Вышивальщица - 2

— Вот так их положи и не двигайся, — велел Вагузи, руками указав, как следует разместить палки. — Просто держись. Пока — просто держись. Говорил же, синеглазая, сиди в порту...

Одна из палок была посередине обвязана тонким ремнем, он тянулся вверх, ремень держал все тот же проводник, а Малек уже вязал конец к упряжи ящера. Ким глядел на происходящее молча и торопливо перебирал в руках клоки с вышивками. От его отстраненного и спокойного взгляда Марнице сделалось неуютно. Словно все уже решено, и так оно сложилось нехорошо, так нездорово...

— Не пробуйте тянуть, не отдаст оно, — быстро и уверенно велел Ким. Оглянулся на пожар восхода. — Нашли мы 'странное', как же... Оно само нашло нас. Ловушка тут древняя, изготовлена для шьющих, и могила вырыта для сказок. Самое обидное: не выры нагадили, Ларна. Тут и гулял твой колдун, тут он и чудил. Третья сила, как же... Все та же, неизменная — злоба людская. К разуму она глуха, о будущем не задумывается. Как сказал Вагузи? Пусть никому не достанется эта земля? Именно, в точности. Канва разорвана. Изрядный клок выдран, безжалостно. Неявленное из него так прет, что и глянуть боязно. Всем приказываю настрого: из круга ни ногой, если хотите вернуться назад. Пользы от вас никакой, оно вмиг сожрет вас и даже не заметит. Маря, лежи тихо. Я вытащу тебя. А вот дальше — это уже зависит не от меня. Помнишь, что сказал? Ты стоишь между мною и лесом. Узнаешь зайца — твой... если он уцелеет.

Ким коротко, почти неприметно, улыбнулся уголками губ. Шагнул в сторону от ящеров. Дернул канву отданной ему Тинкой вышивки платка, удерживаемого в руках. Поддел ногтем нитку и та хрустнула, загудела неожиданно громко, как лопнувшая струна. Хол снова рванулся бежать вниз, но Ларна ухватил его за хвост и без жалости оглушил по панцирю обухом топора.

— Ким, из круга вышивальщики живыми не выйдут, — мрачно пообещал бывший выродер, наматывая на руку косу Тингали. — Только где круг?

— Уже делаю, — отозвался Ким.

Он и правда, шагал по песку и ронял малые обрывки нитки, выпарывая из вышивки по стежочку. Марница помнила этот узор: Тингали шила его на галере. Хотела платок себе сделать парадный, с синим купом и розовым марником, с мхом да кудрявой мелкой заячьей травкой... Сейчас по стежку исчезала как раз трава. Падала в песок и тотчас вырастала из него — зеленая, плотная, хоть и невысокая. Ким шел по кругу и сеял её, двигался все быстрее. Словно боялся опоздать. Марница знала, почему: за ноги её тянуло все злее, рукам едва хватало силы удерживать палку. Крупный вузиби упирался лапами и жалобно шипел, но его тоже тащило на ремне, все ближе к краю зеленого круга. Вагузи запел, не отрывая взгляда от долины. Поправил браслеты на руках и погладил пальцами медный узор ящера.

— Я позвал Вузи. Ответа нет... но есть боль, внятная, — тихо удивился он.

— Сказано тебе: могила тут для ваших южных сказок, — глухо и зло отозвался Ким, выпарывая с узора мох. — Канву мира что делает прочной? Память людская, потому люди и выры в мир вплетены. Они часть его важная, разум его и воля. Любимцы богов... или их игрушка, не важно сейчас. Сказка, тот же лес безвременный — изнанка канвы жизни. Души потаенный угол. В яви ему не место, но и без него нет порядка. На севере дед Сомра подхватил канву и смерть в неё не впустил. Нет за вырами этого греха по его милости. А здесь назрел разрыв. Старый закон погиб, новый установить оказалось некому. Ваша вечная засуха и есть — беззаконие...

Ким закончил посев и на миг остановился, повел рукой, наполняя круг ровной зеленью травы. Дрогнул бровью и нарисовал пальцем в воздухе ветки и стволы, они немедленно явились и дали насоящую тень, спасение для иссохшей души. Тингали очнулась, охнула, схватилась за голову, не глядя более вниз, в долину.

— Кимочка! Да как же это? Что теперь будет, заяц ты мой... ты же...

