Рус. Заговор богов (Рус - 4)

— Не в этом дело. Помещение слишком большое. Да и против "ям" различных Сил защиты нет. Заходи, воруй.

— Хах! Ты сначала ловушки активируй и узнаешь, как они отнесутся к появлению в этом большом помещении неугодных тебе личностей. А координаты снимать? Храни секрет, я только тебе его открыл. Да что мы все одно по одному? Говорили уже, и не раз. Условие помнишь?

— Пять магов отправить в Месхитополь, в меняльные конторы "Три толстяка". Они станут с помощью "упругих лепестков" наполнять сокровищницу золотом, но мне от него достанется только треть и обязательно надо печатать свои монеты. Да! Слухи о глубоком руднике поддерживать, но под большим секретом.

Рус — пасынок Френома, побратим Эледриаса и, наконец, маг-Хранящий неопределенного ранга, написал целое наставление, куда внес большинство нужных структур, по-местному — узоров. Причем распределил их очень удобно: от простых к сложным и если внимательно приглядеться, то можно было различить некие закономерности.

Все жрецы и склонные к Силе Эледриаса относились к чужаку с таким пиететом, что Аригелий, в серьез считающий себя настоящим побратимом "Защитника и Освободителя", невольно взревновал. Но первый царь Леса Свободы отлично умел владеть собой — никто, а в первую очередь сам Рус, ни о чем не догадывался.

Вскоре в сокровищнице появилось золото. Сначала немного, потом побольше, а через месяц как прорвало: посыпалось потоком, удерживаемым исключительно развитием каналов пяти магов в Месхитии и двух в Кафарии, которые перебрасывали монеты из подвалов меняльных контор "Три Толстяка".

В последние полдекады Аригелий заходил хранилище, которое стал в серьез считать собственной казной ежедневно и с вожделением смотрел на золото. Охранники, пребывающие с ним, относили к выходу из холма столько, сколько могли поднять и лишь с улицы, опасаясь больших колебаний Силы, царь "лепестками" отправлял золото к печам под центральным холмом. Вслед за деньгами в "упругие лепестки" прыгали трое доверенных охранников и сам Аригелий. Только одна мысль резала ему сердце: две трети богатства, которое он стал считать полностью своим, придется отдать...

Рус не успел выйти из шатра Пиренгула, как к князю влетел ошарашенный секретарь:

— Го-государь, — он шумно сглотнул и протянул Пиренгулу черный амулет "эфирного разговора". Весь княжеский аппарат государственного управления давно переехал в активно строящийся Альвадис. — А-асман младший зовет тебя на правосудие Богов или Предков, как тебе будет удобнее.

На лице тирского владетеля нарисовалось огромное облегчение, словно он тянул, тянул повозку в гору, знал, что так надо, но упорно не понимал зачем. Теперь все выяснилось.

Князь нарочито медленно, успокаивающе, взял амулет и безразличным тоном поотвечал на горячечные выкрики молодого человека. Рус узнал тот голос, голос вылеченного им от слабоумия Асмана-младшего. "Это сколько прошло-то? — невольно задумался он. — Черт, совсем потерялся. Пять лет точно... не, шесть. Как время бежит, господи!", — о какой-то там опасности для себя или тестя — не беспокоился совсем.

— Никого из телохранителей не беру! — высокопарно произнес Пиренгул, отдавая секретарю амулет. — Иду к этому сопляку один. Зять, сопроводить не желаешь? — это сказал уже гораздо тише.

— Ко второму зятю? — уточнил Рус и продолжил громко, чтобы и за пределами шатра, не защищенного "глушащими" Знаками, было слышно. — За любимым тестем я хоть куда! С ним я никого не боюсь! — Подмигнул князю, обозлившемуся на сарказм, без сомнения, понятый всеми приближенными (Это наоборот — с Русом Пиренгулу бояться нечего). — Куда идти? — спросил уже тихо.

— В дворцовый парк напротив парадного входа, — сквозь зубы прошипел Пиренгул, еле удержавшись от "вспышки". Выдохнул горячим паром и продолжил спокойнее. — Я сам "жерло" создам. Пусть ты для них станешь сюрпризом.

