Одиннадцатая заповедь (окончание)

— Кайзер тоже на вас работал? — спросил я.

— Нет. И штатным агентом СБУ тоже не был, как мне думается. Спецслужбы часто используют независимых сталкеров в своих целях. Нанимают их для "хорошо оплачиваемой работы", играют на желании бабла срубить по-крупному. Да что я тебе рассказываю, ты сам все не хуже меня знаешь. Кайзер-Литвиненко был таким вот наемником. Поэтому рядом с ним в этой экспедиции как бы случайно наш капитан оказался, — Дед показал глазами на Зайцева, спокойно и чинно поглощавшего горячую кашу с мясом. — А я по своей легенде работал. Вроде справился.

— Прости, конечно, но не староват ли ты для таких подвигов? — спросил я и понял, что сказал глупость. Но Дед не обиделся совершенно, только засмеялся.

— Бывших разведчиков не бывает, парень, — ответил он. — К тому же, я в свое время тоже по Зоне работал, сразу после Второго взрыва. Вся эта возня не вчера началась, гораздо раньше. Только я не оперативной, а организационной работой занимался, а в этот раз, ввиду сложности ситуации, решил сам поучаствовать.

— Понятно, — я помолчал. — А я как кутя слепой в всем этом барахтался. Сказки твои слушал.

— За это своего приятеля Уокера благодари, не нас. Повезло тебе, почитай от верной смерти ушел.

— Знаешь, Платов, а мне вот показалось, что Уокер как раз не очень горел желанием меня валить. Хотел бы, еще на входе в Х-4 расстрелял, как мишень в тире. Что-то ему от меня было нужно, только вот что? — Я вздохнул, сделал глоток очень хорошего трофейного бренди "Сараджишвили" из кружки. — Но может, я неправ.

— Может, и так. А про сказки — сам понимаешь, не мог я тебе всей правды рассказать. Но зато теперь все закончилось. — Дед налил всем еще бренди. — В Центре все знают, через двенадцать часов будет вертолет, который вывезет нас на Большую землю. Ты с нами полетишь.

— С вами? Ты что же, папаша, в очередной раз все за меня решил, верно?

Дед не ожидал такого вопроса.

— Это не приказ, предложение, — ответил он после короткой паузы. — Никто тебя не неволит. Хочешь в Припяти остаться — оставайся. Твое дело.

— Очень великодушно, — огрызнулся я. — Оставайся в Припяти, Пиндос, пока тебя монолитовцы не шлепнут, или мутанты не сожрут. Но помощи мне твоей не нужно. Я сам по себе. И со спецслужбами, пусть даже они российские, никаких дел иметь не хочу.

— Да кто тебя заставляет, чудак-человек! Ярика мы вызволили, задание выполнили, так что свободен ты теперь. Все, о чем попрошу, не болтать много.

— Подписку о неразглашении тебе дать, Платов?

— Эх и колючий ты парень, Пиндос! — Дед поднял кружку. — Давайте выпьем за успех.

— А мне за помощь награда полагается? — спросил я.

— Какая награда? — не понял Дед.

— Я сталкер, папаша. Из за ваших секретов мне украинская разведка муде к бороде подвела, а потом еще Уокер, друг закадычный, чуть прямиком к черту в пекло не увел. Вы в государственные игры играете, а у меня дела маленькие, частные. Но....Зятя твоего я помог спасти. Задание вы выполнили, за что звездочки и премии получите. А мне что?

— Ишь ты! — Дед присвистнул. — А чего ты хочешь?

— Записи Кайзера посмотреть.

— Исключено, — Зайцев впервые за время наших посиделок подал голос. — Секретная информация.

— Погоди, Слав, — Дед положил зятю ладонь на плечо. — Боюсь, толку от этого тебе немного будет. Данные зашифрованы, их еще расшифровывать надо. Этим не мы заниматься будем.

— Сделаю вид, что поверю тебе про шифры. Я парень простой, мне вся ваша политика как зайцу свисток. Все, чего я хочу — это найти ответы на несколько простых вопросов. И первый из них таков: есть ли мне смысл оставаться в Зоне и попытаться довести до конца свои поиски, или с вами улететь, как Карлссон, который живет на крыше.