— Не причитай, выгребай все нитки, какие для меня в душе накоплены и для леса — тоже, — велел Ким и протянул ладонь к самой кромке круга.

Тингали торопливо кивнула, прикусив губу. С явным усилием сжала пальцы, дернула от себя вперед руку и осела на траву, бледнея. Ларна поймал, уложил поудобнее. Перехватил топор и стащил с ближнего ящера ковер, бросил на выра, чтобы тот, очнувшись, не глядел в опасную долину и не рвался снова бежать туда. Ким уже отвернулся и спускался по склону все ниже, но песок не тек под его ногами, лежал плотно. Ким добрался до Марницы, подал ей руку и одним рывком вытащил верх. Уронил в песок раздерганный платок с остатками вышивки — и тот развернулся полянкой, маленькой и уютной. Ким быстро усадил свою невесту в траву, погладил по голове, шепнул несколько слов, нагоняя сон, развязал свой пояс с марником и зайцами, и сунул ей в ладонь.

— Может, пригодится, — предположил он с долей сомнения в голосе. — Спи. Дома хорошо, прохладно. Дожди идут... Мамка тебя наверняка что ни день, зовет с порога, глядит из-под руки и ждет. Спи, Маря. Здесь не для людей место, здесь чуда лесные, и те еле-еле удерживаются на краю явленного. Зато и власть наша велика тут... где мы рождаемся и умираем. Вне вашего круга, людского.

Ким улыбнулся и убрал руку. Полянка заросла травой гуще, над ней взметнулись кусты ивняка, укрыли спящую ветками, заплели.

Лесовик отвернулся, пошел вниз по склону не оглядываясь и все более сутулясь. Тень его скользила рядом, вовсе несоразмерная людской фигурке, лохматая, огромная, косолапая... Тингали очнулась, всхлипнула и глянула вниз, в долину. Более не донимали ее ложные мороки. Не чудилась давно забытая и вдруг явившаяся родная деревня со старой избой, не звучал в ушах детским обманом взволновавшейся памяти мамин крики 'домой'... Даже имя прежнее не помнилось, хотя недавно — Тингали готова была поклясться — она разобрала его и приняла, как родное. И побежала домой... Но, едва Ларна дернул за косу, морок распался, оставив горечь утраты детства и дома.

Рядом присел Вагузи, погладил руку. Посмотрел просительно и жадно своими темными глазами, пугающе огромными.

— Тингали, подари платок. Очень надо, как раз теперь. Без него и брату твоему умирать, и нам тогда не жить, не успею я вывести вас. Песок уже весь черный, тьма в нем, совсем затянуло нас бедой. Подари! Я ведь так и так не пойду назад. Тут заканчивается моя дорога. Моя, но не ваша. Каждый должен совершить свое дело. И я понял свое окончательно.

— Кимочка сказал: держать, если не спросят, — тихо шепнула Тингали, дрожащими пальцами гладя платок. — Ты спросил. Я отдам, но я прежде должна тебе сказать: цену придется платить. Какую, я не ведаю, это Пряха решает. Или Ткущая. Понимаешь?

— У вас Пряха, у нас мать земли, льющая слезы дождей, — улыбнулся проводник. — Знаю. И оплачу. Это хорошая цена, правильная. Это старый долг всех Вагузи. Значит, и мой долг тоже. Люди изранили Вузи, нам его и лечить.

Тингали виновато пожала плечами и протянула платок. Тонкий. Весь он льется, и весь как вода — прохладный. В узоре шевельнулась спина рыжего ящера. Темные пальцы проводника приняли ткань жадно, торопливо. Вагузи сдернул с головы свой светлый в полоску платок, накинул новый, прижал налобной повязкой и рассмеялся, глядя в долину без опаски, с интересом. Насеянный Кимом лес стоял низкий и настороженный, шелестел полупрозрачной листвой. Ким спустился на самое дно долины и выглядел со спины незнакомо: рослым, широким, сутулым и коротконогим. Одежда его едва угадывалась, лохмотьями висела, и Ким обдирал её, сердито поводя тяжелыми плечами.

Черный, как и сказал Вагузи, песок тек и слоился, вздымался вьюнами вихрей и затоплял воздух сумраком тончайшей пыли. В свете раннего алого солнца, кровью ложащегося на дно чаши долины, зрелище выглядело чудовищным, окончательно страшным.

