Он чувствовал множество людей, которые в это самое мгновение работают при помощи Силы. Он оказывался рядом то с тем, то с другим, наблюдал за его действиями. Вот высокий бородатый человек строит дом при помощи Силы: Вирд видит, как нити Дара этого человека, нити серого цвета, сплетают каркас здания, а затем камни заполняют этот каркас, сплавляясь между собой и принимая нужную форму. Вот женщина — красивая, не старая, но с седой как снег головой -растит деревья. Сила, что, рождаясь в ней, течет сквозь дерево — зеленого цвета. Вирд видит, как ее Дар питает растение, и оно откликается, соки циркулируют в нем быстрее, Вирд даже знает, что урожай яблок можно будет собрать уже через месяц. Теперь он видит двух мужчин, склонившихся над столом: они работают с золотом и драгоценными камнями, из-под их рук выходят удивительной красоты золотые кружева, увенчанные сияющими рубинами. Дар этих двоих — прозрачный, с алмазными переливами. Вот несколько мужчин упражняются с мечами. Алые огненные потоки, струящиеся по их жилам и перетекающие в долы их клинков, вновь возвращаясь к сердцу, хорошо знакомы Вирду. Он видит и тех, кто выковывает мечи и готовит другое оружие. Мастер вкладывает в оружие песню, которое оно будет петь. Вирд слышит ее, она не о людской крови... Те же слова, что и в устах несчастной женщины в лесном поселении, потерявшей ребенка: 'Пусть прокляты будут Древние и их порождения. Пусть повержены будут Древние. Пусть падут их слуги. Месть да свершит свободный народ, изгоняя зло, освобождая родной край'. Вот работает целитель, он восстанавливает ногу девочке, которая случайно сломала ее. Вирд не только увидел голубые потоки, но и ощутил боль ребенка. Вирд видит человека, стоящего вне купола с поднятыми вверх руками. Он так закутан в меха, что не понятно даже, мужчина это или женщина. Но Вирд знает, чем тот занят: он отгоняет облака, несущие снег, от купола — теперь снег выпадет дальше на севере. В центральном круглом здании из белоснежного мрамора Вирд видит семерых мужчин и двух женщин. Они — те, кто создал светильники над городом, те, кто зажигают негаснущее пламя, греющее дома. Их Сила похожа на заключенное в прозрачную сферу пламя, она вспыхивает, полыхает, ее окружает сияние. Эти девять — самые уважаемые и почитаемые в городе люди. Благодаря им здесь светло длинными ночами, что продолжаются половину года, благодаря им под куполом тепло, несмотря на вечную зиму вокруг. Они — те, кто поддерживают жизнь: Повелители Огня, Огненосцы, Мастера Огней... Вирд всматривался в каждое лицо и знал каждое имя: рыжеволосый Этас, худощавый хмурый Китар, смуглолицый Дажд, высокий и широкоплечий Мийяр, стройная и тонкая как молодое деревце Тойя, златовласая Инайса, черноглазый Алифэйс, белокурый Оур, пепельноволосый Фанс. Все утро Вирд вспоминал последний приснившийся ему сон, о предыдущих он старался не думать. Существует ли на самом деле такой город во льдах? Почему люди эти, среди которых так много Одаренных, живут в той холодной и темной стране? Вопросы в его голове столпились, как рабы в очереди за лепешками в обеденное время. И он знал здесь только одного, кто мог ответить ему. Вирд слонялся по лагерю, дожидаясь, пока проснется Гани Наэль, и не решаясь будить его. Он поболтал немного с Ого, который сейчас только и мог думать, что о мечах. Впрочем, нет... еще на девушек он отвлекался, расцветая широкой улыбкой, когда одна из симпатичных бывших рабынь проходила мимо, и сразу же делая виноватое лицо, когда замечал прищуренный пристальный взгляд Фенэ. Сейчас к'Хаиль нигде не было видно, а миловидная кудрявая Лития шла прямо к ним, неся на плече кувшин с водой. Арайская девушка мягко ступала, покачивая крутыми бедрами, платье подчеркивало изгибы ее загорелого красивого тела, волосы искрились в лучах утреннего солнца, она улыбалась. Ого тут же вскочил с бревна, на котором сидел, подбежал к ней, но Лития не обратила на него внимания, зато принялась стрелять глазами в Вирда. Подойдя ближе, она