— О каких поисках говоришь?

— О Сердце Зоны. О том, что мне умирающий Уокер рассказал. У него своя тема была, он не на НАТОвские программы работал. И тема эта очень меня интересует.

— Желание свое исполнить хочешь?

— Хочу. Затем и Зону когда-то пришел. И слишком много трупов, вражеских и дружеских, за собой оставил, чтобы теперь от своего отступиться.

— И какой награды ждешь? Денег больших, власти над миром?

— Разгадки, Платов. Мне наше путешествие несколько затейливых таких головоломок подкинуло, вот и хочу теперь узнать, что случилось в лаборатории Х-4, что такое последовательность Стрелецкого, и как найти Сердце Зоны.

— На это я тебе точно не отвечу, — сказал Дед и посмотрел на Зайцева. — А ты?

— Вообще не пойму, о чем речь. Если хочет, пусть ищет, если знает, где искать, — ответил капитан и холодно на меня посмотрел. — Его право.

— Знаю, — я встал, взял автомат. — И уж коль скоро в одни игрушки пока играем, хочу попросить об одолжении. Вертолет все равно до установленного времени не прилетит, так? Дайте мне немного времени, а потом я дам ответ, стоит ли мне эвакуироваться с вами, или есть смысл чуток задержаться в Зоне. Принимаете предложение?

— Счастье искать будешь? — Дед с прищуром посмотрел на меня.

— Слово держать. Проверить, мой лютый друг Уокер только языком мог трепать, или на самом деле знал что-то такое про Зону, чего мы не знаем. И еще, я ему слово дал, что в загадках этих разберусь.

— Слово не воробей, — вздохнул Дед, засмолил очередную сигарету и будто потерял ко мне интерес.

— Короче, я пошел, — бросил я и направился к двери.

— У нас есть...., — начал капитан Зайцев, но Дед знаком его остановил.

— Хорошо, — сказал он, глядя мне прямо в глаза. — Действуй, Андрей. Мы будем ждать тебя здесь. А там посмотрим, что и как.

* * *

Лошара ты, лошара! Не Пиндос тебе прозвище, а Лошпек, так тебя надо называть. И нужно тебе все это? Сидел бы спокойно, жрал тушенку, пил трофейный грузинский бренди и ждал вертолета, который вывезет тебя подальше от всей этой чернобыльской хренотени, ан нет, захотелось ему во всем разобраться! Ну так получи, что хочешь, топай вперед или к смерти, и к славе...

Поругать самого себя никогда не лишне — лично мне это очень хорошо проясняет самооценку. Понятное дело, я сам себе создал проблемы, но с другой стороны, разве не этого я хотел все время, которое пробыл в Зоне? Найти ответ на главный вопрос, мучающий всех сталкеров — что скрыто там, в самом центре, в месте, до которого добирались только персонажи чернобыльских легенд? Мог ли я упустить такую возможность? Наверное, нет. Именно поэтому я иду сейчас по пустынной улице Курчатова в мертвой Припяти к месту, где, возможно, найду последнюю подсказку.

У одного из убитых в "Ивушке" наемников я позаимствовал очень нужную вещь — тактический шлем PASGT с очками ночного видения AN/PVS-7 и отличным английским респиратором FM-12. Солидный трофей, теперь я мог достаточно уверенно ориентироваться в окружающей меня темноте. Последний гранатомет остался у Деда, я оставил себе АК-74 и "Форт", и мне, в принципе, этого было достаточно, тащить на себе кучу оружия не было никакого смысла. Зато я запасся едой — у наемников оказались неслабые запасы съестного и выпивки, так что голодной смертью я точно не умру, галет, консервов, копченой колбасы и шоколада у меня хватит на неделю. И еще, я разжился портативной рацией "Моторола" — точно такая же есть у Деда, а это значит, что ПДА можно не включать и не светиться лишний раз. Ну, и два артефакта, найденные у мертвеца в "Струмке", тоже будут нелишними.