— Кровь и смерть, — сквозь зубы буркнул Ларна. — Я рассмотрел еще от берега, но не поверил себе.

— Не так, — весело отозвался Вагузи, поправляя браслеты. — Шкура на спине Вузи рыжая, а по утру — алая. Черный же змей у нас зовется Аспа, он тьма и смерть, еще мы именуем его брюхом ящера. Но теперь не его время, он зря так нагло сунулся сюда на рассвете. Мы плохо пели славу ящеру, с чужих ложных слов. Древние подлые колдуны предали Вузи и нам оставили ложь о нем вместо настоящей, сокровенной памяти. Вузи не борется с тьмой вне себя. Он сам её содержит и побеждает. Как я раньше не догадался? Пойду, надо помогать.

Проводник перешагнул край круга и направился вниз по склону, подобрал свои палки, одним ловким пинком ноги разыскав их в траве. Нырнул в поросль кустарника и исчез в её тени. Ларна помянул галерный киль и добавил несколько слов, которые Тингали от него уже пару раз слышала и почти запомнила.

— Ларна, нам велено тут быть, — возмутилась Тингали. — Ты зачем его отпустил?

— Я сказал 'живыми не выйдут'... Ты ему платок подарила, он пошел искать Пряху и вносить плату, — откликнулся Ларна. — Сиди. Не наш это бой. Мы люди. Я обещал Киму, что выведу тебя и я это сделаю. Так что не ной под руку, я сейчас не добр. Смотри, Тинка. Прими, что наше дело в круге сидеть — и смотри, такого никто из людей не видывал... Вон как разнесло твоего зайца. Глянуть боязно! Я отродясь не наблюдал в твоих вышивках таких зайцев.

Тингали прищурилась, пытаясь рассмотреть Кима в танце вьюнов черного песка, все плотнее застилающих долину. Прореха канвы теперь виделась внятно и даже остро. Бездонность долины кружила голову, и фальшивость всего зрелища донимала тошнотой. Что могут рассмотреть они — живые обычные люди, в изнанке, в изначальной канве мыслей и памяти, неявленного и несбывшегося? Почти ничего. Отблески знакомого, оттенки понятного и их фальшивый, обманный узор. Заштопать прореху таких размеров, — опасливо подумала Тингали, — не под силу двум вышивальщикам. Долго она копилась и создана была самой смертью.

Буро-рыжая тень шевельнулась на дне долины, солнце выглянуло из-за края горизонта и первый луч нащупал косматую шкуру, обвел контур лап с длинными, как клинки, когтями. Тяжелый загривок с темным воротником, низкие широкие плечи...

— Кимочка как-то на зайца не похож, — Тингали без ошибки опознала брата. — Я его таким не видела. Но породу знаю, он сказку мне сказывал про бера, хозяина всем лесам и держателя закона. Вроде, еще тот бер любит мед.

— Детей не стращают берами. Детей угощают ягодой и развлекают веселыми прыгучими белочками, — хмыкнул Ларна. — И где этот... проводник, мать его синеглазую за... гм... косу. Или за хвост? Не явится к сроку, сам пойду туда.

Ларна пощупал свой истертый пояс с котятами и клубками — и Тингали всхлипнула. Опять она виновна! Это ж ее работа, и выходит она — в смерть путеводная нитка...

— Не уходи, — испугалась Тинка.

Ларна молча вцепился в тонкое запястье — мол, не ухожу, прекрати разводить сырость.

По песку дрожью пополз тяжелый рык. Тингали охнула, подавилась тошнотой и указала дрожащей рукой на невидимое Ларне. Из недр небыли поднимался черный змей, вились его шеи, похожие на пустые гнилые нити канвы.

Ларна тоже видел, но по-своему. Более привычно и понятно для бойца. Песок шевелится, вспухает, рассыпается отвалами, выпуская наверх одну за другой темные пасти на длинных шеях. Эти пасти рвут бера, бурый его мех летит клочьями, зверь гневно рычит и встряхивается, срезает шеи своими длинными когтями, топчет их, старается заровнять отвалы песка, пока не явились новые выползки тьмы. Но они лезут и лезут, теперь уже не только пасти, рвущие шкуру.