сказала сладким и тягучим, что мед, голосом: — Я видела тебя без одежды... Вирд вспыхнул. Когда это? И тут же понял: когда он был в оттоке после боя; наверное, это она смывала с него кровь. — Ты сражался, как воин, — добавила девушка, шепча в самое его ухо, отчего стало щекотно, и он почувствовал, как пылают и щеки и уши... Ого вначале хмурился, а затем начал ухмыляться, видя смущение Вирда. Кутиец! Вирд поднялся с бревна и отскочил в сторону от Литии, чем вызвал недоумение, а затем громкий смех Ого. Девушка тоже засмеялась, направляясь к шатру Фенэ. Вирд, чувствуя, что он сейчас красный, как арайская кобра, старался не смотреть на друга и думал, чем бы отвлечься. Благо что Мастер Наэль уже покинул свое спальное место у затухшего костерка. Музыкант выглядел невыспавшимся, он не любил ранних подъемов, но к завтраку все-таки вставал. Гани Наэль, одетый в свою неизменную красивую тунику из блестящей ткани с нарисованными на ней диковинными птицами, неразлучный со своей холщовой сумкой, отпустивший недельную щетину, со стянутыми в хвост пепельными волосами, сидел на поваленном дереве и хмуро глядел, как помешивают варево в котелке. Он поднял голову и кивнул приближающемуся Вирду. — Ответь мне на несколько вопросов, — с ходу сказал Вирд. Гани криво усмехнулся: — Когда станешь Верховным, подаришь мне дом на берегу озера Фаэлос за то, что я тебя отыскал в Аре, привел в Тарию и по дороге ответил на три миллиона твоих вопросов. — Он махнул рукой. — Спрашивай! — Кто такие Древние? — Вирд хотел спросить о городе во льдах, но почему-то именно заданный вопрос оттолкнул все остальные в очереди и стал первым. — Древние? — удивился Гани Наэль. — Ну... есть легенда, что когда-то, еще до основания Тарии шесть тысяч лет назад, они правили здесь... Правили всем миром. Кто они такие, я не знаю. От них остались только сказки да ругательства: 'раздери меня Древний', например... А в сказках говорится по-разному; кто-то описывает их с рогами на головах, кто-то говорит, что у них и вовсе собачьи головы, а еще есть хвосты и щупальца. Какими они были на самом деле и были ли вообще, никто не знает. В Аре, например, и слова-то такого нет — 'Древний'. Они другим пугают детей — Атаятан-Сионото-Лос — на древнеарайском значит 'купающийся в крови'. Его произносят только шепотом. В Аре верят, что если пять человек одновременно громко произнесут его имя — он проснется. — Гани взглянул на Вирда, а тот почувствовал, как кровь отхлынула от лица. 'Атаятан-Сионото-Лос' — он слышал это имя во сне... Или, может, кто-то когда-то рассказывал ему. Может, в детстве, которого он не помнит... — Говорят, что Древних убили Мастера Огней, а затем основали Город Семи Огней, а назвали его так потому, что Мастеров этих было семь, — продолжал Наэль. — Я даже знаю балладу о том, как Огненосец убивает молнией древнее чудовище. Мысли путались. Вирд не знал, о чем спрашивать, он чувствовал себя глупо. Ему приснилась какая-то ерунда, а он думает, что это было на самом деле... — А город в снегах? Далеко-далеко на Севере. Есть такой город? Или, может, был когда-то? — Город в снегах? — Наэль почесал затылок. — Слышал, что основатели Тарии пришли с севера, а про город в снегах не слышал. Там сейчас бродят северные племена, люди дикие, вряд ли они что хорошее построят. Что это ты столько вопросов задаешь? — Да так... приснилось... — признался Вирд. Гани хмыкнул. — На ночь лишнего не ешь, — буркнул он и поднялся, чтобы взять свой завтрак — из котелка. Кашу уже раскладывали по мискам. Караван продолжал путь по Южному тракту. Командир Алот ехал впереди, верхом, как и все остальные стражи. Повозки Фенэ легко катились по утоптанной земле, ими управляли бывшие рабы, ставшие неплохими возницами за последние пару недель. Вирд вместе с Гани Наэлем держались неподалеку от Алота, они ехали в повозке; Наэль предпочитал спать в дороге, а Вирд не умел ездить верхом, да и лошадей подходящих не нашлось. Из-за поворота впереди показался Галда, скачущий