Мой маршрут был вполне рационален: от детского сада я вышел на улицу Дружбы Народов и пошел на северо-восток, обходя аномалии, которых тут было великое множество. Зона будто специально собрала в Припяти все свои ловушки: на пути мне попадались и "Электры", и "Холодцы", и "Карусели", и "Жарки" и даже огромная "Газировка", перекрывшая собой дорогу к общежитиям Љ1 и Љ2. Ее испарения густой слоистой пеленой заполняли всю улицу, и без противогаза пройти тут было совершенно невозможно. Луна зашла за тучи, стало темно, и вся надежда была только на прибор ночного видения. Шел я очень медленно, прячась в тенях деревьев — мне совсем не улыбалась перспектива нарваться на ночной улице на зомбированных, монолитовский патруль или какую-нибудь тварь, собравшуюся поохотиться. Так я дошел до дома номер 11, а дальше...

Справа от меня был магазин "Березка": дальше вверх по улице находилась печально знаменитая медсанчасть номер 126, часть большого больничного комплекса Припяти — место, о котором ходит масса жутких слухов и даже бывалые сталкеры говорили о нем очень неохотно и всегда только нехорошее. Я не собирался лезть в эти гиблые места, в которых, если верить сталкерским байкам, сгинул не один искатель счастья. А вот за одиннадцатым домом параллельно дороге стояла пятиэтажка Љ 13 — та самая, которую я видел во сне. Соблазн зайти в квартиру номер четыре был слишком велик...

Подъезд был пуст, мне даже показалось, что я сквозь противогаз ощущаю запах пыли и плесени. Оббитая черным дерматином дверь была распахнута настежь. Я выключил ПНВ, включил фонарь, вошел в квартиру чуть ли не на цыпочках, сердце мое жутко частило. Да, все было именно так, как я видел во сне, только все в этой квартире изменили тридцатидвухлетнее запустение и бушевавшая в Зоне стихия. Луч света выхватывал запыленную покоробившуюся мебель, вздувшийся линолеум на полу, разбросанные на нем мелкие предметы, вроде ложек, осколков цветочных горшков и каких-то бесформенных, потерявших от времени цвет тряпок. Обои в коридоре заплесневели и отошли от стен, кафель на стенах в кухне местами вывалился, некогда уютная и нарядная кухонная мебель почернела, пластик столешниц вздулся, кругом висели тенета паутины. Ванная заросла грибком и липкой черной студенистой плесенью, которая очень часто встречается в Зоне. Я перешел в комнату, продолжая поражаться тому, насколько точен был мой сон. Все было именно так, как мне приснилось — стены, мебель, лампы, палас на полу, обои на стенах. Книги в стенке потемнели, их переплеты скукожились, пожелтевшая бумага страниц стала хрупкой. Единственная деталь, которой не было в моем сне — стоявшая на журнальном столике портативная пишущая машинка ОРТЕХ, рядом с ней лежала тонкая пачка бумаги, несколько листков копирки и стояла пепельница из чешского стекла, в которой смяли несколько окурков сигарет "Родопи". В машинке осталось незаконченное письмо. Я выдернул его, поднес к глазам:

Директору Чернобыльской АЭС

В.П.Брюханову

25 апреля 1986 года

Уважаемый Виктор Петрович!

Поскольку в настоящий момент проведена остановка четвертого энергоблока ЧАЭС, обращаюсь к Вам с настоятельной просьбой еще раз оценить возможные последствия программы испытаний режима выбега ротора турбогенератора на остановленном реакторе. Не сомневаюсь, что Вы прекрасно осведомлены о том, что режим выбега ни разу не применялся на реакторах типа РБМК. Я, как и сотрудники моего отдела, считаем, что нестандартные операции на остановленном реакторе могут привести к неконтролируемым последствиям вплоть до выхода реактора из строя. По моему глубокому убеждению, все испытания на четвертом блоке необходимо разрешить только после всесторонней многоуровневой экспертизы с участием ведущих специалистов союзного уровня состояния оборудования и тщательного расчета возможных последствий эксперимента на реакторе РБМК-1000 с обязательным учетом состояния стержней управления и защиты, а также охлаждающей системы. Прошу Вас собрать с этой целью научный совет в самое ближайшее время...

Письмо было незакончено, оно будто обрывалось на середине страницы. Но не это было главное. Я даже не сомневался, что эту служебную записку писал мой отец. Он начал ее составлять в самый канун катастрофы, может быть, за считанные минуты до взрыва — и не успел закончить. Или не счел нужным дописывать, когда узнал, что случилось. Отбросив две копии, я сложил бумагу вчетверо и засунул в карман. Может зря я это сделал, потому что память — она бередит. Но я не мог поступить иначе.