— Тогда я следом, не потревожив Силу, в кустики, которые слева от главного крыльца. — Негромко предупредил Рус. Пиренгул серьезно кивнул и вскоре под ним загорелось "жерло вулкана".

Асман-младший (не дававший клятву не оспаривать княжение Пиренгула) толкнул речь перед толпой. И его слова были весомо подкреплены повозками, забитыми вкусно пахнущей снедью. Народ носами потянулся к отряду асманитов, числом два десятка. На белоснежном единороге сидела замотанная в красивый голубой башлык женщина, в которой легко угадывалась средняя дочь Пиренгула Мерильгин — жена Асмана-младшего. Тогда, при принятии венца, идея женить наследника Асмана Второго на собственной дочери, пытавшейся убить Гелингин, показалась Пиренгулу очень заманчивой. Сегодня, смотря на возмужавшего Асмана, державшего в правой руке саблю, а в левой кинжал — князь сомневался в том решении. Как-никак зять, близкий родственник, убивать которого было, по крайней мере, неприятно. А надо.

Вызов был брошен по всем правилам. Пиренгул, как ни крутился, отказаться не смог — слишком сильны и законны права противника на венец. И так как претендент не был склонным к Силе, то и смерть свою принять должен был не от магии — о чем и состоялся договор на площади под самым крыльцом. Решение скрепили клятвами Богам и Предкам. Громыхнуло. Что в ответ на клятву было явлением редким. Все. Гвардейцы, во главе с кусающем губы Рахмангулом, вперемежку с десятком охранников Асмана (эх, мало их Танагул порезал!) растащили толпу, оставив пустое, мощеное красно-коричневым камнем пространство шагов пятьдесят в диаметре.

Настраиваясь на почти забытую, чисто фехтовальную схватку, отец бросил хмурый взгляд на дочь и закаменел. Такого презрительного торжества, такого уверенного предвкушения победы, такой радости от предчувствия скорой смерти (неясно чьей, но Пиренгул серьезно заволновался) он не видел давно. На лице родной дочери — не ожидал и не желал разглядеть такое.

"Эх, надо было раздавить змею", — с поздним сожалением подумал князь и едва не пропустил ловкий выпад молодого Асмана. А сердце разрывалось: Мерильгин, несмотря на всю её подлость, он любил. Пусть она себе и воображала обратное.

Вскоре Пиренгулу стало не до сторонних рассуждений. Атаки претендента становились все быстрее и точнее, а вот его ответы наоборот, замедлялись, будто он сражался в толще воды. Волна бешенства чуть не прожгла нутро опытного воина-мага, однако самопроизвольный вход в транс, чем он грешил и с чем всю жизнь безуспешно боролся — не получился. Более того, не получилось провалиться в транс и сознательно. Сердце мага-Пылающего пронзил ледяной кинжал беспокойства.

Хвала богам, Асман-младший, не желая того, спас ненавидимого им Пиренгула от позорной паники — боль от серьезных ранений остудила горячий характер мага. И тогда он обратил внимание на странную ауру Асмана, на эту светящуюся оболочку, которую раньше попросту упускал из вида. Это поле, имеющее свойство отталкиваться от предметов, в этот раз вело себя иначе: оно растягивалось, пытаясь захватить в свои объятья ближайшего человека — Пиренгула. И чем сильнее было это обволакивание, тем медленней мог двигаться князь, лишенный основного своего преимущества — входа в магический транс. Собственно, так же, "приглаживанием" ауры мага и действовали антимагические браслеты, огромный вклад в создание которых вложили Целители — чуть ли не единственные специалисты по аурам.

"Подонок! Это нечестно! — остервенело думал сам далеко не праведный Пиренгул, чувствуя, что проигрывает.