во весь опор навстречу каравану. Его посылали в разведку и, видимо, он узнал что-то важное. Поравнявшись с командиром, Галда, резко осадив лошадь, доложил: — Впереди большой отряд тарийцев. Командир отряда — Мастер Агаят. Алот привстал в седле. Казалось, он сейчас же сорвется с места и поскачет навстречу тарийскому отряду. — Когда мы поравняемся с ним? — В голосе слышится нетерпение. — Через час. Я говорил с Мастером Агаятом. Его отряд — один из тех, которые направлялись к дорженской границе, на них напали арайцы, превосходящие их числом, и разбили. Кажется, наши 'друзья'. — Сколько же их было? — ошарашенно спросил самого себя Алот. — Как это мы проморгали целую армию, перевалившую через горы? Галда только пожал плечами. — Сейчас здесь небезопасно, — продолжал он. — Мастер Агаят говорит, что арайцы все еще где-то поблизости. Отряд Агаята и другие, кто остался, время от времени пощипывают их, но их слишком много... И никуда они деться не могли. Агаят побаивается, что они могут захватить Шеалсон. — Да тут и до Города Огней недалеко... — пробурчал Алот. — Золотой Корпус хоть в Городе? — Этого не знаю. Может, Агаят расскажет? Дальше ехали молча, размышляя над словами Галды. Алот в седле стал похож на нахохлившегося ворона. Фенэ, находившаяся где-то в центре каравана, сразу же поняла, что что-то происходит, и послала Ого разузнать, что к чему. Алот не стал пугать к'Хаиль сведениями об арайцах, он лишь сказал, что через час они встретятся с отрядом Мастера Агаята. Друг Вирда сбегал к Фенэ, а уже через несколько минут вернулся, устроившись напротив в их повозке. Либо Фенэ попросила его следить за происходящим, либо ему самому было интересно. Час тянулся долго в ожидании, но наконец на тракте впереди показались всадники в доспехах, они расступились, пропуская повозки вперед, и вскоре караван Фенэ оказался окруженным тарийскими воинами. К командиру Алоту подъехал на черном скакуне крупный человек, облаченный в кольчугу и шлем с выгравированным на нем пламенем. — Командир Мастер Агаят! — представился он резким хрипловатым голосом. — Командир Алот! — Алот отсалютовал, дотронувшись до груди правой ладонью. И оба командира поскакали вперед, переговариваясь на ходу. Караван остановился. Ого побежал к Фенэ. Тарийцы с интересом разглядывали арайских девушек, бывших рабынь, а те, хихикая, прятались среди повозок. Гани Наэль зевнул и, видя, что не происходит пока ничего интересного, вытянулся вдоль сиденья. Вирд вышел из повозки, чтобы размять ноги. — Не убивай никого — это наши, — бросил ему вслед Гани, не открывая глаз. — А исцелять можно? — отшутился Вирд. Гани открыл глаза и даже поднял голову, глядя на него с деланным удивлением: — Чувство юмора? Еще один Дар открылся? Вирд прошелся вокруг повозки, озираясь на тарийских всадников. Он с интересом рассматривал развевающееся на древке, которое держал один из них, знамя — на синем фоне трепетало оранжевое пламя. Наэль рассказывал, что это знамя Тарии. Лошади, прядя ушами, переступали с ноги на ногу и старались дотянуться до травы, растущей вдоль дороги. Многие тарийцы спешились, разминая ноги, как и Вирд. Вирд прислонился спиной к повозке, щурясь от светившего в глаза солнца. В голову снова полезли мысли о его снах. Он думал об эффах. В первых двух снах эти звери убивали, а он не мог ничего сделать. Вирд не знал, остановил бы он эффа, появись тот здесь наяву, но он точно попытался бы. Мужчина, которого эфф настиг на опушке леса, был Одаренным, как и Вирд, но он не сделал того, что сделал тогда Вирд. Почему? Про убитого зверем мальчика люди тоже говорили, что в нем Дар... Но мальчик был совсем маленьким, а Гани Наэль рассказывал, что Дар проявляется только лет с пятнадцати, не раньше... Почему эфф без ошейника не трогал других людей? Вирд тряхнул головой, отгоняя навязчивые размышления — это только сон, а он думает о нем, словно о произошедшем на самом деле. И тем не менее, в голове продолжало пульсировать: 'Эффы...' Эта мысль почему-то