6. Вольная Русь (Азовская альтернатива-6)

С рассветом этого дня обстрел не возобновился, гиреевское войско оплакивало гибель своего повелителя. Весь день с валов крепости можно было наблюдать бурление во вражеском лагере. А на следующее утро начался отход турок на юг. Неспешный, постепенный, без особой опаски — о малочисленности гарнизона осаждённой крепости начальство гиреевской армии прекрасно знало. Руководство оджака решило, что атака на север для них менее перспективна, чем попытка вернуть Египет. Ведь даже войска Валахии и Трансильвании засевшие на перевалах, наверняка заставили бы умываться собственной кровью при штурме проходов на север, а там и казацкое войско подойдёт, не менее, если не более многочисленное, чем гиреевское. Риск огромен, потери — это-то при двух мощных бунтах на юге — заведомо чрезмерные. Сидеть же под Созополем, в расчёте на его запасы — глупо. Для большой армии там не так уж много продовольствия, а за спиной остался густонаселённый Истамбул.

* — Османский язык только номинально числился тюркским, большая часть слов в нём имела персидские и арабские корни.

Глава 2

Будущие святые — тоже люди, не считая песиглавцев, конечно

3 апреля 1644 года от Р. Х.

Впрочем, в последнем утверждении — что будущие святые тоже люди — Юхим, по всеобщему мнению уже святой, странно даже, что на белом свете задержался, в данный конкретный момент крепко усомнился. По крайней мере, он сам чувствовал себя лягушкой, раздавленной чьим-то тяжёлым подкованным сапогом. Или копытом. Вот такие подробности — кто и зачем вздумал его уничтожать — в голове после вчерашнего не сохранились. И почему именно лягушкой, а не мышью там или жуком-рогачом — также внятно ответить бы не смог, но точно не зверьком или насекомым.

"Да и якак, к шайтану, ризниця? Раздавили и раздавили, ох, як же голова болыть, не могли, сволочи, зовсим видрубиты! А щё грудь, правую ногу и... ох, да, чого мелочиться? Рубиты так рубиты — в капусту покрошить. Меленько так меленько... ой-йой-йой, к горилочке такая хороша, на закуску. Якая же скотина цей Федько Пересериднипро. Сам-то здоровенный кабаняка, на билим свити, може, и баб-то немае, щоб його обхопыты самотужки могли — пока вокруг обийдешь, так весь у поту будешь! Ясне дило, що у нього горилки за раз стильки улизе, що мени, козаку нормальному, не один день питы. А я сдуру старався не видставаты, ни одного "будьмо!" не пропустив. У-уу! И Васюринский, а ще ж шляхтич и знаменытисть, в його честь козаки курень перейменували, а вин... друг, называеться. Мало того, що не остановил, минарет ходячий, так ще ж подзуживав!.. Выпьемо друзи, бо скоро ж у бой! Йому-то теж не так страшно, поки горилка доверху до пустой башки дойде — я десять разив утону. Правильно Аркаша говорил: "Нет в мире справедливости". И горилки для опохмелки, наверно, теж нема, при таких-то друзяках утром здоровья всегда пиправыты ничим".

Так, пребывая в совершенно минорном настроении, Срачкороб предавался прикладному философствованию, терпя при этом, как и полагается святым, неимоверные муки. Он бы и ещё полежал — каждая попытка движения оборачивалась натуральной пыткой, боль вспыхивала неимоверная, да вот беда — мочевой пузырь и кишки потребовали немедленного опорожнения. Не иначе очередные козни шайтана, Юхиму приходилось слышать, что нечистый всячески изводит претендентов на святость.

"Ох, как жалко, що в житти я не можу цього поганца изловить, як росказывають про мене же в байках... Эх, хорошие байки Аркаша придумав, да у народи появились откуда-то свойи. Ну як нечистий силе объясниты, що я-то людына мирска и на святисть не претендую?"