Он не смотрел в глаза противнику, он выхватывал взглядом ноги, говорящие куда последует следующий удар, и руки, пытающие замаскировать направление этой атаки. На среднем пальце правой кисти Асмана сидел обычный целительский перстень, которые часто использовали богатые не-маги, дабы хоть немного сравниться со склонными к Силе в управлении токов своего тела. Только этот перстень обладал уж очень сложной вложенной структурой и Силой Эскулапа веяло от него очень сильно, буквально сдувая чувствительную натуру мага-Пылающего. — Ну, Рус, родной ты мой, любимый мой зятек, где ты?! На тебя одна надежда", — нет, помимо этого Пиренгул еще всерьез молился Пирению, только... божественная помощь, если и случится, то совсем не факт, что сыграет в пользу молящегося.

А "любимый" зятек, не подозревая об этом своем гордом звании, сидел в кустах, куда пришел как можно аккуратнее, предварительно слетав через слияние с Силой и сняв новые координаты. Он смотрел на амулет Асмана и думал: "Не иначе магистр-Исцеляющий ваял — не меньше. Стоит — мама не горюй! Эндогорские уши не то, что торчат, они... они... просто вопят о своем присутствии! М-да, будет тестю наука о хитрости. Ну что, Дармилей Разрушитель, думаю, пора тебе. Хлопни от имени предков. От настоящих не дождешься: ушлые эндогорцы формально клятву не нарушили. Недалекий Асман абсолютно уверен, что перстенек у него разрешенный, фехтовальный", — и Великий шаман "хлопнул".

С диким загробным завыванием, в котором с трудом угадывались слова "Не гоже клясться Предками и нарушать сию клятву... молокосос", — последнее слово, впрочем, описывается свидетелями неуверенно, из "центра неба" ударил вихрь и размозжил Асману десницу. Вслед за этим Пиренгул, слово очнувшийся от долгой спячки, разрубил тело зятя. Многочисленные свидетели рассказывали: "От плеча до пояса. И это кавалерийской саблей с обычным "пробивающим" Знаком! Силен, князь. Асман так и распался на две половинки. И сразу же загрохотало и сразу же ударил ливень такой, какого я и не помню, уважаемый. Полная победа князя случилась! Править по-прежнему будут сарматы", — чего в последнем выражении было больше: одобрения или сожаления — оставалось неясным.

Мерильгин не стала оплакивать тело мужа, а сорвалась к городским воротам сразу, как только Асман в буквальном смысле раздвоился. За ней устремились пяток телохранителей. Так они и неслись: шесть всадников сквозь плотный ливень, полностью облепленные мокрой тканью, одетой для защиты от сухой пыли, а не от небесных хлябей. Довольными этой скачкой были только единороги.

Пиренгул орал, махал руками, командовал, мол, надо задержать беглецов, но в громе и радости от его победы (а больше — от небесной влаги) никто его не понял. И сам он напрочь забыл о своих возможностях, позже оправдываясь: "Там люди толпились, задеть боялся", — от самого себя утаивая мысль, что Мерильгин любить не перестал и рад, что отпустил её. Родительское сердце отходчиво.

А Рус тем временем сходил в Кальварионский дворец. Появился там, где они с Гелинией договаривались — на заднем дворе, по которому когда-то бежал Андрей со спящей на его плече княжной, одержимой "демонской сущностью". Был проведен в детскую, где, до смерти напугав кормилицу, поигрался с сыном-бутузом, уже ползающим по толстому тирскому ковру. Перед уходом вздохнул, зачем-то украдкой перекрестил ребенка (уж больно напрашивался этот жест в ответ на натуральный крестик висящий на шее младенца), отмахнулся от навязчивого секретаря, который бубнил, как заведенный: "Госпожа велела подождать, она через статер освободиться и прибежит", — снова вышел на задний двор и ушел в Месхитополь, в давно примеченный закуток на бывшем "вокзале" — станции Звездных врат. Ему понравилось получать новости здесь, в таверне, обедая и слушая красивую танцовщицу. Сведения его порадовали.