потянулась к его Дару, а Дар охотно развернулся. Он хлынул сплошным потоком, словно прорвавшая плотину фиолетовая вода, и в этом потоке Вирд ясно увидел во всех деталях поле боя. Множество воинов, вооруженных всевозможным оружием, конные и пешие, стоящие на холмах и под холмами, сражающиеся и умирающие. Он не знал, чьи это войска, не отличал одних от других. Сейчас этот конный отряд с луками окружит группу арбалетчиков и обстреляет их со спины, арбалетчики не успеют перезарядить оружие и ответить им, но им на помощь придут вон те лучники с длинными луками... — пронеслось, словно вихрь, в голове у Вирда непонятно откуда взявшееся знание... он мог сказать, что будет происходить с каждым из этих отрядов и групп воинов, но он понимал, что важно сейчас другое. За считанные мгновения он переносился с одной части поля в другую, он охватывал взглядом всю битву сразу и каждого воина в отдельности. Он искал. Наконец, среди всего этого хаоса Вирд увидел то, что хотел — эффов, они стояли за дальним холмом. Их было столько, сколько не приснится в самом страшном кошмаре... А позади них в седле сидел высокий худощавый не молодой уже человек в инкрустированных золотом и драгоценными камнями доспехами, с короной на голове, над ним развивалось знамя: красная арайская кобра на желтом с белым полосатом фоне. Его окружали плотным кольцом воины с суровыми решительными лицами, в арайских доспехах. Вирд увидел, что человек в короне вдруг вышел из кольца охранников и поскакал между эффами, повелевая им что-то на незнакомом древнем языке. В тот же миг твари сорвались с места и побежали к войскам противника. Вирд знал, что это происходит на самом деле, и происходит прямо сейчас; он был уверен в этот так же, как в том, что утром взойдет солнце. Эффы не убивали всех подряд, как ожидал Вирд, он видел, что они пробираются сквозь строй воинов, чтобы убить избранных. В тех, кого находили эффы, бушует алое пламя Силы — Дар оружия. Они были рассредоточены по всему войску. Отдельно на холме стояли двое — это командиры войска, догадался Вирд. Но пламя Дара струится по жилам лишь одного из них — высокого худощавого мужчины с суровым, но приятным, несмотря на длинный нос, лицом. На его лбу синяя повязка с символом-мечом, свою длинную косу он обмотал вокруг шеи и закусил в зубах, в его руках меч, древний меч, Вирд слышал раньше его песню там, в Городе под куполом, где его и выковали. К этому мужчине уже мчались несколько эффов. Вирд знал, как быстро они убивают... Смотреть на эту смерть он не станет. Это происходит сейчас, и он, Вирд, может попробовать их остановить! То, что творилось внутри с его Даром, описать было невозможно: сполохи разноцветного пламени, волны света и огня, тепла и холода, нити-плети и Сила-кровь, молочный туман, пропитанный искрами... Он думал только об одном — остановить эффов! Он почувствовал ветер, дующий в лицо, неровную почву холма под ногами, запах крови, пота и отвратительную вонь эффа... Он стоял на холме рядом с тем самым мужчиной, эфф уже повалил его, но не убил — Вирд чувствовал пульсацию Дара этого человека. Он вытянул руку вперед, как когда-то, в останавливающем жесте, Сила разлилась вокруг, и воздух задрожал, как от жара, зазвенел, словно от мороза. И эфф, склонившийся, чтобы разодрать горло мужчине, подпрыгнул и взвыл. Одновременно завизжали жуткими голосами тысячи эффов по всему полю. Они вопили и бились в судорогах. Люди, сражающиеся между собой, остановились. Этот жуткий вой раздирал, казалось, все внутри, некоторые даже побросали оружие и закрыли уши обеими руками. Мужчина в синей повязке приподнял голову и посмотрел на Вирда затуманенным взглядом, он истекал кровью, но Дар — неистовая сила, выпущенная на свободу, уже сворачивался в нем, и этот отток убьет его раньше. Пока эффы визжали и завывали вокруг, Вирд подошел к нему, положив руки на его разодранное, оторванное вместе с рукой плечо. Его собственное тело пронзила такая боль, какую он не испытывал никогда раньше, но