Вопреки кличке, знаменитый шутник предпочитал сам ходить в сухих штанах и по европейским меркам был сумасшедшим чистоплюем — мылся, если была такая возможность, каждый день и вони испражнений на дух не переносил. Что служило лишним доказательством его знакомства с нечистой силой. Монахи-то, бывает, за всю жизнь в монастыре ни разу не моются, соблюдение чистоты духовной, как известно, превыше чистоты телесной. Это была одна из причин (второстепенных), по которой он категорически отказывался уходить в монастырь — вопреки всем уговорам и увещеваниям. Главным же было нежелание Срачкороба расставаться со ставшим ему родным и горячо любимым бандитским гнездом — Сечью. Жизни вне этого коллектива он себе уже не представлял. Именно ради жизни на Сечи он публично отрёкся от ислама и принял православие, оставаясь при этом в душе если не безбожником, то как минимум пофигистом по религиозным вопросам. Кто там, в небе заправляет — Аллах, Саваоф или Христос — его не интересовало ни в малейшей степени. Да хоть Будда! То есть в монастыре ему пришлось бы жить в условиях постоянного лицедейства и непрерывной лжи. И епископский головной убор, светивший потенциальному обладателю нимба вскоре после принятия пострига, по словам Хмельницкого, не казался привлекательным ни в малейшей степени. Казацкая шапка из овчины ему была несравнимо милей.

"И чого вони ко мне прицепились? Теж мени святого нашли! Нужен казацкий святый — берить Ваньку Васюринского. От хто и в монастырь може с охотой пийты, и от души його устава держатыся, йому вже — по його же словам — пора грехи замаливать. Вин и, на мисти куренного, змудрився уси охрестни монастыри с богатыми дарами объихаты. А я так не прочь щё погрешиты".

Давление в органах, требующих освобождения, нарастало, терпеть становилось рискованно. Пришлось смириться с необходимостью совершения очередного подвига — для казака дело привычное — подъёмом в жуткую рань (полдень) с постели и походом к отхожему месту. Мышцы после сна ещё не включились, и Юхим неловко завозился в постели, пытаясь определить — в какую хоть сторону вставать? Решимости открыть глаза он ещё не набрался, и через закрытые веки свет нестерпимо давил на глазные яблоки. При этом он неожиданно обнаружил, что раздет совершенно и лежит на перине, покрытой шёлковой простынёй, а укрыт также чем-то тёплым и в шелку.

"О Аллах!.. - обращение не к Христу в сложный момент от будущего православного святого произошло не из-за возвращения его в ислам, просто сказались годы, проведённые в Медресе, некоторые слова там ему вбили в подкорку. - Видкиля у сильский хати постиль из шовка?!"

Удивление более чем естественное — квартировали вчерашние собутыльники именно в сельской хате, причём не самой богатой, там такого не имелось отродясь. Всё хозяйство бывшего крепостного, а теперь вольного крестьянина стоило на порядок меньше, чем одна шёлковая простынь. Естественно, сами степные лыцари заводить подобные излишества и не думали — это ж сколько горилки на такие деньги можно купить?! Вот шёлковое бельё завели, тот же Аркадий сильно пропагандировал такое новшество. Одним из бичей того времени были болезни, разносимые вшами, а в шёлковом белье вошь завестись не может — слишком оно скользкое. Но простыни?.. Юхим вдруг вспомнил, что в разгар пьянки к ним в гости завернул сам гетман, да не один, и в его душе зашевелилось нехорошее — да что там — ужасное предчувствие. Прямо тут же немедленно оправдавшееся.

— Проснувся, бидненький? — негромкий женский альт с богатыми интонациями прозвучал для казака как гром с ясного неба, вызвав у него сильнейший всплеск головной боли, учащённое сердцебиение и совершенно не характерный для храбреца приступ паники. — Йди сюды, миленькый, я тебе приголублю.

У Юхима пока сил голову поднять не хватало, а уж женские ласки в данный момент его интересовали в последнюю очередь. Но немедленному осуществлению угрозы это никак не помешало. Таинственная незнакомка — он судорожно пытался вспомнить вчерашний вечер и разлепить глаза, чтоб на неё посмотреть — прижала его к своей груди. Роскошной, большой, упругой — об обладании женщиной с подобными богатствами мечтает множество мужчин. Для Срачкороба — по его ощущениям — эти минуты чуть не стали роковыми. Навалившись на него, прижав голову к своему бюсту, дама полностью перекрыла ему доступ к воздуху.