В спальне луч фонаря выхватил из темноты пропыленное рассохшееся пианино, обвисшие грязными клочьями гардины, усыпанный мусором подоконник, детскую кроватку у изголовья большой, двуспальной кровати, в которую никто не ложился уже тридцать два года. В картонной коробке лежали брошенные игрушки — пластмассовый верблюд, голубой заяц, большая розовая обезьяна, пирамидки. Забытые, молчаливые свидетели моего давно ушедшего детства. Я не удержался и открыл шифоньер: из вещей на полках осталось несколько пропыленных полотенец и стопка постельного белья. Из-под стопки выглядывал уголок небольшой коробочки, вроде как футляра от дорогой шариковой авторучки. Я непослушными пальцами взял ее, раскрыл. В коробочке лежала прядка светлых мягких волос и клеенчатая бирка, которые в роддомах надевают на запястья новорожденных, чтобы не путать. Чернильная надпись не потускнела с годами и была полностью разборчива:

"22 Азарова Г.Д, мальчик, 1356"

Взгляд заволокла пелена, и я не сразу взял себя в руки. Стоял в оцепенении и пытался одолеть слабость, равной которой еще не знал. Бережно положил бирку обратно в коробку, а коробку в карман. Еще раз прошел по квартире, касаясь предметов, которые принадлежали моим родителям. На крышке радиолы в зале лежали пластинки "Битлз", Аллы Пугачевой, оркестра Поля Мориа, Джо Дассена. Да, я помню, отец очень любил Джо Дассена. Включал его по вечерам после работы, пока мама возилась с ужином на кухне. Даже помню, как он тихонько подпевал: "Et si tu n'existais pas

Dis-moi pourquoi j'existerais?" Но это было уже в другой жизни, в квартире в Сосновом Бору. В жизни после Чернобыльского взрыва...

Я почувствовал, что мне не хватает воздуха. Грудь давило, невыразимая тяжесть искала выхода. Я будто стоял у собственной могилы. Мне не дано было вспомнить первые две недели моей жизни, проведенные в этой квартире на втором этаже дома Љ 13 по улице Дружбы Народов в Припяти, это было невозможно, но что-то говорило мне, что я пришел домой. Зачем я сюда пришел? Почему я здесь? Я не мог ответить на эти вопросы, но понимал, что по-другому поступить было невозможно. Мой сон привел меня к самому началу моей жизни.

Я больше не мог оставаться в этой квартире. Выбежал из нее на лестницу, выскочил из подъезда, остановился, чтобы прийти в себя, подчинить лихорадочный бег мыслей. Потом вспомнил, куда шел. Еще раз глянул на темные мертвые окна квартиры на втором этаже, глубоко вздохнул, пытаясь побороть накатившие эмоции — и побрел дальше, к пересечению улиц Дружбы Народов и Огнева, к месту, о котором перед смертью сказал мне Уокер.

* * *

Он возвышался над густой травой, которой заросли некогда ухоженные обочины тротуаров в нескольких метрах от перекрестка — грубо сколоченный из двух выдранных из забора штакетов почерневший от грибка и непогоды крест с прибитым к нему противогазом. За проведенное в Зоне время я много раз встречал такие кресты: под ними лежали те, кому выпало последнее и не всем сталкерам выпадающее счастье быть похороненными по-человечески. На кресте не было имени, но я не сомневался, что это могила Клыка. Та самая, о которой говорил Уокер. Перекресток освещал колеблющий красноватый свет неизвестной аномалии, обосновавшейся на крыше кафе "Припять" и полыхавшей, как огромная неоновая реклама. Метрах в десяти от креста в сторону набережной затаилась сверхмощная "Карусель", которая совсем недавно разорвала какого-то бедолагу, скорее всего зомбированного: я разглядел оставшийся от него "бюст" — голову с плечами и частью грудной клетки, — и мелкие фрагменты, усеявшие растрескавшийся асфальт вокруг аномалии. Да уж, хорошо, что тайник не оказался внутри "Карусели"....