затем голубые волны исцеления смыли ее, срастили сосуды, кости и связки, восстановили кожу. Исцеление коснулось не только тела этого человека, оно водным заслоном стало на пути огненной, всеразрушающей волны неконтролируемого оттока Силы. Дар человека утихомирился и свернулся, не причиняя ему вреда. — Кто ты? — спросил исцеленный мужчина. В это время эффы сбегались к Вирду со всего поля боя. Они уже перестали кричать, завывать и визжать. Они окружили юношу и заодно исцеленного плотным кольцом, но не трогали никого. Вирд обернулся к ним и сказал: — Я ваш хозяин! Вы не убьете больше человека! — Кто ты? — повторил мужчина уже более настойчиво, его голос обрел твердость после исцеления. Вирд не ответил, ему нужно было вернуться... Повозка, в которой спит Гани Наэль, тарийские солдаты верхом вдоль дороги, пламя на знамени Тарии полощет ветер, припекает солнце... Лицо спасенного им мужчины растворилось в тумане, а вместе с ним и белесая масса эффов. Уже не опасных. Появилась дорога, повозка. Солнце не слепило глаза — оно переместилось: прошло какое-то время. На Вирда с удивлением смотрел один из тарийских воинов. — Мастер Перемещений? — спросил он, улыбаясь. Из повозки тут же появилось вытянутое лицо Гани Наэля: — Где Мастер Перемещений?! Глава 18 В АКАДЕМИИ СИЛЫ Элинаэль Кисам — Ты не стригла волосы с самого детства? — Эдрал Инаси сидит на краю кровати Элинаэль и смотрит, как устроившаяся на пуфике перед зеркалом Иссима Донах расчесывает свои длинные золотые волосы. В комнате Элинаэль тесно. Кроме Эдрал, Иссимы и самой Элинаэль, здесь же расположились еще семь человек. На кровати, развалившись и закинув ногу на ногу рядом с сидящей прямо как струна Эдрал, полулежит Лючин. На полу, подпирая спинами стену, — Мах и Шос, которые стали неразлучны с недавних пор. Оба бесшабашные лоботрясы, постоянно влипающие в неприятности, — не удивительно, что они нашли друг друга. Голова Маха двигается и вертится так часто, что кажется, будто черные пружинки — его волосы — живут сами по себе. Шос блестит голубыми глазами из-под непослушной белой челки и постукивает пальцем по своему курносому носу — этот жест он явно подхватил от Кодонака (но Кодонаку-то есть по чему постукивать). У противоположной стены, тоже на полу, расположились Хабар, Марил и Тико. Плотно сбитый Хабар все никак не может удобно усесться, ему явно мало места. Он, как подозревала Элинаэль, здесь из-за Лючин, парень вздыхает по ней уже давно. Марил, тот самый, кому на обучении достался бешеный меч, и он во что бы то ни стало хотел убить тогда Кодонака, оказался довольно спокойным и уравновешенным двадцатитрехлетним юношей. Его отросшие почти до пояса волосы, туго стянутые на самой макушке, ниспадают по бокам и на спину каштановым водопадом, у него большие грустные карие глаза, как у поэта из Академии Искусств, и он как всегда мечтательно смотрит куда-то вдаль, словно сочиняя очередную строку поэмы. Тико теперь везде ходит вместе с Тоше Гилиосом. Мрачный худощавый мальчик с походкой плавной, как у гепарда, и полный, розовощекий крепыш, неловко оступающийся на каждом шагу — смотрятся рядом нелепо. Но почему-то они подружились. Тоше, конечно же, тоже здесь, в комнате — хмурой тенью заслоняет солнце, сидя на подоконнике. Элинаэль занимает на правах хозяйки кресло в углу, она сидит в нем, подобрав ноги, и рассматривает своих гостей. Узнав, что она — носитель Дара Огней, многие студенты Академии не могли спокойно пройти мимо нее, они искали общества Элинаэль, хотели подружиться, приглашали вместе проводить вечера. Элинаэль шумных компаний не любила, а дружить со всеми, как понимала это она — преданно, бескорыстно, с самоотдачей, разделяя и радости и беды, — было невозможно. Но эти девять, что набились сегодня в ее комнату, бывают здесь чаще других. Он них не так просто избавиться. С семерыми ребятами, носителями боевого Дара, которые были с нею в новой группе Кодонака до его отбытия на границу с Дорженой, ей приятно проводить время, а вот