Конечно, лихой казак не сдался, он мужественно боролся за свою жизнь. Только вот скинуть незнакомку с себя или вырвать собственную голову из её цепких ручек он никак не мог, хоть силы возвращались к Юхиму буквально с каждой секундой. Вероятно, именно энергичность дёрганья его и спасла. Вместе с возмущённым мычанием, ну не смог в этой ситуации иначе, членораздельно выразить он свой протест — и глотка пересохшая плохо повиновалась хозяину, и телеса обильные дыхание сбивали. Стыдно признаться, но знаменитейший казак, которого большинство окружающих считали сильным колдуном и, одновременно, претендентом на святость (странное сочетание, но и Сечь была не обычным местом), чуть было не укусил то, что мешало ему дышать. Бабский приём, но другого способа освободиться он в тот момент не нашёл.

К великому его облегчению, почувствовав дёрганье мужчины, женщина немного отстранилась и дала тем самым возможность вздохнуть. Как же порой человеку мало надо... Вот и Срачкороб почувствовал натуральное чувство счастья от простого набора воздуха в лёгкие. Дышать — это такое блаженство! Пусть от веры он отрёкся, но воспитание в исламской семье наложило неизгладимый отпечаток на личность, в том числе и на отношение к смерти от удушья.

— Недобре моему хлопчику? А от выпье вин для опохмелу чарочку наливочки сладкойи — зараз и полегчае.

Для продолжавшего попытки сфокусировать взгляд на собеседнице казака такие слова прозвучали приятней всякой музыки. Даже головная боль резко уменьшилась, и, наконец, удалось её рассмотреть (отметив про себя, что и пахнет женщина очень приятно, восстановившееся после последнего перелома носа обоняние это чётко зафиксировало), весьма красивой оказалась незнакомка. Вот только его попытка положительно отреагировать словесно не увенчалась успехом. Пересохшая глотка выдала только безобразное: — Кар!.. — отчего на глазах лихого и бесстрашного воина даже, сами собой, слёзы выступили.

Слава Богу (или кто там, на небесах), красавица поняла его правильно и немедленно осуществила своё благое намерение — слезла с кровати и налила из большой зеленоватой бутыли в чарку тёмно-красную жидкость, подала страждущему.

Юхим, горя от нетерпения протянул к вместилищу нектара руку и с ужасом обнаружил, что взять-то наполненную чарку не сможет. То есть взять-то возьмёт и, скорее всего, не выронит, но вот сохранить содержимое, донести его до рта не сумеет наверняка. Его верная прежде десница, так уверенно обращавшаяся с пистолем, саблей и поводьями, не знавшая промаху — что не раз спасало хозяину жизнь — не просто дрожала, а ходила ходуном, выписывая странные и не контролируемые им фигуры.

Казак предпринял невероятное усилие по обузданию вдруг проявившей своеволие конечности, но добился этим обратного эффекта — его самого начало пошатывать в такт движениям руки.

— Мму... му!.. — произнёс он, хотя собирался не мычать по-коровьи, а произнести: "Не могу". Однако не только рука, но и горло по-прежнему отказывались ему повиноваться, выставляя перед такой роскошной женщиной в самом неприглядном свете. От расстройства у него опять заболела голова, а из глаз сами собой потекли скупые мужские слёзы. А ведь сколько раз ему в детстве и юношестве говорили, что вино превращает человека в свинью, нечистое животное...

Женщина оказалась очень понятливой и добросердечной, а не только ослепительно красивой — настоящая пери. Она сразу поняла возникшую проблему и удивительно правильно отреагировала на неё.

— Не можешь узяты, тому що расплескаеться? Бидненький, що ж с вами, мужчинами, клята горилка делает... я сама тебе напою.