Ажиотаж вокруг "Трех Толстяков" стоял неимоверный. Люди уже забыли о Сильвалифийском руднике и массово рассуждали о том, что "деньги сами делают деньги" и несли, и несли золото, вынимая подвальные кубышки. Впрочем, начинался и обратный процесс — изъятие денег. По слухам, а танцовщице обычно можно было верить, в "Толстяков" сильно вложился Ипполит Скромный и... орден Текущих.

"Пора! — решил Рус и, отпустив девушку, развалился на стуле. Кроме блокировки тирских портов он ожидал чего-нибудь "эдакого" и оно произошло — случилась попытка смена династии. Тянуть нечего. Вызвал "отражение" Адыгея и сказал одно только слово: — Сворачиваемся".

На следующее утро ни одна меняльная контора "Три Толстяка" не открылась. По всей ойкумене. При взломе дверей и проверке помещений не было найдено ни одного сотрудника и, что гораздо обидней, ни одной монетки, даже медной лепты. С этого дня появилась пословица: "Сгинуло, как в сильвалифийский рудник провалилось!". Позже, длинное название государства стали упускать.

Ипполит сгоряча хотел было объявить войну лесному царству, но был остановлен словами генерала ордена Пылающих: "Договор-договором, но пора бы, государь, и за прежние компании рассчитаться", — на что месхитинский правитель смог ответить лишь самыми общими словами, с досады до крови прикусив губу. Разыскать пропавшие деньги, конечно, велел. Но был предупрежден, что придется подождать. Потом ему доложили, что интрига эндогорцев не удалась и царь, невольно порадовавшись неудаче союзника-соперника: "Хоть одна хорошая новость, о Боги!", — велел немедленно снимать блокаду с тирского побережья, заранее представляя, что ему скажет генерал Текущих, которым царская казна, разумеется, тоже задолжала. "Интересно, а кому я ничего не должен?", — мелькнула в голове самодержца грустная, но тем не менее успокаивающая мысль.

Когда Бориса вызвали в главное управление Следящих за Порядком, он уже знал зачем и кто главный виновник. Ему достаточно было услышать название "Три Толстяка" и перерыть в памяти и в архивах названия всех меняльных контор. По одной только оригинальности он вычислил, что за всей этой аферой стоит Рус. Потом появились мелкие подтверждающие факты, указывающие на Тир и Кушинар одновременно. Ну и кто еще это мог быть? Однако, старый Следящий, написавший целую поэму-повествование об этом герое, не собирался разглашать эти сведения кому бы то ни было. Даже, страшно представить, собственному царю.

— Уважаемый Апилет, — говорил он, находясь в своей бывшей конторе. — Ты пригласил меня в качестве консультанта, поэтому будь так любезен, изложи все в письменном виде.

— Но хотя бы самые общие соображения, — во взоре красных от недосыпания глаз было столько мольбы...

— Э-хе-хе... смотри, Апилет. Адыгей и Бехруз — имена варварские, а если точнее — Тирские. То, что они прикрывались Кушинаром — вполне естественно, — тем купцам доверяют. Так что я на твоем месте начал бы следствие с Тира.

— А как же Сила Эледриаса, колебания которой слышались по ночам? Мощные колебания.

— Э-хе-хех, Апилет. В лес бы я все равно не полез. Все выводит в Тир. Мы их обложили со всех сторон и Пиренгул добивался снятия блокады. И добился. Он ради этого готов все золото бывшим рабам отдать, чужое — тем более. Но ты вели мне все детали письменно изложить, а то память подводит.

Молодой Следящий Апилет лишь досадно, с тоскливым воем простонал, на насколько ударов сердца закрыв глаза ладонями.

Борис просидел в участке еще целую четверть и уходя услышал давно ожидаемое:

— Не обижайся, уважаемый Борис, но в твоем доме произведен обыск. Большими силами, — это подразумевалось полный бардак с полу разрушением стен. Пожилой человек недовольно покачал головой:

— Глупо обижаться после моей поездки в Тир и поэмы о Русе, — сказал он, стараясь улыбаться не вымучено. Это столько ремонту! Хвала богам, он не вкладывал в "толстяков", так что деньги имелись.