присутствие Эдрал и Иссимы кажется ей лишним. Рядом с выхоленной Иссимой она чувствует себя провинциалкой, а Эдрал, которая никогда не улыбается, может повергнуть в уныние кого угодно. Почему эти двое из первой ее группы вдруг стали так ею интересоваться? — Волосы? Нет, не стригла, — отвечает Иссима на вопрос Эдрал. — Мои родители знали, что у меня Дар с пяти лет. Мастер Видящий Киель Исма... — Сам Ректор? — присвистнул Шос. — Да, Ректор Исма сказал, что видит огонек внутри меня, и с тех пор мать с отцом запрещали меня стричь. — Но тебе-то так хоть к лицу, — говорит чуть обиженно Мах, — а я теперь вот вынужден тоже отращивать волосы, — он взъерошил свои едва закрывающие уши кудряшки, — и бриться каждый день. А когда волосы отрастут, вид у меня будет совсем не мужественным. Он говорит так, потому что Лючин, перешучиваясь с Кодонаком, высказала свои предпочтения относительно мужских причесок, и длинная коса по обычаям Одаренных в эти предпочтения не входила. — А я может, и вовсе всю жизнь мечтал отпустить бороду! — с деланным огорчением продолжает Мах. — Так кто тебе не дает? — это смеется Лючин. — Иди в чатанские Мудрецы! — Какой у тебя Дар? — спросил Шос сидевшую к нему спиной Иссиму, когда всеобщий смех затих. Он поедает глазами изгибы красивой ее фигуры. Она немного помолчала, продолжая расчесывать волосы, затем ответила, как бы нехотя: — Я Мастер Целитель... Отсекатель... И во мне ни капли созидания! — на последних словах в голосе ее появилась нотка досады. — Ты как Советник Ках, только наоборот, — сказала Лючин, и все заинтересованно повернули головы в ее сторону: Лючин была самой старшей из собравшейся здесь компании, старшей не по годам, а по сроку обучения в Академии Силы, куда она попала в пятнадцать лет. — Ках — чистый Созидатель. Обычно в Целителях есть немного того, немного другого или же много одного и немного другого... Ты и Ках почти так же редки, как Мастера Огней. — Говорят, что раньше, еще триста лет назад, все Целители были с чистым Даром, — авторитетно заявил Тико, который много читал. — И зачем мне такой Дар! — Иссима отложила расческу и резко обернулась. — Созидатель может исцелить девять случаев из десяти, а я зачем? — Ну... ты можешь пойти к Мастеру Кодонаку в Золотой Корпус, — оскалился Мах. — Будешь на поле боя незаметно подходить к врагам и, нежно так, брать их за руку. ...Раз — и нет больше у врага руки... или ноги... или головы... Иссима обожгла его ледяным взглядом. — Не смотри на меня так! — замахал руками парень. — Твой взгляд говорит: 'А все ли части тела у тебя, Мах Ковса, важные и нужные или тебе что-то мешает?' Так вот: я уверен — мне нужно все! Слышится дружный смех. Иссима шумно выдохнула, но продолжила спокойно: — Мой Дар действует не так. Я могу легко отсечь лишь то, чего в твоем теле быть не должно. Отсечь что-то присущее телу изначально — для меня то же, что перепрыгнуть гору: невозможно! Как и Созидателю — создать что-то лишнее. И все же я бы предпочла унаследовать дар моего деда — Мастера Пророка! — Ты хочешь сказать — пра-пра-пра-прапрадеда? — вмешался Шос. — Странно это, когда твой пра-пра-пра... выглядит даже не как дед. — Через лет сто мы тоже будем выглядеть странно для наших правнуков, — заметил Тико. — И если мы не станем злить Иссиму, то они у нас будут, — громко шепчет Мах, наклонившись к уху Шоса. — Я всегда называла его дедом, — Иссима недовольно сузила глаза, когда ее перебили, но голос ее не изменился. — Быть Пророком намного интереснее. — Лучше всего быть Мастером Путей, — неожиданно говорит Тоше; у него мягкий негромкий голос, и Элинаэль задумалась: не впервые ли она слышит голос Тоше? Он больше молчал, чем говорил. Все взгляды обратились к сидящему на подоконнике мальчику. — Да! У Мастера Путей только один недостаток, — усмехнулась Лючин, — его не существует! — Какой ты еще мальчишка, Тоше! — воскликнула Иссима, накручивая золотой локон на изящный белый пальчик. — Мечтаешь быть Мастером Путей? — Я не мечтаю... Я