И рослая, пожалуй, что повыше самого Срачкороба, пышная, но не жирная, светловолосая и на вид совсем ещё не старая (кто их, женщин, разберёт, какой у них возраст) — в общем, настоящая красавица — села рядом с Юхимом, прижала его правой рукой к себе, а левой осторожно, так, что не пролилось ни капли, вылила ему сладкую вишнёвую наливку в рот.

Он уже приготовился к внутренней борьбе за невыплёскивание наливки обратно, по опыту тяжёлого похмелья знал о таком подлом поведении спиртного — вылетать обратно в рвоте, вместо растворения в желудке, приносящего облегчение исстрадавшемуся организму. Однако чудеса продолжались, никаких приступов тошноты не последовало, по жилочкам побежал огонь облегчения. Но одной чарки для ухода от мучений было мало, это Срачкороб помнил прекрасно. Продышавшись, не без опасения — воспоминания о двух предыдущих попытках заговорить были ещё свежи — произнёс, хоть и хрипловато, но вполне внятно:

— Спасыби, прекрасна панночка, вы спасли мени життя.

— Ой, — белые лицо и шея женщины заалели, хотя до этого она не смущалась собственной наготы, для тех времён явление редкое. — Та за що ж?!

— Як за що?! От помирав я у страшных муках и не мог сам спастыся. Но тут до мене спустилась дева немыслимой красы и доброты и вытягнула грешного козака з пучины отчаянья.

Женщина покраснела до уровня варёного рака не только лицом и шеей, но и плечами и грудью выше великолепного бюста, потупила взор, замахала ручкой.

— Ой, не смущайте мене. Якая там дева?! Жона же я ваша, Анна. Да и до свадьбы вже вспила вдовицей побуваты.

— Но выглядаите липше всех дев, виденных мною за усе життя! — вдохновенно продолжил наступление на прекрасную особу Юхим (обходя скользкий вопрос о собственной памяти). И только после произнесения этой галантной фразы до него дошёл смысл сказанного собеседницей.

— Жона?! — неожиданное изменение семейного статуса стало для неунывающего шутника страшным сюрпризом. Можно сказать, что жутким, так как он пока не мог вспомнить даже знакомства с этой панной, не говоря уже о бракосочетании, которое вообще в его планах не числилось. Зачем собаке пятая нога, а сечевику жена?

От откровенного испуга фактом женитьбы на ней, женщина мгновенно расстроилась, лицо её сморщилось и сразу стало выглядеть старше, в уголках глаз блеснули слёзы. Женщина прижала левую руку ко рту и беззвучно зарыдала, по щекам сразу же потекли ручейки.

Весьма спокойно относившийся к бабьим выбрыкам Юхим вдруг почувствовал себя не в своей тарелке.

"Учора... або... не учора? От чортивщина! Помню ж, садились питы утрёх, у сильский хати, а просыпаюсь вже у постили бабы, шайтан знае де и, та й ще, жонатый! Що же це делается? Ой, якбы жинку побыстриш заспокаиты, бо ж хрен що вид нейи взнаешь".

— Кх... Панна, — пересохшая глотка снова подвела бравого казака, выдав поначалу непонятный, кашлеобразный звук вместо слова. Продолжить обращение он не смог. Услышавшая это обращение, красавица разрыдалась уже в голос, будто Срачкороб её ударил, введя, таким образом, его в ступор. Его мозги никак не желали работать в полную силу, а провалы в памяти, после вчерашнего (или, после вчерашнего и позавчерашнего? А может, после вчерашнего, позавчерашнего и позапозавчерашнего?), затягиваться не спешили. Даже во вполне здоровом состоянии способность к соображению у мужчин рядом с плачущей женщиной существенно снижается, а уж в тяжелейшем бодуне, с вернувшейся головной болью, пребывая в крайней растерянности... Наконец, после длительного торможения, Юхим сообразил, что женщину необходимо обнять и успокоить. В самый последний момент его посетило озарение (не иначе, как свыше), что если она действительно его жена, то лучше называть бабу не отстранённо, панной, а по имени.