Появились еще и тонкие отростки, вроде щупалец, они норовят оплести лапы, подсечь бера, свалить, утащить в песок и утопить в нем... Растворить в темном сыпучем забвении. Но шкура у зверя прочна, мех свалявшийся, плотный, рвать его даже темным пастям нелегко. Сам бер, на вид такой массивный и почти неуклюжий, двигается удивительно ловко и стремительно. Уворачивается, атакует. И получает новые раны, ревет от боли... Голов у змея много, он все поднимается и поднимается, расползается пятном мрака по долине. Ночная тень накрывает бера целиком, но тот снова встряхивается, срывая с себя эту тень, и солнце на миг изливает багрянец на шкуру, словно пытаясь её исцелить... Кажется, это будет длиться бесконечно. Точнее, пока бер не устанет и тьма не поглотит его окончательно...

Ларна временами, когда бера особенно плотно накрывала тень, поглаживал свой топор и чуть подавался вперед, с сомнением глядя на границу зелени, отделяющую доступный людям мир от того немыслимого и непонятного боя, что не утихает совсем рядом. Раны на теле зверя теперь были видны отчетливо, на шее и на плече шкура свисала клочьями, кровь впитывалась в песок, и тьма накрывала бера все плотнее и гуще, и ему все больших усилий стоило вырваться из-под её удушливого плена хоть на миг...

Солнце поднялось чуть выше, в его багрянце прибыло оттенка яркой красной меди. Ларна совсем уже решился, встал, отмахнулся от испуганно охнувшего Малька и шагнул к краю полянки. Но тут один из бликов рассвета прорисовался особенно отчетливо. Зашевелился и скользнул, обретая собственную жизнь.

Он оказался совсем ненамного крупнее обычных вузиби — тот, кому поклонялась пустыня. Зато двигался быстро и в повадках змея разбирался безупречно.

Малек сел ближе к Ларне. Бывший выродер наконец-то отложил топор и подсел к неподвижной, полубезумной от зрелища Тингали. Приобнял ее за плечи.

— Хол задохнется под ковром. Надо его доставать, — посетовал Малек.

— Займись, — согласился северянин, не отрывая взгляда от боя в долине. — Так их, в макушку. Эх, надо было одолжить топор ребятам. И все же поучаствовать... только на кого я брошу вас?

Малек насмешливо фыркнул. Оттащил тяжелый ковер, жалостливо глянул на сухого выра, обмякшего и неподвижного. Вскрыл флягу с водой и стал бережно протирать панцирь, уделяя особое внимание области жабр и стыкам пластин. Хол зашевелился, застонал. Нащупал флягу и сделал несколько больших глотков. Полежал молча, тихо. С трудом приподнял глаза на помятых стеблях. Глянул в долину и снова поник.

— Я всех подвел, — тихо ужаснулся он. — Я поверил в мираж. Как личинка! Как самая глупая и недоросшая ущербная личинка... там был Шром, и он меня звал. Как я мог поверить, что среди сухой пустыни...

— Там был мой прежний дом и мама звала меня, — кивнула Тингали, подсаживаясь ближе к выру и помогая Мальку поливать его водой, смывать и стряхивать песок. — Я тоже поверила и тоже побежала.

— Там имелись толпа котят и здоровенная добротная изба моей личной постройки, — рассмеялся Ларна. — Я бы тоже побежал. Но не успел, Тинка рванула быстрее меня, и я очнулся. Мне без разницы, там котят спасать или тут.

— Там стояла у причала моя галера, она ждала одного меня, чтобы начать путь на север, в неведомые земли, — вздохнул Малек. — Но Ким так огрел меня, до сих пор в ухе прибой шумит. И щека горячая. Тингали, я вижу бой. Но кто там наши-то? Одно, простите, зверье ворочается. Хотя змеюка была на вид противнее всех и её, вроде, одолевают.

Ларна вскочил на ноги и снова глянул в долину. Картина боя изменилась разительно: теперь бер всеми лапами упирался, удерживая темную шею и не давая ей сгинуть, зарыться в песок. Ящер рвал шкуру тьмы, полосовал хвостом черный песок, и тот светлел, на нем проступали краски дня. Постепенно пятно мрака сжалось, объединившие свои силы бер и ящер выволокли змея на поверхность целиком, и тот корчился, истекая темной кровью... Рассвет разгорался все ярче, пески выглядели рыжими, обыкновенными, все более явно принадлежащими миру людей...