просто сказал, что быть Мастером Путей лучше всего. — Обиженный взгляд, краска заливает щеки — что-что, а эмоции на лице Тоше Элинаэль точно видит впервые. — Я тоже любил в детстве сказки об Астри Масэнэссе, — задумчиво и серьезно протянул Марил, — о том, как он появлялся в самых отдаленных частях Тарии и помогал людям. Мне нравится та сказка, где он убивает тридцать разбойников, напавших на деревню, а затем исцеляет смертельно больную девочку... — Ага, — усмехнулся Мах, — потом строит дома для сирот, выращивает вокруг прямо в пустыне сад, творит негаснущие огни для освещения деревни, и перемещается в следующую... И все сначала. — А когда Совет Семи спрашивает его: 'Чего ты не умеешь?' — так же мечтательно продолжал Марил, не обращая внимания на ироничный тон Маха, — он отвечает: 'Я не умею летать. Зато у меня есть крылья!' — О каких крыльях он говорил? — Хабар, что полуоткрыл рот и выпучил глаза, выглядит сейчас мальчишкой, несмотря на широкий торс и низкий гортанный голос. — Он имел в виду, что он свободен, — вмешивается Тико, его русые волосы рассыпались по плечам, а щеки горят, как два светильника. — Сказки об Астри Масэнэссе — это легенды о человеке, которому все было под силу. Многие исследователи — Профессора из Академии Философии — сделали выводы, что Астри Масэнэсса придумали неодаренные. То, что он умел владеть всеми видами Пути Дара, неправдоподобно, — на одном дыхании выдавал Тико, — как и то, что у него никогда никто не наблюдал оттоков силы. Если бы такой человек жил на самом деле, о нем сохранилась бы подтвержденные Мастерами Силы сведения. Астри Масэнэсс — тот человек, каким хотят видеть Одаренного простые люди. А знак Мастера Путей рисуют с крыльями, как символ свободы. — А я знаю другое объяснение, — Шос вытянул ноги и уже полулежал на полу, — повадился как-то Астри Масэнэсс делать все дела Силы вместо Советников. Куда их не позовут — а он уже там был и все сделал: кого надо — исцелил, кого надо — убил, понастроил домов на улице Мудрых, тучи разогнал... Совету никакой работы не осталось. Вот они и позвали Целителя Созидателя, и тот сделал Астри крылья. — И что? — спросил Хабар. — И все... улетел он, — закончил Шос, и Мах одновременно с Лючин и Элинаэль прыснули со смеху. — Какая чушь! — строго сказала Эдрал и тряхнула возмущенно черными волнистыми кудрями. — Да, Эдрал, — Иссима мягко улыбается. Но в глазах ее, когда она глядит на Эдрал — холод, — полная чушь. Мой дед не одобрил бы подобной болтовни. Взгляды Эдрал и Иссимы скрестились, как клинки. А Элинаэль, наблюдавшая за ними, не понимала причины их противостояния. Иссима вроде бы согласилась с Эдрал, а смотрит так, будто та возражает ей. Лучше бы возвращались они к себе... — Хотел бы я знать, как там Кодонак... — нарушил воцарившееся было молчание Хабар. Послышались вздохи. Кодонака не было всего с неделю, но без его занятий было скучно, а к учителю студенты с боевым Даром успели привязаться. Элинаэль тоже не хватало его. Если бы здесь был Кодонак, то даже разговор о Мастере Путей закончился бы поучительным его рассказом, которые так любили слушать все без исключения. Кодонак много знал, и знал также, что, когда и как рассказывать. Он не держался обособленно, как другие Мастера Силы при общении со студентами, и был открыт для них. Элинаэль и другие уважали его за это, а еще за то, что он может им помочь. Их Дары особенные, Сила, что течет в них, может убить носителей вероятнее, чем Сила других студентов. И контролировать ее было намного сложнее. Все видели в Кодонаке, что он посадил свой разрушающий все огонь под замок. Он словно камин, в котором бушует пламя, но не разрушает все вокруг, а согревает, дает жизнь. Благодаря ему Элинаэль могла теперь обращаться к своему Дару без страха. — Иссима, ты, случаем, не знаешь от своего деда новостей с границы? — спросила Лючин, приподнимаясь на локте. — Нет, — Иссима пожала плечами. — Мой дед — очень занятой человек, и я редко вижусь с ним. Парни, сидевшие на полу, загалдели, обсуждая войну с Арой: оружие и то, как, по их мнению, будут действовать Мастер Кодонак и Совет. Их болтовня, похоже, очень раздражала Иссиму. — Шли бы вы, мальчики, обсуждать свою войну куда-нибудь в другое место! — сказала она звонко и твердо с повелительными нотками в голосе, которые заставили юношей повернуть к ней головы. — А мы бы здесь поговорили о чем-нибудь, что интересно девушкам. Парни стали озадаченно и виновато озираться по сторонам, словно их поймали на каком-то проступке. Первым поднялся Марил. Он резко кивнул головой, прощаясь, отчего его волосы взлетели вверх и вновь рассыпались по плечам. Тут же с подоконника спрыгнул Тоше, и по-кошачьи проскользнул к выходу, Тико последовал за ним, Хабар оказался на ногах быстрее, чем можно было от него ожидать, последними нехотя встали Шос и Мах, они послушаться Иссиму и уйти не спешили. Лючин тоже поднялась с места со словами, высказанными с легкой насмешкой в голосе: — Простите меня, но мне про войну разговоры интереснее, — вышла вслед за ними. Девушки остались втроем. Элинаэль подавила стон: с кем бы ей не хотелось провести сегодняшний вечер наедине, так это с Иссимой и Эдрал, которые, похоже, еще и между собой не ладят. — Я сказала не совсем правду, — начала Иссима, как только дверь захлопнулась за ушедшими. Элинаэль с любопытством взглянула на нее. Иссима смотрела пристально прямо ей в глаза, Эдрал поджала губы и сидела с недовольным видом. — Я не так редко вижусь с Верховным. Только об этом не должны знать все подряд, чтобы не думали, что меня чем-то выделяют среди остальных, — пояснила красавица. — Он интересовался тобой. Ты — редкость. Мастера Огней не было уже полвека. Это очень большой перерыв, особенно если учесть, что когда-то их было достаточно даже для того, чтобы составить Совет Семи. — Так ты что-то слышала о Мастере Кодонаке? — спросила Элинаэль, меняя тему; ей не нравилось когда говорили о редкости ее Дара. — Для Кодонака, — улыбнулась Иссима, — эта война как загородная прогулка. Можешь не волноваться. Но Верховного беспокоит, что ты в его группе. У тебя ведь не боевой Дар. — Почему же не боевой? — удивилась Элинаэль. — Дар Мастера Огней не относится ни к тем, ни к другим. — Иссима повернулась к зеркалу. Смотреть на себя ей нравится. — Кодонак помог мне, и он может многому меня научить, — призналась Элинаэль, она очень не хотела, чтобы ее забирали из группы Мастера Кодонака. — Пока ничего в отношении тебя предприниматься не будет. — Иссима прочла ее мысли. Элинаэль облегчения от этих слов не почувствовала: 'Пока не будет?.. А потом?' — Но встретиться с тобой Верховный все же хотел бы, как только у него найдется свободная минутка. Ведь когда-нибудь ты займешь место в Совете. — Когда она займет место в Совете, — вдруг вставила Эдрал, — над ними будет уже другой Верховный — не забывай, Иссима, что твой дед очень стар. — Жестоко звучит. Иссима не сочла нужным отвечать или даже смотреть в сторону Эдрал. Разговор сошел на нет. Несколько минут они провели в молчании, затем Иссима поднялась. — Я пойду к себе. Подумай над тем, Элинаэль, что тебе было бы намного полезнее общаться больше с людьми, имеющими разнообразные Дары, а не только боевой. Ты сама ограничиваешь себя. А еще, я бы на твоем месте поосторожнее была с Кодонаком, он смотрит на тебя, как кот на сметану. — Когда это она успела такое заметить? С этими словами Иссима плавной походкой вышла из комнаты. Элинаэль и Эдрал проводили ее взглядами. Как завораживающе покачиваются ее длинные золотые волосы... Какая у нее осанка... Какая гибкая фигура... — Не слушай ее, — сказала Эдрал, вставая. — Делай так, как велит тебе сердце. Ты же Мастер Огней. — И она улыбнулась. Улыбка преобразила строгое непривлекательное лицо девушки, смягчив его, и Элинаэль вдруг почувствовала к ней симпатию, понимая, что говорит она искренне. — А к Кодонаку Иссима просто ревнует, он всем нравится... Эдрал тоже ушла. Элинаэль осталась совсем одна. 'Как кот на сметану?..'